Текст книги "Кошки. Письма на заметку"

Шон Ашер
Кошки. Письма на заметку

© Shaun Usher, 2020

© Юрий Мачкасов, перевод на русский язык, 2020

© Livebook Publishing, оформление, 2020

Письмо – это мина с часовым механизмом, записка в бутылке, волшебное заклинание, роман, выражение участия, щепотка любви, прикосновение, выраженное словами. Простой и доступный всем, этот вид искусства остается незаменимым способом общения; какие бы технологические потрясения ни ожидали нас в будущем, письма переживут их – как и литература, письмо вечно.

ПИСЬМО – ЭТО МИНА С ЧАСОВЫМ МЕХАНИЗМОМ…

Предисловие

На протяжении многих тысячелетий, с тех самых пор, как человек впервые завел домашних животных – одних для борьбы с грызунами, других для помощи на охоте, – один вопрос не переставал волновать представителей рода человеческого и разделять этот род на две равные половины:

Кошка или собака?

Для меня, гордого владельца и того, и другого семейства в многочисленных вариациях, некоторые из которых, признаюсь, оказались более привлекательными, совершенно очевидно, что правильный – да что там, единственный – ответ на этот вопрос – «да». Выбирать между кошкой и собакой – все равно что выбирать между утолением голода и жажды: не только бессмысленно, но и бесполезно, поскольку выбор может меняться в зависимости от настроения или времени суток. Однако давайте сейчас сосредоточимся на наших кошачьих друзьях, на сотнях миллионов четвероногих членов семей по всему миру – отираются ли они у щиколоток своих двуногих сожителей; мурлычут ли громко в ожидании завтрака; запускают ли когти в мягкую мебель с выражением такого восторга, что невольно мечтаешь поменяться с ними ролями хотя бы на минуту; совершают ли грациозные прыжки, покрывая, казалось бы, невероятные расстояния, чтобы избежать слишком пристального внимания неуклюжих, но настойчивых детей; шлепают ли небрежно по носу зарвавшегося туповатого пса, с которым вынуждены делить кров; вскрывают ли искусно кухонный шкафчик с лакомствами; наконец, вышагивают ли важно, с видом такого превосходства, что невольно приходит мысль – а кто, собственно, кого приручил?

Эта книга познакомит вас с котом, вдохновившим одного из наиболее выдающихся ученых нашего времени на изобретения, которые облагодетельствовали все человечество. Из нее вы узнаете о сомнительном плане обогащения, основанном на взаимно пополняющихся запасах кошек, крыс и змей. В ней вы встретите загадочных двухвостых японских кошек-оборотней. В ней вы прочтете о том, как кошка принесла улыбку девочке, спрятавшейся от невыразимой людской жестокости. Она расскажет вам о губернаторе штата Иллинойс, который в блистательных выражениях избавил кошачье население штата от значительных неудобств. Она представит вам оду, написанную великим поэтом по случаю смерти кошки, утонувшей в вазе с золотыми рыбками. Она упомянет кота, которому пришло в голову наложить в коробку с салфетками – как раз тогда, когда его хозяин, знаменитый писатель, страдал от простуды. Все это, и многое другое, окажется перед вами в виде посланий в будущее, которые мы называем письмами, – драгоценных средств общения, что находятся сейчас под угрозой со стороны беспорядочных, безжалостных, бездушных заменителей, отравляющих каждую нашу минуту, лишающих смысла любое взаимодействие между людьми. Этой книгой, таким образом, я надеюсь послужить двум целям одновременно: подкрепить, насколько это представляется возможным, вашу любовь к поистине удивительным созданиям и напомнить, что не будь писем, жизнь этих историй неизбежно оборвалась бы, не успев начаться. Наш долг – перед собой, перед грядущими поколениями и перед кошками, достойными, да что там, требующими признания, – создавать и отправлять письма.

А потому прошу – займитесь этим. Найдите листок бумаги, отберите у кошки свою любимую ручку и напишите письмо – неважно кому, хотя бы только затем, чтобы рассказать им, что вы о них помните. Кто знает, быть может, вы получите письмо в ответ.

