Текст книги "Королевский выкуп. Капкан для крестоносца"

Стараясь повернуть беседу к безопасной теме, с которой не обратишься ненароком к исчезновению ее мужа, Беренгария снова заговорила о преступлении, вызвавшем в Риме много шума, – убийстве епископа Льежского и кровавых следах, ведущих прямо к трону императора Фридриха.

– Я бы хотела сказать, что не верю в причастность Генриха к такому безбожному делу, да не могу, Джоанна. Есть в этом человеке что-то, от чего меня бросает в дрожь. У меня душа болит за его жену. Что с ней станется, если его святейшество обречет Генриха на вечную тьму? Все христиане обязаны избегать отлученных. Но как это делать Констанции? Как думаешь, церковь смилуется над ее горем?

Джоанна очень переживала за Констанцию д’Отвиль, так сильно помогавшую ей в первые годы новой жизни на Сицилии, и ей больно было думать о несчастье, которое Констанция обрела в браке с Генрихом Гогенштауфеном.

– Мне никогда не приходила мысль о том, каково приходится супруге отлученного, – призналась она. – К счастью, Констанции это не грозит, поскольку папа не предаст Генриха анафеме. Моего отца не отлучили после убийства Томаса Бекета, а ведь его смерть прогневала церковь даже сильнее, чем судьба епископа Льежского.

– Верно. Но папа Александр поверил твоему отцу, когда тот поклялся, что и подумать не мог, будто рыцари вздумают исполнять неосторожно брошенный призыв. Святой отец знал, что в сердце он хороший человек, искренне скорбящий о смерти архиепископа. Может ли папа Целестин сказать такое об императоре Генрихе?

– Едва ли, только это не важно. Какие бы ни питал папа подозрения насчет причастности Генриха к преступлению, доказательств-то нет.

Да и вряд ли бы он что-либо предпринял, будь у него хоть подписанное кровью признание самого Генриха. Но эту циничную ремарку Джоанна сохранила при себе, тронутая невинной верой невестки в неизменное торжество правосудия, будь то в папской курии или в королевском суде.

Беренгария не унималась. Она знала, разумеется, что не все церковники безгрешны и честны. Кое-кто из них воистину отвратительные личности, вопреки принесенным Богу обетам. Молодая женщина нахмурилась, подумав про заклятого врага мужа, епископа Бове. Но когда церковь имеет дело с таким вопиющим преступлением, когда пролилась кровь прелата, виновник должен дать ответ вопреки всем политическим соображениям. Но не успела она изложить эту мысль, как в дальнем конце зала началось шевеление.

Завидев высокую, полную достоинства фигуру, направляющуюся к ним в сопровождении слуг, Джоанна вскочила.

– Милорд епископ! Видеть тебя – услада для глаз!

Она поспешила навстречу Губерту Вальтеру, лишь чуть-чуть опередив Беренгарию – обе женщины сильно привязались к епископу Солсберийскому за время пребывания в Святой земле. Джоанну восхищал его прагматизм, Беренгария была благодарна за духовную поддержку в трудный час, когда Ричард умирал от страшной болезни под названием «арнальдия». И та и другая были благодарны ему за непоколебимую преданность английскому королю.

Покончив с обменом приветствиями, они уселись у центрального очага, угощаясь вином и вафлями, и Джоанна задала вопрос, вертевшийся у нее на языке с того самого момента, как прелат появился в комнате.

– Милорд епископ, когда мы покидали Акру, ты намеревался отплыть с Ричардом. Что заставило тебя передумать?

– Я и плыл с королем, по крайней мере до Сицилии. Там я по его настоянию сошел на берег, потому как узнал, что в Марселе пристать не можем, и Ричард велел мне ехать к папе, прежде чем это успели сделать враги, а оттуда поспешить в Англию и помочь его госпоже матери и юстициарам управиться с Джоном. Я приехал сюда прошлой ночью и поутру отправился во дворец, засвидетельствовать почтение его святейшеству. И только потому узнал, что вы еще в Риме.

– Наслушавшись рассказов невестки про январский переход через Альпы, – сказала Джоанна, бросив на Беренгарию ласковый взгляд, – мы решили подождать до весны, пока перевалы не откроются. Она описывала, как в одном месте женщин спускали по склону горы, завернув в бычьи шкуры!

