Текст книги "Веселая компания"

Глава девятая

– Итак, на чем же мы остановились? На наших соплеменниках. Евреи, слава богу, и купят и продадут, и займут и вернут, круть-верть. Скажите им: «На небе ярмарка!» Все бросят, полетят на небо, в огонь и в воду кинутся. А предложите им настоящее дело, законное наследство, наличные деньги, которые вот они, перед глазами лежат, только нагнись и бери. Так нет же! Тут никого нету дома. Почему же так? «Больно уж хорошо! – говорят они. – Слишком много денег! Очень большая удача!» Ну, что ты с ними сделаешь? Да что вы, скоты этакие в образе человеческом! Ведь девяносто девять миллионов! «Нет, говорят, уступаем вам эти миллионы, нам дайте дело в тысчонку!» А другие еще издеваются, хохочут, строят рожи: «Ну, что там слышно с вашими миллионами?» Мне даже стыдно стало перед моим паном, который так уважительно отзывается о евреях, без конца хвалит, считает их мудрецами из мудрецов. И вот нате же! Коровы, ослы, да и все тут.

Сначала нашлось несколько человек, дали кое-что на поездку. Но когда понадобились деньги и на другие расходы, на документы, на депеши, они вдруг одумались. Стоп! Что такое? Хватит, говорят. У них не источник. И колодец иссякает. Как вам нравятся эти умники?! Они, видите ли, не отказались бы от миллионов, если б не нужно было тратиться. Им бы жареные голуби, да прямо в рот! Некоторые просто отмалчивались, а другие даже позорили нас, пугали прокурором. Чего больше? Надоумили мою собственную жену разойтись со мной.

– Как? Вы женаты? Поздравляю! – подскочил Аркадий.

– Был женат, – ответил Бронзентолер. – Не беспокойтесь, разженился. Вмешалась родня, друзья-приятели. «К чему вам, – убеждали они, – миллионы? Позаботьтесь лучше о своем деле! Живая копейка, говорят, дороже всяких химер. И чего вы связались с этим паном? Бог весть что это за субъект. А вдруг это и не пан!» Ну и еще всякие пакости наговорили мне.

И жена моя принялась за меня. «Дуреха, – твержу я ей. – Что ты их слушаешь? Твои друзья, говорю, завидуют тебе. Не могут простить нам такого счастья». Но поди говори с бабой! «Пусть это счастье останется при тебе! Развяжи меня! Дай развод!» Ну, что там говорить? Разошлись. Все эти переживания, унижения заставили меня покинуть город и переехать в Егупец вместе со своим паном искать средств на издержки. Все же Егупец большой город – крупные предприятия, маклера, люди, которые мечтают добыть деньгу.

Пана я поместил в хорошую гостиницу, а для себя снял вот этот чердак, как вы говорите, поближе к богу. Каждое утро я беру свою палочку, отправляюсь на биржу, где толчется множество людей, и завожу знакомства.

И есть надежда, что мы учредим общество на паях. Это значит – несколько человек сложатся и создадут нужный капитал. А там сколько человек вложит, столько паев он и будет иметь. На каждую сотню ему придется из наследства десять тысяч рублей, на тысячу – десять тысяч, на десять тысяч – миллион. И, как вы думаете, моя половина, конечно, теперь раскаивается, все подсылает ко мне друзей. А те вне себя от того, что их близкий Мойше Бронзентолер, простой меняла, и вдруг может получить три миллиона.

– Как? Три миллиона? – крикнул Аркадий Швейцер и вскочил с кровати. – Целых три миллиона?!

– Чего вы всполошились? – ответил Бронзентолер и, набивая папиросу, хладнокровно глянул себе на ноги, точно разговор шел о трешке. – Нечего удивляться! Мало я потрудился для этого, что ли?

– Но три миллиона! – повторил Аркадий, разводя руками.