Шон Ашер

2020 г.

P. S. Если можно, отправьте копию и мне тоже.

Письма на заметку

01
Быть может, вся природа – это огромная кошка?

Никола Тесла, родившийся в 1856 году в селе Смилян на территории современной Хорватии, – изобретатель, идеи которого настолько изменили наш мир, что его вклад до сих пор сложно оценить по достоинству. За прожитые им восемьдесят шесть лет он добился революционных результатов, разработав и усовершенствовав, в частности, асинхронный электродвигатель, и к концу жизни являлся обладателем трехсот технических патентов. В столице США Вашингтоне, в возрасте уже восьмидесяти трех лет, Тесла познакомился с Полой Фотич, дочерью югославского посла; их общая любовь к кошкам переросла в дружбу. Вернувшись домой в Нью-Йорк, Тесла написал новой подруге письмо, в котором впервые раскрыл причину своего увлечения электричеством.

Никола Тесла – Поле Фотич

23 июля 1939 г.

Нью-Йорк,

23 июля 1939 г.

Моя милая мисс Фотич,

К этому письму прилагаю календарь «Югославия» на 1939 год, в котором ты найдешь фотографию того самого дома в том самом селе, где на мою долю выпало множество веселых и грустных приключений – и где, по странному стечению обстоятельств, я и был рожден. Если ты повернешь календарь на страничку «Июнь», то увидишь старый дом у подножия лесистого холма. Этот холм называется Богданич. Рядом стоит церковь, а за ней, немного поодаль, расположилось кладбище. Ближайшие соседи находились от нас в двух милях. Зимой, когда снега наваливало выше человеческого роста, мы оказывались полностью отрезаны от мира.

Моя мать казалась мне неутомимой. Почти каждый день она была занята с четырех часов утра до одиннадцати вечера. С четырех до шести, пока остальные дремали, мне доставляло огромное удовольствие исподтишка, сквозь полуприкрытые веки, следить за тем, как она споро, иногда почти бегом, исполняла взятые на себя обязанности. Она руководила прислугой, следившей за домашним скотом, сама доила коров, управлялась с десятками мелких дел, готовила завтрак для всего дома. Только когда завтрак уже был на столе, она шла поднимать семью. Поев, мы все присоединялись к ней, вдохновленные ее примером; каждый делал свое дело на совесть, охотно, и тем мы скрашивали свои дни.

‘НА МОЮ ДОЛЮ РАДОСТИ ДОСТАВАЛОСЬ БОЛЬШЕ, ЧЕМ ПРОЧИМ, И ИСТОЧНИКОМ МОЕГО СЧАСТЬЯ БЫЛ ВЕЛИКОЛЕПНЫЙ МАЧАК – НАШ КОТ, ПРЕКРАСНЕЙШИЙ ВО ВСЕМ МИРЕ’.

На мою долю радости доставалось больше, чем прочим, и источником моего счастья был великолепный Мачак – наш кот, прекраснейший во всем мире. Не знаю, как передать тебе глубину взаимной приязни между нами. Мы жили друг для друга. Куда бы я ни шел, Мачак неизменно следовал за мной, весь – любовь и готовность оградить меня от опасности. Как только ему казалось, что такая необходимость возникала, он раздувался вдвое против обычного, выгибал спину, хвост поднимал вверх, как стальной прут, усы его, казалось, обретали жесткость проволоки – и он давал волю своей ярости, испуская громкое, резкое шипение: «Фффф! Фффф!» И такое страшное это было зрелище, что любой, кто был его причиной, будь то человек или животное, спешно удалялся.

Каждый вечер мы бегали наперегонки вдоль церковной стены, и он постоянно пытался ухватить меня за ногу. Он делал вид, будто вот-вот меня искусает, но как только его острейшие клыки проникали сквозь ткань моей одежды, он немедленно ослаблял хватку, и прикосновение их к моей коже было нежнее прикосновения лапок мотылька к лепесткам розы. Больше всего Мачак любил валяться со мной на траве – он мурлыкал, царапал и кусал меня от наслаждения, и я, зачарованный, отвечал ему тем же, я тоже мурлыкал, царапался и кусался. Играм этим не было конца, мы катались и катались по траве, забыв обо всем в упоительном восторге. Только дождливая погода заставляла нас оставить это развлечение.

