Текст книги "Манная каша"

– В таком случае он их с собой взял.

Еще более странно. Ганс, преданный, с разбитым сердцем, с сознанием краха, надломленной, пропащей жизни бредет в никуда, а под мышкой у него лаковые ботинки…

– Ты не знаешь, не понимаешь Ганса. Ты никогда его не любила!

– А я никогда и не скрывала, что он мне отвратителен. Только я думала, он – так называемый лягушонок, а не крокодильчик, так сказать.

– Тебе не понять.

– Конечно, мне не понять, – согласилась Клара.

Дни шли и шли, не принося с собою ничего нового. Щеки Греты запали, глаза сделались совершенно огромными на изможденном лице. Каждое утро она все равно ждала и верила, что наступающий день принесет чудесное известие – о том, что Ганс жив. Тогда она купит ему новые ботинки – еще лучше прежних, похищенных Троллем.

На улице стал попадаться настырный серебристый автомобиль. Теперь можно наплевать на капитана. Он сыграл свою подлую роль. Грета теперь ненавидела его со всей силой страсти, на которую была способна. Ведь если ничего не исправить, если Ганс погиб – значит, победил маньяк, добился своего, уничтожил сына. А Грета проиграла поединок с силами ада, с Троллем, за безгрешную душу Ганса.

А тем временем в городе произошли перемены. Чириканье воробьёв стало заглушать уличный шум, а ветерок сделался таким теплым и веселым, как будто Ганс не пропал. Грету стала преследовать мысль о велосипеде. Теперь ему самое время оседлать «кузнечика» и гонять по весенним тротуарам. Грета выглянула на лоджию и с удивлением обнаружила, что Тролль утащил и велосипед…

Как-то разогретым полуднем Клара принесла подруге пакетик с манной кашей «Ошен разберри». Такого сорта Грете видеть не приходилось. Каша была полна разношёрстных ягод и орехов – сколько их ни есть под луною. Этикетка – блестящая. Грета не могла смотреть без боли.

– Он бы мог сейчас съесть эту кашу…

– Ну нет! – возмутилась Клара, – ему бы я не принесла.

– Но ведь никто не мог бы так оценить это чудо, как Ганс! Нет никого благодарнее его! А мне без него ничего не нужно! Только этикетка.

Грета пошла за альбомом. У Греты каждая этикетка была связана с каким-нибудь днем, событием, прогулкой. Альбом с успехом заменял фотографический – бывало, Ганс и Грета, рассматривая его, вспоминали всю свою жизнь. Когда Ганс найдётся, Грета покажет ему и эту блестящую этикетку. И расскажет, как она боялась за него.

– Где ты был тогда? – спросит она.

И он расскажет. Что в лесу его пригрели волки. Или людоеды посадили в тёмное подземелье. Или он одиноко жил в дупле дерева. Или нашёл приют в вороньем гнезде.

– А мог ты видеть оттуда письма, которые я писала тебе на небесах?

– спросит она.

Да, он читал их, и рвался всей душой домой, к ней, но не мог вернуться, потому что думал, что не нужен…

– Но я же тебе писала как раз о том, что ты мне необходим!

Ну а он думал, что как порядочный истинный лавландец не должен мешать её любви с капитаном До-ручки…

Грета зря шарила на полке. Злой Тролль утащил и альбом!

Клара и Грета сидели на скамеечке в Горестном парке. Из прогретой ожившей земли лезли травы и цветы. Грета превратилась в скелет. Она глядела на гравий дорожки. Гравий безжалостно блестел – даже он ожил весною.

– Неужели Ганс не видит весны? – шептал скелет.

Клара достала из сумки пару веснушчатых бананов, на соблазнительный аромат прибежала белка. Клара кормила ее бананом, белочка ела, чинно сидя рядом со скамейкой, держа кусочек лапками.

– А бедный Ганс больше не ест бананов… – шептал скелет.

Потом они набрели на клумбу, где осенью цвели георгины. Сочные ростки сильно вытянулись, уже отрастили широкие толстые листья. Цвести им было рано, даже бутонов они ещё не завели, но радовались весне и тянули ввысь…

– Ганс так хотел их увидеть опять! И не увидит! – скелет обратил к Кларе безумные глазницы.

– Карлсон, конечно, деревенщина в отличие от поэтичного Ганса, – заметила Клара, – но представь себе, я бы тоже с восторгом нюхала с ним цветы, и даже выращивала бы так называемую помидорную рассаду…

– Зря ты сравниваешь. Карлсон жив. И ждёт тебя. Ты можешь…

– Нет, я не могу! – отрезала Клара.