– Да, три миллиона! Так мы договорились. И это не пустой разговор, мы и на бумаге расписались и заверили ее у нотариуса. Ведь все мы только люди! Пан мой довольно стар, и я не молодой человек. У меня немало бедных братьев и сестер. Человек собой не располагает. Мало ли что может случиться? Вот почитайте!

Бронзентолер достал из ящика стола чуть пожелтевший лист бумаги со странной размашистой, витиеватой подписью, где всякие закорючки и финтифлюшки увенчивались маленьким хвостиком.

– Видите подпись? Здесь стоит: Ян-Казимирж-Зигмунд граф Домбе-Дембо-Дембицкий.

Аркадий Швейцер внимательно рассматривал искусно завитую подпись, выглядевшую на бумаге так, точно там сплелись огромная змея и распростершаяся в полете птица, а сверху их осенила большая клякса, так что не разберешь, где начинается змея и где кончается птица.

Обескураженный Аркадий долго стоял посреди комнаты, широко расставив ноги, приподняв плечи, с вытянутым от удивления лицом. Потом, хлопнув себя по ляжкам, он визгливо, по своему обыкновению, хохотнул:

– Три миллиона! Ха-ха-ха. Три миллиона! Если б я заимел эти три миллиона рубликов! Ах ты, господи, иже еси на небеси!

Глава десятая

Три миллиона, которые когда-нибудь обретет Бронзентолер, вывели нашего Аркадия из равновесия. Делая большие шаги, он ходил по комнате, горячился, без конца сыпал словами. Полуголый хозяин преобразился в его глазах, стал любезен его сердцу. И Аркадий принялся ластиться к нему, как котенок или верный пес к своему господину.

Аркадий Швейцер делал это не потому, что ожидал от Бронзентолера каких-то благ для себя. Сила денег сама по себе притягивала его, как магнит. Он любил деньги не только потому, что в них нуждался, а просто из-за того, что это деньги, потому что «деньги хорошая штука». Наш Аркадий мог простоять на ногах десять часов подряд подле зеленого стола в клубе и следить, как звонкое золото перекатывается без конца, течет от одного к другому, льется как вода. Вот около одного лежит горка золота. Она растет, растет и вдруг начинает таять, переходит к другому, а там опять возвращается к первому.

Аркадий следит за тем, как кто-то «бросил» карту. И хотя сам он не принимает в игре участия, потому что не при деньгах (на его языке это – пуст, как тарелка), но блеск золота и звон металла приковали его к месту. У него громко стучит сердце, когда кто-то выигрывает, он радуется вместе с ним; помогает вздохом тому, кто проиграл и влип безвозвратно.

Трудно сказать, что Аркадию дороже: деньги или игра. То и другое сплелось, перепуталось в нем, запеклось в сердце. Дороже ничего на свете нет. Только к этому лежит его душа, только к этому тянутся его мечты. Какие бы он ни видел сны, в них всегда фигурируют выигрыши или проигрыши. Только карты, только золото снятся ему. Когда он видит деньги, тотчас начинает подсчитывать – сколько можно бы с ними «сделать», если бы господь помог и пришла бы порядочная карта. Ах, тринадцатый пас, тринадцатый пас! И Аркадий вспоминает о боге, становится благочестивым.

Аркадий Швейцер, как большинство картежников, суеверен. Он верит в хорошие и дурные сны, по понедельникам и тринадцатого числа не посещает клуба, возвращается с полпути, если встретит попа. А когда кошка перебежит дорогу, он наверняка знает, что сегодня ему крышка. Аркадий, совсем как женщина, боится сглазу. Поэтому при выигрыше говорит, что проиграл; во время игры не меняет денег и ни за что не одолжит с кона. И хотя он сейчас не при деньгах и не знает, откуда они возьмутся, но верит, как правоверный еврей в приход мессии, что бог карт еще сотворит чудо и Аркадий Швейцер будет иметь деньги, и большие деньги. Главное, раздобыть четвертной билет да чтобы пришла хорошая карта, а там, бог даст, все будет складно, как в песне.