К воде Мачак относился очень подозрительно. Он мог совершить огромный прыжок, только чтобы не замочить лапы. В дождливые дни мы запирались в доме и находили для игр какой-нибудь уютный уголок. Мачак поддерживал себя в безупречной чистоте, не линял, не носил блох, вообще не имел никаких вредных привычек. Просьбу выпустить его ночью на улицу он выражал с трогательной робостью, а возвращаясь, тихонько скребся у двери.

Но я хотел рассказать об одном странном эпизоде, память о котором я пронес через всю свою жизнь. Дом наш находился на высоте тысячи восьмисот футов над уровнем моря, и зимой у нас, как правило, стояла сухая погода. Лишь иногда приходил теплый, настойчивый ветер с Адриатики, он дул несколько дней подряд, растапливая весь снег, затопляя окрестности и унося с собой жизни и имущество. Мы наблюдали за разъяренными бурлящими потоками, сметающими все на своем пути. Я часто вспоминаю о событиях своей юности, и, когда я думаю об этой картине, шум воды вновь одолевает мой слух и безумный танец обломков, проносящихся мимо, вновь встает передо мной. Впрочем, воспоминания о зимах – о сухом морозе и белейшем снеге – мне всегда приятны.

Как-то раз зима выдалась еще суше, чем обычно. Всякий проходящий мимо, ступая по снегу, оставлял за собой мерцающие следы, а брошенный снежок разбивался о преграду со вспышкой, как будто кто-то расколол ножом кусок сахара. В сгущающихся сумерках я провел рукой по спине Мачака – и потерял дар речи, пораженный открывшимся мне волшебством. Спина его светилась ровным светом, а моя рука произвела сноп искр, да с таким треском, что его было слышно по всему дому.

Отец мой был человеком образованным; на любой вопрос у него находился ответ. Но тут даже он растерялся. «Что ж, – вымолвил он наконец, – всего лишь электричество. Как во время грозы».

Мать смотрела на нас зачарованно. «Оставь кота в покое, – сказала она. – А то еще пожар устроишь». Но у меня в голове уже теснились мысли. Быть может, вся природа – это огромная кошка? Кто же тогда гладит ее по спине? Разве что Бог, решил я. В свои три года я был уже изрядным философом.

Но, хотя это первое явление уже было ошеломительным, чудеса на этом не закончились. Стемнело, и вскоре мы зажгли свечи. Мачак прошелся по комнате, а потом отряхнул лапы, как будто ступил на мокрое. Я посмотрел на него пристально. Показалось мне, или в самом деле? Его силуэт определенно был окружен сиянием, больше всего похожим на нимб – как у святых!

Невозможно переоценить силу того толчка, который эта волшебная ночь дала моему детскому воображению. Изо дня в день я задавался вопросом, «что же такое электричество», – и не мог найти ответа. С тех пор прошло уже восемьдесят лет, а я все так же задаю самому себе этот вопрос, и все так же не способен на него ответить. Возможно, какой-нибудь шарлатан, которых вокруг всегда предостаточно, станет утверждать, будто он знает, но не верь ему. Если бы кто-то знал, то и я знал бы тоже, и гораздо более вероятно, что я буду первым, кто узнает, – у меня огромный опыт лабораторных исследований и практических наблюдений, а моя жизнь покрывает три поколения научной мысли.

