Текст книги "Манная каша"

15. Капитан До-ручки

Гансу надоел велосипед. Колёса завосьмерились, дорожки покрылись ледяной коростой. А на завтрак почти каждый день манная каша на воде и без масла. И никакие гримасы отвращения не помогали…

– Пойду к родителям. Я соскучился и хочу повидать маму, – заявил Ганс.

Грете стало страшно. Запасы перца исчерпаны, и Ганс действительно может пойти к капитану До-ручки. Теперь даже скорее, чем раньше, теперь у него с отцом отношения налажены, отец подарил ему велосипед, дал денег на фрукты, на пивку, на кашу. Сказал, что не стоит благодарности… А капитан Лев – разве он станет размышлять, какой травмой для ребенка будут именно теперь, после фруктов, новые садистские выходки?

И как раз в один из этих дней, когда Ганс начал скучать, а Грета волноваться, серебристый автомобиль, как какое-нибудь умное животное, обладающее интуицией – кошка или крыса, появился в Угольках.

Грета и Ганс выходили из дому. Они направлялись в Горестный парк, где знали уже каждую травинку. По пути Ганс размышлял о жизни:

– Жорж – хороший парень, настоящий друг. А Карлсон – пустое место. Он обманул девушку. Я не только на один гектар с ним не сяду играть на виолончели! Я и руки такому не подам! Я – честный человек, никогда в жизни не сделал никому зла… Именно поэтому меня ценят мои друзья – Жорж, Роза и ты. И родители уважают…

– Смотри, там, на крыше – это крыса или кошка?

– Не перебивай, когда я выворачиваю перед тобой душу! – обиделся Ганс.

Они прошли всего лишь в двух шагах, но Ганс не заметил отца. А он, глядя на них, гадко щерился из-за стёклышка хищного серебристого автомобиля.

В Горестном парке Ганс и Грета сперва собирались поздороваться с георгинами. У этих цветов были такие огромные головы, что они, казалось, могли разговаривать с людьми на равных, и запросто знакомиться. Ганс и Грета иногда их навещали. Но на этот раз нашли клумбу пустой. И даже припорошённой снегом. У Ганса вырвался жалостный «ах».

– Не переживай, – утешала растерянная Грета, – весной они выйдут из-под земли.

– Да, – по-детски обрадовался Ганс, – мы придем сюда, как только наступит весна.

На следующий день Грета нарядно оделась, поцеловала Ганса, может быть, в последний раз. Предстоящий день напоминал черный провал. Она вышла из дома и села в серебристый автомобиль. Капитан До-ручки доставил ее на Кисельную улицу. Он был еще тише и деликатнее, чем при первом свидании. Он говорил, что боялся – она больше не захочет его навестить, ей неинтересны его секреты. По кроткому виду капитана можно было подумать, он действительно боялся.

Графиня Викинг проплыла по холлу, в своем атласном халате с райскими птицами – грациозная, свежая, ясноглазая. Она любезно поприветствовала Грету, мило пошутила с ней и с мужем – можно было подумать, ей даже не любопытно, почему и для чего невестка приехала с ним. Здоровьем сына она не поинтересовалась, а сославшись на бесконечные хлопоты с журналом, ускользнула к себе.

– Не огорчайся. У Ариши сегодня ветер в голове, кофе мы попьем сами.

И компьютер, и медвежья шкура, и коллекция оружия, и ветвистые рога, и дверь в ванную комнату – всё в кабинете капитана выглядело жутко, зловеще, угрожающе. До-ручки зарядил и подключил электрокофейник, устало опустился на медвежью шкуру, взял трубку, и пригласил Грету сесть рядом.

Но Грета помотала головой и устроилась за рабочим столом капитана. Он в задумчивости смотрел на нее, его вечно грязное сморщенное личико ничего не выражало. Завёл беседу:

– Моя Ариша – прелесть, правда? Таких женщин больше нет. Настоящая аристократка. Королева. А знаешь, когда я увидел ее в первый раз? Я был зелененьким солдатиком. А ей было шестнадцать. Нас свел случай, но такой случай, который лучше назвать роком.

Кофе поспел, и капитан со вздохом отложил трубку, взял чашечки и нацедил в них кофе из машины. Позвенел ложечками. Одну готовую чашку на блюдце преподнес гостье, с другой устроился на своей медвежьей шкуре. Попыхал трубкой, и снова принялся рассказывать. Грета сидела тихо.

– Она полюбила меня за мою смелость и другие необыкновенные качества. Мы собирались пожениться. Но её родня меня невзлюбила. Надули в уши королю, он не одобрил наш брак. А без кляксы короля брак считался бы недействительным. Она рассердилась, и я тоже рассердился. А мне выпал наряд – склад пиротехники во дворце. Там постоянно устраивали фейверки. Это была фортуна! Арише мой план пришёлся по вкусу. Она заблаговременно продала свой дом и отправилась путешествовать. А я дождался следующего наряда и рванул! Как полыхнуло!

– Вы сожгли Санта-Клаус? – засомневалась Грета.

– Да. А всему виной моя любовь, роковая любовь всей моей жизни – моя Ариша. Я это сделал. Один. Улёт! Клаус Тысячный сгорел заживо. Ну, ты, наверное, читала в учебниках. Я и не предполагал, что сгорит до тла весь город. Редкостное зрелище!

– А жертвы? – пролепетала Грета.

– Они-то меня и беспокоят, – закивал головой Лев До-ручки.

– Ариша знала и согласилась?

