Текст книги "Манная каша"

22. Гретина звезда

Года через два «Астрономическая газета» сообщала о Карле Карлсоне.

КАРЛСОН НЕ ВЕРНЕТСЯ

малиновые новости

Известный аферист, яркий представитель лавландской мафии за рубежом, бывший фермер из Раёво, хитрый и неуязвимый Карл Карлсон, несколько лет позоривший седины короля Клауса Тысячепервого и всего лавландского народа перед лицом мировой общественности, наконец потерпел фиаско! Он совершенно разорён. Возможно, мошеннику есть резон лечь на дно. То есть вернуться к выращиванию помидоров в Раёво. Но он предпочитает неперчённый суп на чужбине возвращению в Лавландию.

Грета сразу же поняла резоны Карлсона. Зачем ему Лавландия, король и весь народ – без Клары? Вот если бы Клара уже вернулась! Пора бы ей возвращаться, самое время.

Комнаты космического особняка орошали дожди – любые, по настроению – свежий ливень, или тёплый ситничек, или звонкий косой дождь. Как, впрочем, уже многие комнаты в Шуры-Муроме. А Грета сожалела, что у такого астронома, как Дрим Каприз, возможности ограничены всего лишь изучением Космоса. Если бы Каприз мог ещё и совершенствовать предмет изучения по своему усмотрению, в Космосе стало бы больше смысла, все предметы оказались бы развёрнуты в нужную сторону. Короче, Дрим не напёк бы блинов со скуки. Всё было бы устроено превосходно. А Каприз к этому времени как раз почти уже ухватил одну звезду с неба.

А Грета забыла, что ей не стоит ходить по площади Прощения. И однажды пересекала эту площадь, и заметила нищего под «Филоманией»… Вспомнила, что этого горемыку зовут Гансом. Даже припомнила потешную фамилию: «До-ручки». Забавно и грустно. А впрочем, всё равно, и даже интересно. Он очень изменился. Весь скукожился, осунулся, облысел. Его голый череп блестел на солнце, и, освобожденный от волос, приобрёл очень странные очертания, как редкостная тыква. Голова казалась непомерно велика и тяжела для такого хилого тела. На острых плечах мешком висела серая потрёпанная футболка, руки свисали, как плети. Грета подошла ближе. Нищий поднял лицо. Оно было похоже на маску брезгливости. Заросшее щетиной, испещренное многочисленными, ранними и своеобразными морщинами, каждая из которых выражала обиду или презрение. Ганс узнал Грету, хотя она была в космическом облачении – оранжево-голубом, переливчатом, с карманами, и сказал: «Привет! Как дела?» – но лицо его при этом ничуть не изменилось и выражало все то же равнодушие и брезгливость.

– Неужели ты здесь сидишь всегда?

– Ну и что? Я хорошо живу. Один парень предлагал мне квартиру, стол, все на свете. Только все это банально. Может быть, обыкновенный человек согласился бы. Но я предпочитаю свободу и независимость. Если ты, конечно, понимаешь, что это такое.

– Нет, не понимаю, – Грета помотала головой.

Как могла она когда-то принимать его за совершенное существо? А его собственные родители – за исчадие ада? Он же просто никуда не годный, неинтересный человек. Грета кинула в его кепку пригоршню перца и упорхнула.

Дома она с недоумением рассказывала Дриму:

– Я задала перцу Гансу До-ручки.

– Да-да, нищим надо подавать.

– Так стыдно же! Такая малость, как насмешка…

– Нет-нет, неправильно было бы отдать ему всю свою жизнь.

– Да, это было бы слишком много, – согласилась Грета.

– Всё на своих местах, каждый получает, что заслуживает. Это – гармония, – заметил разумный астроном.

– А сострадание? Разве оно не гармоничнее? Разве не в любви – спасение? Разве не может быть все хорошо? – переживала Грета.

– Нет-нет, все хорошо только в меру, – уверенно возразил учёный, – но ты не расстраивайся. Роза отмотает срок и вернется. Любящие сердца воссоединятся.

И Грета переставила расстраиваться.

