Текст книги "Королевский выкуп. Капкан для крестоносца"

– Мы одни? – спросил Ансельм по латыни, с трудом удержавшись, чтобы не добавить «монсеньор» – не так-то просто было избавиться от привычки к субординации. – Можем говорить здесь?

Когда Ричард кивнул, Ансельм и Морган переглянулись.

– Граф Энгельберт… – начал Морган, решив обойтись без обиняков. – Ему известно, кто ты. Когда мы вручили ему перстень, граф сказал, что… – Морган помедлил, чтобы набрать в грудь воздуха и поточнее припомнить фразу. – Граф сказал: «Твоего господина зовут не Гуго. Ты служишь английскому королю».

– Господи Боже, – едва слышно промолвил Ричард. – Откуда Энгельберт… – Он не договорил, потому что это не имело значения. – Как вы выбрались?

– Вы привели за собой стражу? – с угрозой осведомился Балдуин, и Морган с Ансельмом возмутились.

– Нет! – хором возразили они, и наперебой пустились в объяснения.

Ричард вскинул руку, призывая к тишине, и показал, что рассказывать будет Морган.

– Граф не задержал нас, – сообщил тот. – Он даже перстень не взял. Сказал, что уважает принятый тобой обет и заслуги в войне с Саладином.

Ричард задумался, едва ли не впервые сам изумившись своему удивительному везению. Неужели ему на самом деле довелось найти честного человека среди оравы холуев и прихлебателей Генриха?

– И он ничего не сказал про Конрада?

Морган покачал головой.

– Ни словом не обмолвился, сир, – подтвердил Ансельм.

– Зато упомянул про Рагузу, лорд, – вмешался Арн. – Спрашивал, останавливались ли мы там. Я, понятное дело, сказал что нет.

– Однако граф предупредил, что нам следует немедленно уезжать из Герца, – уныло продолжил Морган. – По его словам, мы в большой опасности, и Генрих раскинул широкую сеть. Его люди будут искать тебя повсюду, поскольку ты можешь оказаться где угодно.

Ричард с минуту молчал, взвешивая стремительно тающие варианты выбора. Ему не удавалось вспомнить, когда еще он чувствовал себя таким усталым и отчаявшимся. Повернувшись к тамплиеру, король велел ему привести людей, отправившихся в таверну, расположенную на противоположной от конюшни стороне улицы, а Арна послал в гостиницу собирать вещи. А затем отдал ноющему телу и отказывающейся служить голове приказ, которого все так страшились:

– По коням, – глухо бросил он.

* * *

Метильдис Андехская, бывшая графиня Пизино и нынешняя графиня Герца, злилась на мужа. Тот часами ворочался и метался в постели, мешая ей спать. Это было все равно, что ночевать с речным угрем. И когда он в очередной раз крутанулся, угодив ей локтем в ребро, она решила, что с нее хватит.

Метильдис села в кровати и потрясла супруга за плечо.

– Ты бы лучше рассказал, что тебя так беспокоит, Энгельберт. Пока ты не облегчишь душу, все равно никто из нас не уснет.

Граф тоже сел и пригладил пятерней спутанные волосы.

– Как скажешь, дорогая.

Такая готовность зародила в ней искру сомнения – не специально ли он разбудил ее, чтобы поговорить? Обычно ей приходилось упрашивать его облегчить душу. Следующий поступок мужа удивил графиню еще сильнее: сердитым приказом разбудив сквайра, он велел заспанному мальчишке принести из кладовой кувшин с вином. Энгельберт обычно был мягок со слугами, даже слишком, по мнению его жены, и оруженосец явно был удивлен тем, что его резко вырвали из сна и отправили посреди ночи с поручением. Поеживаясь от холода, он торопливо оделся, закутался в плащ и побрел к двери. Как только они остались одни, Энгельберт отдернул льняной полог, и темноту над их укромным ложем отчасти рассеял свет от пылавших в очаге поленьев.

К этой минуте Метильдис ощутила уже волну тревоги.

– В чем дело, Энгельберт? – спросила она, и от прежнего раздражения в голосе не осталось и следа. – Что стряслось?

