Текст книги "Бывшая Ленина"

Глава девятая

– Вот здесь, значит, и было? – Нечаев огляделся и даже заглянул под стол, выжидающе посмотрел на Оксану, потом на Митрофанова. Они вежливо ждали.

– А космонавты под столами сидели, что ли? – как бы пояснил свою живость Нечаев. – Его ж с космонавтами брали: маски-шоу, сферы вот эти, «Абаканы», все дела, да?

Митрофанов пожал плечом. Оксана, которой все это начало надоедать, неожиданно для себя сказала:

– Алексей Михайлович, вам же видней, наверное, кто тут был и с чем приехал.

– В смысле? – уточнил Нечаев, снова берясь за нож с вилкой и взлохмачивая выпендрежный салат из зелени с чем-то великопостным. – Имеется в виду, это мы спецназ сюда послали? Чтобы вашего Балясникова подзакрыть – мы, да? Лично губернатор Крутаков Леонид Сергеевич, да?

Он пожевал, разглядывая собеседников с изумленным удовольствием, и продолжил:

– И все тут в этом уверены, да? Обалдеть.

Оксана посмотрела на Митрофанова. Митрофанов, уставившись себе на руки, сказал:

– Балясников получил должность, чтобы решить вопрос с мусором. Область затащила сюда мусорным оператором «Чистую сторону» Гусака, который пообещал построить мусоросжигающий завод, а область под этим соусом сделала нашу свалку единственной для Сарасовска, плюс выкинула из бюджета расходы на компенсации для нас. Гусак то ли сразу не собирался ничего делать, то ли переобулся после митингов, прошлогодних и давешних. Смысл-то, правда, вместо тихого доходного бизнеса вляпаться в сплошные скандалы и жалобы. «Чистая сторона» пособирала бабки полгода с повышенного тарифа по всей области, убила свалку и собралась сваливать.

– Потому что Балясников наехал на «Чистую», – сказал Нечаев.

– Да на кого он мог… – начал Митрофанов презрительно. Оксана перебила:

– Балясников за Гусака держался до последнего, любые варианты побрить его или наказать встречал… истерикой просто.

– Да, держался, потому что договор такой был: город чуть недовыполнит свои обязательства – Гусак выходит, и вы будете по уши в говне.

– Будете, – повторил Митрофанов.

Нечаев повел носом, сочувственно поиграл бровями и продолжил:

– В любом случае, никто его в истериках биться не заставлял, и с Гусака бабло трясти тоже. Тем более под запись. Идиот, знает же, чей сын Гусак, понимает, что в любой регион он не просто так приходит, а после согласований на высшем уровне, – нет, требует, сука, решить вопрос, потому что он тут наедине со свалкой и с народом без копейки остается.

Оксана негромко сказала:

– Это правда же. Как без денег-то?

– Вот пусть касаемо этого следствию объясняет, папе Гусака, суду нашему самому справедливому. И зачем бабло брал – в кабаке! В кэше! Кэшем он собирался вопросы со свалкой и народом решать, да? Мне-то уж не рассказывайте, а то разочаруюсь прямо сейчас.

Нечаев звонко швырнул вилку с ножом на опустевшую тарелку и откинулся на спинку стула, раздраженно глядя на Оксану. Она молчала, Митрофанов тоже.

Нечаев вытер рот салфеткой и вполголоса сказал:

– Балясников – идиот просто, вот что. Себя подставил по самые – скандал ведь федерального уровня, сядет всерьез, никто не отмажет. Нас подставил, ладно в политическом смысле, – но шефу коллеги звонят, знаешь, как зятю-сифилитику, якобы с сочувствием…

Он махнул рукой, пожевал губами, почти залпом выпил полстакана минералки и продолжил:

– И сам в жопе теперь, и мы в жопе, и город весь в жопе. Гусак соскочил, свалка растет, вонь у вас тут – я не представлял, что так, честно, делать что-то надо, а денег нет. Теперь даже у Балясникова.

Он невесело ухмыльнулся и заключил:

– И ресурсов, главное, никаких.

