Текст книги "Королевский выкуп. Капкан для крестоносца"

– Моя матушка пишет, что вы расскажете мне о шашнях, которые развел мой брат с французским королем, – сказал он.

И аббаты рассказали все, что знали об измене Джона. Ричард выслушал, не перебивая, затем принялся расхаживать по комнате, по мере того как внутри у него разгоралось пламя. После смерти Генриха люди вроде Уилла Маршала опасались опалы за верность покойному королю. Но проявив мудрую непоследовательность, Ричард вознаградил тех, кто до конца оставался с Генрихом и не доверял тем, кто покинул его в поисках милостей молодого государя. Не был отвержен только Джон. Мать выражала определенные сомнения по части щедрых пожалований Джону, и Ричард помнил, как ответил ей тогда: «Джонни нужен шанс доказать, что заслуживает доверия, если я буду справедлив по отношению к нему». А затем бросил беспечно, что не видит в Джонни сколько-нибудь существенной угрозы.

Разумеется, он никак не мог предположить, что три года спустя окажется в плену у императора Генриха, неспособный защитить даже самого себя, не говоря уж о далеких доменах. Впервые Ричард сполна понял, что должен был почувствовать его отец, узнав об измене – причем не первой – своего любимого сына. Ему подумалось, не Всевышний ли карает его за роль, сыгранную в падении Генриха. Но эту мысль стоит приберечь для тех бессонных часов, когда он будет пытаться понять и принять волю Господа. Сейчас нужно разобраться с предательством Джонни. К счастью, он знал средство, знал оружие, способное сильнее всего ранить, уязвить гордыню Джонни до самых костей. Насмешка – вот единственная вещь, которой этот мерзавец не в силах стерпеть.

Повернувшись к гостям, он ехидно улыбнулся и заявил:

– Мой братец Джон не из тех, кто способен завоевать королевство. Достаточно кому-нибудь оказать хотя бы малейшее сопротивление.

* * *

Вполне вероятно, это был самый лучший день для Ричарда с момента его отплытия из Рагузы. При всем его врожденном оптимизме, почти три месяца заточения не прошли для него даром. Хадмар фон Кюнринг, хотя держался любезно, а по временам проявлял доброту, не был другом, и Ричард об этом не забывал. Но до неожиданного появления Губерта Вальтера король не осознавал в полной степени своего одиночества. Возможность беседовать с людьми, которым доверяешь, притом беседовать на французском, сильно подняла ему настроение. Когда гости уехали, пообещав вернуться на следующий день, король настолько приободрился, что потянулся за лютней Хадмара. Он прислушивался к музыке у себя в голове и пытался переложить ее на струны, когда поднял голову и увидел стоящего в нескольких шагах от него Хадмара. Лицо австрийца было непроницаемым, что само по себе настораживало.

– Не думаю, что ты пришел сообщить мне о моей королеве, прибывшей по зову супружеского долга, – проговорил король.

– Я получил послание от герцога Леопольда, – сказал Хадмар голосом, выражавшим чувства ничуть не более, чем лицо. – Он пишет, что завтра нам следует отправиться к императорскому двору.

Рыцарь ждал ответа от Ричарда, а не получив его, начал уже было разворачиваться, но задержался:

– Мой герцог сообщил мне, что сумел вырвать у императора клятвенное обещание не причинять тебе телесного вреда.

Ричард делал вид, что увлечен лютней.

– А нам обоим известно, чего стоит слово императора, – сказал он, взяв новый аккорд. Когда король снова поднял глаза, Хадмар исчез.

* * *

В Шпейер они прибыли к вечеру третьего дня, когда уже сгущались сумерки. Было Вербное воскресенье, и большой собор Св. Марии и Св. Стефана был полон верующих. Это напомнило Ричарду, как много прошло времени с тех пор как ему отпускали грехи. Он ожидал, что его препроводят в королевский или епископский дворец, смотря какой из них Генрих сочтет более подходящим для сбора большой толпы, которая соберется поглазеть на унижение английского короля. Когда Хадмар доставил его в предместья собора и поместил в доме каноников, расположенном к северу от большого храма, Ричард решил, что его снова решили придержать до поры, когда Генрих изготовится начать забаву. Но едва переступив порог понял, что ошибся. Выходило так, что император не собирался проводить первую их встречу на людях.