Она не знала, чего ожидать. Они были женаты два года, время достаточное, чтобы понять: ее муж из тех, кто склонен к беспокойству, угрызениям совести и копанию в себе. Но следующие его слова заставили ее ахнуть.

– Английский король в Герце.

– Что? Здесь? Ты уверен?

Света было достаточно, чтобы разглядеть утвердительный кивок графа.

– Сегодня он прислал ко мне троих своих людей просить охранную грамоту. Они, понятное дело, назвались чужим именем, сказали, что служат у купца, возвращающегося вместе с другими пилигримами из Святой земли. Но я-то знал, что это не так.

Метильдис уже полностью стряхнула сон и как завороженная представляла, какими почестями осыплет их император, когда ему приведут взятого в плен заклятого врага.

– Как ты это понял, Энгельберт? Что заставило тебя их заподозрить?

– Два дня назад ко мне приходил один человек, уже приносивший прежде полезные сведения. Он рассказал, что в портовой таверне в Аквилее встретил моряка, чей корабль на неделе прибыл из Рагузы. Тот моряк заявил, что английский король в Рагузе, радушно встречен графом и жителями как избавитель Святой земли и обещает построить в городе большой собор. Мне это сообщение показалось сомнительным, я отмел его как обычную болтовню во хмелю. Но когда эти люди пришли ко мне за охранной грамотой, держались они так напряженно, что мне сразу вспомнилась та сплетня. Стоило мне упомянуть про Рагузу в разговоре с тем юнцом, что знает немецкий, как он сделался белым, как воск у поминальной свечи. Я все еще сомневался, конечно, но тут они вручили мне в качестве подношения перстень – такого великолепного рубина я в жизни не видел.

– Правда? – Метильдис затаила дух, поскольку питала слабость к драгоценным камням. Но как бы ни хотелось ей увидеть подарок, с этим можно было обождать. – Одного я не пойму, Энгельберт: каким образом перстень подтвердил твои подозрения?

Граф тонко улыбнулся:

– Потому что ни один купец, даже самый богатый, не расстанется со столь ценным предметом. Такой широкий жест подобает только королю – человеку, привыкшему жить на широкую ногу и проявлять щедрость, не думая о затратах.

Это соображение показалось Метильдис разумным.

– А дальше что? Они пытались отрицать? – Женщина сомневалась, что английский король уже в темнице, иначе она давно бы знала об этом. Все знали бы. Трудно было не выговорить мужу за то, что он хранил от нее такой секрет, но Метильдис проглотила обиду и только спросила, удалось ли ему заставить их выдать тайну местонахождения Ричарда. Даже если чужеземцы вздумают запираться, долго они не продержатся. Ее брат сказал ей однажды, что есть способы разговорить даже самого храброго человека, а когда на кону такие ставки, Энгельберт наверняка не станет миндальничать.

Однако супруг ничего не ответил и как-то странно посмотрел на нее. Она не могла истолковать этот взгляд и ощутила смутное беспокойство.

– Энгельберт, ты о чем-то умалчиваешь? Ричарду ведь не удалось сбежать?

– Нет, – промолвил граф, и Метильдис с облегчением выдохнула. Но потом он добавил: – Я отпустил его.

– Что-что?

В ее голосе было такое недоумение, такой ужас, что Энгельберт вспыхнул.

– Я отпустил его, – повторил он, на этот раз с нажимом и вызовом. – Это был правильный поступок, Метильдис. Этот человек принял крест и находится под защитой церкви. Да и не совершил ничего такого, за что его нужно хватать. Между Англией и империей нет войны.

Графиня была так поражена, что озвучила первый же довод, какой пришел ей на ум:

– Как ты можешь говорить, что его не за что задерживать? А как же убийство твоего дяди?

– Ты ведь и сама в это не веришь, так ведь? – Кончики его губ искривились в ироничной усмешке. – Если в христианском мире есть человек, который предпочитает сражать недруга собственной рукой, так это Ричард Английский. Конрад же считал потерянным день, когда ему не удавалось нажить очередного врага. Так что в конечном счете он пожал то, что посеял.