Никола Тесла

02
Моего бесценного спутника со мной больше нет

Перед Рождеством 1963 года тяжело больная раком груди, который вскорости и станет причиной ее смерти, биолог и писательница Рейчел Карсон сообщила письмом своей лучшей подруге Дороти Фримен грустное известие: жизнь ее любимого кота Джеффи тоже подходит к концу. Годом раньше Карсон прославилась книгой «Безмолвная весна», где подробно рассмотрела ущерб, который наносят окружающей среде удобрения и пестициды, что дало начальный толчок эко-движению. Она работала над книгой четыре беспокойных года, и Джеффри был ее ежедневной поддержкой. В более раннем письме к Фримен, отправленном вскоре после завершения книги, Карсон говорила: «Я принесла Джеффи к себе в кабинет и поставила Скрипичный концерт Бетховена – ты же знаешь, как я его люблю. И вдруг все напряжение последних четырех лет оставило меня, я опустилась на колени, обняла Джеффи и дала волю слезам. И он своим теплым шершавым язычком сказал мне, что понимает». Но теперь настало время прощания.

Рейчел Карсон – Дороти Фримен

18 декабря 1963 г.

Вечер среды, 18 декабря

Друг мой,

Возможно, не стоило бы начинать в таком минорном ключе так близко к Рождеству, но на душе у меня такая тяжесть, что мне просто необходимо с тобой поговорить. Джеффи уходит, так быстро, что я почти уверена – к Рождеству он меня покинет. Все слабее с каждым днем, сам совсем ничего не ест, только то, чем я кормлю его с ложечки. Я собиралась сегодня отвезти его на укол, но из-за снега выйти так и не смогла (и свою процедуру пропустила), да и побоялась его вытаскивать в такую стылую, сырую погоду. Если завтра дороги расчистят, думаю, что все-таки придется его свозить, хотя и вижу, что надеяться больше не на что. Больше всего похоже на то, как провел последние дни Типпи. Ему тогда было на шесть лет больше, но, судя по всему, возраст тут значения не имеет.

Конечно, в глубине души я осознаю, что следовало бы отпустить его – легко и с благодарностью, ведь ему будет намного легче уйти, пока я все еще здесь и могу о нем позаботиться. Ты же знаешь, я очень беспокоилась, что станет с ним без меня. Но мне тяжело даже подумать, как я тут останусь без него. Его жизнь десять лет была неразрывно сплетена с моей. Как грустно, если всем трем милым котикам, которые для всех нас так много значили, суждено умереть в один и тот же год!

‘Я ОЧЕНЬ БЕСПОКОИЛАСЬ, ЧТО СТАНЕТ С НИМ БЕЗ МЕНЯ. НО МНЕ ТЯЖЕЛО ДАЖЕ ПОДУМАТЬ, КАК Я ТУТ ОСТАНУСЬ БЕЗ НЕГО. ЕГО ЖИЗНЬ ДЕСЯТЬ ЛЕТ БЫЛА НЕРАЗРЫВНО СПЛЕТЕНА С МОЕЙ ’.

Утро четверга. Моего бесценного спутника со мной больше нет. Скорее всего, мы успеем поговорить, прежде чем это письмо до тебя доберется, так что ты уже знаешь. Сидела с ним допоздна в гостиной, потом перенесла в спальню и закрыла дверь, чтобы проще было следить за ним ночью. Около половины четвертого меня разбудило его трудное дыхание. Он лег у двери и постанывал. Я села рядом с ним, гладила его и успокаивала. Наконец он поднялся и ушел под кровать. Там он и умер, уже утром – думаю, когда Роджер уходил в школу. Мы услышали, что он заплакал внизу, после завтрака. Мы спустились, и Роджер сказал, что он под кроватью. Мне было плохо видно, но, когда Роджер ушел, я принесла фонарик – и действительно. Вскоре пришла Ида и передвинула кровать, чтобы мне было удобнее взять его на руки. Мы уложили его в старую круглую корзину, которую он так любил. Я попрошу Элиота похоронить его в саду под окнами кабинета – там его никто не побеспокоит.

Чувства самые мрачные и грустные, не стану даже пытаться их выразить. Последние три года, с тех самых пор, как я летала в декабре в Кливленд и впервые осознала свое положение, я все время волновалась о судьбе своей семьи. Я знала, что о Джеффи никто позаботиться не сможет, ведь вряд ли тот, кто возьмет к себе Роджера, захотел бы иметь дело еще и с кошками, так что даже Моппет некуда было бы деть. Когда она умерла в сентябре, я поняла, что это начало неизбежного разрушения всего того, что я называла своей жизнью. И вот я дожила до следующего шага. Но все же за Джеффи мне стоило бы радоваться, и думаю, что скоро я это пойму – как больно, как страшно было бы для него пережить меня. Этого можно больше не бояться.