Генрих восседал в богато украшенном резьбой епископском кресле, по бокам стояли Леопольд и дородный, роскошно одетый мужчина – видимо, епископ Шпейерский. Присутствовали в доме каноников и другие, но Ричарду их не удосужились представить. После того как Хадмар преклонил перед императором колено, Генрих жестом велел страже подвести Ричарда ближе. Первое о чем подумал король, пока рассматривал своего врага, так это что Беренгуэла была права. В Генрихе фон Гогенштауфене не было ничего царственного. Среднего роста мужчина, довольно хилый, с тонким лицом, бледность которого подчеркивали белокурые волосы и жидкая бородка. А еще Беренгуэла точно описала его глаза – они были такие водянистые, что казались бесцветными, и Ричарду подумалось, что он смотрит в пустые, безжизненные глаза змеи.

В руке Генрих держал великолепный золотой кубок, украшенный рубинами. Он отпил глоток, потом неспешно поставил кубок на подлокотник кресла.

– Я привык, что люди преклоняют колено, представ передо мной. – Голос его звучал ровно, латынь была безукоризненной.

– Ну, мы не всегда получаем то, к чему привыкли, разве не так?

Тонкие губы императора скривились в усмешке.

– Я могу заставить тебя опуститься на колени.

– Нет, – отрезал Ричард, улыбнувшись в ответ. – Ты – не можешь.

Он особо выделил местоимение, чтобы никто не истолковал ошибочно смысл сказанного им. У Филиппа от подобного оскорбления кровь прилила бы к голове. Генрих даже не пошевелился, и Ричарду припомнилась язвительная насмешка матери, утверждавшая, что у этого Гогенштауфена в жилах течет лед.

Молчание нарушил Леопольд:

– Не перейти ли нам к делу?

Выказанное им нетерпение дало Ричарду понять, что герцогу не по душе находиться тут. А еще, что Леопольд верит в свою возможность воздействовать на Генриха, и Ричард пришел к выводу, что Бабенберг еще больший дурак, чем это казалось поначалу.

– Разумеется, кузен. – Генрих снова улыбнулся. Такой ледяной улыбки Львиное Сердце не видел ни у одного человека. – Можешь лично зачитать английскому королю условия.

Леопольду все это совершенно не нравилось. Когда один из императорских писцов вручил ему пергаментный свиток, герцог принял его неохотно. Развернул, пробежал глазами, потом снова посмотрел на Ричарда.

– Император Священной Римской империи и я договорились в февральские иды в Вюрцбурге о том, что я передаю тебя, короля английского, на его попечение. Император будет содержать тебя по своему усмотрению до тех пор, пока не будет уплачен выкуп в размере ста тысяч серебряных марок. Половина из оных…

– Да ты шутишь?! – Ричард был ошеломлен. Такой запрос превосходил даже самые худшие его опасения. Сто тысяч серебряных марок в два раза превышали сумму годовых податей, собираемых с Англии и Нормандии.

– Могу я продолжить? – Леопольд нахмурился. – Как я уже сказал, тебе предстоит заплатить сто тысяч марок. Половина этой суммы станет приданым твоей племянницы герцогини Бретонской, которая на Михайлов день в этом году сочетается браком с моим сыном Фридрихом. Оставшиеся пятьдесят тысяч должны быть уплачены к началу Великого поста следующего года, и будут поделены между императором и мной.

Герцог оторвал глаза от документа и с вызовом посмотрел на Ричарда:

– Ты также выдашь императору двести знатных заложников в обеспечение исполнения условий настоящего соглашения. Император, в свою очередь, выдает двести заложников мне как гарантию того, что в случае его смерти прежде истечения данного договора ты будешь возвращен в мои руки. Если умру я, вместо меня будет выступать мой сын. Если умрешь ты, находясь во власти императора, твои двести заложников будут отпущены.