Первой мыслью Аркадия, после того как он несколько успокоился, было: «А может, это перст божий, что он поселился здесь, с этим Бронзентолером?! Иначе, почему он попал именно сюда, а не в другое место? Может, с этой минуты начинаются его «семь лет изобилия»? Как же ему от этих трех миллионов не отвалится тысчонка, другая? А то и целых десять тысяч?! И Аркадий снова начинает подлещиваться к хозяину:

– Скажите, мой дорогой реб Мойше, – кажется, так вас зовут? – Разве, если б вы явились ко мне немного раньше, когда в голове у меня было просторно, а в кармане тесно и целковый для меня ничего не значил, – разве я не вынул бы с великой радостью пачку бумажек и не сказал бы: «Это моя жертва, мое подношение! Да послужит эта тысчонка искуплением, и так далее?!» Ведь Аркадий Швейцер, божьей милостью, понимает дело, мозги у него не высохли! Попросту говоря, для меня это – карта, и я ставлю на карту. Не так ли, реб Мойше?

– Конечно, так! – опередил хозяина писатель и тут же получил от Аркадия такую отповедь, что надолго запомнил ее.

Любопытно. Насколько Бронзентолер выиграл сейчас в глазах у Швейцера, настолько сочинитель потерял в его глазах. И Аркадий не удержался и окатил его целым ушатом помоев.

– А, здрасте пожалуйста! Дорогой Чемчик, творец «Холеры», глупец, сын глупца, и вы здесь? А я думал, з сладких снах витаете и вам снятся ведьмы, оборотни, страшные дикие козы и подобные им существа, о которых вы пишете в своих книгах.

Маленький сочинитель втянул голову, точно черепаха, съежился весь и стал совсем незаметным. Он промолчал. Ведь грубиян этот может любого смешать с грязью. «Невежда остается невеждой! Шут с ним, уступлю ему!» – думал он про себя.

А Швейцер продолжал подлизываться к хозяину:

– Повидимому, реб Мойше, вы такой человек, что не любите надоедать. Я на вашем месте, знаете, чего бы уже добился?! Шуточки – процесс о девяноста девяти миллионах! Вымолвить только – девяносто девять миллионов!

– Девяносто девять миллионов, – поддержал сочинитель, и Аркадий вновь накинулся на него:

– И вы, Чемчура, разговариваете о миллионах? Вот поклянитесь, мой дорогой игрушечный барабанчик из «Холеры», что вы когда-либо видали своими глазами цельную сотню, и я заплачу вам сколько «они» прикажут! – И Аркадий, умильно склонив голову и прищурив один глаз, указал рукой на хозяина.

– И вы думаете, что угадали? – отрезал хозяин. – А я говорю, вы, извините за выражение, попали пальцем в небо. Вот этот Чемчура, каким вы его видите, имеет не одну, а много сотенных. Целое состояние! Знайте, что Чемчура очень богат.

Словами «очень богат» Бронзентолер рубанул как секачом, и Аркадий весь вытянулся, выхватил сигару изо рта и, моргая, принялся во все глаза глядеть то на сочинителя, то на хозяина. Видимо, он спрашивал себя: «Что же это со мной происходит?»

Глава одиннадцатая

Как читатель заметил, наш сочинитель, скромный человек, не любит, как некоторые, бахвалиться, изображать из себя неведомо что, и поэтому говорить о нем был вынужден Бронзентолер. Он повествовал о его «величии и богатстве», а Чемчура время от времени лишь вставлял словцо, глядя на носки своих ботинок или воздев очи горе, где в углу на потолке паук, искусно раскинув сети, повис вниз головой, поджидая, когда бог пошлет ему какую-нибудь поживу.

– Нашего Чемчуру, – начал Бронзентолер, разминая папироску, – бог наградил таким достоянием, которое в воде не тонет и в огне не горит, не боится ни кражи, ни пропажи. С ним никто не может конкурировать. Его достояние не отобьешь, не отберешь. Его товар всегда деньги, и деньги эти всегда при нем.