– Зря. Нельзя убивать любовь! – заявил скелет. – Я бы поняла тебя. И обрадовалась бы. Ты сама не хочешь, чтобы всё у тебя было хорошо!

– А ты потому и сходишь с ума, что не признаёшь очевидного. Вот посмотри – я при виде белочки не думаю, что мы с Карлсоном могли бы тут прогуливаться, и небо было бы такое синие, сосны такие высокие, облака такие совершенно летние, так сказать… Я похерила всё это, потому что это – ложь!

Она замолчала. Её лицо сияло, глаза блестели. Выражение предельного напряжения, решимости, было на её лице. Она выглядела гордой, прекрасной. Грета опять удивилась этому её выражению.

– Всего лишь мешок перца! – настаивала она, – стоит ли из-за этого убивать любовь, губить свою жизнь?

– Я ненавижу ложь, – отрезала Клара.

18. Брошь

Грета слонялась по городу бесцельно. Она брела по улице Акробатов… Почва стала уходить у неё из-под ног, стены домов и фонари заваливаться, тротуар встал на дыбы, и она упала… Улица Акробатов – узенькая, затерянная. Час был поздний, прохожих никого. Грета лежала ничком на тротуаре. Потом открыла глаза, шевельнулась. Через несколько минут она осторожно поднялась, сделала несколько шагов, держась на стену. Не хотелось упасть опять. Огляделась.

И вдруг почувствовала, как сердце обдало волной тепла, и оно затрепетало. С тех пор, как пропал Ганс, сердце оставалось холодным и мертвым, как ледышка. Но теперь оно ожило – Грета узнала улицу и дом напротив. На улице Акробатов жила Роза! Никогда еще милая нянюшка не была так нужна Грете. Держась за перила, уговаривая свое неровно пульсирующее сердце потерпеть еще немного, она поднялась к Розе и позвонила.

Дверь открыл Ганс. Он смотрел на нее, она на него. Потом она протянула руку и дотронулась до его лица. Он был настоящий.

– Привет, Грета, – он вдруг обаятельно улыбнулся, – почему ты так страшно выглядишь?

– Ты жив?

– И даже потолстел! – радостно заявил он. – А ты похожа на скелет!

– Что же ты не позвонил мне?

– Хлопоты… Бесконечные хлопоты.

– Так тебя не сожрал Тролль?

– Нет, у меня всё в порядке.

– А что ты здесь делаешь?

– Живу.

– А Роза?

– Она мне помогает во всём, заботится обо мне. Такая добрая. Поэтому я на ней женюсь. Она очень много работает. И ухаживает за поросятами. А тут ещё я.

– Но ты ведь уже женат, или я что-то путаю? – растерянно спросила Грета.

– Роза говорит, это не считается. Хочешь посмотреть на поросят?

Ганс провел Грету в комнату. На столе дымился пузатый красный чугунок со свиным жарким.

– Ты съел наших поросят? – удивилась Грета.

– Только одного, самого маленького, которого мы звали Гретой. Мне нужно набираться сил, – пояснил Ганс, – поэтому Роза пошла за перцем. Жаркое недоперчённое, а магазин далеко.

Огромная серая свинья Мурка сидела в углу. Грета растерянно смотрела на неё.

– Ты съел Грету? А Ганса… тоже съел?

– Ганс – тут, – Ганс указал на дымящийся горшок. – Ну и что? Это же не дети, а поросята.

Грета смотрела на него во все глаза. Он – настоящий. Новое – только кривая усмешка. Морщинка около губ. И бегающие глаза. Они больше не младенческие, не круглые. Грета отвела взгляд и увидела «кузнечика».

– Так это ты увел велосипед?

– Конечно. У меня ведь не было перца на метро.

Грета села на диван, Ганс – напротив нее в кресло.

– Ганс, скажи, мы попали в фильм ужасов?

– Может быть, – равнодушно согласился он.

– Роза меня обманывала. Ты прятался. Почему?

Он пожал плечами.

– Чтобы мы скорее друг друга забыли.

– И ты меня забыл?

– Почти.

– А зачем нам друг друга забывать?

– Потому что наш брак был неудачным. Ты подавляла мое мужское достоинство. Мне нужен развод. Ты же понимаешь, Роза может потерять место няни из-за того что женилась на мне неофициально. Чем она тогда будет меня кормить? Она же не виновата, что я женат! Ты пойми, войди в ее положение.

