Текст книги "Война короля Карла I. Великий мятеж: переход от монархии к республике. 1641–1647"

Оставив своих спутников в холле, король в сопровождении одного лишь племянника, курфюрста Палатина, вошел в палату. Роксборо, небрежно опираясь о дверной косяк, держал двери открытыми, чтобы депутаты могли видеть солдат, а некоторые из них уже достали пистолеты и в шутку целились в тех, кто сидел внутри. Карл, как всегда педантичный в мелочах, входя в палату, снял шляпу и с непокрытой головой пошел к креслу спикера, по ходу здороваясь с некоторыми депутатами. Депутаты, тоже снявшие шляпы, молча встали. Они видели, как Карл бросил быстрый взгляд вправо, где обычно сидел Пим. «Господин спикер, – обратился к нему король, – извините мою дерзость, но я должен на время занять ваше кресло». Лентхолл дал ему пройти. Карл коротко объяснил цель своего прихода, а затем стал вызывать членов палаты поименно. «Мистер Пим здесь?» Ответом была мертвая тишина. Он нетерпеливо спросил у спикера, на месте ли те самые пять членов палаты. Лентхолл, повинуясь невольному побуждению, упал на колени и сказал, что он не вправе ни смотреть, ни говорить, если на то нет желания палаты. «Не важно, – ответил король. – Думаю, мои глаза видят все не хуже любых других». В повисшей в зале зловещей тишине он еще некоторое время скользил взглядом по скамьям, прежде чем признать поражение. «Все мои пташки упорхнули», – сиротливо произнес он и, сойдя с места спикера, пошел прочь «в гораздо более недовольном и злобном настроении, чем входил». Что ж, было отчего.

Предполагаемый акт насилия провалился. Тем же вечером Дигби предложил, что пойдет в Сити с Лансфордом и арестует обвиняемых. Карл ответил отказом, но с отчаянным упорством сделал еще одну попытку. Он заставил Эдварда Николаса написать прокламацию, призывавшую верных ему лондонцев выдать обвиняемых. Лорд-хранитель Литтлтон отказался поставить на ней свою печать. Карл был непреклонен. Он поехал в Сити. Лавки были закрыты, но на улицах толпилось множество людей. Какой-то фанатик бросил в королевскую карету листовку озаглавленную «По шатрам своим, Израиль!»[9]9
  «Когда весь Израиль увидел, что не слушает его царь, то отвечал народ царю, говоря: какая нам часть в Давиде? Нет нам доли в сыне Иессеевом; по шатрам своим, Израиль! Теперь знай свой дом, Давид. И разошлись все Израильтяне по шатрам своим» (Вторая книга Паралипоменон, 10).


[Закрыть]. Это был открытый призыв к восстанию. Лорд-мэр созвал Городской совет, но туда явились только что избранные члены-пуритане, хотя, по обычаю, днем вступления в должность новых членов совета считался первый понедельник после 12-й ночи. Тем не менее лорд-мэр не решился их выгнать, опасаясь еще больших неприятностей. Король пообещал им неприкосновенность их веры, свободный парламент и быстрые действия против ирландских бунтовщиков, но вместе с тем потребовал, чтобы ему выдали пятерых предателей, которые, как он считал, прятались в Сити. Одни члены совета стали кричать: «Привилегии!», другие, но не многие, начали было кричать: «Боже, храни короля!»

«Никакие привилегии не могут защищать предателя от законного суда», – сказал Карл и пошел обедать с лорд-мэром и шерифами. Но теперь он знал, что Герни, каким бы лояльным он ни был, не мог отвечать за Сити. Он не мог отвечать даже за себя, и в тот же вечер озлобленная толпа напала на него. Когда Карл в зимних сумерках ехал домой, люди, которые меньше чем за шесть недель до этого приветствовали его возвращение радостными криками и факелами, обступили его карету с криками: «Привилегии! Привилегии!» Те, кто ехал с королем, первый – и, возможно, единственный – раз заметили, что он расстроен.