– А что изменилось-то? – спросил Митрофанов. – С точки зрения свалки, управляемости и так далее – что? В плане денег и Гусака лучше не стало, конечно, но и хуже не стало, правильно? Набор возможных решений каким был, таким и остался.

– И все плохие, – согласился Нечаев, наполняя стакан заново. – Оставалось выбрать наименее плохое и взвалить на себя ответственность.

– А потом убрать ответственного, свалив на него все издержки, – сказал Митрофанов очень серьезно.

Нечаев аккуратно поставил поднятый было стакан и посмотрел на Оксану. Она посмотрела на него, на Митрофанова, снова на него, требовательно. Митрофанов пожал плечом и спокойно пояснил:

– Два и два просто, чего тут думать. Для этого Балясников и был нужен, поэтому вы его и не трогали, пока он как-то этот камень со склона не уронит. В любую сторону. А он и камень не уронил, и сам покатился. Самым глупым и бесполезным способом.

Нечаев мрачно кивнул. Митрофанов подождал, понял, что тот так ничего и не скажет, и продолжил из вежливости, теряя интерес к теме беседы:

– Никакой и.о. тем более на себя ответственности не возьмет, наоборот: я думаю, Тихонов заявление уже написал, и остальные замы тоже, да?

– Оксана Викторовна, мы же договаривались без утечек, – мягко сказал Нечаев.

Митрофанов ухмыльнулся, Оксана, разозлившись, отрезала:

– Мы с Даниилом Юрьевичем с момента его увольнения не общались. Сегодня только я его сюда вот пригласила.

– Увольнения? – спросил Нечаев и тут же вспомнил: – А, точно, вы говорили. Но оно же в итоге не оформлено? Это хорошо. Подумаем, как лучше – замять это дело или выпятить.

– Зачем? – спросил Митрофанов, напрягшись.

– Оксана Викторовна касательно сути нашей беседы не пояснила? – с некоторым недоверием уточнил Нечаев.

Оксана вздохнула. Митрофанов пожал плечом.

– А вы сами… – начал было Нечаев, но коротким движением ладони обрезал эту речь и начал новую. – Чего круги нарезать, все всё понимают. Расклад вы верно оценили, области нужен вменяемый глава Чупова, и Чупову нужен, и так далее. Имеют место быть три варианта: поднимать замов, поднимать местного из кадрового резерва, присылать из области. Из области – самый рабочий, но и самый паршивый вариант. Он был бы оптимальным, если бы мы четко представляли себе, что делать. А мы не представляем. Я вот глава администрации губернатора – и не представляю пока, простите. Ни хрена просто. Нужен человек, который найдет такое решение, чтоб не отменять все предыдущие и не переворачивать все с ног на голову. Найдет и реализует. Замы не будут, вы правильно говорите – по кругу всех опросили, дважды. Наотрез, даже волчьих билетов не боятся. Да, я могу их…

– Вы меня в главы хотите? – спросил Митрофанов изумленно.

Нечаев поперхнулся, моргнул и сказал:

– Конечно.

– А поч… – Митрофанов посмотрел на Оксану, она встретила его взгляд с вызовом. – Так, интересно. А почему вы думаете, что я найду решение и вот это, насчет «реализует»?

– Мы консультировались, – пояснил Нечаев. – И не смотрите так на Оксану Викторовну. Идея была ее, скрывать не стану, но потом мы сами изучили вопрос, поговорили с людьми. Вы не на слуху, конечно, зато репутация неплохая…

– Никакая, – вставил Митрофанов.

– Не кокетничайте. Те, кому надо, вас помнят, личное дело отличное – депутатом были, в реальном бизнесе были, чиновником были, нигде не наследили. И для электората, и для коллег абсолютно проходной и позитивный вариант.

– Опять избираться? – утомленно спросил Митрофанов. – Был я уже депутатом, мне тридцати еще не было, а сейчас за сорок – снова в ту же воронку? Нет там ничего хорошего.

– Но тогда депутаты не избирали главу города из своего состава, – напомнила Оксана.