Решив, что Ричард собирается возражать, Леопольд вскинул руку.

– Это еще не все. Тебе следует освободить моего кузена Исаака Комнина и вернуть ему его дочь Анну. Кроме этого ты должен оснастить пятьдесят боевых галер и выставить сто рыцарей, а также лично во главе еще сотни рыцарей сражаться на стороне императора в войне против человека, узурпировавшего сицилийский трон.

Леопольд сделал паузу, как бы смакуя пункт, который он собирался огласить следующим.

– Существует еще одно условие твоего освобождения. Император будет удерживать твоих заложников до тех пор, пока ты не убедишь папу отменить интердикт, в случае если я несправедливо буду предан анафеме за взятие тебя в плен.

Это был один из немногих в жизни Ричарда случаев, когда он напрочь лишился дара речи. Он воззрился на герцога и императора и думал, что угодил в лапы к сумасшедшим. Сумма в сто тысяч марок была такой огромной, что не шла ни в какие рамки. И они решили, что весь мир будет одурачен, если обозвать эти деньги приданым, а не выкупом? Требование лично помочь в свержении его союзника Танкреда было в высшей степени мстительным и ставило короля английского вровень с каким-нибудь германским вассалом Генриха. Прочие условия возмущали ничуть не меньше. Выдать на милость Генриха двести заложников и просватать племянницу замуж за сына Леопольда? Освободить этого сукиного сына Исаака Комнина и вернуть ему Анну? Ходатайствовать перед папой за человека, который его схватил?

– Я полагаю, что вы оба спятили. Я никогда не соглашусь ни на один из этих пунктов. Никогда!

Леопольд покраснел от гнева, но Генрих продолжал спокойно потягивать вино.

– А я думаю, что согласишься, – произнес он с очередной ледяной улыбкой. – Видишь ли, если ты не согласишься, то лишишься для меня всякой ценности, и у меня не будет причины оставлять тебя в живых.

Блеф был разыгран убедительно. Но Ричард знал, что это блеф, потому как понимал, что эти алчные сумасшедшие его не убьют. По крайне мере, пока рассчитывают опустошить английские сундуки не хуже берберских пиратов.

– Ну, значит мы в тупике, потому как я скорее умру, чем соглашусь на эти условия.

Его упорство ничуть не вывело Генриха из себя.

– Даю тебе время поразмыслить. – Он сделал знак стражам, которые снова обступили Ричарда.

Осознав, что его отсылают прочь, как какого-нибудь слугу, король ощутил ярость столь мощную, что перед ней отступило на второй план все остальное. Никогда в жизни ему так не хотелось иметь под рукой меч. Но караульным он сопротивляться не стал, не желая тешить Генриха. Император смотрел, как эскорт направился к двери, выждал, когда та откроется, и только потом сказал:

– Есть еще кое-что. Суд над тобой начнется завтра.

Глава X
Шпейер, Германия

Март 1193 г.

Ричарда разместили в доме каноников при большом соборе, потому как Генрих постановил, что суд состоится в большом зале дворца епископа Шпейерского. Король ждал возвращения Хадмара и беспокойно расхаживал по комнате, а австрийские стражи старались обеспечить хоть какую-то свободу, расположившись в углу. Ричард ощущал их сочувствие, но понимал, что ему предстоит столкнуться с куда более враждебной аудиторией, когда начнется императорский сейм – Хадмар успел его предупредить, что завтрашний сейм будет мало похож на обычное собрание германских князей. Поскольку половина из них находится в состоянии мятежа против Генриха, их места будут пустовать. Среди участников будут австрийский герцог, его брат, герцог Медлингский, и сын. Присутствуют и ближайшие родичи Генриха: его дядя, граф Рейнского палатината, два брата: Конрад, герцог Швабский, и Отто, граф Бургундского палатината. Хадмар сказал, что в большом зале были архиепископ Трирский, а также епископы Шпейера, Вормса, Пассау, Фрейзина и Цейтца. Здесь же будут имперские министериалы, возглавляемые маршалом Генриха Хайнцем фон Кальденом, и его сенешаль Марквард фон Аннвейлер, наряду с клириками. Приехали послы от французского короля и Бонифация д’Алерамичи, маркиза Монферратского – младшего брата человека, в убийстве которого обвиняли Ричарда.

