Текст книги "Королевский выкуп. Капкан для крестоносца"

– Пусть будет сад, – ответила герцогиня и подала мужу руку.

Роста граф был ниже среднего, но все равно выше ее. Пересекая зал, он размышлял, правдивы ли слухи, будто Констанция и Жоффруа выказывали столько пыла, что их брачное ложе охватывал пожар. Как может одна и та же женщина быть похотливой с одним мужем и столь холодной с другим?

Выйдя в сад, Рэндольф указал на одну из скамеек, но Констанция покачала головой. Имелась в ней прямолинейность, которую он всегда считал неподобающей женщинам, вот и теперь она заявила без обиняков:

– До меня дошел тревожный слух, Рэндольф, будто одним из условий освобождения Ричарда является брак моей дочери с сыном герцога Австрийского. Я написала Алиеноре, но та не очень-то спешит отвечать.

Констанция не любила родню Жоффруа, да и сама не была любимицей этой семьи, так что, как подумал Рэндольф, предположение может быть правдой. Герцогиня начала беспокойно расхаживать, и он понял вдруг, каких трудов стоило ей просить его об одолжении.

– Ты ведь кузен Ричарда, – сказала она. – Быть может, тебе проще будет добиться ответа.

Де Бландевиль помялся немного, затем решил позаимствовать у жены немного ее прямоты.

– Добиваться нет необходимости. Это правда.

Констанция охнула и побледнела так, что граф против воли испытал укол жалости – впервые он видел ее по-настоящему расстроенной.

– Ты уверен в этом, Рэндольф? – Когда он кивнул, она как подкошенная опустилась на ближайшую скамейку. Но потом вскинула подбородок и сердито посмотрела на него. – Почему ты не сообщил мне?

Он зыркнул в ответ:

– Констанция, я тебя много месяцев не видел. Не изображай обиженную жену, тебе эта роль не к лицу.

– Это не имеет отношения к нашему браку, Рэндольф. Речь идет о моей дочери!

– Я думал, что тебе сообщили. – Хоть она и злилась, он подошел ближе, потому что женщина была бледна как мел. – Нет так уж все и плохо. На самом деле, это не такая уж скверная партия для Эноры. Она выйдет замуж в одну из могущественнейших семей Священной Римской империи. Тебе бы радоваться…

– Радоваться? Мою дочь ушлют в далекую страну и отдадут за чужака, а меня даже не спрашивают об этом!

– Ричарда тоже не спросили, – возразил граф. – И тебе это прекрасно известно. Если уж хочешь кого-то обвинить, вини германского императора и австрийского герцога. Но я продолжаю утверждать, что это выгодный союз. Бога ради, женщина! В один прекрасный день твоя дочь станет герцогиней Австрийской! Неужели ты всерьез думаешь, что способна обеспечить ей лучшее будущее?

– Но ей всего девять лет от роду!

– Таков закон нашего мира, Констанция. Девочки из знатных семей зачастую растут при дворе своих будущих мужей. Как, например, ты сама. Все сестры Ричарда были совсем юными, когда был решен вопрос об их браке…

– Мне нет до них дела! Я переживаю за свою дочь!

В этом крике было столько боли, что де Бландевиль растерялся.

– Со временем ты смиришься, – промолвил он после тягостной паузы. – У тебя нет выбора.

Констанция закусила губу и потупила взгляд, чтобы он не заметил блеск слез. Она так устала вести эту войну без Жоффруа, устала сражаться с неизбежным. Но потихоньку угольки начали разгораться, давать привычный жар, всегда приходивший ей на помощь. Гнев неизменно служил ей щитом, источником силы, а иногда – единственным убежищем. Она не может помешать им забрать у нее дочь. Но ненависть поможет пережить утрату Эноры, вдохновит драться за сына и за герцогство.

– Мне стоило дважды подумать, прежде чем обращаться к тебе за поддержкой, – презрительно бросила она, вставая.

Прежде чем граф успел ответить, Констанция повернулась на каблуках и зашагала прочь, предоставляя ему обижаться и проклинать Генриха, устроившего для него этот адский брак.