– А сейчас вот прямо им, кроме меня, и некого выбрать, – сказал Митрофанов с иронией.

– А кого? – спросил Нечаев и жестом пообещал запоминать, записывать и даже немедленно бежать, чтобы претворить идею в жизнь.

Идеи, конечно, не было.

Митрофанов шевельнул губами, посмотрел в пол, в потолок, потом непонятно на Оксану. Пожал плечом и сказал:

– С другой стороны, что я теряю.

Нечаев явно хотел сказать: «Вот именно», но сдержался. Заговорил очень убедительно, закрепляя успех:

– Опыт на вашей стороне, в том числе касаемо главной темы – Оксана Викторовна говорила, вы лично свалкой занимались и варианты решения у вас есть.

– Есть, – подтвердил Митрофанов. – А не понравятся если?

– Ой, да ладно. Вы ж вменяемый человек, не то что Балясников. Договоримся, думаю.

– А не договоримся – космонавты всегда успеют подъехать, да? – предположил Митрофанов.

– Слушайте, были бы у нас такие космонавты, мы, может, и не дергались бы сейчас. Их из округа привезли, полный самолет, и обратно отправили, с Балясниковым вместе. Так что можете в своих вариантах решения, ну и в опасениях заодно, смело их не учитывать. И мы тоже как-то без них должны.

Нечаев закинул руки за голову и мечтательно протянул:

– А как бы прелестно с ними было. Вас бы не уламывали, просто отправили бы сюда полк космонавтов, ввели бы а-ля режим экобедствия и заставили бы вас, голубчиков, под ружьем что-нибудь за минуточку придумать, а нет – массовые посадки и конфискации дачек.

– А сами еще сто тысяч тонн мусора привезли бы под шумок, – благодушно предположил Митрофанов.

Нечаев осекся, сел прямо и посмотрел на него по-новому. Митрофанов сказал:

– Информационный век, время вотсапа и телеграм-каналов. Все всё знают. Легко не будет. Только поэтому и готов попробовать.

– Н-ну… и хорошо, – сказал Нечаев. – Значит, считаем, что в целом договорились?

Митрофанов кивнул.

– Это прекрасно, – сказал Нечаев, встал и протянул руку.

Митрофанов со вздохом встал и пожал ее.

– Что уж так мрачно, – благодушно продолжил Нечаев. – Начало больших дел. Выпить бы за это, несмотря что пост, да я вот по медицинским бросил, два года как – а вам, я думаю, шампанское прям остро рекомендуется.

Митрофанов и Оксана отказались молча, дружно и не переглядываясь.

– Разоблачат нас, как «Хизб ут-Тахрир», – сказал Нечаев. – Семья-то возражать не будет? Вы ведь женаты, а дети уже взрослые, я правильно помню?[13]13
  Хизб ут-Тахрир – международня панисламистская организация, запрещенная в России и в ряде других стран.


[Закрыть]

– Вот кстати, – ответил Митрофанов как-то невпопад и полез в карман за телефоном.

Неужто фотки показывать будет, с ужасом подумала Оксана, но Митрофанов сам уставился в экранчик, и не чтобы ответить на вызов, которого, похоже, не было. Он нашел кого-то в списке, тюкнул по контакту и пошел к двери, бросив на ходу:

– Я буквально на секунду, важный звонок.

Дверь клацнула. Нечаев уважительно сказал:

– Эк у него строго. Реально, что ли, разрешения спрашивать пошел?

– Вряд ли, – сказал Оксана, налила себе воды и выпила, чтобы не сказать чего-нибудь еще. Потому что сейчас что ни скажи, всё будет лишним, показательным и саморазоблачительным.

Нечаев, словно не замечая ее нервозности, – хотя заметил же, гад проницательный, – сказал:

– Интересный человечек, в самом деле. Самородок. Спасибо, Оксана Викторовна, мы бы сами не заметили, конечно, – скрывался он почти двадцать лет, что ли. А ведь специалист с потенциалом был, нам все подтвердили, кто его вспомнил.