Метильдис открыла было рот, потом закрыла. Упоминание про Конрада было ошибкой. Конрад без зазрений совести развелся с первой женой, теткой Энгельберта, когда ему представилась возможность посвататься к сестре византийского императора в Константинополе.

– Ты хоть понимаешь, что натворил, Энгельберт? Ты пошел против императора Генриха!

– У меня не было выбора! Позиция Святой церкви изложена яснее некуда: людям, принявшим крест и сражающимся с неверными, нельзя причинять вред. Допустим, я попытаюсь его арестовать, он окажет сопротивление – а он обязательно окажет – и будет убит? Папа отлучит меня, и я буду обречен на вечные муки!

– Это нынешний-то папа? Этот робкий старикашка? Да он не осмелится бросить вызов Генриху!

– Отлучить Генриха ему духу, может, и не хватит, допускаю. А вот меня? Из меня получится великолепный козел отпущения. Да и почему я должен подвергать опасности мою бессмертную душу только ради того, чтобы угодить Генриху?

– Никогда не поверю, что ты больше боишься прогневать папу, чем императора! Ты ведь не настолько слеп и глуп?

– Довольно разговоров! – отрезал граф. – Я поступил по велению моей совести, а это лучший советчик. Я больше ни скажу об этом ни слова, и от тебя не услышу. Это ясно?

Темперамент у Метильдис был куда более горячий, нежели у супруга. Она быстро вспыхивала, но так же быстро погасала. Зато пожар в душе у Энгельберта было трудно разжечь и трудно побороть. Женщина поняла, что разворошила остывшие угли и те занялись, поскольку подметила, как застыло лицо мужа. Она знала, что теперь лучше выждать, пока его гнев не пройдет сам собой. Вот только время было роскошью, не доступной ей – пока суд да дело, английский король с каждым часом удаляется от Герца. Метильдис была дамой гордой, дочерью графа и сестрой герцога, не из тех, кто играет роль покорной, уступчивой жены. Но когда на кону такой куш, выбирать не приходилось.

Она положила руку мужу на плечо.

– Прошу прощения, господин мой супруг. Я воистину слишком резко говорила с тобой. Простишь ли ты меня?

Энгельберт полуобернулся к ней, и в его лице читалось удивление, но одновременно и подозрительность.

– Как правило, ты не слишком склонна извиняться, – с сомнением протянул он.

Но руки ее не сбросил, и Метильдис это обнадежило. Муж не так убежден в своей правоте, как пытается показать. Да и если бы душу его не грызли сомнения, с чего бы ему лишаться сна?

– Я бываю строптивой, знаю, – повинилась женщина. – Но тут дело другое, Энгельберт. Мы должны встретить опасность вместе, объединиться против нее. Я вполне понимаю, почему ты поступил именно так, – слукавила она. – Ты человек куда более порядочный, чем Генрих. Если не хочешь обсуждать больше эту тему – я подчинюсь твоей воле. Так же как поддержу тебя в любом принятом тобой решении, как твоя супруга и графиня. Только умоляю, ответь на два вопроса. Всего на два. После этого, обещаю, я и рта не раскрою.

Он подался глубже в тень, отбрасываемую пологом кровати, и ей нельзя было теперь разглядеть выражение его лица.

– Ладно, – сказал Энгельберт после долгой паузы, заставившей ее стиснуть кулачок так, что ногти впились в ладонь. – Задавай свои вопросы.

– Спасибо, – ответила графиня, решив про себя, что муж еще ответит за то, что вынудил ее так унизиться. Возможно, расплатой станет тот самый перстень с рубином, полученный им в дар – она обожала рубины.

– Первый вопрос таков: думаешь ли ты, что английскому королю удастся избежать поимки и благополучно добраться до Венгрии или Саксонии? – промолвила она.

– Нет, – ответил он после такой же мучительно долгой паузы. – Не думаю.

– Вот и я тоже, – поспешно согласилась она. – А когда его поймают, что будет тогда?

– А мне-то откуда знать?

«Знать-то ты знаешь, – сказала Метильдис себе. – Просто не хочешь этого признавать». Но обращаясь к мужу, постаралась не выдать в голосе ни малейшего оттенка осуждения.