* * *

Алиеноре нравилось общество графини Омальской, потому как у них было много общего. Подобно Алиеноре, Хавиза была богатой наследницей, графиней Омальской по родовому праву, обладательницей богатых владений в Нормандии, Йоркшире и Линкольншире. Как и Алиенора, она обладала сильной волей и не спешила склоняться перед мужским авторитетом. Графиня осмелилась возражать, когда Ричард решил выдать ее за своего вассала Вильгельма де Форса, и ей хватило ума подчиниться, когда король наложил арест на ее земли. Хавиза вышла за выбранного Ричардом супруга, но это не сломило ее свободолюбивый дух. Она сопровождала Алиенору в путешествии на Сицилию, потому что разделала с королевой интерес к причудливым далеким странам и не позволяла даже беременности мешать своим странствиям, опять же как это было с Алиенорой. За свою долгую жизнь у Алиеноры были только две наперсницы: сестра Петронилла и кузина Генриха Мод, графиня Честерская. Но узнав Хавизу лучше, королева опустила подъемный мост и позволила молодой подруге проникнуть если не в главную башню замка, так во внутренний его двор.

В тот дождливый ноябрьский вечер они потягивали вино в большом зале Алиеноры в Белом Тауэре. Большую часть утра королева провела в обществе Генри Фиц-Эйлвина, городского мэра, Ричарда Фиц-Нила, епископа Лондонского и лорда-канцлера казначейства, и теперь радовалась возможности отдохнуть от дел за приятной беседой с Хавизой, всегда умевшей насмешить ее.

Графиня только что допила кубок и знаком велела слуге подать другой.

– До меня дошел слух, что французский король созвал в Компьене совет, чтобы избавиться от своей бедной маленькой невестушки. Это так?

Алиенора кивнула:

– Он утверждает, что Ингеборга и первая его жена были родственницами в четвертом или пятом колене, а это дает основание для расторжения брака. При условии, что это правда.

– А это не так?

– Нет. Предъявленная Филиппом грамота была подделкой, причем грубой. Но он-то знал, к кому обращается: восемь из пятнадцати членов совета его родичи, а другие принадлежат к королевскому двору. Никто не удивился – за вычетом Ингеборги, возможно, – когда архиепископ Реймсский, по совместительству дядюшка Филиппа, послушно провозгласил брак ничтожным и расторгнутым. Когда Ингеборге перевели, ведь французского-то она не знает, девушка возопила по латыни: «Mala Francia! Roma!»[24]24
  «Плохая Франция! Рим!» (лат.).


[Закрыть]. Да только если она ожидает обрести в папе защитника своих интересов, ее ждет жестокое разочарование. Целестин выразит яростное возмущение этим случаем. Но слова недорого стоят, особенно его.

Хавиза тоже не была высокого мнения о понтифике.

– На месте Ингеборги я возблагодарила бы Бога, что тот избавил меня от повинности всю жизнь делить ложе с Филиппом. Что толкает ее так ожесточенно бороться за мужчину, который так унизил ее?

– Гордость, надо полагать, – задумчиво промолвила Алиенора. – После такого скандала ее брату нелегко будет подыскать ей жениха. И поскольку девочка клянется, что брак был консуммирован, она видит себя законной женой Филиппа перед Господом.

– Если бы я верила, что скандал способен избавить меня от мужа, то охотно разгуливала бы по улицам голой от рассвета до заката.

Глаза Алиеноры блеснули весельем.

– Брак – мужская игра, это уж точно. Они устанавливают правила, а нам приходится им следовать.

– Подчас эта игра бывает приятной, – признала Хавиза. – Мне нравилось быть замужем за первым моим супругом. По большей части.