И у него была причина. Он потерял Лондон.

На следующий день палата общин собралась в Гилдхолле и выпустила прокламацию, осуждая как врага народа любого, кто помогал королю в его попытке задержать членов палаты. (Сами обвиняемые вполне комфортно отсиживались в доме на Коулман-стрит.) Городской совет, не обращая внимания на лорд-мэра, составил петицию против католиков при дворе и сэра Джона Байрона, командовавшего Тауэром. С часу на час ожидалось, что яростные королевские «кавалеры» – по слухам, их количество доходило до 1000 – нападут на Сити. Подмастерья складывали штабелями скамьи, сооружая на улицах баррикады, женщины готовили котлы с кипятком, чтобы лить его из окон, милиция была приведена в боевую готовность.

В Уайтхолле двенадцатый день Рождества прошел в атмосфере уныния и смятения. Актеры представили «Презрительную леди» маленькому принцу Уэльскому и немногочисленной опечаленной публике. Никакие солдаты в сторону Сити не выступали. Никто не знал, что делать.

Городской совет Лондона протянул руку дружбы частично разбежавшемуся парламенту. Вместе они создали Комитет общественной безопасности и в субботу 8 января поручили охранять свободу Сити Филипу Скиппону, благочестивому профессиональному солдату, ветерану голландских войн, под начало которого парламент в следующий понедельник передал милицию, пренебрегая правами короля и игнорируя протесты лорд-мэра.

Король совершенно не рассматривал возможность провала своего главного удара, на который так рассчитывал и который планировал с того момента, как уехал из Шотландии. Он был уверен в поддержке лорд-мэра, в доблести своих солдат, в компетентности своих советников. Провал лишил его и политики, и цели. Его настроение ежеминутно менялось от возмущения и упрямства до попытки обратиться за поддержкой к своим друзьям из умеренных. Но эти бедняги сами не знали, что делать. Их надежды рухнули еще окончательней надежды Карла. Не ради таких действий они защищали его политику и горячо поддерживали его авторитет в парламенте. Теперь им едва хватало смелости приходить в Сити на заседания палаты общин, не говоря уже о том, чтобы набраться мужества и организовать своих товарищей для поддержки короля. Скорее ошарашенные, чем довольные, Калпепер и Фолкленд приступили к исполнению своих обязанностей на тех должностях, которые он недавно им доверил.

Никогда еще подмастерья и милиция не кричали так громко о привилегиях парламента. В понедельник 10 января восстал порт и береговая линия. Моряки и речники стекались в Сити и заявляли, что готовы отдать жизнь за парламент. Казалось, в любой момент весь Лондон хлынет на Уайтхолл, чтобы потребовать справедливости или крови. И это было не просто неконтролируемое скопление всякого сброда со всей вытекающей из этого опасностью. Милиция под командованием Филипа Скиппона была приведена в состояние боевой готовности и с оружием в руках осуществляла патрулирование Сити. На улицах виднелись заграждения из цепей и пушки. Морской волк граф Уорвик и казначей военного флота молодой Вейн организовали работу моряков, и река кишела застывшими в ожидании лодками.

Карл колебался, понимая, что показать страх означало бы ослабить своих оставшихся сторонников в Лондоне. Графы Эссекс и Холланд в два голоса убеждали его любой ценой оставаться в Уайтхолле, но он не доверял им, зная об их симпатиях к его врагам. Королева сказала Хеенвлиту, что началось восстание. Возможно, она была виновата в том, что король принял участие в опрометчивом налете на палату общин, и теперь довела себя до истерики, уверившись, что это именно из-за ее неосмотрительности о его планах стало известно Пиму. Ночью 10 января королевская чета внезапно бежала из столицы, забрав с собой троих детей. Поздней ночью, усталые, они прибыли в Хэмптон-Корт, где ничего не было готово к их приезду, и все вместе – король, королева и трое детей – легли спать в одной постели.