– Стоит ему оказаться во власти императора, все выплывет наружу: как ты мог захватить его в Герце и не захватил. Как думаешь, узнав про то, что ты дал Ричарду уйти, простит тебя Генрих или нет?

Вопросов на самом деле получилось три, но графиня была уверена, что супругу не до подсчетов, поскольку наверняка именно последний, третий, вопрос как раз касался сути дела и лишал графа сна.

Энгельберт молчал так долго, что Метильдис испугалась вовсе не дождаться ответа.

– Нет, – промолвил он наконец очень тихо. – Я знаю, что не простит.

Метильдис смежила веки и вознесла благодарственную молитву за то, что к мужу вернулся разум.

– Ты внял совести и дал английскому королю шанс уйти. Но теперь ты обязан защитить себя, Энгельберт. Ты исполнил свой долг христианина. Настало время исполнить долг императорского вассала. Завтра поутру пошли весточку своему брату Мейнхарду, что Ричарда Английского заметили, по слухам, в Герце. Если его где-то схватят, это будет не твоя вина. Король в руках Божьих, как и все мы.

Она затаила дыхание, ожидая возражений и отказа с его стороны. Когда их не последовало, Метильдис ощутила такое облегчение, что бессильно повалилась на подушки. У нее было такое чувство, что она находилась на волосок от страшной опасности. Нащупав его ладонь, она пожала ее.

– Ты пошлешь гонца к Мейнхарду?

– Пошлю.

Слово прозвучало едва слышно, но для нее этого было достаточно. Затем наступила тишина, и судя по тому как выравнивалось и замедлялось дыхание мужа, графиня поняла, что он погружается в сон. Ему необходим покой, подумала она, как способ обрести мир в разрываемой надвое душе. Ее тоже стало клонить в дрему. Но тут в памяти всплыло нечто важное.

– Энгельберт, а тот перстень с рубином… Где он?

– Какой такой… – пробормотал граф, зевнув. – Я вернул его назад.

И он снова провалился в сон и не слышал, как с уст его жены сорвалось шипение, похожее на звук рассекающей воздух стали.

Глава IV
Удине, Фриули

Декабрь 1192 г.

Сбежав из Герца, Ричард и его люди нашли той ночью приют в хижине углежога. Хозяин и его семейство насмерть перепугались при появлении вооруженных чужестранцев, и попытки Арна успокоить их не принесли успеха. Лишь с рассветом, когда воины ускакали прочь, бедняги вздохнули свободно. И обрадовались неожиданной удаче, потому как за оказанный против воли прием рыцари оставили щедрую сумму – столько монет им никогда даже видеть не доводилось. Смеясь и обнимаясь, домашние углежога дали обет помолиться за этих таинственных иноземцев святому Христофору, покровителю путников, чтобы он берег их на опасных горных дорогах.

* * *

Пивная была тесная и грязная, от разбросанного по полу тростника воняло протухшим элем и мышиным пометом, стены стали бурыми от дыма с черными полосами сажи. Она была набита до отказа, потому как денек выдался холодный, свинцовые тучи предвещали снегопад. Ричарду и его людям с трудом удалось найти место. Еду подавали соответствующую заведению, но рыцари не жаловались, потому как нет приправы лучше голода, а это был первый их прием пищи со времени выезда из Герца.

За время короткого пребывания в хижине углежога они посовещались и решили, что добираться до Венгрии теперь слишком опасно, лучше взять курс на север, в Моравию, где правил брат герцога Генриха Льва Оттокар Богемский, и где они рассчитывали найти теплый прием. Добравшись до города Удине, рыцари стороной обошли замок, не отважившись на еще одну попытку попросить охранную грамоту. Умудрившись найти стойло для лошадей, путники расположились в гостинице по соседству, а оттуда отправились искать таверну, где можно поесть и выпить. Поглощая бобы с селедкой и кислым хлебом, они пытались не вспоминать о роскошном обеде из четырех блюд, устроенном в их честь архиепископом Бернардом и графом Рафаэлем. Меньше двух недель прошло с момента отплытия из Рагузы, но это событие уже казалось им частью далекого-далекого прошлого.