Ричарду казалось совершенно несуразным, что ему придется предстать перед судом по обвинению в предательстве Святой земли. Казалось, что до прихода Хадмара прошла целая вечность.

– Теперь они готовы к суду над тобой, – мрачно объявил рыцарь. – Ты не останешься совсем без друзей, потому как император разрешил присутствовать на сейме епископам Солсберийскому и Батскому, Уильяму де Сен-Мер-Эглизу и аббатам.

Присутствие тут епископа Батского оказалось для Ричарда неожиданностью, и не самой приятной, поскольку этому прелату он не слишком доверял.

– Но им ведь не дадут права голоса, не так ли?

Хадмар глянул на стражей и понизил голос, хотя и знал, что его подчиненные не знают латыни.

– Могу я дать тебе один совет?

– Лучше бы ты дал мне быструю лошадь и время оторваться, – отозвался Ричард с невеселой улыбкой. – Но и совет я тоже приму.

– Я думаю, тебе следует преклонить колени перед императором.

– Да я скорее иголку себе в глаз воткну!

Хадмар ожидал подобной реакции и вскинул руку:

– Хотя бы выслушай меня. После того как отец императора Генриха утонул по пути в Святую землю, большая часть немецкой армии сгинула от заразы, вспыхнувшей в Антиохии. Фридрих, брат Генриха, кое-как довел уцелевших до осадного лагеря под Акрой, но тут сам умер от лихорадки. Понимаю, тебе это все известно, но не перебивай. Когда несколько месяцев спустя прибыл герцог Леопольд с австрийским войском, он, как крупный вассал императора, принял немцев под свою руку. Поэтому, так позорно обойдясь с его знаменем, ты оскорбил не только австрийцев, но и немцев. Многие из тех, кто соберутся завтра в зале, считают, что ты поставил под сомнение отвагу герцога Леопольда и выразил презрение ко всем людям германской крови.

– Но это же бред! Я никогда не обвинял Леопольда в трусости, а только в превышении своих полномочий. А сыновья и дочь моей сестры наполовину немцы, и я их очень люблю.

– И тем не менее многие верят в это, и тебе предстоит убеждать их в обратном. Самым правильным для тебя будет выказать уважение к рангу Генриха, если уж не к нему самому.

– Даже если я смогу доказать им, что не питаю к германцам ненависти, неужели ты в самом деле думаешь, что это изменит их вердикт?

Ричард знал, что Хадмар старается быть честным на свой лад. Не обманул он его и теперь.

– Нет, едва ли, – сказал министериал. – Но уж точно не повредит.

И не говоря больше ни слова, рыцарь знаком дал своим людям понять, что пришло время сопроводить английского короля на встречу с его обвинителями.

* * *

Епископ Солсберийский бдительно следил за дверью, и едва появились ведущие Ричарда стражники, вскочил и бросился к ним. Караульные замялись, неуверенные, можно ли допускать кого-нибудь до пленника, но Хадмар сказал им что-то по-немецки и они расступились. Губерт надеялся предупредить Ричарда, но опоздал. Король оглядывал зал, его взор пробегал по людям, сидящим на выстроенных рядами скамьях внизу и на помосте. Резкий вздох, вырвавшийся у него, подсказал Губерту, что Ричард заметил того, кто расположился слева от Генриха.

– Прости, государь, – тихо сказал прелат. – Мы только сегодня утром узнали, что Бове приехал, иначе как-нибудь дали бы тебе знать.

Ричард смотрел на французского церковника с ненавистью, которую даже не пытался скрыть.