Моя радость, наверное, не нужно бы посылать тебе все это, но похоже, что мне необходимо выговориться.

Теперь ничто не мешает нам с Роджером приехать к тебе – покинуть один пустой дом и вернуться в другой. Я поговорю с тобой, когда это лучше сделать. Нам тут теперь совсем неважно, так что скажи, удобнее ли тебе встречать утренний или вечерний поезд, в такую-то погоду. Конечно, если погода испортится окончательно, мы не поедем.

У меня сегодня процедура. На улице холодно и ветрено, но ясно, думаю, что снег с дорог по большей части убрали. Позвоню тебе сегодня вечером, надеюсь, что застану. А пока – люблю.

Рейчел

03
Кошачья ферма

Джек Леммон и Вальтер Маттау за свою карьеру в Голливуде много раз работали вместе. «Странная парочка» в 1968 году и «Старые ворчуны» на четверть века позже в особенности выиграли от их редкостной сыгранности. Неудивительно, что и вне съемочной площадки они были лучшими друзьями, и их озорное чувство юмора проявлялось и в переписке. За годы дружбы они послали друг другу великое множество остроумных записок, разыгрывая и развлекая друг друга. В декабре 1988 года, в преддверии Рождества, Леммон в своем письме возродил шутку, впервые увидевшую свет в 1875 году в одной иллинойской газете.

Джек Леммон – Вальтеру Маттау

23 декабря 1988 г.

Вальтеру Маттау

Тойопа, 278

Пасифик Палисейдс

Калифорния, 90272

Милый Вальс,

ты ведь всегда ищешь, куда бы выгодней вложиться. Не уверен, конечно, что это предложение тебя заинтересует, но не хотелось бы, чтобы оно прошло мимо тебя – тут похоже, что можно серьезно заработать, вложив незначительный начальный капитал.

Мы с ребятами думаем купить большую кошачью ферму в Мексике, неподалеку от Эрмосильо. Начать хотим скромно, примерно с миллиона голов. Каждая кошка приносит в год дюжину котят; белые шкурки идут по 20 центов за штуку, а черные – по 40. Таким образом, мы имеем 12 миллионов шкурок в год, что дает больше трех миллионов долларов. На круг получается 10 тысяч в день, если не считать праздников.

Умелый мексиканский кошатник обдирает до 50 кошек в день, при оплате в 3 доллара и 15 центов. На всю ферму понадобится 663 мексиканца, что оставит нам по 8200 долларов в день чистыми.

Кормить кошек мы будем крысами. Крысы размножаются в четыре раза быстрее кошек. Мы заведем крысиное ранчо по соседству с фермой. Если начать с четырех миллионов крыс, то на каждую кошку придется по четыре крысы. А крыс мы будем кормить тушками ободранных кошек, так что каждой крысе достанется по четверти кошки. Очевидно, что вся затея совершенно чистая – полная самоокупаемость и автоматизация. Кошки едят крыс, крысы едят кошек, а шкурки наши.

‘МЫ С РЕБЯТАМИ ДУМАЕМ КУПИТЬ БОЛЬШУЮ КОШАЧЬЮ ФЕРМУ В МЕКСИКЕ, НЕПОДАЛЕКУ ОТ ЭРМОСИЛЬО. НАЧАТЬ ХОТИМ СКРОМНО, ПРИМЕРНО С МИЛЛИОНА ГОЛОВ ’.

Если заинтересуешься, дай мне знать. Сам понимаешь, я не стану брать в дело кого попало, а число пайщиков ограничено.

Кроме того, я надеюсь, что мне вскорости удастся наконец скрестить кошек со змеями, и тогда они будут линять совершенно самостоятельно, причем дважды в год. Сэкономим на зарплате кошатников и, кроме того, спустим с каждой по две шкуры.