Вокруг бурлила знакомая суета: слышались смех, добродушное ворчание, сбивающиеся с ног служанки разносили пиво, разливая которое ухитрялись еще и уклоняться от игривых шлепков посетителей. Не звучи тут немецкая речь, разбавляемая итальянскими диалектами, можно было бы вообразить себя сидящим в корчме или таверне в родных краях. Сами они ели молча, не желая привлекать внимание своим французским, и представляли собой угрюмый островок среди разгульного шумного моря завсегдатаев. Арн вышел в уборную, а Гийен де л’Этанг пересел и занял его место на скамье рядом с королем.

– Мне кажется, за нами следят, – тихонько сообщил он. – В углу у бочонка с элем. Тот человек в зеленом шерстяном плаще и в войлочной шапке.

Ричард немного передвинулся, чтобы рассмотреть подозрительного типа, на которого указывал Гийен. Это был мужчина лет сорока, среднего роста, с аккуратно подстриженными каштановыми волосами и бородкой, с тонким белым шрамом, пересекавшим лоб над густыми бровями и с карими глазами под припухшими веками. Одет он был хорошо – явно человек с деньгами, а меч на бедре носил так, как носят его люди, чувствующие себя голыми без оружия. Потягивая эль, он с показным безразличием разглядывал посетителей, но стоило Ричарду посмотреть в его сторону, сразу отступил глубже в тень.

– Я его сначала в конюшнях приметил, – сообщил Гийен на ухо Ричарду. – Он вошел, как раз когда мы выходили. Потом, пока мы искали гостиницу, он слонялся по рыночной площади. Теперь вот объявился здесь. Удине не Париж, но и не какая-нибудь деревня, поэтому странно, что стоит обернуться, как он тут же попадается на глаза.

Ричард согласился. Обменявшись вполголоса парой фраз с Гийеном, он дождался возвращения Арна, без спешки встал, бросил на стол несколько монет для служанок. Следуя его примеру, спутники допили пиво и поднялись со скамей, стараясь спрятать поспешность за показной беспечностью. Едва оказавшись на улице, Гийен хлопнул соседа по спине, как сделал бы прощающийся с приятелями гуляка, и исчез в примыкающем к корчме переулке. Остальные разбились на группки и разными дорогами вернулись в гостиницу.

С наступлением ночи задул пронзительный ветер, и при каждом его порыве столб с гостиничной вывеской скрипел и кренился. На вывеске значилось: «Der Schwarz Löwe». «Черный лев». Зверь был намалеван грубо и казался серым в тех местах, где краска полиняла. Это было не то зрелище, что могло утешить наших путников, потому как черный лев являлся гербом династии Гогенштауфенов. Сама гостиница была такой же убогой, как вывеска, и ее хозяин был жутко удивлен и обрадован, когда новые постояльцы сняли две комнаты. В тогдашние времена отдельное помещение было роскошью, доступной немногим, и большинству путников приходилось делить с чужаками не только номер, но и постель. Подстегиваемый в равной степени любопытством и алчностью, хозяин лез из кожи вон, стараясь угодить постояльцам: предлагал вино, свечи, дополнительные одеяла, даже женское общество, если интересует – божился, что дамы будут молодые, красивые и без заразы. Претерпев неудачу в образе купца в Герце, здесь Ричард решил выдать себя за тамплиера – эта личина больше подходила к человеку, в котором даже походка выдавала воина. Наконец Арн отделался от держателя гостиницы, сказав ему, что они все рыцари-храмовники и сержанты ордена, давшие обет целомудрия.

Комнаты были маленькие, и когда все двадцать путешественников собрались в одной из них, то места там едва хватало, чтобы стоять, не говоря уж присесть. Все ждали в напряженной тишине, нарушаемой иногда хриплым кашлем одного из арбалетчиков. Казалось, минули годы, прежде чем Гийен дважды стукнул в дверь и проскользнул внутрь. Однако принесенные им вести были хорошими. Рыцарь прятался в переулке, пока колокола не прозвонили к вечерне, но человек в зеленом плаще так и не вышел из пивной.