Беренгария усмехнулась – легко было вспоминать об этом сейчас, когда все осталось в прошлом. Приняв из рук слуги кубок, она выждала когда епископу нальют вина, после чего промолвила негромко:

– Как понимаю, тебе ничего не известно о моем господине супруге, иначе ты немедленно поведал бы нам новости. Но ты можешь избавить меня от тяжких дум хотя бы в одном. Когда мы отплывали из Акры, Ричард не вполне еще оправился от четырехдневной лихорадки. Как он себя чувствовал, когда ты расстался с ним в ноябре?

Губерт потянул немного времени, взяв вафлю, которую не имел желания есть. Женских истерик он старался как мог избегать, но знал, что эти две особы едва ли потеряют контроль над собой. И тем не менее, предчувствуя страшный эффект вести, которую ему предстояло им сообщить, старался оттянуть момент истины.

– Когда я в последний раз его видел, мадам, он был вполне здоров, – проговорил Губерт, радуясь, что хотя бы в этом может успокоить супругу Ричарда. – Но у меня есть известия о короле. Когда я был на приеме у папы, прибыл гонец со срочным донесением от архиепископа Кельнского. Мне крайне неприятно выступать в роли дурного вестника, но король Ричард был пленен близ Вены герцогом Австрийским и, если верить архиепископу, скоро будет передан императору Генриху.

С первыми же словами прелата Джоанна напряглась и полагала, что готова к самому худшему. Но выяснилось, что ошибалась, потому как эта новость в буквальном смысле обрушилась на нее как удар. В легких не осталось воздуха, она лихорадочно пыталась вдохнуть. А глянув на невестку, испытала еще один удар: Беренгария, вся сияя, взирала на епископа так, как если бы тот был одним из ангелом Божьих.

– Gracias a Dios! – прошептала наваррка, затем с лучезарной улыбкой повернулась к Джоанне. – Он жив, Джоанна! Жив!

– Да, и в плену у германского императора!

– Ну, это ненадолго. Его святейшество ни за что не потерпит такого возмутительного нарушения церковных законов. Мы заставим Генриха освободить Ричарда и просить прощения за то, что он бросил вызов церкви и так недостойно обращался с государем, сражавшимся за веру в Святой земле. – Беренгария положила ладонь на руку Джоанны. – Теперь я могу признаться, как мне было страшно. Я думала про свирепые бури, про яростные волны, и что зимой штормы даже еще сильнее… Но мне следовало быть более крепкой в вере. Всевышний никогда не покинет Ричарда!

Джоанна открыла рот, но остановила себя прежде, чем слова успели сорваться с губ. Едва новость распространилась, все в зале собрались вокруг них, и Губерт поведал все то немногое, что знал: как шторм прибил корабль Ричарда к побережью Истрии и как король, судя по всему, предпринял попытку добраться до владений своего племянника в Саксонии.

– Доехав до самой Вены, он почти преуспел, – сказал прелат, – потому что, оказавшись в Моравии, Ричард был бы уже в безопасности. Не понимаю только, почему при нем было так мало людей. Меньше двух десятков, если верить архиепископу, а когда его поймали, то и вовсе только трое.

Это ужаснуло Джоанну почти так же, как и весть о пленении Ричарда, поскольку, обладая живым воображением, она легко могла представить, во что вылились эти отчаянные недели бегства для человека, наделенного характером ее брата. Мариам тоже подошла и теперь воспользовалась внезапно повисшей тишиной и спросила у Губерта, не сообщил ли посланец архиепископа Кельнского имен тех двадцати. Когда прелат покачал головой, фрейлина ничего не сказала, но вскоре выскользнула из зала. Ее уход заметила лишь Джоанна, знавшая, что женщина беспокоится насчет Моргана. Она любила Мариам как сестру и души не чаяла в валлийском кузене, но в эту минуту могла думать только о Ричарде, оказавшемся в самом трудном за всю свою жизнь положении.

Беренгария удалилась сразу же, как только позволило приличие, и, поскольку фрейлины отправились к выходу вместе с ней, Джоанна догадалась, что невестка собирается пойти в близлежащий храм Св. Марии на Капитолии и вознести благодарственную молитву за избавление Ричарда. Анна, не менее Беренгарии склонная верить, что худшее для короля уже позади, пошла с ней, захватив с собой и Алисию.

