Текст книги "Королевский выкуп. Капкан для крестоносца"

То была одна из худших минут в жизни Ричарда. Перестав рассказывать, он заново переживал охватившую его тогда волну горестного гнева. В Яффе проживало четыре тысячи мужчин, женщин и детей, и теперь они погибли или отправились на невольничьи рынки Дамаска, и все потому что ветер подвел его, не доставив на место вовремя. Король медлил у берега, выслушивая оскорбления ликующих сарацинских воинов и скорбя в сердце. Но затем со стены замка спрыгнул вдруг какой-то священник и поплыл к его галере.

– Выяснилось, что замок еще не пал, – продолжал рассказ Ричард. – А значит, у нас был еще шанс.

Когда его галера «Морской клинок» устремилась к берегу, сарацины смотрели на нее, вытаращив от удивления глаза. Они отказывались поверить, что враги, сильно уступающие им числом, осмелятся на высадку. Ричард ступил на землю первым, меч в одной руке, арбалет в другой, и его рыцари преданно пошлепали по воде за ним, хотя все ожидали найти свою смерть на этих отмелях.

– Но наши арбалетчики расчистили пляж, а мне был известен потайной вход в город. В итоге мы натолкнулись на упорное сопротивление, и на улицах шел жесткий бой до тех пор, пока гарнизон замка не ударил нам навстречу. Будучи зажаты между моими людьми и гарнизоном, сарацины вынуждены были умирать или сдаваться.

Выражение на лицах слушателей было ему знакомо. Как часто видел он таких юнцов, восхищенных и горящих желанием пройти через славу и кровь битвы, хотя в большей степени через первую, чем вторую.

– Выходит, вы не думаете, что я сочиняю, – с намеком на улыбку сказал Ричард. – Тогда я поведаю вам, что Саладин утратил контроль над своими воинами, что многие из них стремились скорее к грабежу, чем к войне, и поэтому мы победили, хотя и уступали числом. Солдаты, будь то мусульмане или христиане, рассчитывают обогатиться на войне, а люди султана устали за многие годы сражений.

Впрочем, ребят интересовали не прозаические подробности военного ремесла, а только его кровавый пафос, и они хором принялись упрашивать рассказать про вторую битву под Яффой, состоявшуюся четыре дня спустя после первой.

Король рассказал, и на краткий миг его слова опьянили всех троих. Холодная декабрьская ночь уступила место испепеляющей жаре Утремера. Мальчики ощущали на коже укусы белого солнца, видели суровое величие раскинувшейся под медным небом земли и впитывали каждый звук из уст Ричарда.

– В Яффе воняло как на бойне, ведь взятым штурмом городам не выказывают милосердия. Мы разбили шатры за полуразрушенными городскими стенами. Узнав, что наша армия задерживается под Цезареей, Саладин решил нанести удар. Он полагал, что если я буду убит или захвачен в плен, войне конец. И если бы не один генуэзский арбалетчик, которому понадобилось отлить спозаранку, нас захватили бы спящими. Но генуэзец заметил солнечные блики на щитах сарацин. При мне было всего пятьдесят четыре рыцаря, четыреста арбалетчиков, две тысячи пехотинцев и всего одиннадцать лошадей, тогда как войско Саладина, как мы узнали позднее, насчитывало свыше семи тысяч человек. Времени отступать в Яффу не было, и даже имейся оно у нас, поврежденные стены не помогли бы отразить нападение. Поэтому я велел нашим пехотинцам упереть копья в землю и опуститься на колено, а арбалетчиков расположил сзади, под прикрытием щитов. Как только один арбалетчик делал выстрел, другой тут же передавал ему заряженный арбалет, поэтому поток стрел был непрерывным. Я заверил своих людей, что лошади сарацин не пойдут на ощетинившийся копьями строй, и оказался прав. Раз за разом конница налетала и в последний момент отворачивала. Мы простояли шесть с лишним часов, а когда постоянные неудачные наскоки утомили и обескуражили мусульман, я со своими рыцарями перешел в атаку и смел их с поля боя.

– Как ты додумался до такой тактики? Ведь она воистину удивительна!

– Я ничего не изобрел, Фридрих. Эту тактику я позаимствовал у сарацин, потому что никогда не стыжусь учиться у неприятеля.

Лео наклонился вперед, опершись ладонями в колени.