– Может, оно и к лучшему, – сказал он наконец. – Едва ли разумно обзывать Генриха лжецом перед лицом его императорского сейма, а вот вывести на чистую воду Бове мне никто не помешает.

Губерт с облегчением выдохнул. Первый взгляд на Ричарда породил в нем беспокойство: темные круги под глазами говорили о бессонной ночи. Теперь же он видел перед собой своего прежнего короля: уверенного и собранного, способного выбирать стратегию согласно меняющимся обстоятельствам. Таким он был на поле боя, и епископу подумалось, что никогда ему не предстояло битвы такой тяжелой, как в это мартовское утро понедельника на страстной неделе.

В зале началось шевеление – это французские послы поднялись и, поклонившись императору, двинулись Ричарду на перехват. Король знал одного из них, Дрюона де Мелло, который был в составе французского войска в Святой земле. К этому пожилому лорду Ричард относился хорошо, видел в нем порядочного человека, которого его государь заставляет выполнять поручения против его воли. И действительно, вид у Дрюона был не радостный.

– Милорд Ричард, – начал француз после очередного вежливого поклона. – Мы привезли тебе это от нашего господина, короля французов.

Ричард принял пергамент, сломал печать и прочел. Подняв глаза, он заметил, что двое послов смотрят на него с вызовом, но Дрюон прячет взгляд. Не говоря ни слова, король передал письмо Губерту Вальтеру. И мрачно улыбнулся, когда у епископа вырвалось гневное восклицание. Снова взяв пергамент, он скатал его в свиток и сунул за пояс, а затем, помня что все взоры устремлены на него, гордо вскинул в голову, твердо решив не выказывать беспокойства.

Мужчина, которого Хадмар представил как епископа Шпейерского, встал и начал говорить. Когда он закончил тираду, Хадмар негромко сообщил:

– Епископ говорит, что им удалось найти некоего человека, знающего французский, чтобы ты мог понять, какие против тебя выдвигаются обвинения. Этот же человек станет переводить твои ответы на немецкий.

– Как великодушно. Передай, что в этом нет необходимости. Я предпочитаю, чтобы переводил ты. А отвечать я буду на латыни, не на французском.

Хадмар понимал, к чему клонит Ричард: король не доверяет толмачу, предоставленному Генрихом. Но выступив вперед и обращаясь к суду, министериал представил желание обвиняемого говорить на латыни с выгодной стороны, заявив, что английский король осведомлен о большом числе присутствующих в зале людей, знающих этот язык. После краткого обмена репликами с епископом рыцарь повернулся к королю:

– Они согласились с твоими требованиями.

– Моими требованиями? – Ричард иронично вскинул брови, выказывая восхищение тактом Хадмара.

Но тот подтолкнул короля, а епископ сделал знак писцу начинать. До этого зал гудел, но как только писец принялся вслух зачитывать предъявляемые английскому государю обвинения, повисла тишина.

Хадмар слушал внимательно и ждал паузы, чтобы переводить.

– Там сказано, что нет сомнений в воле Всевышнего наказать тебя за преступления, иначе ты не оказался бы во власти герцога Леопольда. Перечислен ряд обвинений, включая твое обращение с родичем герцога Исааком Комнином, твою жажду наживы и заносчивое поведение в Святой земле. Но самые серьезное из них – это твой союз с узурпатором Сицилийского королевства, соучастие в убийстве Конрада Монферратского и предательский сговор с сарацинским султаном Египта Саладином.

Это Ричард и ожидал услышать, поэтому кивком дал клерку Генриха знак продолжать. Следующая тирада писца получилась длинной, он несколько раз указывал на епископа Бове. Публика слушала, напряженно подавшись вперед и переводя взгляды с Ричарда на Бонифация Монферратского. Приятной наружности светловолосый мужчина лет тридцати с чем-то, Бонифаций был поразительно похож на покойного брата, поэтому Ричарду не потребовалась высказанная шепотом подсказка Хадмара.

– Тебя обвиняют, что ты признал Танкреда Сицилийского королем, прекрасно зная, что по праву кровного родства корона принадлежит супруге императора, императрице Констанции. – Хадмар старался переводить как можно подробнее, но Ричард нетерпеливо отмахнулся, торопясь узнать насчет Конрада.