Придворные рыцари королев начали разбиваться на группы, обсуждая между собой важную новость и ее возможные последствия. Наконец Джоанна осталась только в обществе Губерта Вальтера и Стивена де Тернхема, английского лорда, которому Ричард поручил заботиться о женщинах по пути на родину. Краем глаза Джоанна заметила, что Беатриса находится неподалеку, как это было всегда в трудную минуту все двадцать семь лет жизни Джоанны, и была рада, что может полагаться на поддержку Беатрисы, так как Мариам, зачастую служившая ей опорой, сейчас способна думать только о Моргане. И от невестки помощи ожидать не стоит, так как Беренгария свято верит, будто папа способен заставить человека вроде Генриха ходить на задних лапках.

Джоанна медлила, подбирая слова, поскольку не хотела обидеть Губерта Вальтера, бывшего, как-никак, одним из князей церкви.

– Боюсь, что я не разделяю уверенности невестки в способности святого отца повлиять на императора.

– Папа буквально разъярен, как и вся курия. Но говоря начистоту, я и сам сильно сомневаюсь, что Целестин осмелится пустить в ход против Генриха самое могущественное оружие церкви, а ничто, кроме интердикта и анафемы, не заставит императора отпустить короля на свободу.

Джоанна собралась, потому как впасть в полное отчаяние означало бы подвести Ричарда в минуту испытаний.

– Генрих потребует за Ричарда выкуп, как это сделал бы всякий разбойник, – сказала она. – Сколько бы он ни запросил, мы заплатим. Моя мать позаботится об этом. – Ей с трудом удалось изобразить улыбку. – А в противоборстве с Генрихом я без колебаний поставила бы на нее.

Мужчины, столь же отчаянно цепляющиеся за надежду, улыбнулись тоже. Но затем епископ дал Джоанне понять, как переменился отныне их мир. Он посоветовал ей и Беренгарии никуда не уезжать из Рима. Слишком опасно приближаться к границам империи, ибо попади женщины в руки Генриха, тот вынудит Ричарда пойти на еще большие уступки.

– Нам не стоит заблуждаться, будто мы имеем дело с человеком чести, – угрюмо проговорил прелат. – Генрих готов на все ради усиления своей власти, и в нашем несчастном положении нельзя забывать, что он совершенно не скован приличиями или требованиями морали.

Зная, что Губерт совершенно прав, Джоанна закусила губу. Она представила себе, каково человеку вроде Ричарда находиться в полной власти у такого подлеца, и не смогла подавить дрожи. Погрузившись в свои мрачные мысли, она не сразу расслышала, что епископ обращается к ней.

– Прости, милорд. Ты говорил что-то о письмах?

– В конце недели я уезжаю из Рима. Мне подумалось, что вы с королевой Беренгарией захотите передать со мной письма.

– Письма? Моей матери? Ну конечно.

– Нет, для короля. Я не в Англию возвращаюсь, а еду в Германию.

– Благослови тебя Бог за это. – У женщины слезы подступили к глазам.

Он протянул руку и погладил ее ладонь.

– Не стоит забывать, что найдется без счета таких, кто охотно отдаст свою жизнь за короля.

– И уж точно так поступит любой из тех, кто сражался с ним бок о бок, – добавил Стивен де Тернхем.

Джоанна улыбнулась обоим, но улыбка ее была столь же призрачной, сколь и надежда.

– У Ричарда и врагов без счета, – сказала она, думая про французского короля и собственного брата.

– Да, верно, – согласился епископ, оказывая ей почесть тем, что разговаривал без прикрас и начистоту, как с мужчиной. – И теперь, полагая, что король может получить смертельный удар, стервятники начинают кружить.

Джоанна вскинула голову, ее зеленые глаза прищурились

– Пусть кружат. Ни один стервятник не осмелится напасть на льва.

Но ее собеседники знали, что не все так просто. Знала и она сама.

* * *

Валлийская крепость Кардифф простояла сто с лишним лет, ее возвели на месте древнего римского форта. Некогда ей довелось служить тюрьмой для брата короля: тридцать лет герцог Нормандский томился тут по приказу Генриха Первого. Брату нынешнего короля Джону, графу Мортенскому, знание этого факта не грело душу, и ему приходилось напоминать себе о том, что Кардифф отныне принадлежит ему, став частью приданого богатой наследницы Глостеров.

Он отодвинул доску, не доиграв партию в шахматы с одним из своих рыцарей, сэром Дюраном де Керзоном, и стал беспокойно расхаживать по палате, потом подошел к окну и отворил ставни. Буря не утихала, косой дождь лил как из ведра, обратив внутренний двор в грязевую трясину, а ветер бился об стены замка, словно вражеская армия в поисках слабого места. Джон смотрел некоторое время, потом мрачно процедил:

– Неужели в этой проклятой стране никогда не бывает солнца?