– А расскажи про поход из Акры, – сказал он.

Ричард повиновался. По мере рассказа ребята, снедаемые любопытством, придвинули сундук еще ближе к кровати. Правда, что люди умирали от солнечного удара? Правда. Правда, что в Святой земле водится ядовитый кусачий паук под названием «скорпион»? Правда. Правда, что за несколько дней перед битвой при Арсуфе Ричард был ранен арбалетной стрелой? И это тоже было правдой.

Собеседники напрочь забыли про время. Мальчики впитывали как губка истории про схватки с неверными на священной земле, по которой ступал некогда Господь-Спаситель. Ричард радовался возможности вырваться из каменных стен Дюрнштейна, хотя бы в воображении. Один из стражей многозначительно кашлянул, и это напоминание о том, что час уже поздний, разрушило волшебство.

– Надо идти, пока нас не хватились, – с грустью сказал Фридрих. – Еще один вопрос. Нам рассказывали, что под Яффой ты разъезжал перед фронтом сарацинской армии, и никто не осмелился принять твой вызов на поединок. Ну, это-то наверное придумали – ведь это настоящее безумие!

Ричард усмехнулся.

– Насчет безумия ты прав, Фридрих. Но тогда мне это показалось хорошей идеей.

Юнцы вытаращились на него, потом расхохотались. Смех однако резко оборвался, стоило им сообразить, что они зашли слишком далеко и забыли, что перед ними недруг. Лео вскочил и с неожиданной враждебностью посмотрел на короля.

– Не понимаю я тебя, – звонким голосом заявил он. – Ты ведь великий воин, отважный, как Роланд, готовый отдать жизнь за нашего Спасителя. Как же ты мог так бессовестно обойтись с нашим отцом?

Ричард удивленно заморгал.

– Я никогда не ссорился с Хад… – Тут он прикусил язык, запоздало угадав правду. – Так вы сыновья герцога Леопольда?

– Честь имеем, – гордо заявил Фридрих, тоже встав. – Меня зовут Фридрих фон Бабенберг, я первенец моего господина отца, наследник герцогств Австрии и Штирии, а это мой брат Леопольд.

Лео тоже принял вызывающую позу: выпятил подбородок, стиснул кулаки. Ричарду оставалось удивляться, как он прежде не заметил сходства, потому что мальчик был вылитой копией Леопольда во гневе.

– Ты унизил нашего отца, – с укором сказал парень. – В Акре твои люди сбросили его стяг, и ты позволил этому случиться!

Ричарду не хотелось осуждать герцога при его сыновьях, но и лгать в угоду им он тоже не собирался.

– Те люди действовали по моему приказу. Узнав, что Леопольд вывесил свое знамя, я приказал сбросить его и не жалею об этом. Мы с французским королем договорились, что каждый из нас получает половину Акры, а вывесив свое знамя, ваш отец заявил права на город и добычу. Он поступил неправильно, не я.

Аргумент показался Лео несущественным.

– Он ведь вместе со своими людьми тоже брал Акру, тогда почему ему отказали в доле добычи? Он был твоим союзником, а ты обошелся с ним, как с вассалом? Но мой отец – герцог Австрийский, и ты на своей шкуре убедишься, что это значит!

Мальчик резко повернулся и вышел, громко хлопнув за собой дубовой дверью.

Фридрих не последовал за братом.

– Я тоже не понимаю, – промолвил он, но без убеждения, звучавшего в тоне брата. – Наш господин отец – человек гордый, а ты без нужды унизил его. Когда твои люди сорвали флаг и бросили его в ров, они попрали его гордость, его честь, честь Австрии.

Ричарда не радовал оборот, который принял их разговор. На упреки Фридриха отвечать было сложнее, чем на обвинения Лео.

– Я не знал, что знамя скинули в ров.

– А если бы знал, наказал бы своих людей за это?

Ричард поразмыслил.

– Нет, – честно признал он. – Скорее всего, не наказал бы. Как я уже упомянул, они исполняли приказ.

– Ты утверждаешь, что мой отец не по праву вывесил знамя. Даже если это так, ты поступил еще хуже, подтолкнув его оставить армию и вернуться домой.

– А вот тут я ни при чем. – Король нахмурился. – Он сам решил уехать с войны, и это позорное решение, потому как герцог давал такой же священный обет, как и я, как мы все. Обет оставаться в Утремере до тех пор, пока мы не отберем Иерусалим у неверных.