– Я могла бы сказать то же самое про своего второго. Пока он не заделался моим тюремщиком, разумеется. – Алиенора отпила глоток вина, наблюдая за собеседницей поверх кубка. – Не так давно я получила письмо от Констанции. Она в бешенстве из-за того, что ее дочь стала частью платы за освобождение Ричарда. Глупая женщина ведет себя так, словно у нас есть выбор. Впрочем, не так просто отпустить от себя дочь, Хавиза. Нам остается лишь надеяться, что наши девочки обретут счастье с тем, кого мы для них предназначили. Не знаю как насчет Аликс, но думаю, что с Марией, Леонорой, Тильдой и Джоанной так и случилось. Хотя матери всегда стараются верить в лучшее…

– Я рада, что родила сына, а не дочь. Сыновей, по крайней мере, не отнимают как племенных кобыл.

– Но сыновья находят другие способы нарушить наш покой и разбить нам сердце.

Замечание было верное, и у Хавизы ком встал в горле. Проглотив его, она пошутила насчет везения младенцев – знай они, что их ожидает, никогда не согласились бы покидать материнскую утробу. Затем она широко открыла дверь, приглашая королеву к откровенности, сказав:

– Госпожа, а нет ли вестей от твоего сына?

– От какого именно? – Алиенора сделала еще глоток и заглянула внутрь кубка, словно надеялась узреть там не вино, а ответы. – Ты слыхала, что Джон состряпал новый заговор, на этот раз с целью похитить выкуп посредством подделки моей печати? Что о нем не говори, но в недостатке воображения ему не откажешь.

Хавиза не хотела говорить о Джоне, потому как что о нем не скажи, все равно ошибешься.

– Мне говорили, что многие отказывались вносить свою долю выкупа, особенно клирики, которым страсть как не хотелось расставаться с золотой и серебряной церковной утварью. Выкуп-то такой огромный…

– И я надеюсь, что Генрих будет гореть в аду за каждую из этих ста пятидесяти тысяч марок. – Голос у Алиеноры был негромким, но дрожал от сдавленной ярости. – Ни к кому не питала я такой ненависти, как к этому человеку. Но мы соберем эти его проклятые деньги – или достаточное их количество – к тому дню, когда в следующем месяце придет пора отправляться в Германию.

– Ты едешь в Германию, государыня?

Хавиза тут же пожалела, что задала вопрос. В конечном счете, перед ней была женщина, пересекшая Альпы в разгар зимы. Но с тех пор она стала на три года старше и приближается к библейскому возрасту в три раза по двадцать и десять лет, а Северное море в декабре способно испугать и мужчину вдвое моложе ее.

Брови Алиеноры удивленно вскинулись:

– Разумеется еду, Хавиза! В прошлом месяце от Ричарда пришло письмо, где сказано, что Генрих назначил дату его освобождения. Это понедельник спустя три недели после праздника Рождества Спасителя. То есть семнадцатое января.

Она улыбнулась подруге материнской улыбкой, столь же обворожительно, как некогда в молодости.

– Если Бог даст, – продолжила королева, – Новый год я встречу вместе с сыном. А потом… Потом мы вернемся домой.

Глава XX
Шпейер, Германия

Январь 1194 г.

Ричарду не верилось, что меньше чем через две недели он обретет свободу. Большая часть выкупа была передана Генриху, а его мать и архиепископ Руанский прибудут в Шпейер ко дню его освобождения. Но Ричард отдавал себе отчет, что тот, кто доверится честному слову Генриха – круглый дурак, и расслабиться можно будет только когда он на самом деле отправится в путь, оставив за спиной Шпейер.

А посему очень обрадовался приезду большой делегации из Пуату – гости отвлекли его от мрачных подозрений и от мыслей об ошеломительно высокой цене, которую он платит за свое избавление. В числе прибывших были епископы Сента и Лиможа, Эмери, виконт Туарский, его младший брат Ги, а также два соратника Ричарда по Святой земле, Жиро де Берле-Монтрейль и Гуго ле Брюн, представитель непокорного клана Лузиньянов. Они доставили вклад в королевский выкуп, а епископ Сентский и Гуго также привезли государю письма от жены и сестры, поскольку по дороге заглянули к Беренгарии и Джоанне в Пуатье.