На следующий день в Лондоне на причале Трех Журавлей Джон Пим, Джон Хэмпден, Дензил Холлес, Артур Хаслериг и Уильям Строд сели на баржу под одобрительные возгласы толпы. Остальные депутаты отплыли после них. На пути в Вестминстер по Темзе парламентариев сопровождала регата украшенных судов, приветственные крики горожан и моряков. Под стук барабанов с развевающимися знаменами Скиппон и его милиция, в рядах которой шагал лорд Мэнд-вилл, прошли маршем по Стренду, чтобы встретиться с ними в Вестминстере. Проходя мимо опустевшего дворца Уайтхолл, они выкрикнули: «Где же король и его кавалеры?!» Победители, возвращающиеся домой, не могли бы ожидать более впечатляющей встречи. Да они и были победителями. Они захватили лондонский Сити и отправили короля в ссылку из его собственной столицы. Когда Карл оказался в Вестминстере в следующий раз, он был пленником, доставленным на суд, где шла речь о его жизни.

Глава 2
Подготовка к войне
Январь-июль 1642

I

Во всем Лондоне царила атмосфера героического возбуждения. Из Бэкингемшира, родины Джона Хэмпдена, прискакала тысяча всадников, заявивших, что они готовы отдать жизнь за парламент. Моряки предлагали захватить Тауэр и выгнать оттуда лорда Байрона и его кавалеров. Дензил Холлес сообщил, что из Кингстона дошел слух, будто полковник Лансфорд и лорд Дигби набирают войска и что на Темзе задержали шедший к ним корабль, груженный седлами и оружием. Казалось, битва за Лондон может начаться в любой момент.

Волнения быстро распространялись по стране. «Каждый сельский житель только и говорил о нарушении привилегий парламента», – писал наблюдатель. В Херефордшире утверждали, что паписты поднимают мятеж, в Южном Уэльсе опасались ирландского вторжения, один из солдат короля, капитан Ледже, спешно направился в Халл с секретной миссией, говорили, будто французская армия сосредотачивается в Пикардии, чтобы высадиться на южном побережье, а флот в составе 23 больших кораблей направляется в Ирландию. Палата общин направила гонцов к губернатору Халла сэру Хотэму и губернатору Портсмута полковнику Горингу, чтобы они не соглашались на предложения короля. В качестве гонца в Халл они выбрали старшего сына Хотэма, которому вручили 2000 фунтов, чтобы он передал их своему отцу на нужды гарнизона. «Господин спикер! – воскликнул молодой человек, вскакивая на ноги. – Что бы ни случилось, я выполню ваш приказ!» В его возбужденном воображении свирепые кавалеры притаились в засаде с мечами наготове, чтобы сокрушить палату общин и «партию всеобщего благоденствия».

Девять дней король колебался, не решаясь начать войну. Он переехал из Хэмптон-Корта в стратегически более удобный Виндзорский замок. Он тоже посылал гонцов в Халл и Портсмут, чтобы заручиться их поддержкой, однако безуспешно. Он думал о том, чтобы отправить королеву, ее старшую дочь и с ними кое-что из королевских драгоценностей из Портсмута в Нидерланды, чтобы получить деньги на покупку оружия за рубежом. Сам он поедет на север, где, как он считал, люди с радостью встанут за него. Потом, получив из-за границы оружие и деньги, он высадится в Халле и пойдет на Лондон. Королева сказала голландскому послу Хеенвлиту, с которым она встретилась в Виндзоре 17 января 1642 г., что ее супруг любим народом во всех своих владениях, кроме Лондона. Хеенвлит раскритиковал план Карла, и справедливо, поскольку было очевидно, что на Юге его не любили. Сэр Ричард Онслоу, лорд-лейтенант[10]10
  Лорд-лейтенант – персональный представитель монарха Великобритании в крупной административной единице; исторически сложилось так, что каждый лейтенант отвечал за организацию ополчения своего округа.