– Похоже, я склонен видеть тень, где ее нет, – признал л’Этанг с виноватой улыбкой.

Теперь, с облегчением выдохнув, люди осознали насколько они устали, и тамплиеры с арбалетчиками ушли в свою комнату. Спутники Ричарда расстелили одеяла, сняли сапоги, брони и оружие, но лечь приготовились в одежде. Ричард присел на угол одной из двух имеющихся у них кроватей и снова принялся изучать карту, что делал при всяком удобном случае. Король тщательно следил, чтобы воск от свечи не капал на пергамент. Ансельм листал псалтирь. Морган латал дыру в сапоге вырезанным из ремня куском кожи. Варин ворчал, распарывая ножом стежки на подкладке плаща: деньги, которые не хранились в седельных сумах, путники зашили в одежду, но Варин расположил монеты слишком близко, и обнаружил, к своему разочарованию, что при ходьбе они позвякивают. Он все колдовал над плащом, теперь уже с иглой, когда прочие стали задувать свечи, мечтая об объятьях сна, как в другое время мечтали бы о женских объятьях. И в эту-то минуту послышался тихий стук в дверь.

Ричард, стягивавший сапоги, замер и сделал знак Арну. У большинства мелькнула мысль, что это надоедливый хозяин гостиницы пытается выудить из них еще пару монет, но все равно сели на подстилках, потому как приучились быть всегда настороже, как уличные коты. Зевая, Арн подошел к двери.

– Wer ist das?[4]4
  Кто это? (нем.)


[Закрыть]

– Друг.

От этого произнесенного шепотом слова у навостривших уши людей побежали мурашки, потому что оно было французским.

Ричард взял меч, который всегда держал под рукой, и кивнул Гийену. Тот вытащил из ножен кинжал и занял пост у стены. Арн медленно сдвинул засов; вид у него был такой, будто он ожидал узреть на той стороне демона. Скрипнули петли, дверь отворилась, и за ней оказался тот самый человек из пивной. Едва он переступил через порог, рука Гийена взяла в захват его горло, а острие кинжала уткнулось под ребра.

– Я друг, – просипел незнакомец. – Богоматерью клянусь!

Ричард велел зажечь свечу.

– Ты кто? – спросил он, и голос его был не менее пугающим, чем меч, уткнувшийся в грудь непрошенному гостю.

Ответом был судорожный хрип, потому что Гийен непроизвольно усилил хватку. Когда он ослабил мускулы, человек в зеленом плаще отдышался, затем сказал, что его зовут Роже д’Аржантан.

Аржантан был город в Нормандии, что объясняло беглый французский.

– Отпусти его, – распорядился Ричард. Гийен разжал захват, но, и отступив на шаг, кинжала не опустил. Тон у Ричарда был ледяным. – Так зачем ты сюда пожаловал, Роже д’Аржантан? Не самый удобный час, чтобы навещать странников.

Роже не сопротивлялся, когда Морган подошел и забрал у него меч.

– Мне срочно нужно поговорить с тобой, милорд король, – сказал он, опустившись перед Ричардом на колено.

Кое-кто не сдержал удивленного возгласа. Ричард не проронил ни звука и просто смотрел на коленопреклоненного человека.

– Да ты спятил? – Он осклабился. – Разве короли останавливаются в такой дыре, как эта? И Бога ради, встань, не ставь себя в дурацкое положение.

Роже не двинулся.

– Я вассал графа Мейнхарда. Ему сообщили, что английский король может проехать этой дорогой. Он отрядил меня на поиски, монсеньор, поскольку знает, что я видел тебя, когда ездил в Нормандию навестить свою семью. Это было девятнадцать лет назад, и тебе тогда было всего шестнадцать. Но ты не так уж сильно переменился, сир. Я сразу тебя узнал.

Ричард раздраженно тряхнул головой.

– Либо ты спятил, либо пьян, – сказал он. – Неужто ты на самом деле думаешь, что английский король рискнет ехать через земли императора с горсткой людей? Говорят, что он человек отчаянный, но не безумец.

Подыгрывая государю, рыцари захмыкали. Но в глазах у Роже стояли слезы.