– Тебя это не сильно обрадует, – предупредил рыцарь. – Сказано, что ты был заклятым врагом Конрада и делал все возможное, чтобы не дать ему стать королем Иерусалимским. А когда понял, что проиграл и его изберут вопреки твоим усилиям, нанял сарацинскую секту, называемую ассасинами, чтобы те закололи Конрада, когда тот будет проезжать по улицам Тира. После покушения один из ассасинов был убит, но другой попал в плен и признался епископу Бове и герцогу Бургундскому, что убийство было совершено по твоему заказу.

Ричард чувствовал, как его гнев начинает закипать, тлеющие угли разгораются в яркое пламя, но старался сдержать его, понимая, что ярость лишает человека осторожности. Он покачал головой, ничего не говоря. Ему припомнилось, как беспечно отмахнулся он тогда от обвинений Бове и Бургундца, наивно полагая, что в этот вздор никто не поверит.

Писец продолжал перечислять обвинения. Самое серьезное он приберег напоследок. Оно гласило, что Ричард предал своих собратьев-христиан ради безбожного, мерзкого союза с язычниками.

– Епископ Бове утверждает, что с самого дня твоего прибытия в Святую землю ты выказывал стремление к сговору с сарацинами. Сразу же затеял переговоры с Саладином. Вы с ним обменивались подарками и любезностями, как если бы ты имел дело с другим христианским государем. Ты множество раз встречался с братом султана, а однажды даже пировал в его шатре. Ты подружился с иными из эмиров Саладина и с мамлюками. Даже дерзнул возвести в рыцарское звание некоторых из них. И ты раз за разом отказывался осаждать Иерусалим. Как бы тебя ни умоляли, ты оставался тверд и сумел убедить тамошних христиан и тамплиеров в правоте своих еретических взглядов, что, мол, Иерусалим нельзя взять. Затем выяснилось, что ты состоял в тайном сговоре с Саладином, замышляя сдаться, уступить крепость Аскалон неверным и оставить Святую землю на поругание сим сынам погибели – это грех столь тяжкий, что за него ты наверняка будешь гореть в самом жарком адском пламени.

– Теперь мой черед? – спросил Ричард.

Когда Хадмар кивнул, король решительно выступил на середину зала. Тишина повисла полная, даже зловещая.

– Я родился в ранге, который делает меня ответственным лишь пред лицом всемогущего Господа. Но я не боюсь и суда людского, а выдвинутые против меня обвинения настолько ничтожны и лживы, что я с радостью воспользуюсь возможностью развенчать их. Будь человек императором, королем или рыцарем, собственная честь дорога ему в своих собственных глазах, потому как это его наследие, по которому он будет памятен потомкам. – Ричард сделал паузу и обратил взор на помост. – Поэтому когда я закончу, то, быть может, преславный император римлян захочет развеять гнусную молву, обличающую его в убийстве епископа Льежского.

Захваченный врасплох, Генрих оказался вовсе не таким невозмутимым, каким его многие считали, потому как пальцы его впились в подлокотники кресла, а лицо хоть и оставалось неподвижным, совершенно побелело. Когда их взгляды скрестились, Ричард испытал горячую волну удовольствия. Он знал, что Гогенштауфен не простит его за это, но ему было все равно. Если уж его корабль и пойдет ко дну, то, черт побери, он утонет с прибитым к мачте флагом. А еще он приободрился, когда обвел взглядом зал и заметил улыбки – улыбки эти быстро исчезали, но они были. Выходит, это тщательно подобранное собрание не так уж предано Генриху, как тот рассчитывал – даже в его числе есть люди, сомневающиеся в невиновности императора.