[Закрыть] Суррея, поднял милицию графства, обратил в бегство людей Дигби в Кингстоне и взял в свои руки местный парламентский журнал. Кроме того, он оставил своих людей в Фарнхеме, чтобы они наблюдали за дорогой на Портсмут.

Стремительные действия в Суррее и восстание арендаторов Джона Хэмпдена в Бэкингемшире показали королю, что если дело пойдет о немедленной пробе сил, его противники поднимут страну быстрее, чем он. Карл выжидал. Чтобы успокоить подозрения Лондона, он отправил туда маркиза Гамильтона, открыто предложив Сити восемь пушек и снаряды, хранившиеся в Воксхолле. Он написал из Виндзора парламентариям, заявляя, что «превосходит самых уступчивых принцев» в своем желании достичь с ними договоренности, и призывает небеса в свидетели, что никогда ничего не затевал против них. Позднее ему пришлось цитировать это сообщение от 20 января 1642 г. как доказательство, что он тщетно пытался помириться с палатой общин. Но Дигби тайком ускользнул и отплыл в Голландию, где спустя неделю снова объявился, спокойный, уверенный и полный новых идей.

Провал попытки захватить Пима заставил короля колебаться, но радикально не изменил его намерений избавиться от этого парламента. Он по-прежнему намеревался отправить королеву с дочерью в Нидерланды, там получить деньги и оружие и добиться заключения альянса с европейскими монархами. Сам он тем временем направится в Йорк и, когда будет готов, выступит из свой северной столицы на мятежный Лондон и на этих негодяев из Вестминстера. Шотландцы, которым он сделал так много великодушных уступок, непременно, как он считал, поддержат его в этом предприятии. Еще до конца января он написал Совету в Эдинбурге и отдельно обратился к Аргайлу и канцлеру Лоудуну с просьбой о помощи. О какого рода помощи пойдет речь, он обещал сообщить устно в личной беседе. Несмотря на то что в целом Карл доверял ковенантерам, которых намеренно поставил у власти, он предпринял дополнительные предосторожности, одновременно написав потерпевшему поражение роялисту Монтрозу и заверив его в своем неизменном расположении. Кроме того, он отправил графу Ормонду, своему самому надежному слуге в Совете в Ирландии, устное сообщение, слишком секретное, чтобы доверять его бумаге.

Тем временем воодушевление, охватившее Лондон, не спадало. Ни один человек не мог произнести публично ни слова против парламента, не подвергая себя опасности. Самые активные сторонники Пима организовывали демонстрации и петиции против папистов и епископов в защиту палаты общин. Хеенвлит, наряду с другими иностранными послами, разделял искреннее желание предотвратить серьезные неприятности и вместе с молодым Вейном негодовал, что толпы злых голодных безработных болтаются возле Вестминстера.

И даже некоторые парламентские лидеры чувствовали, как их охватывает холодная дрожь при мысли о будущем. Время от времени лондонцы демонстрировали свои христианские принципы, нападая на дома иностранных купцов-католиков, а 21 января они в большом количестве собрались, чтобы стать свидетелями казни еще двух священников. «Да тут собралась веселая компания», – сказал отец Албан Роэ, с доброжелательной улыбкой святого глядя с повозки палача в их лица, искаженные мстительной злобой. Его прощальная проповедь и спокойствие, с которым он и его товарищ по несчастью Томас Грин встретили свой конец, тронули всех, кого еще можно было тронуть.