– Ну что мне сказать, чтобы ты поверил? Разве осмелился бы я прийти сюда вот так, если бы не хотел помочь тебе? Узнав тебя, я мог бы просто вернуться в замок и донести графу Мейнхарду. И ты проснулся бы в гостинице, окруженной воинами. Вместо этого я пришел к тебе, поставив на кон свою голову. Господь свидетель, если ты не выслушаешь меня, ты обречен на гибель!

В его голосе звучали такие искренние эмоции, что Ричард дрогнул: способен ли человек притворяться так искусно?

– Ты сказал, что являешься вассалом графа Мейнхарда, – сказал он. – Зачем тогда тебе «ставить на кон голову» ради английского короля?

– Граф Мейнхард и в самом деле мой сеньор, – тихо ответил Роже. – И был милостив ко мне. Но я рожден и вырос в Нормандии, и ты мой герцог. Меня совесть замучит, если я предам тебя.

Ричард пристально вглядывался в лицо нормандца.

– Я тебе верю, – сказал он наконец, и Роже в первый раз с тех пор как пересек порог комнаты вздохнул свободно.

Пока он с трудом поднимался, Ричард осведомился, откуда Мейнхард прознал о присутствии английского короля в Удине.

– Ему пришла весточка от его брата, герцога Энгельберта из Герца. – Заметив удивленный взгляд, которым обменялись его собеседники, Роже улыбнулся. – Энгельберт отпустил вас. Насколько мне известно, у него не поднялась рука причинить вред людям, принявшим крест. Однако после жена наверняка уговорила его прикрыть свой зад.

– Насколько могу судить, твой сеньор не отличается щепетильностью Энгельберта, – процедил Ричард.

– Граф Мейнхард – добрый сын церкви. Но одновременно и вассал императора Священной Римской империи.

Роже откашлялся, потому как горло до сих пор болело и он сильно надеялся, что неизбежные синяки не вызовут подозрений. Его могучий противник, впрочем, уже не видел в нем угрозы и спрятал кинжал. Гийен спросил, как Роже нашел их гостиницу, поскольку определенно не следил за ними.

– Да я это узнал раньше, – пояснил нормандец. – Не так уж много в Удине гостиниц, и я проверил все из них.

– Так что дальше?

– Дальше я пойду к графу Мейнхарду и сообщу, что донос не подтвердился. Я скажу, что застал нескольких пилигримов, возвращающихся из Святой земли, но Ричарда Английского среди них нет. Это даст вам немного времени. Опрашивая хозяев гостиниц и конюхов, я не упоминал твоего имени, монсеньор, только расспрашивал про чужестранцев. Но слух уже просочился. В пивной я уловил обрывки сплетен, и в них фигурировало твое имя. Граф наверняка вышлет еще кого-нибудь, чтобы удостовериться, не ошибся ли я. Мне кажется, что самой большой угрозой тебе сейчас является словоохотливый хозяин гостиницы. Он ошеломлен твоей щедростью и стоит ему прознать про слухи, тут же побежит в замок.

Кое-кто из рыцарей был задет намеком на допущенную ошибку, и Ричард вскинул руку, успокаивая их.

– Нам требовались уединенные помещения – только так мы получили возможность переговариваться между собой.

Роже только кивнул, ибо какими бы ни были причины, оставался факт, что путники подвергли себя риску.

– Я поглядел на ваших лошадей. Они… Ну, как бы тут выразиться? – Нормандец слабо улыбнулся. – Скажем так, что мне приходилось видеть и получше. Возьми моего коня, милорд король. Я приехал на нем раньше и оставил во дворе у коновязи. Это гнедой скакун с черными хвостом и гривой. А теперь уходите. Уезжайте из Удине насколько сможете дальше и быстрее.

Пилигримы уже натягивали сапоги и препоясывались мечами. Ричард поручил Варину сообщить плохие новости спутникам, отдыхающим в соседней комнате, потом повернулся к нормандцу.

– Граф не обвинит тебя в нашем бегстве?