– Какой же у него товар? – не выдержал Швейцер. – Алмазы, брильянты?

– Лучше брильянтов! – ответил Бронзентолер, а Чемчура опустил при этом глаза. – В сущности что такое брильянты? Всего лишь камешки, украшения какие-то, преходящая мода! Кончится мода, и вы можете выбросить свои камешки на чистое место. Но то, чем обладает Чемчура, никогда не выйдет из моды, и, пока существует мир, люди без этого не смогут обойтись.

– Ого! – воскликнул Аркадий. – «Чужая душа – потемки», говорила моя бабушка, царство ей небесное, когда вытряхивала у меня из кармана пропавший пятак.

А про себя Аркадий подумал: «Кажется, такая пигалица! Скорей можно было ожидать, что он вот-вот окочурится».

Хозяин, видно, угадал его мысли.

– Понимаете ли, – сказал он, – нашему Чемчуре бог послал такой дар, которым не каждый обладает. Все, что он видит глазами…

– …Он цапает руками, – вставил Швейцер. – Точь-в-точь как мой дядя Лейбуш. У него была такая же манера.

– Хотите слушать – слушайте! А нет – подите со своим дядюшкой в одно место! – вспылил хозяин.

Швейцер сразу примолк.

А Бронзентолер продолжал:

– Значит, все, что Чемчура видит глазами, он описывает руками. А руки ему бог дал золотые. Когда он сядет за стол, он может писать без конца. Пишет до тех пор, пока у него хватит чернил и бумаги.

– Наверно, у него безумные расходы на эти материалы! – ввернул Аркадий.

– Ну, что это за расходы в сравнении с тем, чего Чемчура достигает своим писанием? Одной бутылкой чернил он может написать книгу в тысячу страниц.

– Ну, а при нужде, – вставил Аркадий, – можно и водички добавить, как это делают шинкари, когда водочка на дне, а выручку упустить не хочется.

– Может, заткнете все-таки свой фонтан? – вскрикнул Бронзентолер. – Короче, наш Чемчура – золотопряд, неиссякаемый источник. Видите, вон под кроватью сундучок? Он доверху набит сочинениями. Да еще какими! Чемчура мне почти все их перечитал. Если эти произведения выпустить в свет, их вмиг расхватают. Беда лишь в том, что их не на что печатать.

– Значит, нету монеты? – спросил Аркадий. – Стало быть, у вас денежная болезнь, как немцы говорят. А на языке медицины – это копеечная лихорадка. Совсем как у меня. Сколько же, например, для этого надо денег?

– Ну, какая разница? – ответил Бронзентолер. – Все равно нету. А к тому же, Чемчура странный человек. Совсем не похож на других сочинителей. Иные пойдут, соберут деньги…

– Попрошайничать? – вспыхнул сочинитель. – Лучше смерть! – Глаза у него запылали, щечки стали цвета бантика на его крахмальном воротничке.

Хозяин махнул рукой, как любящий отец на упрямого сына:

– Гордыня какая! Гордец и упрямец! И сколько я ни толковал – как горох о стену. Я говорю, выпустим сначала одну книжку, а там видно будет! Для этого хватит и нескольких сот рублей.

– Только-то? – прервал Аркадий. – Ну, что для таких капиталистов, как вы, эта сумма? Тем более что речь идет о золотом деле – о книгах?!

– Смеетесь?! – проговорил с досадой Бронзентолер. – Ну, так я вам докажу, что вы, извините за выражение, большой осел, и нет у вас ни капли понятия. Языком только мелете, а чтобы дело понять, раскусить, что к чему, – на то вас не хватает. Вот вам простой расчет. Скажите нам, пане Швейцер, если вы такой умник, сколько, по-вашему, у нас евреев?

– Где? Здесь, в Егупеце? Смотря каких. Если шелудивых и сволочей, то хватает.