Собеседники не проявили интереса к теме погоды. Любовница принца зевнула и потянулась как гибкая избалованная кошка. Хотя время клонилось к полудню, она все еще лежала в кровати. Садясь, девушка дала одеялу упасть, и Дюран де Керзон увидел на миг ее груди. Рыцарь был уверен, что она сделала это намеренно. Ему доводилось встречать девиц и покрасивее Урсулы, но ни одна не излучала такой мощной, пламенной сексуальности. Он сомневался, что даже самый целомудренный монах сможет посмотреть на эти чувственные алые губы, влажные серые глаза, на пышную гриву льняных волос, на спелое, сочное тело и не испытать приступа запретного желания. Ад и пламень, эта женщина представляла собой живое воплощение плотского греха.

Поймав на себе взгляд Дюрана, Урсула посмотрела на него с безразличием, которое, как надеялся рыцарь, было показным. Но он не мог обладать ею, даже будь она не против. Пока Джон спит с ней, девушка недосягаема – слишком многое можно потерять ради забавы со шлюшкой, пусть и обладавшей неотразимыми прелестями. И все же Урсула не давала ему покоя, как прыщ, который нельзя почесать. Дюран не мог понять, то ли эта девица беспредельно цинична, развратна и пресыщена, то ли просто глупа. Даже с Джоном она вела себя на удивление дерзко. Наложницы королевских особ обычно оглаживают их гордыню не менее ласково, чем их причинный орган, восхищаются каждым оброненным словом как перлом премудрости, смеются над их шутками, изо всех сил стараются показать, будто считают возлюбленного таким неотразимым и умным, каким он непременно видит сам себя. Все, только не Урсула. Дюран не слышал от нее ни единого комплимента в адрес Джона, а его язвительные шуточки красотка могла встретить как одобрительным сухим смешком, так и закатив к небу глаза. То, что Джон терпит столь возмутительное поведение, только укрепляло рыцаря в мысли, что чертовка просто огонь в постели.

Джон продолжал ворчать на мерзкую валлийскую погоду, и Дюран уже не мог делать вид, что не замечает. Ему, как рыцарю ближней дружины Джона, приходилось выполнять самые разные поручения – от вполне естественных до таких, в каких стыдно признаться на исповеди. Помимо прочего ему полагалось развлекать лорда, когда это необходимо, помогать принцу прогнать скуку, даже если это означало просиживать бесконечные часы за игрой в шахматы или в зары, слушать нытье Джона о жизни, о женщинах, и о том, как нечестно обошелся с ним отец. Когда речь заходила о Генрихе, принц всегда оправдывался, подчас насмерть утомляя Дюрана объяснениями, что у него не было другого выбора, как покинуть умирающего родителя, и что любой другой на его месте поступил бы так же. Рыцарь знал, что немногим дано видеть эту сторону Джона, потому как доверие оного было не так-то легко заслужить. Но с де Керзоном он делился некоторыми своими секретами, будучи уверен, что они останутся между ними. Чего принц не знал, так это что у Дюрана есть собственные тайны.

Джон не отходил от окна, не обращая внимания на холодный сырой воздух, врывающийся в комнату.

– Если так и продолжится, скоро нам придется строить ковчег.

Дюран решил, что пора поддержать разговор, иначе принц расценит это как невнимание с его стороны.

– Говорят, что у многих валлийцев ноги с перепонками на пальцах.

Это замечание вызвало непредвиденный интерес у Урсулы.

– Правда? – Когда мужчины усмехнулись, она сердито нахмурилась и постаралась прикрыть промах грубостью. – Это похоже на тот вздор, в который ты так веришь, Дюран.

– Это еще что, моя госпожа, – отозвался рыцарь. – Кое-кто утверждает, что у англичан растут длинные хвосты, но мне так и не выдалось случая проверить истину этих слухов. Впрочем, постой-ка – ты ведь родилась в Англии, разве нет? И наверняка видела больше голых англичан, нежели доводилось мне. Был у кого-нибудь хвост?

– Я скажу тебе, Дюран, чьего английского хвоста тебе никогда не увидеть – моего.

Джон отвернулся, явно заинтересовавшись их обменом колкостями.

– Ну же, детишки, – заявил он назидательным тоном родителя, усмиряющего разбаловавшихся отпрысков.