– Но это ты сделал так, что ему невозможно было остаться. Неужели ты этого не видишь? Все его люди знали о случившемся: о том, что с австрийским знаменем обошлись как с ничтожной тряпкой. Как он мог остаться после такого унижения и позора? Отъезд был для него единственным способом сохранить лицо, пусть даже это причинило ему много страданий. Он уже во второй раз принимал крест. В первый свой приезд в Святую землю он даже получил частицу Истинного Креста от короля Иерусалимского. И хотя дар был для него бесценен, отец отдал реликвию аббатству в Хейлигенкрейц, сказав, что ей надлежит пребывать в доме Божьем. Судьба Святой земли заботит его ничуть не меньше, чем тебя, милорд. Вот если бы ты выразил хоть толику уважения к его чести, чего он с полным правом ожидал, отец никогда не уехал бы, и ты не оказался бы здесь, в Дюрнштейне, в эту декабрьскую ночь.

Тут Фридрих повернулся, явно довольный, что последнее слово осталось за ним, и чинно вышел из комнаты.

Сразу после ухода мальчиков принесли ужин, но Ричард даже не прикоснулся к нему. Поначалу он отмахивался от жалоб Леопольда, как от досадной помехи, но когда герцог уплыл вместе с французским королем, распространил на него то презрение, которое питал к Филиппу. Львиное Сердце отказывался понять, как эти люди могли с такой легкостью преступить через клятву, данную Господу. И до этого вечера даже не пытался посмотреть на случившееся глазами Леопольда. Хотя признавать этого не хотелось, была в словах Фридриха своя истина. Для такого гордеца как Леопольд сложно было остаться после унижения, претерпленного от английского государя.

Растянувшись на кровати, Ричард вспоминал о том судьбоносном столкновении. При всех тогдашних его заботах обида Леопольда казалась малозначительной, и возмущенные протесты герцога не находили у него отклика. Потеряв терпение, он развернулся, чтобы уйти, а Леопольд посмел схватить его за руку, чем вызвал вспышку гнева. Ему припомнилось, каким было тогда лицо австрийца: красное, словно обгоревшее на солнце, на губах пена, на скулах ходят желваки. Припомнил и то, как рассказывал после об этом случае жене, сестре и племяннику. Генрих Шампанский предложил переговорить с обиженным и «пригладить взъерошенные перья», но он тогда посоветовал ему не вмешиваться, пусть, мол, Леопольд «поварится в собственном соку». Генрих, при желании, мог очаровать кого угодно; интересно, удалось ли бы ему смягчить разъяренного герцога? Не прояви Ричард такого безразличия к раненной гордости Леопольда, могла бы встреча в Эртпурхе закончиться иначе? Да, Леопольд – вассал Генриха Немецкого, но вовсе не марионетка в его руках. И если его сын прав, крестовый поход для него, в отличие от Филиппа, вовсе не пустой звук. Быть может, и он, как граф Энгельберт в Герце, поостерегся бы хватать человека, находящегося под защитой церкви? Не поставил бы долг перед Господом выше долга перед императором Священной Римской империи?

Король все еще был погружен в мрачные размышления вокруг стычки с сыновьями Леопольда, когда неожиданно пришел Хадмар.

– Я подумал, тебе стоит знать, что ближе к концу дня приехал герцог Леопольд. Он сказал, что завтра намерен поговорить с тобой.

– Спасибо, что сообщил, – сказал Ричард, а когда гость повернулся, чтобы уйти, воскликнул порывисто: – Постой, сэр Хадмар. Ты осуждаешь меня за то, что я снял стяг герцога в Акре?

– Разумеется. Таким презрительным обращением с нашим знаменем ты унизил герцога Леопольда, наше герцогство, всех австрийцев.

Ричард не ожидал такого бескомпромиссного ответа.

– Я ценю твою честность, – сказал он.

Хадмар сухо кивнул и вышел, оставив Ричарда гадать, каким образом уживаются в Хадмаре этот холодный, неумолимый гнев с выказанным ему почтительным гостеприимством. Единственным приходившим на ум ответом был тот, что Хадмар, разделяя негодование герцога насчет знамени, не одобряет причинения вреда человеку, принявшему крест и сражавшемуся во имя Христа в Святой земле.