– Да-да, я постараюсь войти…

Грета молчала. Взгляд ее неожиданно упал на журнальный столик. Там лежал её альбом.

– А альбом ты зачем взял?

– Извини. Я не думал, что эта вещь тебе дорога. Вот и взял этот потрёпанный альбомчик, да дешёвую брошку для Розы.

– Брошку? Мою яшмовую?

– Ту, что тебе тот голубок подарил. Ты ведь все равно ее не носила.

Это она сама, Грета, во всём виновата. Ганс не понимает, что делает. Он просто ошибается. Думает, что делает хорошо, а делает плохо. Если бы он знал, как на самом деле хорошо, он бы только так и делал. А то, что он спутал понятия, конечно же, не его вина, а целиком вина Греты. Она должна была больше уделять внимания Гансу, читать ему вслух, рассказывать… Откуда ему знать, если он рос заброшенным сиротой, и не было у него ни тети Эугении, ни нянюшки Розы… Розы? Роза-то у него теперь есть! Только что это за Роза?

– Ты, может быть, и забыл меня. Но я-то тебя не забыла. Я даже не знала, что нужно забывать. А боялась, что с тобой случилось несчастье… Что ты в лесу один… – принялась объяснять Грета.

– У меня все хорошо, можешь больше не волноваться. Только проблем много. Мне нужно самореализоваться.

Тяжёлой поступью вошла Роза. На ней было розовое платье с бантами, рюшами и кружевами. На широкой груди приколота «миленькая брошка». Она ей сразу понравилась, ещё на Гретиной свадьбе. На круглом лице написано возмущение. Глазки сузились, подбородки тряслись, багровые пятна пошли по щекам и шее.

– Попрошу очистить помещение! – заявила няня.

– Роза, что с тобой случилось? Ты ли это?

– Он не должен больше страдать из-за тебя! Убедительно и вежливо прошу очистить помещение!

– Роза, зачем ты так грубо со мной разговариваешь?

– Ему вредно твоё общество. Настоятельно прошу очистить помещение!

Грета привстала было с дивана, но ноги ее подкосились.

– Подожди, голова закружилась…

Роза исчезла, а в следующий миг возникла со шваброй в руках.

– Прошу, прошу, прошу! Невежливо, раз вежливо ты не понимаешь!

Няня приближалась к Грете с оружием наперевес. Подошла вплотную и потрясла шваброй.

– Неужели ты меня ударишь шваброй?

– Шваброй? Да за кого ты меня принимаешь?! Может быть, за примитивную необразованную женщину? Я обухом!

Няня огрела Грету обухом по голове. Поражённая воспитанница взглянула на Ганса. У него был вид скучающий и усталый, он зевал. Ватная кукла, у которой болтаются руки, ноги и голова, которой всё на свете скучно и безразлично. И всё равно, где и с кем жить. Куда посадили, там и сидит. Грета заставила себя оторвать от него взгляд и ретировалась.

А внизу её уже поджидал капитан Лев. Опершись на капот своего хищного автомобиля, он попыхивал трубочкой. На улице Акробатов не было ни души. До-ручки схватил Грету за руку.

– Зря ты пренебрегаешь моей дружбой. А я так скучаю по тебе, тоскую, места себе не нахожу. Нехорошо, совсем забыла старого капитана!

Грета вырвала руку и побрела по направлению к метро.

– Постой, ты еле идешь. Я тебя подвезу. Заодно поговорим.

Грета молча упала в кресло и закрыла глаза. Автомобиль тронулся.

– На улицу Марка, – попросила Грета.

Капитан не переспросил. Бездны сведений он черпал в сети. Но о Грете знал ещё больше.

– Ну что, убедилась, Ганс сказал тебе спасибо за заботу? Хе-хе, я тебя предупреждал. Ганс – исчадие ада. И тебе с ним не справиться. А вот меня он уважает. Несмотря на все трения и мелкие разногласия между нами. Мне достаточно только прикрикнуть – так уж они устроены, эти исчадия. Он попросит у тебя прощения и больше не посмеет кинуть взгляд на свою Афродиту. Что молчишь?

– Ганс умер, – ответила Грета.

– Ты поняла, что я тебе говорил? – нетерпеливо переспросил капитан Лев.

– Ганса больше нет на свете. Вы добились своего. Вы и графиня.

Грета молчала до самой улицы Марка.

– У тебя нет ко мне ни капельки дружеского чувства? Никакого тепла? – удивлялся маньяк.

Когда хищный автомобильчик притормозил, она молча вышла.