Эмери заслужил репутацию политического флюгера, а Жиро и Гуго принадлежали к семьям, считавшим мятеж своим родовым правом, но поскольку они решились на долгое и трудное путешествие в разгар зимы, Ричард предал забвению их прошлые грехи. Больше всего ему понравился Ги де Туар, который в отличие от других посетителей не задавал неудобных вопросов насчет его заточения. Вместо этого ему хотелось услышать о подвигах короля в Святой земле. Поэтому Ричард делился с Жиро и Гуго воспоминаниями о боях с сарацинами и повеселился, когда речь зашла про то, как он спасал Гуго из осажденного рассерженными жителями Мессины дома. Ричард подшучивал над попыткой Балдуина де Бетюна оседлать верблюда и согласился, что самой быстрым скакуном во всем христианском мире был Фовель – конь, которого король отобрал у Исаака, деспота Кипрского.

Приятный вечер резко оборвался с приходом мастера Фулька, который вручил Ричарду послание от германского императора. Охваченный недобрым предчувствием и затаив дыхание, король взломал печать

– Генрих отсрочил мое освобождение на две с лишним недели. Не через неделю, считая от понедельника, а на Сретение. И не здесь, в Шпейере, а в Майнце.

Гости были разочарованы, а приближенные государя пришли в отчаяние, поскольку знали Генриха. Лоншан встал и заковылял к Ричарду.

– Император как-то объясняет задержку?

Ричард покачал головой и передал пергамент канцлеру. Беспокоила короля не сама задержка, хотя каждый лишний день заточения тяжелым камнем ложился ему на душу. Тревожило нечто иное, более серьезное.

– Что теперь затеяло это сатанинское отродье? – мрачно сказал он, встретившись взглядом с Лоншаном.

* * *

Прибыв с большой свитой в Германию, Алиенора и архиепископ Руанский наняли суда для плавания по Рейну и прибыли в Кельн как раз вовремя, чтобы отпраздновать Благовещение вместе с новоизбранным тамошним прелатом Адольфом фон Альтена. Королеву, архиепископа Готье и самых знатных из заложников разместили в архиепископском дворце. Передышка пришлась как раз кстати, потому как путешествие далось всем очень нелегко. Но вопреки радушному приему со стороны горожан и Адольфа, Алиеноре не терпелось продолжить путешествие, и она с облегчением вздохнула, взойдя на корабль, чтобы проделать последний отрезок своей одиссеи.

* * *

Алиенора хорошо разбиралась в людях, и пока архиепископ Адольф вел ее через переполненный зал императорского дворца в Шпейере, она ощутила внезапный холодок, не имевший ничего общего с падающим на землю снегом или морозным воздухом. Латынь королева знала плохо, немецким не владела вовсе, зато Адольф на удивление хорошо говорил по-французски, хотя и с заметным акцентом.

– Император отложил освобождение короля, мадам. Теперь оно произойдет второго февраля в Майнце.

Алиенора на миг смежила веки, ощущая на себе вес всех своих шестидесяти девяти лет. Но худшее было впереди.

– И тебе не разрешено увидеться с сыном, госпожа. Генрих распорядился, чтобы ты ехала дальше в Майнц.

Алиенора вскинула голову и распрямила плечи.

– Я хочу переговорить с императором. И как можно скорее.

– Генриха нет в Шпейере. Он весь месяц пробыл в Вюрцбурге, где собрал имперский сейм, и приедет в Майнц самое раннее через две недели. Более того, государь призывает меня к себе в Вюрцбург, поэтому я не смогу сопровождать тебя по пути в Майнц.

Алиенора смотрела на двух архиепископов и читала на их лицах страх. Генрих уже получил большую часть выкупа, а теперь еще и заложников. Что, если он откажется отпустить Ричарда? Что ее бьет крупная дрожь, королева осознала только когда внук Отто галантно снял с себя плац и накинул ей на плечи. Этот жест едва не разбил ей сердце. Вильгельм родился в Англии, а Отто было всего пять лет, когда его родители нашли приют при английском дворе. Даже если все пройдет хорошо, ей предстоит оставить внуков в этой чужой для них стране, в руках у человека, знающего о чести не больше, чем какой-нибудь разбойник или берберский пират. А если дела примут скверный оборот – что тогда станется со всеми ними?