* * *

Леопольд, похоже, не торопился начинать разговор. Он стоял посреди комнаты, уперев руки в бока, и внимательно оглядывал Ричарда, стражу и обстановку спальни.

– Как вижу, сэр Хадмар обставил твое жилище согласно твоему рангу, – произнес он наконец.

Ричард с вызовом посмотрел на него:

– Этому суждено скоро перемениться?

– Нет. – Леопольд снова надолго замолчал, потом вскинул голову и распрямил плечи. – Твои апартаменты в Вене не соответствовали… человеку знатного рода. Каковы бы ни были твои проступки, ты король, помазанник Божий. Гнев мой праведен, но даже так…

Было очевидно, что герцогу сложно сделать это признание. Он теперь сложил руки на груди и поджимал губы, но пока говорил, твердо выдерживал взгляд Ричарда. Последнее, чего ожидал король, так это почти что извинений. Момент был знаковый и говорил о том, что австриец считает себя человеком порядочным, следующим велениям этики, побуждающей его признавать ошибки, даже если это дается с трудом.

– А что с моими людьми? – осведомился Ричард.

– Их переселили в более удобные помещения. А лекарь позаботился о полученных парнишкой ранах.

Король скорее подавился бы, чем сказал «спасибо».

– Рад это слышать, – вывернулся он.

Леопольд переменил позу, посмотрел на сундук, словно намеревался присесть, потом передумал:

– Моя жена, герцогиня Елена, приехала со мной в Дюрнштейн, как и мои сыновья, брат, племянник и несколько клириков, включая моего кузена, архиепископа Зальцбургского. Еще здесь епископ Гуркский. В честь нашего прибытия сэр Хадмар собирается устроить сегодня вечером пир.

Ричард не понимал, к чему Леопольд затеял этот разговор, поэтому не отвечал и только смотрел, как герцог начал беспокойно мерить шагами комнату, беря и возвращая на место первые попавшиеся под руку предметы.

– Кое-кто из моей свиты выразил желание познакомиться с тобой, – произнес австриец после очередной затянувшейся паузы.

Ричард недоуменно воззрился на него:

– Ты приглашаешь меня пообедать с вами?

Щеки и шея Леопольда слегка порозовели.

– Нет, это было бы… неуместно.

– Да уж, пожалуй. Раз меня денно и нощно стерегут с мечами наголо, едва ли мне доверят держать в руках нож. Впрочем, ты ведь можешь поручить одному из слуг нарезать для меня мясо?

Леопольд эту иронию оставил без внимания.

– После обеда нас будет развлекать мой главный менестрель, Рейнмар фон Хагенау. Думаю, в этот момент ты мог бы к нам присоединиться, – невозмутимо продолжил он, после чего повернулся к Ричарду: – Я понимаю, что не могу требовать, выбор за тобой. Если ты примешь приглашение, смею ли я рассчитывать, что мы согласимся соблюдать… – Герцог снова замолчал, пытаясь подобрать правильное слово.

– Вежливость? – подсказал Ричард, и в глазах его блеснула искорка. – Под этим, насколько я могу судить, следует понимать такие скользкие темы, как Кипр, Святая земля и ад.

Вид у Леопольда сделался мрачный.

– Определенно, это была ошибка, – пробормотал он и двинулся к двери.

– Я согласен, – сказал Ричард, чем заставил герцога резко остановиться.

– Вот как? – Тон у австрийца был скорее подозрительный, чем довольный, и королю пришлось усилием воли спрятать улыбку.

– Ну, этот вечер выдался у меня свободным…

Леопольд впился в него взглядом:

– Ладно, договорились. Хадмар проводит тебя в большой зал после того как пробьют час шестой.

– Буду ждать этого момента сильнее, чем могу выразить словами, – промурлыкал Ричард, наслаждаясь внезапным беспокойством, появившимся в глазах своего тюремщика. Вторая половина дня будет для Леопольда весьма напряженной – по крайней мере, король надеялся на это. После того как герцог ушел, Ричард удивил стражу, расхохотавшись в голос. Это была посланная Богом возможность, и он постарается сполна воспользоваться ею. Изоляция чревата опасностью. Чем больше контактов с внешним миром удастся ему установить, тем лучше. Особенно если это будут контакты с князьями церкви.