Лучшего подарка на Рождество, чем такое великолепное деловое предложение, я себе и представить не могу.

Твой, Джек

04
Мое несчастное сердце

«Жизнеописание доктора Дарвина» – биография английского врача и философа Эразма Дарвина, приходившегося дедом Чарльзу Дарвину, – принадлежит перу поэта Анны Сьюард. Выход биографии в 1804 году вызвал немалое удивление и даже неприятие со стороны семьи доктора, поскольку она содержала неожиданный обмен письмами: в 1780 году Дарвин, судя по всему, отправил Сьюард, своей давней знакомой, весьма вольное и полное намеков послание – адресованное ее кошке, Фелине По, и написанное от лица его собственного кота, Персидского Снежка. Кошка, разумеется, ответила, и в мемуары были включены обе стороны их переписки. Как бы то ни было, эти письма открывают увлекательную, неизвестную сторону жизни Дарвина и в свое время вызвали довольно бурную дискуссию по вопросу рамок в отношениях между биографом и его предметом. Репутация кошек, впрочем, не пострадала.

Персидский Снежок и мисс Фелина По

Сентябрь 1780 г.

Литчфилд, в доме викария,

7 сент. 1780 г.

Дражайшая Киска,

Не далее как вчера, пока я отдыхал, наслаждаясь солнечной погодой, на лугу, довелось мне узреть Вас в Вашем великолепном особняке. Вы умывали прелестную круглую мордочку, касались бархатными лапками безукоризненно острых ушек, и помахивали грациозно изящным своим хвостом. Амур притаился в тот час под полосатой Вашей шкуркой и – о жестокий шалун! – устремил без промаха иглу свою в мое несчастное сердце!

С того самого времени день и ночь пребывал я на балконе в надежде, что звезды в закатных небесах побудят Вас направить свои шаги на крышу особняка. Без счета приносил я серенады под Ваши окна; без счета, отчаявшись, наполнял громкими мольбами все окрестные углы и закоулки. Не было никого, кто не услышал бы моих песен – кроме одной лишь суровой красавицы; а она сидела, завернутая в меха, мурлыча беспечно, или же спала безмятежным сном.

Не обладая дивным музыкальным даром, коим упоительно тревожите Вы порой сумрак, заставляя ночные светила остановить свой ход заслушавшись; не имея счастья почивать всечасно в объятиях фаворитки Муз и быть ласкаемым, как Вы, ее пальцами, созданными для пера Философии; не пользуясь ее благосклонным соизволением погружать, как Вы, усы в отборные сливки – все же не полностью я лишен привилегий благородства, образования и красоты. Ведя свой род от властителей Персии, я сохранил еще в своей особе и белизну, и мягкость царственного горностая.

Нынче утром, разделяя стол с господином доктором, я взглянул на свои стати, отраженные в миске с водой, – зрелище длинных белых усов, жемчужных зубов, сапфировых глаз предстало мне; душа моя утешена была благоприятной гармонией моих черт; и могу сказать, что отражение не льстило мне, ибо лазурь, украшающая края миски, уступала моим глазам в блеске.

Воистину, дражайшая мисс По, Вы не ведаете, каким сокровищем пренебрегаете. Владения мои текут молоком в изобилии, и двадцать чердаков, обителей жирных мышей, предоставлю я для Вашего питания и развлечения.

Позвольте же мне теперь бросить к Вашим божественным ножкам голову огромного пасюка, кровь которого до сей поры пятнает мои лапы. Если будет угодно Вам выказать мне благоволение, исполнив песню, которую я имел смелость сочинить в Вашу честь и в которой изложил чувства, что мечтал бы исторгнуть из Вашей груди, – обещаю привести кошачий оркестр и аккомпанировать Вам в припеве.

АРИЯ – С ДВИЖЕНИЕМ

 
О трус, тебя я презираю,
Коль пасюка страшишься ты!
Явись же, кот моей мечты!
Врага на части раздирая,
Как грозен острый коготь твой!
Ужасной полнятся молвой
Курятник, конура и поле,
Когда гуляешь ты на воле!
Но если воздыхатель страстный
Отвергнет вдруг любовь мою,
Немедля лапою опасной
Ему я сердце разобью!
Припев:
Мурр-мурр мяу, крыша, мяу, луна!
 