– Он будет жестоко разочарован, но я верой и правдой прослужил ему больше двадцати лет и поднялся в его глазах настолько высоко, что он отдал мне в жены свою племянницу. Пока он будет верить, что с моей стороны это всего лишь досадная ошибка, мне ничто не грозит.

Ричарду оставалось надеяться, что новый друг прав. Он положил нормандскому рыцарю руку на плечо.

– Ты храбрец, Роже д’Аржантан. Я твоей услуги не забуду.

В горле у Роже встал ком. С усилием проглотив его, он ответил:

– Да пребудет с тобой Господь, монсеньор.

* * *

Нужно было спешить, так как городские ворота закрывали сразу после сигнала гасить огни. Чтобы привлекать меньше внимания, путники решили разбиться на две группы. Возглавляя первую из них, Ричард и его товарищи заставляли себя вести коней шагом, тогда как все инстинкты побуждали гнать их галопом. Улицы были тихие и пустые, холод и надвигающаяся темнота заставили всех попрятаться по домам. Через щели между ставнями пробивался свет, путники смотрели на хижины жадными глазами, потому что в этих скромных постройках таились сокровища, дороже которых для них не было в этот унылый декабрьский вечер: пылающий очаг и постель.

Завидев, что северные ворота открыты, беглецы с облегчением выдохнули в надежде вскоре оставить Удине за спиной. И тут дверь одной из таверн распахнулась и на улицу повалили люди. Они вели себя шумно и развязно, размахивали флягами с вином и фонарями. Некоторые держали в руках грубо сделанные факелы. Почуяв беду, Ричард и рыцари натянули поводья и выслали Арна вперед, выяснить, что происходит. Парень вскоре вернулся, в глазах его застыло отчаяние.

– Они охотятся на английского короля, – сообщил он. – До них дошли слухи, что он где-то здесь, в Удине. Они убеждены, что граф Мейнхард щедро вознаградит того, кто приведет пленника, и намерены обыскать все гостиницы города на предмет чужестранцев.

Никто не сказал ни слова, но у всех в голове промелькнула одна и та же мысль: если бы не Роже, их всех поймали бы в капкан в «Черном льве», поскольку эта пьяная ватага наверняка привлекла бы внимание воинов из замка. Путники огляделись, но никто не знал города, поэтому легко было заблудиться в переплетении узких улочек. Безопаснее казалось оставаться на главной улице и идти напрямик. Они поскакали дальше, придерживая коней и поправляя полы плащей так, чтобы легче было достать мечи в случае необходимости. Толпа перегораживала улицу. Впрочем, часть простолюдинов, приученных уважать конных, начала раздаваться в стороны. Следуя примеру Арна, рыцари бубнили гортанное «Guten Abend», от всей души надеясь, что одурманенные вином горожане не удивятся, с какой стати людям понадобилось покидать город с наступлением темноты.

Надежда оказалась напрасной. Кое-кто уже таращился на них, и изумление быстро уступало место подозрению. Черпая силу в своей многочисленности, гуляки стали перекрывать им путь, осыпая вопросами, воинственный тон которых делал перевод излишним. Но останавливаться и пускаться в объяснения было бы ошибкой. Рыцари не обнажили мечи, только дали коням шпор, и люди с воплями и угрозами бросились врассыпную, чтобы не угодить под копыта. Ричард и его спутники не сбавляли хода и не оглядывались посмотреть, какой хаос они учинили. Гуляки стали подниматься на ноги, подбирая упавшие фонари и факелы, а в домах стали открываться ставни и из окон высовывались головы любопытных. Из караулки высыпали стражники, но и они вынуждены были рассеяться, когда плотная масса конных галопом промчалась через ворота и исчезла в ночи.

Но времени радоваться избавлению не было. Отряд не успел уйти далеко, когда сзади донесся шум. Рыцари встревожились, не ожидая, что погоню снарядят так быстро, натянули поводья и обернулись. И только тогда сообразили, что случилось. Вторая группа беглецов угодила прямо в растревоженный людской улей и оказалась окружена толпой.

Ричард выругался и начал разворачивать подаренного Роже скакуна. Спутники в ужасе воззрились на него, и только Морган вовремя опомнился.