– Да я сама недавно… – начала Оксана и замолчала.

Дверь качнулась, видимо, под напором кондиционированных вихорьков. Стало слышно Митрофанова. Он говорил негромко, но в пустом ресторане слышимость была как в бассейне:

– Саньк, ну прости, так надо. Не реви ты, пожалуйста. Что? Нет, ей не сказал еще. Я же тебе первой обещал. Сейчас позвоню. Значит, разрешаешь на бывшей…

Дверь опять захлопнулась.

– Жена ревет от счастья, – вполголоса отметил Нечаев. – Женщины мудрее все-таки, чем мы.

Оксана вцепилась в краешек стула, чтобы удержать закружившийся внезапно мир. Нечаев, к счастью, на сей раз впрямь ничего не заметил и пустился в длинное рассуждение про женщин, которые смысл жизни и утешение страннику. Он же клеит меня, запоздало сообразила Оксана, этого еще не хватало, – и тут дверь открылась вновь. В зал, пряча телефон, вошел Митрофанов и, коротко извинившись, сел за стол.

– Согласна? – спросил Нечаев сочувственно, и Митрофанов одновременно и невпопад сказал:

– Нет, разведен.

Оксана вскинула глаза, Нечаев озадаченно сказал:

– П-простите?..

– Вы спросили, женат ли, – нет, разведен. То есть сейчас развожусь.

Оксана пробормотала себе под нос:

– Вот так это делается, да?

Нечаев покосился на нее, а Митрофанов спросил:

– Или это помеха?

– Нет, что вы, – заверил Нечаев. – Напротив, высочайше благословленная мода.

Через полтора часа Митрофанов спросил:

– То есть это я должность главы через постель получаю?

– А по-другому не бывает, – сказала Оксана. – Иди сюда уже.

Часть вторая

И сказал он: выбросьте ее.

И выбросили ее.

Четвертая книга Царств

Глава первая

В квартире на Ленина рядом с входной дверью была небольшая, метр на метр, комнатка без окон. Свекровь переименовала ее в кладовку и хранила соленья-варенья. А Лена вслед за тетей Леной называла комнату темнушкой, держала там несезонную верхнюю одежду и пыталась задействовать в непростом педагогическом процессе под названием «А Саша пожалеет, что не слушалась».

Саша была, что называется, непростым ребенком, своевольничала, добивалась своего, хоть лопни, и строила всех вокруг. Обычно почти все вокруг строились с откровенным удовольствием, и Лена первая. Но иногда она спохватывалась, что разбаловывает девочку.

Ответственной родительнице странно потакать желанию двухлетнего ребенка не отправляться в кровать в восемь вечера, а раз за разом запускать ускоренную мелодию «Джингл беллз» в пластмассовом микропианино. На пятом разе утомленная мать укрепилась в недовольстве как собой, так и ситуацией и предупредила Сашу, что потанцевали, и будет, теперь умываемся и идем спать. Дочь заявила: «Неть» – и снова нажала кнопку пианино. Лена присела и щелкнула ползунком выключения. Саша потянулась к пианино. «Саша», – сказала Лена со значением и подумала, что в приседе, возможно, звучит и выглядит не слишком внушительно. Саша рванула пианино к себе, сопя, отщелкнула ползунок и запустила «Джингл беллз». «Саша, выключи», – велела Лена. «Анюй!» – рявкнула Саша, вцепившись обеими руками в пластмассовую штамповку, как в рукоятки станкового пулемета. Это означало «Танцуй». Лена потянулась и снова вырубила шарманку. Саша попыталась увернуться, не успела, злобно засопела и принялась шарить по кнопке. Надо было просто батарейки вынуть, запоздало подумала Лена и очень спокойно сказала: «Саша, если ты сейчас включишь песенку, я уйду от тебя. Поняла?» Саша щелкнула кнопкой и победно посмотрела на мать. Лена встала и вышла.