* * *

Герцогиня Елена выглядела на год или два моложе мужа, который был одного с Ричардом возраста – тридцать пять лет. Дочь и сестра венгерских королей, лишь она одна в окружении Леопольда говорила на французском, приправленном приятным мадьярским акцентом. Но язык препятствием не являлся, потому что большинство мужчин понимали латынь, а молодой архидьякон с готовностью переводил с нее на немецкий для женщин. Евфимия, жена Хадмара, была намного моложе мужа, а двое их сыновей появились в зале лишь на минуту – их сочли слишком юными для участия в развлечениях. Зато Фридрих и Лео были тут. Когда Ричард сделал вид, будто видит их впервые, Лео метнул в брата колючий взгляд и сказал, что виноватая совесть святого Фридриха заставила его признаться во всем отцу. Фридрих зло посмотрел на Лео и пробормотал по-немецки несколько слов, явно не лестных для братца. Ричарду эта сценка напомнила про его собственные ссоры с Жоффруа: в этом возрасте ни один не упускал возможности насолить другому. И тем не менее он чувствовал, что Лео с Фридрихом так же часто оказываются союзниками, как и соперниками, а вот у него с Хэлом или Жоффруа было совсем не так. По какой-то причине – она вовсе не интересовала его в юные годы, но с возрастом заставляла задумываться все чаще – Анжуйская династия усвоила в качестве ролевой модели отношений между братьями пример Каина и Авеля.

Генриха, младшего брата Леопольда, представили Ричарду как герцога Медлингского. О таком герцогстве королю слышать никогда не приходилось. А вот знакомство с несовершеннолетним племянником Леопольда Ульрихом всколыхнуло в нем неприятные воспоминания о Фризахе, потому как Ульрих был герцогом Каринтии – области, которую Ричард вовсе не испытывал желания увидеть снова. В число прочих гостей входили кузен Леопольда Адальберт, архиепископ Зальцбургский; Дитрих, епископ Гуркский, а также настоятели цистерцианских обителей: в Штифт-Цветтле, основанной отцом Хадмара, и в Штифт-Хейлигенкрейце, фигурировавшей в сходу выдуманной Арном легенде. Ричард надеялся, что лорд Фридрих фон Петтау будет в свите Леопольда, потому как желал узнать о судьбе своих людей, схваченных во Фризахе, но их тюремщика среди присутствующих в большом зале замка Дюрнштейн не оказалось.

Позже Ричард вспоминал о том вечере как о происшествии воистину странном, которое, однако, доставило куда больше удовольствия ему, нежели Леопольду. Герцог держался отстраненно, предоставляя Хадмару принимать английского короля. Ричард видел, что Леопольд на грани, поскольку не уверен, сохранит ли непредсказуемый пленник усвоенную линию хорошего поведения. А короля и впрямь подмывало: он знал, что стоит завести разговор о предстоящем почти наверняка сошествии Леопольда в ад, это повергнет герцога в ужас перед лицом близких и друзей. Но это не сослужило бы ему добрую службу, и потому Ричард старался как мог очаровать знатных гостей. Он галантно чмокал ручки Елене и Евфимии, отвешивал им куртуазные комплименты, усвоенные еще при дворе матери в Аквитании. Архиепископу Адальберту он польстил, почтительно поцеловав его перстень, а припомнив услышанную от Фридриха историю, попросил аббата монастыря в Хейлигенкройце поведать про частицу Истинного креста. То была тема не только удобная для беседы с клириками, она еще выставляла в выгодном свете Леопольда, и Ричард надеялся, что слушатели отметят то благородство, с каким он восхваляет своего тюремщика.

Ему не потребовалось много времени, чтобы выяснить причину их интереса к его персоне. Отчасти она крылась в естественном любопытстве к нему как к прославленному воителю, одному из самых знаменитых государей христианского мира. Но больше всего их интересовал Иерусалим, и вскоре король уже отвечал на вопросы о битвах в пустынях Утремера, о будущем Святой земли и о человеке, который, даже будучи неверным, интриговал почти всех европейцев – о Салах-ад-Дине.