* * *

После нескольких самых тревожных дней и бессонных ночей в ее жизни, произошло событие, которого Алиенора так отчаянно дожидалась. Накануне Сретения ее сын прибыл в императорский дворец в Майнце.

Всем хотелось поскорее встретиться с королем, но первая маленькая группа, которую к нему препроводили, ограничивалась Алиенорой, архиепископом Руанским и племянниками государя Отто и Вильгельмом. Ричард принимал гостей в обществе Лоншана, Фулька, Ансельма, Балдуина де Бетюна, Моргана, Гиейна и юного Арна. Алиенора даже порог не успела переступить, как глаза у нее защипало, и на сына она смотрела через пелену слез. В последний раз королева видела его три года назад. Он стоял тогда вместе с Беренгарией и Джоанной на причале в Мессине, махал вслед ее кораблю, медленно покидающему гавань. Теперешний его облик не порадовал Алиенору, потому что Ричард выглядел как человек, давно не видевший солнца, заметно потерявший в весе и слишком долго живший с полным напряжением нервов. Но тут он улыбнулся и обнял ее, и она подумала удивленно: неужели нужно было прожить всю жизнь, чтобы понять, что самая крепкая, сильная любовь на свете – это любовь матери к своим детям.

– Филипп свалял дурака, когда поставил против тебя. – Ричард со смехом снова сжал ее в объятьях, но затем наклонился прямо к ее уху и прошептал: – Шестнадцать лет… Как же ты это выдержала, матушка?

Эти несколько простых слов поведали все, что ей требовалось знать о времени, которое он провел в плену у Генриха.

Следующим Ричард поздоровался с архиепископом, а затем, когда настал черед девятилетнего Вильгельма и шестнадцатилетнего Отто, сделал вид, будто не верит, что перед ним его племянники. Эти ребята слишком взрослые, уверял он, рассмешив мальчиков и рассеяв любую скованность, какую они могли ощутить. А парни действительно казались ему чужими, потому как четыре года – целая вечность в стране детства, и розовощекий мальчуган пяти лет и серьезный двенадцатилетний подросток жили теперь только в его воспоминаниях. Интересно, а он сам тоже кажется им незнакомцем?

– Спроси у него, – потребовал Вильгельм, и Отто подчинился.

– Дядя, немецкие бароны и епископы прибывают всю неделю. Хоть мы и знаем, что папы тут не будет, но надеялись, что наш брат приедет в Майнц. Ему ведь уже давно пора быть здесь. Выходит, Генрик не появится, да?

– Да, Отто, это так, – неохотно признал Ричард. – Генрик у императора покуда не в чести. Понимаете, ребята, ваш брат увел свою невесту прямо из-под носа у Генриха.

Вильгельм пришел в недоумение, зато Отто рассмеялся.

– Ты хочешь сказать, что он все-таки сумел жениться на Агнесе? Я думал, что император запретил этот брак.

– Запретить-то запретил. Да только девчушка восемнадцати лет, имеющая голову на плечах, его перехитрила.

Видя, что Вильгельм ничего не понимает, Ричард пояснил, что Генрих с детства был помолвлен с Агнесой, единственной дочерью Конрада, графом Рейнского палатината, дяди Генриха. Только его суженая, сама того не ведая, стала причиной раздора между отцом мальчишек и Гогенштауфенов.

– Генрих хотел выдать Агнесу за Людвига, герцога Баварского. Хоть она и упиралась, но со временем смирилась бы. Но потом Генрих получил предложение от французского короля. Филипп заставил своих ручных баронов и епископов признать незаконным его союз с несчастной Ингеборгой. Вы ведь про нее наслышаны?

Когда оба паренька кивнули, Ричард расхохотался: если даже дети вроде Вильгельма в курсе матримониальных дел Филиппа, ему никогда не замять скандал.