Она беззвучно прикрыла за собой дверь темнушки, прислонилась к стене, прикрывшись, как занавесом, дубленкой и пуховиком, и принялась ждать. «Джингл беллз» доиграли и после паузы забренчали снова. Ладно, подумала Лена с растущим раздражением, поиграй-поиграй. Доиграешься. А вдруг нет? Лена прикинула, что делать, если музыка так и будет гонять по кругу. Ей что, торчать тут, как дуре, до ночи? Весело получится. Придет Даня домой серый от усталости, а дома любимая дочь, вся счастливая, сопли до ковра и, скорее всего, мокрая и холодная сверху донизу, кашляет в такт китайским колокольчикам из последних батареек, а упорная мать затаилась в темнушке объевшейся молью и шерстинки на воротнике считает. И ничего не готово – ну почти, котлеты только.

На третий круг Саша не зашла. Лена прислушалась, прикидывая варианты встречи дочери, которая после недолгих розысков – в однокомнатной квартире другие маловероятны – вломится в темнушку. Темноты Саша не боялась. Хороший вариант, чтобы это дело исправить, подумала Лена мрачновато и чуть не стукнула себя по башке за такие мысли. Шнурок для зажигания света свисал так, что и лежащий дотянется, и Саша это знала. Если выскочить из-за дубленки с громким «Бу!», Саша, конечно, и при свете напугается, хотя может и в восторг прийти, с нею не угадаешь. А если не выскакивать, увидит ноги и обрадуется, что мамку нашла – хотя тоже не факт. Может, как в фильме ужасов, испугаться полускрытой неподвижной фигуры. Угадай тут, подумала Лена, прислушалась и испугалась сама. Из комнаты не доносилось ни звуков поиска, ни кряхтенья. Вообще ничего. Саша не звала ее и не искала. Может, сама прислушивалась. Или пропала.

Как может пропасть из единственной комнаты запертой квартиры не очень шустро передвигающаяся дочь, понять был невозможно. Как, впрочем, и почти любой страх молодой матери, снисходительно подумала умная взрослая начитанная Лена, желавшая довести эксперимент до конца – и, как обычно, отставшая от Лены настоящей.

Лена настоящая выскочила из темнушки и влетела в зал.

Саша сидела примерно в той же позе, в какой была оставлена, только с неудобно повернутой к прихожей головой. «Мама!» – сказала она, радостно всплеснула руками, чуть не потеряв равновесие, уперлась в микропианино, просияла и попыталась перехватить его поудобнее.

Лена упала перед дочерью на колени и обняла, горячо шепча что-то непонятное ей самой.

– Мама, боньдя, – сказала Саша. – Мама, сто? Мама, ты патес? Не пать. Анюй, ма. Анюй!

И вытирала ей слезы, попадая кончиками пальцев между век. А Лена все обнимала и шептала.

Лена никогда не рассказывала про тот случай ни Саше, ни Дане – никому, но сама почему-то помнила и время от времени пыталась представить, что Саша чувствовала, что думала и как ту ситуацию восприняла. В голову приходили самые разные варианты, как утешительные, так и те, из-за которых Лена называла себя последней тварью, недостойной жизни.

Самый вероятный вариант Сашиных ощущений Лена нашла и опробовала только теперь – после жуткого звонка Дани.

Она просто не поверила.

Лена быстро забыла, где ее застал этот звонок – на самом деле по пути домой из «Корзинки», она перла купленный по акции, три пакета в цену двух, стиральный порошок и была раздосадована неурочным звонком, потому что пришлось остановиться посреди вонючей улицы с десятикилограммовым пакетом, вынимающим руку из плеча, так что сперва она не разобрала, о чем говорит Даня, потом решила, что он ее разыгрывает или, например, выполняет условия дурацкого спора, – так вот, эти подробности Лена почти сразу начисто забыла и перепридумала другие, в которых утвердилась. В утвержденной картине Лена сидела посреди зала их трешки, как сидела Саша на ковре в однушке, и сперва по кругу занималась чем-то привычным, а потом долго сидела, неудобно вывернув шею, и ждала, пока Даня вернется.