Брат и племянник Леопольда, а также остальные мужчины больше интересовались войной. И хотя сам герцог держался невозмутимо и хранил важное молчание, Ричард не сомневался, что и ему тоже не терпится услышать про поход из Акры, про Ибр-Ибрак и Яффу. Сложись обстоятельства иначе, они с Ричардом могли бы бок о бок сражаться с сарацинами, этими обреченными попасть в ад язычниками, разумеется, но несмотря на это, достойными противниками. Клирики хотели услышать о библейских местах и были сильно разочарованы признанием Ричарда, что он состоит в числе тех немногих, кто не совершил паломничества в Иерусалим после заключения мирного договора. Но стоило ему объяснить, что он не счел себя достойным, так как не исполнил свой обет отобрать Иерусалим у Саладина, как осуждение сменилось уважением перед твердым соблюдением данной Всевышнему клятвы и даже восхищением. Ричард не лукавил, и именно по этой причине отказал себе в духовной радости видеть Гроб Господень, камень, на котором покоилось тело Иисуса Христа, комнату, где состоялась Тайная Вечеря и прочие святые места, запечатленные в Евангелиях. Но это не помещало ему извлечь из этого своего воздержания пользу в беседе с прелатами Леопольда.

Хорошую службу сослужила ему и любовь к музыке. Он был несколько знаком с творчеством немецких трубадуров, называемых миннезингерами, и когда Рейнмар фон Хагенау собрался выступать, Ричард попросил его исполнить одну его песню, указав, как она называется. А затем сам великодушно уступил просьбам дам и вместе с Рейнмаром спел одну из песен собственного сочинения, хотя высокородные поэты Аквитании предпочитали, чтобы их композиции исполнялись жонглерами.

Ему удалось даже обратить единственный некрасивый момент вечера в свою пользу. Лео заметно дулся и, воспользовавшись паузой в разговоре взрослых, спросил громким звонким голосом, а правда ли, что английского короля и его братьев величают «дьявольским отродьем». Грубость сына повергла Леопольда и Елену в отчаяние, но Ричард только улыбнулся и весело поведал их любимое семейное предание про Мелюзину, дьяволицу-графиню из Анжу. Она вышла замуж за анжуйского графа, а потом выяснилось, что ее отец Сатана. Ричард с братьями частенько шутили насчет Мелюзины, противоестественно гордясь такой скандальной прародительницей. Но заметив, что кое-кто из гостей пришел в ужас и осеняет себя крестным знамением, король тут же заверил их, что все это вздор, разумеется – сплетни, распространяемые недругами, чтобы опорочить Анжуйскую династию.

В общем и целом Ричард остался доволен тем, как провел этот вторник в конце декабря. Хадмар лично препроводил его в комнату в башне, к стражникам, державшимся теперь совсем иначе, чем до визита в зал. Австриец вежливо пожелал пленнику покойной ночи, затем, уже в дверях, помедлил и сказал:

– А ты умный человек.

Ричард не стал притворяться, что не понимает.

– Я принял бы эти слова за комплимент, не будь они произнесены таким удивленным тоном, – сухо ответил он. – Нам с твоим герцогом не удалось переговорить этим вечером. Но поговорить нам нужно… Причем скоро.

Хадмар кивнул.

– Ты поговоришь с ним, – пообещал он, и пока Ричарду пришлось довольствоваться этим.

* * *

Леопольд пришел только несколько часов спустя после наступления темноты. Ричарда порадовало, что с ним явился слуга, поставивший на стол кувшин вина и два позолоченных кубка. Слуга наполнил кубки, после чего деликатно удалился. Леопольд отпил глоток, внимательно наблюдая за королем.

– Полагаю, все прошло неплохо, – сказал он, выразив, насколько мог, благодарность английскому монарху.

«Ты имеешь в виду, что я не выставил тебя идиотом перед твоей семьей и вассалами», – подумал Ричард, протягивая руку за своим кубком. Леопольд, снова выказывая признаки внутреннего напряжения, с отсутствующим видом забарабанил пальцами по доскам стола.

– Прошу простить дурные манеры моего сына.

– Он юн, – ответил Ричард, пожав плечами. – Кроме того, парнишка мне по нраву. У него есть характер, как у моего собственного сына.

– Не знал, что у тебя есть сын. – Леопольд выглядел изумленным. – До меня не доходили вести, что твоя супруга ждет ребенка.

– Филипп не от Беренгуэлы, – сказал король, отхлебнув вина. – Ему одиннадцать, он появился на свет задолго до моего брака.