О прелестная чаровница, промурлычьте теперь же свое согласие, в уповании и остаюсь с совершеннейшим почтением Ваш истинный почитатель,

Снежок

ОТВЕТ МИСС СЬЮАРД

Литчфилд, в собственном доме

8 сент. 1780 г.

Ах, не избежала я чар прекрасного Снежка; но, взирая благосклонно на безупречную белизну его горностаевых мехов, восхищаясь его могучей силой и безукоризненным сложением, вздыхаю украдкой, ибо он, хоть и вскормлен сосцами добродетели и науки, все же несет в себе злобу и ярость, в коей столь часто, и не без основания, упрекают кошачью породу. Наследственная наша жестокость, возможно, и похвальна, когда используема бывает против врагов благодетелей наших, но она же заслуживает и сурового порицания, будучи направлена к досаде наших друзей. Я счастливо была удостоена утонченного образования, но должна сказать, дорогой мой Снежок, что против Вашего преимущества в обстоятельствах моя привилегия едва ли значительна; и все же в то время, как Вы отдаетесь самозабвенно порывам убийственной страсти, я приучилась сдерживать в себе подобные проявления. Жаворонок может упиваться брачными своими песнями, и кенар выводить громкие трели, и дрозд возносить хвалу уходящему солнцу, будучи непотревоженными мною; воистину, упитанная, соблазнительная голубка почивала днями безмятежно на мягкой спинке моей, и склоняла доверчиво изящную шею, обходя округ.

Поспешу же теперь описать, как мое к тебе расположение жестоко было разрушено о прошлом месяце. В темнейший час чудеснейшей ночи поманило меня на волю спокойствие этого времени любви, суля втайне надежду встречи с дорогим моим персидским котом. Мягко ступая, вышла я на тускло мерцающую крышу особняка. Мой вкус к прекрасному и поэтическому подарен мне тонкими наблюдениями твоего хозяина в беседах с моей хозяйкой, у ног которой я люблю лежать мурлыча. Восхищаясь открывшейся передо мной красотой, кротко вздыхала я по тебе, озаренная луной. В ее лучах тень особняка представала мне величественным собором. Жемчужные поля в долине Стоу простирались передо мной; озеро же, притаившееся меж ними, в лунном свете сверкало и переливалось, словно алмазное. Кроны деревьев, что обрамляют тропу, избежав мучений, причиняемых рукою Скуки, стремящейся привести их в отвратительный порядок, переплетались, радуя разнообразием прекрасных форм. Свободные ветви их танцевали в порывах полуночного ветра, а листья серебрились под луной. Я сошла вниз на лужайку, дабы наблюдать волнующую их красу в обрамлении изящных арок, сплетениями образуемых. Чу! ухо мое встревожено было – не призывом возлюбленного, но громкой, яростной боевой песней, что шесть черных котов исполняли во славу бесчисленных подвигов Снежка Персидского; в сравнении с которыми, по их же признанию, победы английских его соратников меркли подобно усилиям доблестных Хау, затмеваемым триумфами и мощных Клинтона и Арбатнота, и могучего Корнуоллиса[1]1
  Братья Ричард, 1-й граф Хау, отразивший атаку повстанцев с моря на Ньюпорт, и Уильям, 5-й виконт Хау, командовавший английскими войсками при взятии Нью-Йорка и Филадельфии в начале Войны за независимость США. Генерал сэр Генри Клинтон и адмирал Мариот Арбатнот – командующие британской армией и флотом в Северной Америке во время Войны за независимость. Чарльз, 1-й маркиз Корнуоллис, командовал силами англичан при взятии Чарльстона во время Войны за независимость. Несмотря на успехи всех упомянутых военачальников, война в момент написания писем разворачивалась для Британии не лучшим образом (и завершилась капитуляцией в следующем году). – Здесь и далее примеч. перев.


[Закрыть].