– Так вот, оказавшись снова свободен, он принялся выбирать себе новую невесту, и положил глаз на Агнесу. Не уверен, что Генрих дал бы свое согласие – ему ни к чему давать Филиппу хоть какое-то право на Палатинат. Но это брачное предложение вселило страх в мать Агнесы. Она спросила дочь, желает ли та выйти за французского короля, а та наотрез отказалась, заявив, что не выйдет за мужчину, столь бесчеловечно обошедшегося с Ингеборгой. Стоило ей признаться по секрету, что замуж она согласна идти только за Генрика, ее мать принялась действовать.

Он посмотрел на Алиенору и улыбнулся.

– Не знай я достоверно, что это не так, принял бы ее за твою родственницу, матушка, – сказал король. – Стоило ее мужу уехать, она послала весточку Генрику и пригласила его в их замок Шталек, где Генрик с Агнесой быстренько обвенчались. Конрад, узнав об этом, не обрадовался, а Генрих был просто в ярости. Но когда император потребовал от дяди признать брак незаконным, тот воспротивился, заявив, что не желает навлекать бесчестье на свою дочь.

Отто порадовался за брата, так как знал, как сильно тот хотел жениться на Агнесе. Но поежился при мысли, что Генрик стал объектом холодного беспощадного императорского гнева.

– Как думаешь, дядя, Генрих со временем смирится с этим браком? – спросил парень.

– Поначалу он решил обвинить в нем меня. – Сам Ричард рассмеялся, но Алиенора и архиепископ посерьезнели, подумав, не этот ли злосчастный союз стал причиной неожиданной задержки с освобождением. Но следующие слова короля их несколько успокоили. – Впрочем, теперь, когда Конрад встал на сторону молодых, Генрих не в силах ничего поделать. Затем он и собрал в Вюрцбурге имперский сейм – чтобы обсудить этот вопрос. Сдается мне, достаточно велик шанс, что император вынужден будет скрепя сердце принять этот брак.

Послышался тихий стук в дверь, напомнив им, что не они одни желают засвидетельствовать почтение королю. Государь кивнул Моргану, тот пересек комнату и впустил следующую группу. Ричард был рад видеть Уильяма де Сен-Мер-Эглиза, который заверил его, что и Губерт Вальтер собирался приехать, но поскольку король назначил его главным юстициаром, государственные нужды вынудили его остаться в Англии. Алиенора подозвала к себе смуглого красивого юношу лет семнадцати, представив его как Фернандо, брата Беренгарии. Когда Ричард поблагодарил его за согласие стать заложником, парень ухмыльнулся и сказал, что рад был ускользнуть из-под вечного надзора отца и старшего брата. Король не брался определить, чем вызвана такая беззаботность: молодостью или характером – Беренгария упоминала, что Фернандо у них в семье вроде шута, острит и веселится без удержу.

Ричарду было ненавистно любого обрекать на судьбу заложника в лапах у Генриха, но одно дело, когда речь шла о закаленных воинах вроде Роберта де Тернхема, только что вошедшего в палаты, или Роберта Харгрейва, одного из двадцатки, сопровождавшей его в ад и обратно. А вот видеть невинную браваду юнцов, вроде Фернандо, Отто или Вильгельма, было куда больнее. Он часто напоминал себе, что выдача заложников – это составная часть всякого договорного процесса, гарантия правильного поведения и исполнения условий, но на сердце было тяжело, потому как Генрих не признавал никакой морали.

Поздоровавшись с аббатом из Кройленда, Ричард заметил человека, прислонившегося к стене близ двери и наблюдающего за суматохой со скучающей миной зрителя рождественского представления. Протолкавшись через кольцо обступивших его людей, король остановился перед кузеном.

– С чего это ты прячешься тут в тени? – спросил он. – Ведь ты всегда первый лезешь в пролом.

Андре пожал плечами:

– Я знал, что ты ведь спросишь, с чего это меня занесло не куда-нибудь, а в Германию, да еще посреди зимы. И пытался придумать убедительный ответ.

– Если у тебя есть важная причина посетить Германию, мне будет очень любопытно услышать о ней.