– Нет! – ответил Бронзентолер. – Я не о том. Всех евреев, всего-навсего.

– Всюду, – пояснил Чемчура. – Во всем мире.

– Во всем мире? – переспросил Швейцер и наморщил лоб. – Говорят, не сглазить бы, довольно порядочно. Пускай будет столько болячек антисемитам!

– Сколько же среди них читают книги?

– Сколько читают книги, я не знаю, – ответил Аркадий, – но тех, что играют в карты, безусловно больше. За это я ручаюсь.

– Ладно, пусть будет так! – махнул рукой хозяин. – Пусть из нескольких миллионов только два миллиона читает. Сбросим миллион на тех, которые не могут или не хотят купить книгу. Остается миллион читателей. Теперь будем считать, что два человека купят одну книгу.

– Считайте, книгу на троих, – поправил сочинитель.

– Ладно, – заявил хозяин, – пусть будет книга на четверых, ну, на пятерых! Сколько же мы выручим? Не двести ли тысяч рублей?!

– Это у вас вроде главного выигрыша! – вскрикнул Аркадий, который только теперь раскусил все как следует. – Ух ты! Да ведь это, право слово, недурное дельце!

– А вы как думали? – отозвался хозяин, и сочинитель почувствовал себя вроде толще и выше. – Теперь представьте себе, что я не хочу сразу разбогатеть и устанавливаю цену на книгу – полтинник.

– Полтинник – дешевка! Совсем даром! – заявил Аркадий, как настоящий знаток.

– Это мы все толкуем об одной книге, – продолжал хозяин. – А что вы скажете, дорогой господин Швейцер, если таких книг у Чемчуры штук тридцать?!

– Ого! Не сглазить бы! – вскрикнул Аркадий и соскочил с кровати. – Это ведь пахнет миллионами, честное слово!

– А вы как думали? – откликнулся Бронзентолер, и Чемчура чуть не растаял от удовольствия. – Нам бы только несколько сотенок раздобыть – и мы выпустили бы первую книгу. Вырученные сто тысяч сунем поглубже в карманы и примемся за остальные книги. Конечно, выпускать будем по одному сочинению. И так до тех пор, пока не издадим все тридцать штук. Вы, конечно, понимаете, как мы прогремим тогда! Я уж не говорю о деньгах, но подумайте о славе, которую воздадут Чемчуре, когда его книги заполонят весь мир! Можете смеяться надо мной, говорить, что я старый дурак, но я ему по-настоящему завидую. То есть я ему желаю всяческого добра, но и здорово завидую. Шутка сказать, какая слава! Какая честь!

У Аркадия Швейцера закружилась голова, конечно не от чести и славы, которая предстоит Чемчуре, а от его будущих миллионов. И писатель сразу преобразился в его глазах. Он даже стал будто красивей, выше ростом. Аркадию казалось, что Чемчура очень похож на… на… Ну да это человек необыкновенный! Эти волосы, маленькие ручки! Верное слово, он сразу, с первой же минуты, показался ему не таким, как все… Аркадий Швейцер не мог сдержаться и, подойдя к писателю, пожал его маленькие пальчики и от души поздравил, пожелав дожить до той поры, когда будут изданы все его книги, в которых, как Аркадию кажется, должно быть нечто особенное… Одним словом, он не может этого выразить. И вдруг он хлопнул себя по лбу и, чуть подумав, воскликнул:

– А знаете? У меня есть план! Замечательный план! Золотой план! Верное слово!

Хозяин и сочинитель раскрыли рты и развесили уши. А Швейцер заявил:

– Послушайте, дорогие, что я вам скажу. Только прошу, чтобы потом не было обид и никто не вздумал бы дуться. Все мы трое – одинаковые капиталисты, пожелаем такого же достояния всем антисемитам! Может, нам учредить общество на паях? Компанию?

– Компанию? Какую компанию? Нищих? Ноль, Шмоль и компания? – спросили в один голос хозяин и писатель.