Казалось, столкновения начнутся вокруг лондонского Тауэра. Палата общин проголосовала за отстранение сэра Джона Байрона от его обязанностей, на что холеричный Байрон с презрением наплевал, заявив, что они ему не указ. За это он выслушал нотации от лондонских шерифов, от торговцев получил отказ в поставке съестного, был взят в осаду Скиппоном и его милицией со стороны суши и заблокирован лодочниками со стороны реки. Одновременно с этим лондонцы подали прошение о его снятии, поскольку они, по их словам, не решаются отправлять слитки на монетный двор из опасений, что он их захватит. Друзья короля, поморщившись, заявили, что ни у кого из просителей нет достаточных средств иметь даже один какой-нибудь слиток. Однако, когда парламент послал за Байроном, тот рассудил, что разумней будет подчиниться. По возвращении он обнаружил, что в его отсутствие Скиппон сделал попытку захватить Тауэр.

Друзья короля в Вестминстере жаловались, что вести беспристрастные дебаты больше нет возможности. И все же время от времени их мелкие придирки по поводу закона и привилегий по-прежнему воспринимались с уважением. Когда палата общин голосовала по вопросу о снятии сторонника короля Эндимиона Портера с поста командующего милицией Вестминстера, сомневавшийся сэр Симондс Девес в этот раз проголосовал как роялистское меньшинство, поскольку считал нарушением привилегии парламента голосование о лишении Портера капитанства, пока он являлся членом палаты. Не считая подобных мелочей, позиция Пима с каждым днем укреплялась. Со всех концов страны стекались петиции, осуждавшие милости, дарованные королем папистам, его медлительность в освобождении Ирландии, его зависимость от «вредоносных советников» и его нежелание реформировать церковь. 26 января Пим на совещании с лордами назвал эти петиции «гласом или скорее воплем всей Англии». Его речь, которая была напечатана и получила широкое хождение, вызвала повсеместное восхищение нетитулованного протестантского дворянства.

Если отбросить политическую риторику, то Пим был достаточно справедлив, считая, что эти петиции, хотя они появлялись с подачи немногих активистов, весьма правдиво отражали мнение многих. Ирландское восстание резко усилило страхи и ненависть в отношении католического меньшинства в Англии. Следствием событий последних недель стало то, что епископы, а значит, и церковь в целом оказались на переднем крае агрессивной политики короля. Возвращение короля из Шотландии стало сигналом для серии волнений и беспорядков, которые отразились на торговле и заставили каждого человека сомневаться в своем будущем. В течение спокойного лета и ранней осени 1641 г. король становился все более популярен, а Пим – менее. Но события последних восьми недель резко развернули этот процесс в противоположном направлении. Теперь король и его политика были столь же непопулярны, как год назад, перед тем как был казнен Страффорд.

Как известно, общественное мнение переменчиво. Время работало бы на короля, если бы оно у него было, и герцог Ричмонд выразил пожелание, чтобы парламент приостановил свою работу на шесть месяцев, пока ситуация не станет ближе к нормальной. За это предложение палата общин определила его как опасного и зловредного человека. Решение было принято большинством голосов, количество которых ясно показывало, что король лишился поддержки колеблющихся. В пользу герцога проголосовало 123 депутата, против него – 223. Это голосование, помимо того, что оно показало самый большой разрыв из когда-либо зафиксированных, опровергло утверждение роялистов, что депутаты боялись ходить в палату общин из-за угрожающих толп на улицах. Нет сомнений, что иногда депутатов-роялистов отталкивали и оскорбляли. Джервез Холлес, кузен Дензила, жаловался на то, как с ним разговаривали, когда он проходил по Вестминстер-Холл. Но грубые слова не ломают кости, и большая часть убежденных роялистов присутствовала в палате в те страшные дни, чтобы вести заранее проигранную битву за своего короля. Не насилие со стороны низов, не позволив сторонникам короля присутствовать в парламенте, восстановило поредевшее большинство Пима. Это было насилие со стороны короля, которое оттолкнуло от него колеблющихся членов палаты общин.