Его не удивило, что на лице собеседника появилось хмурое выражение – стоит ли ожидать, что человек, известный как Леопольд Добродетельный, одобрит детей, рожденных вне брачного ложа? Но как дал понять следующий вопрос, гримаса на лице герцога была скорее озадаченной, чем осуждающей.

– Мне казалось, что твою жену зовут Беренгарией?

– Так и есть. Но только со времени нашей свадьбы. Ее настоящее имя Беренгуэла, но для уха моих подданных оно звучит слишком чужеземным. А вот мне оно больше нравится, и поэтому мы договорились, что при дворе она будет Беренгарией, а в опочивальне – Беренгуэлой.

Повисло молчание, потому как оба уловили неуместность беседовать вот так, почти доверительно, о семье. Так человек может говорить с другом. Умом Ричард понимал, что это, может быть, один из самых важных разговоров в его жизни, но осознал вдруг, как с его губ, совершенно неожиданно, срывается не обдуманная заранее фраза:

– Я не знал, что мои люди сбросили твое знамя в ров, пока Фридрих не сказал мне об этом вчера вечером.

– Это была сточная канава, – невыразительно уточнил Леопольд.

«Час от часу не легче, – отметил про себя Ричард. – Если так дальше пойдет, то вскоре выяснится, что флаг сожрали свиньи».

– Фридрих спросил, наказал бы я своих, если бы узнал про это, – продолжил король. – Я ответил, что нет, потому что они следовали моему приказу, даже если зашли дальше, чем следовало. И если бы мне пришлось решать снова, я отдал бы тот же самый приказ. Но мне следовало бы переговорить с тобой после случившегося. Я сожалею о том, что этот разговор не состоялся.

В темных глазах Леопольда сложно было что-либо прочесть.

– Это звучит почти как извинение.

Ричард улыбнулся:

– Мне кажется, для извинений уже слишком поздно. Да и с учетом обстоятельств мое раскаяние может показаться неискренним.

Австрийский герцог ничем не выдал, уловил ли он иронический подтекст.

– Да, пожалуй, – согласился он, подтвердив подозрение Ричарда о полном отсутствии у него чувства юмора.

Глотнув еще вина, Ричард склонился через стол ближе к собеседнику:

– В таком случае давай вести разговор не о прошлом, но о будущем. Насколько я разумею, перед нами лежат два пути. Первый: мы предаем прошлое забвению, завтра утром я уезжаю отсюда – лучше всего отправляюсь с сильным эскортом в Моравию, – а ты тем временем даешь приказ отпустить на свободу моих людей. Второй: мы обсуждаем условия выкупа. Естественно, для меня предпочтительнее первый путь. Но если нужно, я готов пойти и по второму. В первом случае я даю тебе честное слово, что не стану искать мести и не буду держать на тебя обиду, потому как признаю, что ты не так неповинен, как я считал прежде. Если речь идет о втором, то я уверен, что мы сможем достичь устраивающей нас обоих договоренности. Так какой путь мы изберем?

Леопольд теперь избегал встречаться с ним взглядом, уткнувшись глазами в свой кубок.

– Ни тот и ни другой.

Это был удар. Ричард убедил себя в возможности договориться с герцогом, поскольку судил по некоторым робким признакам, что Леопольд начинает жалеть о решении ухватить льва за хвост. Еще вчера король взорвался бы гневом и напомнил герцогу, что упорствуя в своем безумии, он обрекает себя на вечную тьму. И спросил бы, стоит ли ради какой бы то ни было обиды подвергать опасности свою бессмертную душу. Однако юноша семнадцати лет достиг того, чего не удавалось практически никому: заставил Ричарда посмотреть на ситуацию глазами противоположной стороны. Аккуратно поставив на стол кубок, вместо того чтобы грохнуть им об пол, он сказал:

– Леопольд, ты совершаешь непоправимую ошибку. Что бы ни случилось со мной, тебя ожидает судьба намного худшая. Нам обоим известно, что его святейшество папа предаст тебя анафеме за такой великий грех. Но еще не поздно. Еще есть время исправить причиненное зло.

Сдвинув стул, Леопольд медленно встал.

– Ты ошибаешься, Львиное Сердце, – мрачно процедил он. – Отныне мы лишены роскоши выбирать свою судьбу. Понимаешь ли, я был обязан известить о твоем пленении моего сюзерена, и император Генрих повелел мне доставить тебя к нему в Регенсбург. Завтра утром мы отправляемся к императорскому двору.