Он возвращался каждый день, минус командировки и пара выездов на рыбалку, каждый день из двадцати одного года и одного месяца, целая жизнь, долгая, счастливая, хорошая и понятная от начала и до конца, который, хочется верить, неблизок, но почти наверняка примерно таков, как начало и середина: Даня возвращается, а Лена ждет, и у нее уже все готово.

У нее все было готово и в тот вечер, а Даня не пришел. Ни вечером, ни в ночи, как бывало. Так он серьезно, что ли, говорил все это – что уходит, что просит не дергаться и не беситься, что это на самом деле и навсегда, подумала Лена в третьем часу, прогнала глупую мысль, на всякий случай осмотрелась из окон и через дверной глазок, никого не обнаружила и легла спать. Даже умудрилась уснуть ближе к пяти, предварительно отправив отсроченное сообщение Слободенюку, которому обещала помочь с заказами в субботу, что будет к обеду.

Утром Даня тоже не пришел. Он пришел днем, в районе двух, когда Лена отправила Слободенюку второе и третье сообщения.

Лена страшно обрадовалась. Она собиралась в воскресенье вытащить Даню проветриться – слово, решительно не подходящее к текущим чуповским условиям, но ветер в переносном смысле был необходим. Лена устала так жить, устала от того, что Даня уклоняется от разговоров и отвечает, когда не отвертеться, неохотно и односложно, что спит отдельно, что не трогает ее вообще. И вообще. Все вообще – и, как писали в старых книжках, вотще.

Лена понимала, что категорической стала ситуация после смерти свекрови, но началась раньше – однако когда и где, Лена не понимала. Она смогла понять, разложив последние недели по элементикам, на чем Даня сорвался: сперва счел, что Лена не искренне горюет по свекрови, а притворяется, чтобы ему приятное сделать, потом немножко взревновал: мол, моя мать, а я уже успокоился, и тебе пора, – а потом устал от Лениного горя. Он не понимал и не мог понять. Он же не рос без матери, он представить не мог, что это – вырасти сиротой, потом получить в комплект к любимому мужу еще и мать, может, не наилучшую, но Лене лучше и не надо, да и не видала она лучше – а потом потерять. Ленина особая потеря дополнительно накрыла Даню с Сашей, которым и так после потери мамы и бабушки было несладко: Лена принялась мелочно их опекать и бояться всего на свете, как боялась за Сашу в ее детстве. Понимала, что это дурь, понимала, что выбешивает, а справиться с собой не могла. Саша перестала приезжать и брать трубку, а Даня – вот.

Лена решила чуть освежить и раскачать ситуацию в выходные. На себя как освежителя она особо не рассчитывала: вряд ли Даня сейчас был готов без раздражения принять любую идею жены, да и воображение у Лены было заточено исключительно на решение рабочих и бытовых проблем, а за досуг всегда отвечали другие люди – пока Лена собирала вещи и следила, все ли в шапках и каждому ли хватит мороженого и попить. И советоваться было трудно: спрашивать чужих людей не хотелось, а родные, Даня с Сашей, не хотели с нею разговаривать. Лена зависла в интернете до мигрени, долго изучала варианты и наконец остановилась на одном: квесте для взрослых. Можно проходить компанией от двух до шести человек, по итогам – ориентальный ужин с чаепитием.

Когда Даня пришел днем после неночевки, Лену слегка переклинило на фоне переживаний и недосыпа. Она вообразила, что муж перепутал назначенный день и решил, что квест сегодня. Лена успела тихо порадоваться всему этому: и тому, что Даня пришел ради их мероприятия пораньше, и тому, что вот он путаник какой смешной, и тому, с каким растерянным неудовольствием муж встретил ее улыбку, словно не ожидал, что Лена будет дома. Радовалась она с полминуты, пока не сообразила, что не успела поделиться с Даней планами. Не знает он ни про какой квест, никуда идти не собирается – с Леной, во всяком случае, – и настроен ровно так же, как все последние недели. Или даже хуже. Раньше он оказывал хотя бы ритуальные почести, а тут прошел на балкон, извлек оттуда командировочную сумку, бросил ее у шкафа и принялся перекладывать в сумку трусы, носки и свитера.