Было уже очень поздно. Клара открыла дверь не сразу. Она выглядела такой же, как все последнее время – взвинченной, резкой и странной.

– Знакомьтесь, – сказала она, – мой друг Диммон и подружка Грета…

На диване развалился неопрятный гость. Он оскалил в улыбке желтые лошадиные зубы, неловко качнул огромной шишковатой башкой и вперил в Грету колючие глазки. Раньше Клара побрезговала бы находиться рядом с таким в общественном транспорте. И никогда не спросила бы время в темном переулке. Теперь Клара ничуть не смущалась, она хохотала. А Диммон был из тех, кто вообще не смущается.

– Что подружка будет пить?

У него стандартный бесцветный голос человеческого робота. Удивительно, что он умеет разговаривать.

– Пивуху, – ответила Грета.

Диммон облапил бутылку. Руки Диммона похожи на толстых, круглых животных с пятью щупальцами. Диммон с видимым удовольствием набулькал в кружку крепкий напиток.

У нас в Лавландии пьют из кружек. Из бокалов мы едим только манную кашу, национальное лавландское блюдо – такая традиция. И мы вовсе не знаем, что такое рюмки. Эту деликатную, хрупкую, напёрсточно-стеклянную продукцию наши мастера никогда не изготовляли. Рюмки – причуда южных легкомысленных фантазий. У нас жизнь устроена разумней и проще. Кружки крепкие, добротные, красивые. Бывают с музыкой – но это уже для торжественных случаев – для ресторанов, для обедов у мэра и у короля.

Клара тоже пила пивуху.

– Какая у нас душевная компания! – воскликнула она, оживившись, – а Диммон, кстати, не просто Диммон. Он – друг Жоржа. Прошу любить и жаловать…

Грета не удивилась. Даже после рома Диммон не показался ей симпатичней. И он, и Жорж, и Карлсон, и капитан До-ручки – на одно лицо. От них отличался только Ганс – он был единственным на свете одушевленным мужчиной. Теперь не осталось ни одного.

– Ганс умер, – сообщила Грета.

– Не ври, пожалуйста, – заявила Клара, – он живучий. Цветет и пахнет с каким-нибудь добрым дядей или даже тётей.

– С тётей Розой, – уточнила Грета, – она сейчас меня огрела обухом по голове.

Клара захохотала.

– Я всегда говорила, что Роза – прелесть, так сказать! Не все ли равно – Роза или дядя? Впрочем, для него второй вариант был бы предпочтительнее. Потому что Роза сделает из него свиное жаркое со сливами.

Она, хохоча, налила еще пивухи – гостю, Грете и себе. Грета выпила всю кружку залпом.

– Я любила Розу. Пусть бы женилась на нем – но меня зачем бить? Я бы осталась любящей сестрой. Ведь мы жили, как братик и сестричка, брошенные одни в лесу! Понимаете? – принялась Грета объяснять Мите.

Он согласно кивал шишковатой башкой, но Грета видела, что он не понимает. Она взяла бутыль с пивухой.

– Вот бутылка. Вам нужно её выбросить. Вы же не станете бросать в окно с двадцать второго этажа? Вы аккуратно сложите в специальное мусорное ведро, как делают все истинные лавландцы.

– Здесь ещё есть, – Диммон на всякий случай прибрал бутыль.

– Мучить животных – не его стиль поведения, понимаете? А он сам говорил, что я – как тот поросёнок…

– Зачем же мучить животных! – не понял Диммон.

– Ганс – это такой кусочек дерьма, – разъяснила ему Клара.

– Нет, не такой! – возмутилась Грета. – Клара никогда не понимала Ганса! Он был таким хрупким, таким нежным. Он не был создан для грязной и подлой жизни. Его легко было обмануть, все равно как ребенка, – внушала Грета Диммону, – поэтому он погиб, его больше нет, то, что из него сделала Роза – не он. Вы понимаете меня?

– Жаркое со свининой, – уточнила пьяная Клара.

– Погибло совершенство… – сокрушалась пьяная Грета.

Пьяный Диммон согласно кивал шишковатой башкой.

19. Утро в деревне

Однажды Клара распахнула дверь и увидела Карлсона.

– Я вернулся, – бодро заявил он, – из Америки. За тобой.

С виду он за два года ничуть не изменился. То же чистое открытое лицо, обаятельная улыбка, цветы в руках. И всё же он – не настоящий. Его обаяние – обман. Клара наказала себе ни в коем случае не забыть об этом.