Но когда в дверь постучали, они напрочь забыли об игре. Джон стремительным шагом пошел открывать дверь. Пришел один из его воинов, Жоффруа Лутрелл, неся в руках запечатанное письмо. Джон выхватил его, небрежным кивком отпустил Жоффруа, затем поспешил к масляной лампе, чтобы прочесть. Лутрелл помедлил немного и метнул в адрес Дюрана враждебный взгляд. Де Керзон знал о том, что прочие рыцари недовольны его стремительным сближением с Джоном. Ему доводилось слышать ворчание про «выскочку, вообразившего себя невесть кем» – намек на происхождение Дюрана, остававшееся, как и его прошлое, загадкой. Пару дней назад он вошел в зал как раз в ту минуту, когда один из рыцарей презрительно обозвал его «ручным волчонком графа». Поняв, что Керзон слышал, собеседники притихли, потому как при всем нежелании признавать сей факт, было в Дюране нечто, что внушало нежелание связываться с ним. Но он только рассмеялся вслух, потому что не был ни ручным, ни волчонком, и даже Джону не принадлежал. Его хозяйкой была Алиенора.

– Это от Гуго де Нонана, – сообщил Джон и бросил письмо на стол. – Он ничего не слышал про Ричарда. И какого дьявола нужно было слать гонца через половину Уэльса, только чтобы сообщить мне про это?

Похоже было, что Джон говорит правду, но Дюран решил постараться позднее прочитать письмо, просто чтобы убедиться. Епископ Ковентрийский – тип скользкий как угорь, и хотя покуда он провозгласил себя сторонником Джона, вполне мог, по мнению Керзона, спрыгнуть с корабля, если Ричард объявится вдруг живым, здоровым и полным желания поквитаться с теми, кто слишком легко поверил в распускаемые Джоном слухи о его смерти.

– Не желаешь ли продолжить игру, милорд? – спросил он, указывая на шахматную доску.

Джон посмотрел на вырезанные из слоновой кости фигуры, явно прикидывая шансы на победу. Он во многих смыслах не походил на своих братьев. Темноволосый среди семейства рыжих, неудачник среди любимцев судьбы, имеющий за плечами целую летопись просчетов и ошибок. В семнадцать он опрометчиво напал на принадлежащую Ричарду Аквитанию – причиной были брошенные в гневе слова Генриха, что Джон получит Аквитанию, если сможет отобрать ее у брата. Джон не смог. В восемнадцать, когда отец впервые дал ему самостоятельное правление в Ирландии, Джона ждал полный крах. Ему удалось невозможное – объединить против себя ирландцев и норманнских поселенцев. Зато время, когда следовало предать отца, он рассчитал очень удачно, и заключил сепаратный мир с Ричардом и Филиппом еще при жизни родителя. А первые проблески таланта политика проявил, организовав падение канцлера Ричарда, Гийома де Лоншана. Дюран полагал, что канцлер сам вырыл себе яму благодаря алчности и высокомерию, но отмечал, как блестяще провел Джон кампанию, закончившуюся опалой и высылкой Лоншана. До сей поры принц не проявлял своих блестящих качеств в стремлении узурпировать трон брата, но месяцы, проведенные рыцарем в обществе младшего отпрыска Алиеноры, дали ему понять, что недооценка талантов Джона будет ошибкой.

Ответ, что партия может подождать, не удивил Дюрана – ему удалось поставить соперника в непростое положение, а уж в одном Джон весьма походил на прочих членов семьи: ненавидел проигрывать.

– Я еще нужен тебе, милорд? – осведомился Дюран, надеясь, что сможет улизнуть.

Но тут снова постучали в дверь. Жоффруа вернулся и на этот раз привел покрытого дорожной грязью и усталого гонца.

– Милорд, этот человек утверждает, что прибыл от короля французского со срочным посланием, и просит выслушать его немедленно.

Жоффруа огорчился, когда Джон услал его прежде, чем дал слово гонцу, тогда как Дюрану разрешили остаться. Курьер опустился перед принцем на колено и протянул пергаментный свиток, перетянутый тесьмой и запечатанный восковой печатью с оттиском перстня Филиппа. Но на что Джон по-настоящему внимательно смотрел, так это на кольцо на пальце у посланца. На нем горел аметист, ограненный восьмиугольниками. То был тайный знак, что гонец действительно прибыл от французского государя.