Враждебно настроенное большинство с подозрением встретило, казалось бы, любезные послания, с помощью которых король пытался успокоить своих оппонентов в парламенте. Их ответом стали лишь требования об упразднении епископства и передаче под контроль парламента вооруженных сил и лондонского Тауэра. Тон этих требований явно указывал, что они придерживались мнения о связях короля с ирландскими бунтовщиками, и Пим смело намекал на это. Карл, который хотел выиграть время, попытался отложить прямой ответ на эти требования. Он сказал, что не может им уступить, но хотел бы продолжить дискуссию. Палата общин, возмущенная отсрочкой, заявила, что те люди в окружении короля, которые посоветовали ему дать такой ответ, являются врагами общественного мира. Когда на голосование поставили «Ордонанс о введении в королевстве состояния обороны», из всех роялистов в палате один лишь сэр Ральф Хоптон пытался выступить против, но тщетно.

Позиция Карла стала более жесткой. 7 февраля он объявил парламенту о своем намерении отправить жену и дочь в Нидерланды, подтвердил свой отказ передать парламентариям силовые структуры королевства и любезно согласился простить Джона Пима и тех парламентариев, которых обвинял в измене, однако не предложил никаких объяснений относительно предыдущих обвинений, выдвинутых против них. Он отверг советы смягчить свою политику, которые давал ему его племянник курфюрст Палатин и Хеенвлит. Хеенвлиту он перечислил все злодеяния парламента: сначала они захотели смерти Страффорда, потом трехгодичного парламента, затем продления работы существующего парламента, а теперь контроля над милицией и фортами. «Вы же видите, чего они хотят». Королева поддерживала мужа в его решимости любой ценой сокрушить оппозицию. Она откровенно сказала венецианскому послу, что ситуация должна ухудшиться, прежде чем она сможет стать лучше.

К середине февраля королевская чета, проехав через Кентербери, прибыла в Дувр. Офицером, который должен был сопровождать королеву и принцессу в Голландию, был Джон Меннес – суровый морской капитан, преданный королю и презиравший парламентариев. Пять королевских военных кораблей стояли на якоре, готовые принять на борт королевских особ с их свитой. Сама королева должна была подняться на борт «Лиона». Карл, судивший о лояльности своих моряков по тому, что он знал о Меннесе и его команде, был уверен в своих военно-морских силах. И еще он был уверен, что супруга сумеет обеспечить ему финансовую помощь принца Оранского и широкомасштабную военную помощь воинственного короля Дании.

Племянник короля курфюрст Палатин, который в последнее время сопровождал двор, временно отсутствовал. Поиздержавшись в своих многочисленных путешествиях, он вынужден был заложить свой орден Подвязки. Его искреннее стремление, чтобы в Англии установилось мирное и стабильное протестантское правительство, усугублялось естественным беспокойством о собственном доходе в будущем. Большую часть своей жизни он жил на субсидии, предоставленные его семье парламентом, и позаботился о том, чтобы дать знать своим друзьям в Вестминстере, что не участвовал в насильственных действиях, предпринимаемых или задуманных людьми из окружения Карла.

Во время его отсутствия при дворе внезапно появился его младший брат принц Руперт. После трехлетнего пребывания в австрийской крепости как военнопленный, он был освобожден прошлой осенью при содействии английского посла и при первой же возможности приехал в Англию поблагодарить своего дядю. Его мать, не желавшая, чтобы он оказался втянут в опасные планы двора ее брата, тщетно пыталась его удержать. Пылкий юноша, которого король и королева всегда предпочитали его осторожному старшему брату, превратился в мужчину, наделенного невероятной энергией и жаждавшего действия. Он с готовностью вызвался помочь королеве купить оружие и набрать солдат в Голландии.