Лена наблюдала за этим издалека, сначала с интересом, потом с растущей опаской, но ближе не подходила и ни о чем не спрашивала, чтобы дополнительно не раздражать. А Даня все равно раздражался – и из-за того, что Лена смотрит, и из-за чего-то еще. Потом не выдержал и пояснил: «В бывшая Ле… В однушке поживу, Санька разрешила, она же хозяйка теперь».

И посмотрел на Лену с вызовом, будто ожидал ее реплики в давно расписанном по ролям диалоге. А Лена не сообразила, что ей положено говорить, слегка смутилась и поспешно сказал: «Ну цветы тогда поливай. Все мне меньше мотыляться, а то каждую неделю…»

Даня кивнул, кажется, с опять подскочившим раздражением, и Лена поспешно добавила: «Так-то мне нетрудно, могу и дальше приходить. Твое белье тоже забирать буду, там же стиральной машины нет. И еду, кстати, приносить. Могу на неделю сразу, а ты в холодильник…»

«Лена», – сказал Даня, собираясь продолжить, но не стал. «Или просто сам заходи, я оставлять буду…» – сказала Лена слабеющим голосом и умолкла.

Даня застегнул взвизгнувшую молнию, ушел в прихожую и дальше, слабо хлопнув дверью. Лена смотрела в сторону хлопнувшей двери, потом вздрогнула от грохота за окнами – мусоровоз загружал баки – и чуть не свихнула шею, которая, оказывается, все это время была неловко вывернута, потому что ноги Лены застыли в том же положении, в котором она наблюдала за сборами мужа. Застыли и затекли. И все тело затекло, и лицо.

Лена с силой провела ладонью ото лба к подбородку, пытаясь сдернуть неприятную резиновость, и неуклюже прошла к окну.

Во двор въехало такси, с трудом разминулось с мусоровозом и притерлось к подъезду. Даня вышел из-под козырька и сел в такси. Никто его не встречал. Вообще никто никого не встречал, никто не сидел во дворах и не выходил на улицу без нужды, это нормально.

Но кто-то же будет ему стирать и готовить, раз вот так вот: «Лена» – и ушел взбешенный. А она даже не спросила кто. Она даже не задумывалась никогда об этом – вернее, как никогда, последние лет десять, когда пугавшая по молодости ситуация перестала быть не то чтобы актуальной, но сколь-нибудь волнующей и правдоподобной. «Муж сбегает» или «Жена уходит» – это эпизод фильма, книжки, иногда чужой жизни, даже не иногда, почти все через это прошли – но не мы. В нашей жизни такое совершенно невозможно.

А оказывается.

Лена прижалась к стеклу лбом, потом скулой. Такси уже не было видно. Стекло холодило – сперва приятно, потом как-то безнадежно стыло и будто набрав вместе с прохладой вонь улицы. В этой вони ничего не выживало, даже мысли. Пустота и вонь – вот и все, что есть в голове. Бедный мозг. Бедный язык, весь вкус отобьется.

Лена спохватилась и пошла готовить ужин. Чахохбили из половинки курицы, как раз на двоих, себе крылышко и костистые части, остальное Дане. Приготовила, накрыла на двоих, села за стол и сидела до полуночи. Не то чтобы ждала, не то чтобы страдала – просто сидела, изредка помаргивая и проверяя телефон. Потом подогрела свою тарелку в микроволновке, немножко выела оттуда, выбросив остатки, а Данину убрала в холодильник.

Через три дня Данину порцию чахохбили все равно пришлось выкинуть, а холодильник уже не вмещал новых Даниных порций. Тогда Лена позвонила Дане. Он разговаривал сухо, но спокойно. Сказал, чтобы выкинула всё.

«И так свалка забита же», – растерянно пошутила Лена.

«Ну тогда съешь сама».

Лена заплакала и пошла есть сама.

И остановилась, лишь когда съела всё.