Карлсон пояснил:

– Не потому, что я такой хороший. Просто я не могу привыкнуть обходиться без тебя. Летим со мной! А жить мы сможем очень даже сносно. Плюнь на парикмахерскую. Что тебе в ней?

– Да ничего мне в ней.

– Тебе будет клёво со мной, обещаю!

– Я хочу выращивать помидоры…

Карлсон, смеясь, заключил её в объятия.

– Вот молодчина!

– Да нет, не так! Не в горшочке, так сказать. Верни перец Грете, и займёмся помидорами, – ласково произнесла Клара своим тягучим голосом.

– Ну уж дудки! – возмутился Карлсон, взмахнул руками, и выпустил Клару из объятий. – Перец мне завещала сама покойница! Мне, а не курице, которая доставляла ей одни неприятности!

Взглянув на Клару, Карлсон замолчал. Потеребил свои пуговицы. Клара наблюдала за его пальцами.

– Мы перестали друг друга понимать, – заметила она, – ничего у нас не получится.

– Может быть, я всё же войду? Я ведь прямо из аэропорта.

Он вошёл, скинул косуху – чёрную, увитую цепями, американскую, и расположился в своем любимом кресле.

Посидели.

– Кто тебе в конце концов дороже – Грета или я? – поинтересовался Карлсон.

– Дело не в Грете, – возразила Клара, – ты меня разочаровал.

– Значит, ты меня больше не любишь?

– Не-а…

Почувствовать к нему отвращение невозможно, отвращение нужно целиком выдумать. Наперекор чувству. Он и не поверил, что его можно не любить.

Опять помолчали.

– Я задам Грете перцу. Потом. Сейчас у меня нет.

– Ты успел растратить?

– Наоборот, я его посадил. Там, в Америке, есть такое поле. Каждая горошинка даст множество стручков! Я умею выращивать перец! Я смогу отсыпать Грете понемногу.

– Нужно сразу и все, – возразила Клара.

– Суп нечем будет поперчить.

– Ну его, суп! Мы так. Даже лучше! Манную кашу будем есть. С помидорами.

– А ты уверена, что не оказываешь Грете дурную услугу? Может быть, она предпочла бы что-нибудь, чем вообще ничего?

– Да причём Грета! Даже если она очень попросит – а она просит – я с тобой не полечу. Потому что завяли помидоры! – засмеялась Клара.

– Наверное, ты нашла кого-нибудь другого? – заметил Карлсон, – уж очень ты весела. Очень легко от меня отказываешься. Как ненужную вещь выбрасываешь.

– Думаешь, ты один на свете?

Поверил! Она хохотала, а Карлсон мрачнел и мрачнел.

– А я летел к тебе через Великий океан… Надеялся, глупец…

– Не выношу соплей! – заявила Клара.

– Это не сопли, – возразил Карлсон, – просто перелеты туда-сюда через океан – не для меня. Я – деловой человек. И вообще я – не такой человек. Я не вернусь опять. Представь – огромный Великий океан! Летишь со мной?

– Лети к Троллю сам! – она все же произнесла нужные слова. И отвернулась.

Карлсон наряжался в чёрную, увешанную цепями, косуху, а Клара уговаривала своё сердце. Оно слишком живое. Оно владеет жизнью. Споря с ним, она спорила с жизнью и возражала жизни. А в такой борьбе теряется сперва яркость жизни, потом желание жить, и, наконец, сама возможность быть живой…

Клара почувствовала, что осталась в комнате одна. Сердце скрипело. Клара никак не могла его утешить, даже пообещать ничего не могла. Привыкла быть откровенной с самой собой.

Вышла из дома и побрела по улице. Никто из прохожиз даже и не подозревал, что она переживала. Никто из друзей не знал. Свернула в бар «Жаждущий крокодил», села за столик, огляделась. Публика все та же. Вот Грета могла бы искать чего-то нового под луной. А Клара – на то и Клара, она знала – публика со времен Содома и Гоморры не изменилась. И не только в этом баре, не только в злачных местах, но повсюду. Точнее, все места – злачные, все люди – одинаковые. Грета думает, что есть нетронутые порчей уголки на земле. Может быть и есть, но там нет людей.

К Кларе подкатился очередной андроид и предложил угостить. Она согласилась на его бутерброды и пивуху. Андроид был субтильный, с глубокими ямками глаз-бусинок, с дрожащими усиками. Он представился Ромео, архитектором. Клара представилась Эугенией.

– Здесь бутерброды тощие. То ли дело у меня! Пойдем ко мне? – горячо позвал Ромео.