Звезду Дрим Каприз ухватил довольно крепко. Но он не зазнавался, и задирал голову только ночью, в одиночестве, когда созерцал пойманную звездочку. В противоположность некоторым другим астрономам Дрим не считал свои открытия великими. И эта душевная щедрость казалась Грете почти великой. Он не разводил церемоний, не затевал презентаций, не разменивал звезду, не рассусоливал. Он скромно, без лишних слов, собирался подарить эту звёздочку Грете. Даже не ко дню рождения, а просто. Как будто заурядный гриб, сыроежку, найденную в лесу, а не звезду.

Но, дабы убедиться, что звезда настоящая, а не какая-нибудь, в самом деле, небесная поганка, ему нужно было осмотреть её со всех сторон, и из Австралии, и из Америки, и описать. Если звезда окажется достаточно безукоризненной, он выпишет ей паспорт на имя Греты.

Дрим улетел. Грета сидела чертила грозу с озоном и рассчитывала запахи трав. А за зеркальными окнами трещала лавландская зима, выли вьюги. Безобразный бессмысленно бормочущий Ганс сидел на семи ветрах. Король Клаус Тысячепервый мог позабыть о Гансе, и объехать его стороной на своём фургончике. А у Ганса, может быть, не достанет горошинок на манную кашу.

Было уже темно, лютовала вьюга. Свинцовое небо нависало предельно низко. Ганс и в самом деле сидел один-одинёшенек с краю пустынной площади, совсем-совсем заиндевевший. Кепка у ног была полна снега. Снег хрустнул под космическими сапогами Греты. Ганс поднял голову, и шея его скрипнула. Лицо было белое, как будто неживое, глаза тоже белые.

– Доброе утро, Грета! – сказал Ганс.

Из глаз его засочились слёзы. Они тут же превращались в льдинки и со звоном падали. Грета увидела, что кругом Ганса тоже не снег, ноги его покрыты вовсе не снегом, и в кепке совсем не снег, а везде льдинки в форме капелек.

– Я совсем плохо вижу. Выплакал глаза. Но я знаю, что это ты, Грета! Я как раз думал о тебе, – прохрипел Ганс, – обещал подарить тебе яхту и не подарил… Мне стыдно. Я же не бесчувственный. Ах, как я мог… даже не защитил от садиста.

– А ведь всё могло быть хорошо! – заметила Грета.

– Счастье было так возможно, так близко! – подхватил Ганс. – Ты была так добра ко мне и терпелива. Стоило мне чуть больше подумать и почувствовать, понять…

– А ты читал те письма, которые я писала тебе прямо на небе?

– Да. Я их читал и плакал. Они были такие необыкновенные. И кто тебя научил так писать письма?

– Пойдем, я покажу тебе прекрасную, совершенную этикетку! Я для тебя берегла. Пойдем, ты будешь жить с нами в синем космическом особняке на Кисельной.

Каприз, конечно, пожалеет Ганса, решила Грета. Он же – Дрим. К завываниям вьюги примешались отдалённые звуки виолончели…

– Но у меня работа, – заупрямился Ганс,

– Я напою тебя соком, накормлю манной кашей… Работа не волк…

– А я не собака!

– Там тепло, чисто, и совсем нет пыли!

– Ладно, – согласился Ганс, – но только ради доброй Розы. Потому что я не могу собрать ей передачу. Я не виноват. Виноваты мои родители.

– Да-да, Каприз соберёт передачу Розе, не волнуйся!

– И папе.

– Да-да. И капитану До-ручки.

– Фрукты и витамины!

– Конечно, витамины.

Виолончель громче. Вас наверное, интересует, что будет, когда вернётся Дрим Каприз? Выпишет ли он паспорт звезде, и пожалеет ли Ганса До-ручки? Пока не знаю. Но в одном я уверена: наша Лавландия – удивительная страна. И вся наша планета – удивительная. К примеру, стёкла моих окон испещрены графикой Вселенского художника. А его живопись – внутри серых на вид булыжников яшмы, догадайся-ка заглянуть внутрь! А когда наступит весна, я всё-таки соберусь пополоскаться по набережным Мурены, освежиться студеной манной кашей. Может быть, встречу Грету. И узнаю, как у неё дела.