Джон и раньше получал письма от Филиппа, но ни одно из них не сопровождалось собственным перстнем монарха. Отослав курьера прочь, принц взломал печать. Дюран внимательно смотрел, как он читает письмо, а услышав, как Джон резко втянул воздух, не смог удержаться.

– Ну? – воскликнул рыцарь. – Вести дурные или добрые?

Джон смотрел на письмо так, будто не мог поверить в прочитанное. Когда он поднял голову, то впервые на памяти Дюрана сбросил с лица маску правителя и благодаря этому показался вдруг моложе своих двадцати шести.

– Для меня добрые, – проговорил он. – А для брата – плохие. Похоже, Ричард ухитрился попасть в лапы к императору Священной Римской империи.

«Черт побери! – подумал рыцарь. – Да это же удар кинжалом в сердце королеве». Дюран сухо улыбнулся:

– Как неосторожно с его стороны.

– Вот-вот, и я о том же, – согласился Джон. Глаза у него были материнские, миндалевидные; сейчас в них горел огонь. – Это меняет все!

Даже Урсулу, похоже, заинтересовали новости, потому что она встала с постели и изящно задрапировала нагое тело меховой накидкой.

– И что теперь будет? – поинтересовалась она. – Император убьет твоего брата?

– Едва ли. Ричард слишком ценен для Генриха в денежном выражении. – Джон вдруг рассмеялся. – Впрочем, у Ричарда редкий талант провоцировать здравомыслящих обычно людей на опрометчивые поступки. У Филиппа пена идет изо рта, стоит при нем хотя бы упомянуть про английского короля!

Дюрану хотелось вырвать письмо из руки у Джона, но следовало хранить терпение – если только принц не сожжет пергамент, рано или поздно до него можно будет добраться. С приливом удовлетворения Керзон осознал, что отныне его услуги становятся для королевы бесценными, поскольку из незначительной угрозы миру в королевстве Ричарда Джон превращается в угрозу главную. Урсула, за которой по полу тащился край меховой накидки, подошла к Джону. Дюрану подумалось, что женщина переосмысливает свое положение, осознав вдруг, что вскоре, возможно, будет спать с королем.

– Думается, тебе, милорд, прок от этого всего небольшой, – сказала она. – По крайней мере, не на долгий срок. Да, ты выиграешь драгоценное время, чтобы собрать войска, пока английского короля держат в плену в Германии. Но рано или поздно выкуп заплатят, Ричард вернется в Англию и потребует назад то, что у него отняли.

Дюран поймал себя на мысли, что это на удивление точное наблюдение со стороны апатичной Урсулы, и с интересом стал ждать ответа Джона.

– О, я не сомневаюсь, что моя госпожа матушка вытряхнет все сундуки в Англии, чтобы собрать выкуп за своего любимчика Львиное Сердце, – сказал принц и уголки его губ опустились. – Она не моргнув глазом заморит голодом всю страну и отправит народ собирать подаяние на улицах, только бы освободить Ричарда. Вот только чего она еще не знает, так это что в этой игре ей предстоит участвовать не одной. Сколько бы ни готова мать заплатить за избавление Ричарда, Филипп заплатит еще больше, чтобы увидеть, как он гниет в темнице до конца своих дней.

Урсула взяла Джона под руку.

– Неужто ты так сильно ненавидишь брата?

Дюран изумился, как ей пришло в голову задать такой дерзкий вопрос. Когда Джон удивленно, но не сердито посмотрел на нее, рыцарь получил лишнее доказательство тому, что эта женщина в постели даже лучше, чем он предполагал. Джон словно всерьез задумался над вопросом.

– Нет, – ответил принц после долгой паузы. – Я бы не сказал, что ненавижу Ричарда.

«Может и нет, – подумал Дюран, усмехнувшись про себя. – Но ты так чертовски завидуешь ему, что способен захлебнуться своей завистью».

Урсула смотрела на Джона с интересом, которого Дюран раньше в ней не подмечал.

– Но если ты не питаешь к нему ненависти, милорд, то почему хочешь «увидеть как он гниет в темнице до конца своих дней»?

Джон тем временем отвернулся, открыл сундук и стал рыться в нем в поисках пергамента, перьев и чернил. Писца при нем не было, поручать замковому капеллану писать письмо Филиппу он опасался и поэтому решил взяться за дело сам. Услышав вопрос, принц распрямился и озадаченно посмотрел на девушку:

– Неужели ты на самом деле не знаешь почему, женщина? Да потому что так мне до короны рукой подать, разумеется.