Эугения неожиданно быстро согласилась.

Грета думает, что андроиды развлекают Клару, что с ними она находит забвение. А Клара только растравляет себе раны. Нарочно. Не назло кому-то она издевается над собой. Просто она не заблуждается насчет этого мира.

А когда-то и для неё не существовало неприглядных сторон жизни. Она искала лучшее. Остальное её не касалось. Она просто проходила мимо, отвернувшись, или зажав нос. И, казалось, никогда и ничто не помешает зажать нос… Но теперь «лучшее» оказалось несуществующим, осталась одна неприглядность. Очень уж маленькая земля.

У архитектора – до странности неустроенный дом. Пусто, неуютно, неприглядно.

– Я уже год так живу, без хозяйки. Я очень одинок, – Ромео жалобно пошевелил усиками.

Автоответчик обрушил на него потоки стандартной брани механическим голосом. И у Ромео – такой же стандартный голос. Андроидам присущи пустые бесцветные голоса человеческих роботов.

– Конкуренты, – с какой-то даже гордостью объяснил Ромео, – грозятся. Мы им дорожку перебежали.

– Архитекторы? – удивилась Клара.

Ромео признался, что сейчас он занят другим делом, но иногда, на досуге, вспоминает об архитектуре и его все еще тянет почертить.

– Теперь я ушёл в торговлю.

– Марфуша? – догадалась Клара.

– Нет, нет, – замахал руками Ромео, – у нас все законно. Почти. Оружие.

И Ромео завел длинный рассказ о своем магазине, о своем приятеле – совладельце магазина и о том, что за недоразумение вышло с конкурентами. Клара смотрела на него с ненавистью, ненавидела пылко, от души, но Ромео не замечал и продолжал краснобайствовать. Потом пригласил на кухню – посидеть, пока он состряпает ужин.

– Что же ты хозяйку до сих пор не нашел? – полюбопытствовала Клара.

– Трудное это дело, – вздохнул Ромео, – чтобы она мне во всем подходила.

– Так у тебя высокие запросы? – усмехнулась Клара.

– Обычные, – андроид хихикнул, – чтобы была королевой в гостиной, кухаркой на кухне и блудницей в постели. Необходимый минимум, так сказать.

Выпив и насытившись, Ромео запустил щупальца Кларе под юбку.

– Какие у тебя ножки, Эугения! Будешь у меня хозяйкой?

– А я подойду?

– Проверим! – радостно пообещал Ромео.

И сопроводил в помещение, где обои были багровые с золотом, абажуры – кружевные, занавески – плюшевые. По стенам выдранные из журналов полуголые озябшие дивы. И пластмассовые зайцы на полках. Казалось, что к этому интерьеру приложила руку Роза. Посреди помещения – кровать из гадкой витой синтетики.

Клара подошла к зеркалу, приляпанному к гадкому синтетическому шкафу, небрежно откинула волну каштановых волос. Она была хороша, как никогда. Ненависть заставила ее ещё свободнее двигаться, ещё выше держать голову. Дух гадкой обстановки воплотился, материализовался, и живёт в виде этого андроида. Знаешь ли ты, Карл Карлсон, что на Земле обитает архитектор Ромео?

Ты не знаешь.

Ничьи прикосновения раньше не вызывали у Клары такого отвращения. Его натренированное загорелое маленькое тело шевелилось так же противно, как усы.

Ночью она слушала, как сопит Ромео, и глядела в слепое окно. Небо такое же бессмысленное и бездушное, как мебель и люди. И ты, Карлсон, тоже такой. Ведь на самом деле не Ромео, а ты привел Клару сюда… Ты надругался над ней, над самим собой, и над общей мечтой. Мечтой о помидорной рассаде, но прекрасной, теперь несбыточной. Тесно, душно.

– Эй, ты куда это собралась, Эугения? Транспорт не ходит, метро закрыто. И я сплю… – пробормотал Ромео.

Клара вышла в ночь. Улица безлюдна, как пустая коробка, из которой вытрясли всё содержимое. Домой Кларе не надо. Как и никуда на свете. Но на улице не так тесно, не так душно. Постепенно во мраке нарисовался силуэт. Шаркая, из тьмы выдвинулась внушительная фигура. В руках прохожий держал букет, смахивающий на павлиний хвост. Он преградил Кларе путь.

– М-да… М-да… – зашамкал губами и затряс подбородками.

Клара вскрикнула, отпихнула Йорика и кинулась бежать – прочь…