Пелось в ней также, что неукротимую силу свою унаследовал ты по прямой от непобедимого Александра, доблесть какового возвышала его над простыми смертными, как и подобает плоду тайной связи матери его Олимпиады с Юпитером[2]2
  Плутарх, «Сравнительные жизнеописания», глава 2: «Накануне той ночи, когда невесту с женихом закрыли в брачном покое, Олимпиаде привиделось, что раздался удар грома и молния ударила ей в чрево».


[Закрыть]. Пели они, что при славной осаде Персеполиса, когда прекрасные Роксана и Статира[3]3
  Статира – дочь царя Персии Дария III; Роксана – принцесса Бактрии. Обе были женами Александра Македонского.


[Закрыть] соревновались за его благосклонность, завоеватель милостиво одарил их белою кошкой – твоей, воинственный Снежок, прародительницей в десять тысяч девяносто девятом колене. До той поры дикая их песня ласкала мой слух; даже когда перешла она к озерам молока, обращаемым ужасом твоего имени в сыворотку в пределах своих эбеновых крынок; к мышам, издающим жалобный писк со всех окрестных чердаков; наконец, к армиям пасюков, устремляющихся в страхе на верную смерть в церковном пруду с дружным воплем «последний – добыча дьявола», как только завидят меж кустов отблески белоснежных твоих доспехов.

Но ах! когда запели, вернее, заорали они о жаворонках, щебечущих под ласковыми лучами солнца, что, зачарованные блеском глаз твоих, становятся добычей безжалостных лап; о дроздах, одиноко на голых ветвях трудящихся, наполняя радостью бледный свет зимнего дня; о сотнях яркогрудых певцов, вырванных из лона природы неумолимыми когтями! Увы! При мысли о союзе столь противоестественном любовь умерла в сердце моем.

Сочетаться с Вами, Снежок, боюсь, я не в силах; поскольку, хотя законы общества и не препятствуют нашему союзу, высшие законы – сила убеждений, доброта, долг пред хозяйкой моею – его решительно запрещают. Что же до концерта, так страстно Вами желаемого, то эту просьбу я, быть может, и взялась бы удовлетворить; но в таком случае предпочту исполнить я не Ваше сочинение, а собственное, каковое почитаю более подходящим к обстоятельствам, положенное на музыку сестрой моей Софи, воспитанницей господина Брауна, органиста.

АРИЯ – С ЧУВСТВОМ

 
Прекрасной По слуга покорный
Жестокий пыл умерит свой;
Охотник верный и проворный
Уймет погони страшный вой!
Смиренья полон каждодневно,
Смягчит порывы в сердце гневном!
Питомец Дарвина, ужель
Лишь страсть убийства твоя цель?
О кот, вкушающий всечасно
Сладчайшей милости плоды!
Ужель усилия напрасны?
Ужель упорные труды
Молвы проклятье повсеместной
О нашей дикости известной
От всей породы отвести —
Вотще? О мой Снежок, прости:
Своим согласием влюбленным
Изгнанию себя обречь,
Вниманьем Сьюард благосклонным
С тех пор навеки пренебречь,
Из уст ее не слышать нежных
О доблестях рассказов прежних;
С тобою обручась, принесть
Потомство, в ком играет месть,
Пред нимфы сей прелестны очи —
о жребий злой, увы, увы!
Предать нас всех объятьям ночи,
В амбар бежать, где крик совы
Нам девять жизней сократит,
В насмешку тотчас обратит.
Припев – протяжно:
Уа, уи, уо, ах, о, мяу!
 

Господин Снежок, по-прежнему мною высокочтимый, молю же Вас теперь о благосклонности к сим изъяснениям, выраженным в форме столь несовершенной. Утро мое отдано было, о Снежок, настоящему посланию, прерываемо, впрочем, двумя настойчивыми дамами нашей породы, кои распаляли досадную мою к Вам страсть неустанными похвалами достоинств Ваших; изложенных, впрочем, сполна в Вашем изящном письме, которому принуждена я теперь своими чувствами и воспитанием дать столь недостойный ответ.

Остаюсь, господин Снежок,

Ваша покорнейшая Фелина По