Они обнялись и оба к взаимному смущению обнаружили, что на глаза навернулись слезы. Андре попытался взять курс прочь от опасных рифов эмоций в более спокойные воды сарказма, светской беседы и легкомыслия, и выдавил хрипло:

– Видишь, что бывает, когда меня нет рядом, чтобы выручить тебя из беды?

– Обещаю, что научу тебя, как будет «я ведь так и говорил» по-немецки, – заверил его Ричард, и друзья рассмеялись, снова почувствовав себя в своей тарелке.

Алиенора следовала за сыном, как всегда удивляясь мужской неспособности общаться на языке сердца. «Однажды, надеюсь, я пойму, почему сильный пол видит в чувстве злейшего врага, – сухо заметила она. – Вот только сомневаюсь, что доживу до этого момента». Королева очень обрадовалась, когда Ричард обнял ее за плечи – ей очень требовалось осязаемое доказательство его присутствия после долгих месяцев страха, что больше им уже не встретиться.

– Ричард, ты не думаешь, что брак Генрика стал причиной, по которой Генрих отложил твое освобождение?

– Не исключаю, матушка. Он мог таким образом наказать меня. А быть может, просто решил потомить еще немного. Генриху нравится причинять страдания. Не удивлюсь, если у него припасен для нас еще какой-нибудь неприятный сюрприз.

На секунду перед мысленным взором Ричарда предстал замок Трифельс и, опустив глаза на мать, он понял, что и та думает про эту мрачную тюрьму. За время разлуки королева зримо состарилась, и он подозревал, что в этих морщинах на лбу и темных мешках под глазами виноват прежде всего этот последний год. Ричард всегда восхищался ее силой, гибкостью и невероятной способностью отделять зерна от плевел. Теперь же взирал и с неким восторженным благоговением, думая о том, что пришлось ей пережить в бытность узницей у его отца, не имея надежды когда-нибудь обрести свободу. Неудивительно, что сразу после своего избавления она объявила амнистию для всех сидящих в английских тюрьмах. Алиенора заявила, что заключение пагубно для человека, а свобода влечет в высшей степени радостное обновление духа. Подумав, что в те долгие месяцы, пока он томился во власти Генриха, его мать тоже была пленницей, король обнял ее снова, очень бережно, потому что она казалась пугающе хрупкой.

Однако ему даже в голову не пришло солгать ей или успокаивать понапрасну.

– Ну, что бы ни измыслил для нас Генрих, завтра мы все узнаем, – сказал король.

* * *

Констанцию не удивило, когда Генрих сел в постели: исполнив свой супружеский долг, он никогда не оставался на ночь. Обычно ей доставляло радость видеть, как он уходит, но в этот раз императрица протянула руку и коснулась его плеча.

– Генрих, можно задать тебе вопрос? Почему ты отложил освобождение английского короля? Это вызвало при дворе большие пересуды.

– Неужели?

Он зевнул и лениво накрутил прядь ее длинных светлых волос себе на руку. По натуре Гогенштауфен был очень скрытным, но не видел причины не удовлетворить ее любопытство, раз уж завтра и так все будет известно.

– Мне требовалось время, чтобы обдумать новое предложение французского короля и графа Мортенского. Им отчаянно хочется удержать Ричарда в клетке, и они готовы щедро раскошелиться ради этого. Эти двое клянутся, что если я задержу пленника еще на восемь месяцев, до конца военной кампании, Филипп заплатит мне пятьдесят тысяч серебряных марок, а Джон – тридцать тысяч. Или же они согласны выкладывать по тысяче фунтов серебром за каждый месяц его заключения. А если я соглашусь передать узника им или оставлю у себя еще на целый год, Филипп и Джон возместят мне полную сумму выкупа за Ричарда: сто пятьдесят тысяч марок.

Констанция порадовалась темноте опочивальни, благодаря которой муж не мог увидеть ужаса и отвращения на ее лице. Уверившись, что голос ее не подведет, она сказала:

– Не могу понять. С какой стати тебе отвергать уже уплаченный английский выкуп ради обещанного когда-то в будущем?