Другие, от кого король ожидал благодарности, подвели его. Его Совет в Шотландии на призыв Карла о помощи прислал прохладный уклончивый ответ, сообщив лишь, что маркиз Аргайл будет ждать его с неким предложением. Стараясь выиграть время и следуя советам Калпепера, считавшего, что король сможет ослабить влияние Пима в палате общин, если сделает ряд демонстративных уступок, он выполнил некоторые требования парламентариев. Он убрал из лондонского Тауэра Байрона, который все равно не смог бы долго продержаться, лишившись продовольственных поставок. Он, что было более неожиданно, подписал билль об отстранении епископов от светской власти, мягко добавив, что «ничего так не желает, как удовлетворения пожеланий своего королевства». Сообщение об этом потупило в палату общин 14 февраля, но эта демонстрация доброй воли короля не успокоила депутатов. Пим и его соратники прекрасно понимали, что, пока король сохраняет контроль над вооруженными силами, в его власти все вернуть, и, как только у него появятся силы, он сможет отменить все акты, которые его вынудили принять, когда он был слаб. Палата общин снова надавила на него, чтобы он передал ей контроль над вооруженными силами. Они начали кампанию против генерального прокурора за то, что он выдвинул обвинение против пятерых депутатов, и вскрыли несколько перехваченных писем, посланных лордом Дигби из Голландии. Дигби прямо советовал королю применить силу против своих оппонентов. На этом основании его обвинили в развязывании войны с нацией.

23 февраля королева отплыла из Дувра. Король очень тяжело переживал расставание. Несмотря на то что их прощание было публичным и официальным, у обоих на глазах стояли слезы, и, когда «Лион» с попутным ветром тронулся в море, король скакал вдоль обрыва, стараясь не потерять жену из вида, пока парус не скрылся за горизонтом.

В Лондоне был объявлен постный день, и, пока королева плыла по морю со своей воинственной миссией, Стивен Маршалл, проповедуя с кафедры церкви Святой Маргариты в Вестминстере, читал текст из Книги Судей: «Будь проклят Мероз! – сказал ангел Господень. – Горько проклинайте его жителей, потому что они не пришли на помощь Господу, на помощь Господу среди воинов». Он громогласно осуждал всех «безучастных» к борьбе, которая вот-вот начнется. Искать примирения с партией «зловредных» означало предавать не дело парламента, а дело Господа. Не какой-нибудь оголтелый фанатик, а милый душевный проповедник Маршалл страстно призвал колеблющихся встать в строй.

Палата общин провела консультации с Сити о сборе денег для подавления ирландского восстания. Их проекты проходили обсуждение в течение нескольких дней, прежде чем были опубликованы, и король закономерно сетовал, что его следовало бы проинформировать. Тем не менее он дал свое согласие на этот крайне жесткий план относительно будущего Ирландии, который после его смерти был реализован Кромвелем. Это был практически последний совместный акт короля и парламента. По оценкам, требовалось собрать миллион фунтов, чтобы подавить восстание ирландцев и восстановить утраченную собственность поселенцев. Предполагалось конфисковать у восставших 10 миллионов акров ирландской земли, четвертая часть которой, а именно вся доходная земля – исключая болота, леса и бесплодные пустоши – будет передана тем, кто даст деньги на войну. Таким образом, со стороны англичан подавление ирландского восстания превратилось в гигантскую спекуляцию ирландской землей, в ходе которой на кону стояла почти вся Ирландия. План позволил собрать необходимые деньги, но он полностью оправдал восстание в глазах ирландцев и дал им все основания драться с удвоенной силой. Теперь для англичан являлось неприемлемым любое урегулирование, кроме полного разгрома мятежников, поскольку никакой другой конец не гарантировал возврата денег инвесторам. Ирландцы, остававшиеся лояльными, узнав, что «их королевство выставлено в Англии на продажу», отвернулись от вероломного правительства и, взяв в руки оружие, присоединились к своим землякам.