– Я отвечу на обвинения в том порядке, в каком они были высказаны. Прибыв на Сицилию, я обнаружил, что моя сестра, королева Джоанна, томится в Палермо по приказу короля Танкреда, захватившего ее вдовью долю. Я вызволил сестру, а затем договорился с Танкредом. Тот обязался уплатить мне двадцать тысяч унций золота как компенсацию за утрату вдовьей доли, и еще двадцать тысяч унций, которые король Вильгельм обещал вложить в войну против Саладина. Поэтому признаю, что я заключил договор с королем Танкредом, поскольку не видел иного пути получить деньги, причитающиеся моей сестре, а также вклад Вильгельма. Гнев императора мне вполне понятен. Но здесь нет никакого злого умысла. Я, скажем, совсем не обрадовался, узнав, что французский король и император встретились в Милане и вступили в союз, направленный, как известно, против меня. И тем не менее, я не ставлю под вопрос право императора заключать подобный пакт. Так и у него нет основания оспаривать мое право вести по своему усмотрению дела с королем Сицилии. Таков ход государственных дел, таковы прерогативы королей.

Ричард снова сделал паузу. Его слушали напряженно, но трудно было сказать, находят ли его слова отклик.

– Я удивлен, что мне приходится оправдывать свои действия в отношении узурпатора Исаака Комнина, поскольку я всего лишь мстил за причиненные моим людям обиды и попутно смог избавить киприотов от гнета тирана. Когда мы отплыли из Мессины в Святую землю, свирепая буря разметала наш флот, и несколько кораблей прибило к берегам Кипра, включая судно, на котором находились моя невеста Беренгария Наваррская и моя сестра, королева Джоанна. Исаак заточил в темницу тех, кто спасся при кораблекрушении и пытался угрозами заставить женщин сойти на землю, чтобы обратить их в заложниц. Господь свидетель, я прибыл как раз вовремя, чтобы спасти их из его лап. Разумеется, я пожелал наказать его за такие возмутительные действия. Найдется ли в этом зале человек, который на моем месте поступил бы иначе? Когда позднее Исаак запросил мира, я согласился, но вместо того, чтобы следовать условиям договора, он сбежал в ночи. Поэтому я сместил этого двоедушного злого человека и не жалею об этом, потому как он не позволял христианским кораблям заходить в кипрские порты и был уличен в связях с Саладином.

Тут Ричард повернулся к Леопольду, занимавшему почетное место на помосте.

– Если герцог Австрийский оскорблен моими действиями против его родича, мне остается лишь напомнить, что у всех нас есть родственники, которыми сложно гордиться. Если не сказать больше. Теперь об оскорблении, нанесенном мною герцогу при осаде Акры, когда я приказал сбросить его знамя. Первоначальная вина тут на нем, но признаю, что я обращался к нему чересчур резко, и это привело в результате к его уходу из Акры, а мы едва ли могли допустить потерю такого могучего воина. Впрочем, он вполне отомстил за свою обиду, задержав и пленив меня.

Леопольд не выглядел как человек вполне отмщенный: губы его были плотно сжаты, щеки побагровели, а стиснутые кулаки прижаты к бокам. Ричарда вид австрийца обнадежил – он решил, что его доводы прозвучали веско.

– Не имел я и намерения обогатиться за счет других, совсем напротив. Когда король Танкред согласился уплатить сорок тысяч унций золота, французский монарх заявил права на половину этой суммы, ссылаясь на договоренность делить всю взятую во время похода добычу поровну. Я согласился отдать ему треть, хотя едва ли Филипп мог претендовать на вдовью долю моей сестры. Но я пошел на это в стремлении сохранить мир между нами. Затем, захватив в Утремере богатый сарацинский караван, я сполна отдал французам треть денег и скота, потому что то была их доля за участие в набеге, а остальное разделил между своими солдатами. Не обогатился я лично и от завоевания Кипра. Я продал его тамплиерам, чтобы у нас была база для действий в Святой земле. А когда тамплиеры сочли, что остров им больше не нужен, я устроил его передачу Ги де Лузиньяну, королю Иерусалимскому. Тамплиеры заплатили всего сорок тысяч безантов и до сих пор должны шестьдесят тысяч. Я сказал Ги, что если он возместит храмовникам их взнос, я не стану требовать с него оставшиеся шестьдесят тысяч. Я сделал это, чтобы Ги и его родичи Лузиньяны убрались из Утремера, и тем самым расчистил дорогу Конраду, маркизу Монферратскому, к Иерусалимскому трону.