– Да в этом вся прелесть. Я все равно получу выкуп за Ричарда, ибо после еще одного года плена он будет рад заплатить за свою свободу. И я получаю также деньги от Джона и Филиппа, которые мне нет нужды делить с Леопольдом. Как видишь, эта сделка заслуживала того, чтобы хорошенько над ней поразмыслить.

– Ну и… и что же ты решил?

– Все будет зависеть от Ричарда. Если он согласится прибавить к выкупу, все пройдет, как договорено. Если заупрямится, я всерьез задумаюсь о том, чтобы принять одно из предложений его врагов, и скорее всего, продержу его до Михайлова дня. Хотя, признаюсь, эта тысяча фунтов серебра в месяц звучит очень заманчиво.

Констанция лишилась дара речи. Ей казалось, что она знает супруга, но такой поворот ее ошарашил. Неужели он действительно думает, что английский и французский короли всего лишь пешки, которые он может по своему усмотрению передвигать по доске? Неужели император готов наплевать на то, что такое вероломство сделает его имя нарицательным для самого подлого предательства?

– Но мне казалось, что ты хотел обратить Ричарда в своего союзника.

– Ну, союзник – это слишком сильное слово. Скажем так, мы оба заинтересованы в ослаблении Филиппа. Но это обстоятельство не изменится, даже если я задержу Ричарда до Михайлова дня, ибо как ни сильна была бы его обида на меня, Филиппа он ненавидит куда сильнее. У него не будет иного выбора, кроме как выступить против Франции вместе со мной.

Констанция ничего не ответила, потому что нет пользы убеждать человека, который глух к любым нуждам, кроме своих собственных. Она знала, что рано или поздно Господь призовет его к ответу за грехи, но этот день вышнего суда может наступить через многие годы. Императрица сочувствовала английскому королю. Пусть он и признал узурпатора Танкреда, Ричард не заслуживал того, что случилось с ним в Германии. Но больше всего она переживала за свою родную страну. Ей ли было не знать, какой железной рукой будет править Генрих Сицилией. Но до сегодняшней ночи Констанция не представляла, какая тонкая грань отделяет высокомерие от безумия. Имен она не помнила, но где-то читала, что были в Древнем Риме императоры, считавшие себя богами, а не смертными. Что станется с сицилийцами, если они окажутся под властью сумасшедшего?

Констанция настолько погрузилась в свои мрачные мысли, что не заметила ухода Генриха. Долгие часы до рассвета она пролежала без сна, страшась наступающего дня, и проклинала племянника, который обрек ее на ад на земле, связав узами брака с ненавистным мужем.

* * *

Как только Ричард вошел в большой зал, его обступили люди, желающие поговорить с ним. Алиенору удивил и впечатлил столь теплый прием. Ричард определенно достиг большего, чем просто обзавелся союзниками среди мятежных баронов – у него появились и друзья. Королева уже познакомилась с Адольфом фон Альтена и Конрадом фон Виттельсбахом, архиепископом Майнцским. Как сообщил ей сын, это два самых могущественных прелата Германии, и было большим облегчением узнать, что они твердо стоят на их стороне. Ее представили герцогам Брабантскому и Лимбургскому, а также Симону, семнадцатилетнему избранному епископу Льежскому. Ей было интересно, каково молодому человеку занимать место убитого кузена и стать князем церкви в столь вопиюще юном возрасте. Но времени разговаривать с ним не было, потому как толпа расступилась, давая пройти маркизу Монферратскому.

С Бонифацием Алиенора познакомилась три года назад во время случайной встречи под Лоди с Генрихом и Констанцией, и теперь маркиз приветствовал ее как старого доброго друга. Он ей нравился, потому как королева всегда питала слабость к красивым, обаятельным мужчинам. Но сейчас для нее важнее было то, что он столь же по-приятельски поздоровался и с Ричардом. Такое его обращение напрочь рассеивало всякие остатки подозрений в причастности Ричарда к убийству Конрада Монферратского. Даже прожженный циник не поверил бы, что Бонифаций стал бы обнимать английского короля, будь у него хоть малейшее сомнение в его невиновности – новый маркиз слыл человеком куда более честным, чем его покойный брат.