Дав свое согласие на такой способ финансирования войны, король по-прежнему тянул с ответом на предложенный парламентом билль о милиции, согласно которому контроль за вооруженными силами переходил в руки парламентариев. В воскресенье 27 февраля в Гринвичском дворце, где в прежние более счастливые времена он мирно проводил так много дней со своей королевой, Карл с помощью Эдварда Хайда подготовил ответ. В следующие месяцы ему пришлось во многом полагаться на дипломатичное и убедительное перо Хайда, чтобы готовить ответы, которые могли бы снова консолидировать его сторонников среди более умеренных и верных традициям подданных. В решительном и убедительном заявлении он подтвердил свое намерение соблюдать законы и защищать права своего народа. Он отрицал, что собирался применить силу в отношении парламента, когда попытался арестовать пятерых депутатов, но сказал, что не станет «соглашаться с тем, чтобы его лишили праведной власти, которую Бог и законы этого королевства вручили ему для защиты его народа». Каким бы ни было впечатление, произведенное ответом короля на людей умеренных взглядов, палата общин встретила его потоком гневных резолюций, осуждавших его ответ и тех советников, которые его готовили, и требовавших от короля вернуться в Лондон, поскольку его отсутствие представляло угрозу миру в королевстве.

Упрямый лорд-мэр при содействии столь же настойчивого роялиста, богатого торговца шелком Джорджа Бинниона, пытался придать большую обоснованность ответа короля, организовав петицию в палату общин против назначения парламентом командующего милицией Сити – имелся в виду Филип Скиппон – без согласия лорд-мэра. Но на тот момент все петиции друзей короля регулярно отклонялись, как нарушающие привилегии парламента, и Пим ловко использовал эту, чтобы усилить негодование, с которым парламент отнесся к отказу короля подписать билль о милиции. Палата лордов, в заседаниях которой теперь не участвовали многие депутаты-роялисты, присоединилась к заявлению палаты общин о том, что те, кто посоветовал королю дать такой ответ, являются врагами государства.

Чтобы соблюсти формальности, палаты еще раз потребовали от короля, чтобы он подписал билль о милиции. Их посланцы встретились с ним 1 марта в Теобальд се, куда Карл переехал, взяв с собой принца Уэльского. На этот раз он говорил с нетерпением и горечью. Они жалуются на страхи и подозрительность, вызванные его действиями, сказал он, но пусть, «положа руку на сердце, спросят себя, не тревожат ли его такие же страхи и подозрительность?».

Откровенная враждебность короля не осталась без последствий. В процессе дебатов в палате общин, проходивших в атмосфере «печали и дурных предчувствий», депутаты решили больше не ждать его согласия на билль о милиции, самостоятельно выпустить соответствующий ордонанс и без дальнейших церемоний взять защиту королевства в свои руки. Они сознавали важность того, что делают, поскольку это означало заявить, что парламент имеет право действовать на благо страны независимо от короля. «Высокий суд парламента – это не только суд, который по закону может выносить приговор и определять права и свободы королевства… Он является также советом, призванным обеспечивать то, что необходимо, предотвращать возникающие угрозы и сберегать гражданский мир и безопасность королевства…» – гласила преамбула к «Ордонансу о милиции». Этим актом парламент присвоил себе суверенную власть, указав, таким образом, что королевская власть не то же самое, что личная власть короля, данная ему по праву рождения. Карл Стюарт, как человек, мог попасть в руки вредоносных советников и удалиться из Вестминстера. Но королевская власть оставалась с парламентом. В остальном ордонанс предусматривал защиту страны от тех «папистов и других недоброжелателей, которые уже подняли восстание в королевстве Ирландия». Лорды-лейтенанты графств, контролировавшие набор рекрутов, должны были назначаться парламентом, а все назначения, сделанные королем, отменялись. Кроме того, палата общин постановила подготовить в ответ королю декларацию, в которой будут ясно изложены все причины их действий против его власти. Сэр Ральф Хоптон, до последнего защищавший своего короля, с жаром сказал им, что они выносят приговор своему государю, «имея меньше доказательств, чем нужно, чтобы повесить конокрада». За возражение, выраженное в такой форме, его приговорили к заключению в Тауэр.