В зале стало еще тише – если это было вообще возможно. Привычные в большом собрании людей звуки: шорох ног, покашливание, шепот, отсутствовали. Ричард впервые за время речи посмотрел на Бонифация Монферратского. Тот сидел, откинувшись на спинку стула, сложив на груди руки. Но обманчивость расслабленной позы выдавали прищуренные глаза и желваки на скулах.

– Признаю, что приязни между мной и Конрадом не водилось. Но наши противоречия были политическими, а не личными. Я не верил, что у него есть право получить иерусалимский трон, потому что считал сомнительными обстоятельства его брака. Для тех из вас, кто не сведущ в жестоком соперничестве за власть в Святой земле, я поясню. Претензия на престол Ги де Лузиньяна основывалась на его женитьбе на королеве Иерусалимской Сибилле. Когда Сибилла умерла во время осады Акры, Ги оказался в двусмысленном положении. Он утверждал, что будучи законным образом коронован и помазан елеем, должен продолжать править. Но многие винили его в катастрофе, постигшей государство в битве под Хаттином, результатом которой стало взятие Саладином Священного города. Поэтому лишь немногие из пуленов, то есть урожденных в Утремере христиан, соглашались видеть его своим королем.

Ричард с трудом сглотнул – в горле у него пересохло.

– Я поддерживал Ги по двум причинам. Лузиньяны являлись моими вассалами в Пуату, поэтому я обязан был помогать им как феодальный сеньор. И я был озабочен мерами, которые предпринимал Конрад в погоне за короной. После смерти Сибиллы самой очевидной наследницей стала ее младшая сестра Изабелла. Но Изабелла пребывала замужем за человеком еще менее популярным, нежели Ги. Конрад убедил знатных пуленов, что Изабелле следует развестись с мужем, Хамфри де Тороном, и выйти за него. Хотя Изабелла возражала, не желая расторгать брак, ее заставили сделать это – она ведь была юной девушкой восемнадцати лет от роду и не имела союзников. Меня в то время в Святой земле еще не было, но архиепископ Кентерберийский находился под Акрой и ожесточенно возражал против этого брака, объявив его незаконным и греховным. Если бы прелат не умер от лихорадки, он, думаю, настоял бы на своем. Но едва он скончался, Изабеллу выдали за Конрада. Одним из главных зачинщиков этого некрасивого предприятия был епископ Бове, человек, который никогда не позволяет каноническому праву или принципам вставать на пути собственных выгод.

Французский прелат сидел, развалившись в кресле и изображая скуку, но при этих словах распрямился и впился глазами в Ричарда, который подчеркнуто не замечал его.

– Вот почему я не поддерживал Конрада – потому что он добыл право на престол злым делом. Когда под Акрой мы попытались примирить Ги и Конрада, предложенный компромисс никого не устроил. Конрад был настолько недоволен, что даже отказался принимать участие в войне против Саладина и удалился в Тир.

Ричард приостановился, чтобы дать Хадмару перевести его слова на немецкий для тех, кто не понимал латыни.

– Со временем я перестал противодействовать Конраду, осознав, что не нам, кто вскоре вернется в собственные земли, следует избирать короля для Утремера. Мы-то уедем домой, но для пуленов Святая земля это и есть их дом, а следовательно, выбор за ними. Ведь расхлебывать последствия этого выбора предстоит им, не нам. Поэтому я объявил, что приму любое их решение, и пуленские лорды единогласно проголосовали за Конрада. Именно тогда я решил удалить Ги как угрозу для правления Конрада, а тем временем послал своего племянника Генриха в Тир, известить Конрада, что он стал королем. Маркиз страшно обрадовался и тут же отрядил Генриха в Акру готовиться к коронации. Но ей не суждено было состояться.