Аркадий не смутился и стал разъяснять свою мысль:

– Я говорю совершенно серьезно. Предлагаю каждому из нас дать клятву. Никто не знает, кому принадлежит завтрашний день – мне ли, с моими тринадцатью пасами в клубе, вам ли, с вашим паном Домбе-Дембо-Дембицким, или вот им, я подразумеваю писателя с его книжками. Так вот – раз и навсегда договоримся: кто первый будет возвеличен, должен помнить об остальных. Вы понимаете? Чтобы все приобретенное – поровну, и расходы – поровну. И чтобы все у нас было общее. Союз! Раз и навсегда – союз!

Аркадий Швейцер воздел правую руку и голову склонил набок. А хозяин и сочинитель сидели мгновенье как очумелые, переглядывались и молчали.

Предложение было весьма неожиданно, но тон был настолько серьезен, что Бронзентолер первый поднялся и, подойдя к новому квартиранту, сунул ему свою длинную сухую руку и произнес:

– Союз!

Глядя на него, вскочил с кровати и сочинитель и, протянув свои маленькие ручонки сожителям, тоненько взвизгнул:

– Союз!

Все трое дружески смотрели друг другу в глаза, пожимали крепко руки и еще несколько раз повторили полюбившееся им слово:

– Союз!

Внезапно сочинитель кинулся к сундучку под кроватью, выхватил оттуда лист бумаги, взял ручку и вывел на нем большими печатными буквами:

ПУПУ

Затем, взопревший, весь красный от усилий, предложил:

– Будьте добры, скрепите подписью сию бумагу. Это наш контракт!

– Но что означают эти буквы? – спросили озадаченные соседи.

– Эти буквы означают, – довольно ответил Чемчура, – правда, удача, плутовство, убожество. А смысл таков: если мы будем идти по пути правды, у нас будет удача, а станем плутовать – удел наш убогость. Ясно? А теперь ставьте подписи!

Находчивость сочинителя так понравилась хозяину, что тот преподнес ему папироску, как подносят ребенку печеньице или конфетку.

А Швейцер с размаху хлопнул писателя по плечу:

– Браво! Где ученье, там и уменье! – говорил мой дедушка, сторож при бане, когда лекарь Менашка в пятницу начинал в его заведении брить человеку голову и, бросив на половине, бежал к другому.

Так оно и осталось! Приятели порешили назвать свой союз ПУПУ и К^о.

После этого началась церемония подписания контракта.

Первым, понятно, поставил свою подпись хозяин Мойше Бронзентолер. Это была солидная роспись с двумя нажимами посередине и солидным росчерком в конце. После него должен был расписаться Аркадий Швейцер. Но этот заявил, что спокон веку привык расписываться последним, поэтому пускай сначала поставит свою подпись Чемчура. А когда сочинитель расписался, красиво, размашисто, с порядочным количеством завитушек и росчерком в конце, как полагается писателю, пришла очередь Аркадия. Он ухватил ручку двумя пальцами, как берут штопор, чтобы откупорить бутылку, и потихоньку нацарапал на бумаге несколько палочек и три кружочка. А все это завершил большой кляксой. Эта роспись могла означать что угодно, только не «Аркадий Швейцер».

При подписании документа Аркадий здорово потел и, между прочим, сообщил друзьям: так как в детстве он много писал, у него испортилось зрение, и врачи наказали ему остерегаться ручки и пера пуще укола в зрачок. Но дал бы ему бог столько денег, сколько он мог бы даже натощак изобразить на бумаге вот этой рукой.

И три сожителя, которые только что заключили между собой нерушимый союз, поздно ночью, почти на рассвете, пожелав друг другу спокойной ночи и сладких снов, разделись и улеглись в постель. И кто знает, были ли на свете люди, которые спали так крепко, так сладко, которые видели бы такие золотые сны, какие явились нашим трем приятелям в эту ночь, в этой прокуренной темной комнатушке, почти под самым чердаком.

1903