– Она ненавидела старинный Санта-Клаус и называла богадельней. Она радовалась, издали наблюдая зарево! Мы наблюдали из автомобиля. Да и я не без удовольствия смотрел на дело рук своих. Но я раскаиваюсь теперь. Она, может быть, и забыла. Но не я! Только Ганс служит напоминанием, постоянным укором, воплощением наших внутренних изъянов…

– Неправда! – возмутилась Грета, – он-то ни при чём! Он не виноват в ваших преступлениях, и, как вы выражаетесь, внутренних изъянах… У него нет таких изъянов!

– Ты пригрела на груди змею.

– Это – поклеп! Ганс – моя радость и надежда! Он делает успехи на виолончели! Когда придете на его концерт, а его смычок заставит плакать и смеяться весь зал, и будет море цветов, и все преклонятся перед ним, тогда вы, может быть, пожалеете, что кусали своего ребенка…

– Если ты жалеешь даже это исчадие ада, то меня должна пожалеть тем более. Представь только – что я переживаю. И мои страдания – самые настоящие, подлинные.

– Вы, извините, маньяк. А Ганс – невинный младенец, – возмутилась Грета,

– Просто он смазливый, беспомощный, как теленок, и это тебя умиляет. А тебя что, ни капельки даже не задевает, что он не ценит тебя?

– Это – ерунда! Он без меня пропал бы. Он мне много раз это повторял, всегда со слезами и благодарностью… Он меня любит! – похвасталась Грета.

– Разве это любовь? – усомнился капитан.

– Вам не понять, – презрительно бросила Грета, – вы – массовый киллер.

– Я несчастный человек, я попал в ловушку, расставленную для меня – не знаю кем, но кем-то, с кем не нам, людям, тягаться. С твоей тонкостью чувств – пойми и меня.

– Это не вы подожгли Санта-Клаус!

– Нет, я. И я радовался! Я боялся, что Ариша испугается и отступит. Потом я радовался, что нас связывает преступление. Со временем наша преступная связь превратилась в настоящую любовь.

Грета усмехнулась.

– Но ты ведь никому не расскажешь? Не погубишь нас? Побережёшь сыновьи чувства Ганса? Я молчал двадцать шесть лет. Если бы не рассказал тебе, то, наверное, сошел бы с рельсов.

– Я не верю. Ничего этого не было и не могло быть.

– Было! Ты должна поверить. Если ты не поверишь, я пропал.

Грета не нарочно злила капитана. Она, действительно, не могла поверить. Тереть ребенку спину щеткой для пяток и уничтожить целый город – все таки разные вещи.

– Ты не веришь, что на свете бывает такая сильная любовь? – наивно спросил капитан.

– Вы все насочиняли! – настаивала Грета.

– Ты нарочно меня обижаешь? – он вскочил со своего лежбища и начал бегать взад-вперед по кабинету.

– Я пытаюсь вас оправдать…

– Лучше пойми!

– Не могу.

– Так слушай! – злобно гаркнул капитан. – Ганс, твой невинный и прекрасный Ганс, был зачат, когда горел Санта-Клаус, рёв зверей и крик людей достигал небес и приводил нас с Аришей в экстаз… В том самом автомобиле. Теперь ты поняла, что он – исчадие ада?

– Бедный Ганс, он ни в чем не виноват, – только и сказала Грета.

Лев глядел на Грету, Грета в никуда. Он подошёл к ней и противно ухмыльнулся. Наверное, сам он думал, что ласково улыбается. Грета прикрыла глаза, чтобы не видеть мерзкого человечка. Он погладил ее по голове.

– Я утомил тебя своим печальным рассказом. Думаю, тебе неплохо было бы принять ванну.

Часть третья

16. Поросята

Ганс и Грета снова оказались в банке мёда на двадцать втором этаже. Не было больше тараканов, грязи, ругани и стука, топота и гогота неделикатного Жоржа.

Все свои вещи они нашли на прежних местах, одежду в шкафах, утварь на кухне, книги на полках. А на зеркале всё это время Грету ждала её пудреница. Оставалось только убрать пыль и зажить лучше прежнего. Домовладелец не сдал квартиру, хотя прошло немало времени. Наверное, Добрый Бог существует. Он покровительствует прекраснойи совершенной любви Ганса и Греты. Но капитана Льва До-ручки – неужели выдумал тот же симпатичный Бог? Возможно, он задумал помочь Грете спасти Ганса ради его таланта. А ради таланта ничего не жалко… Хищного серебристого автомобиля пока не видно, а улыбающийся Ганс – вот он, здесь! Хорошо, что он нелюбопытен, как истинный лавландец. И никогда не смотрит на Грету. Благодаря этой редкой черте характера он не видит царапин и укусов на её теле. Он ценит доброту и заботу Греты, а как она выглядит – для него несущественно.

На радостях в гости пришла Роза. Ганс рассказал милой нянюшке о своих приключениях. Как он из дружеской симпатии согласился пожить у Жоржа. А тот, не сумев оценить расположения Ганса, взял манеру разговаривать с ним, как старший всезнающий брат с несмышлёнышем. Ганс знал, что он гораздо умнее и талантливее Жоржа, и не мог терпеть такой тон. А непотребные рожи, которых Жорж приводил в их берлогу, вообще позволяли себе шуточки в адрес Ганса. А с тех пор, как Жорж познакомился с Марфушей, Гансу стало вовсе не о чем с ним говорить. Не о дуре же, в которую Жорж влюбился. А тот перестал интересоваться музыкой, отказывался слушать виолончель, даже закрывался подушкой. Грета всё время плакала. Неуютно было в Угольках. Вот они и вернулись в свою башню. Роза очень сопереживала. Грета крутила мельницу жизни – соковыжималку.

Однажды Ганс утопал в кресле перед телевизором. Грета наполнила кружку апельсиновым соком, украсила красивыми ягодками, добавила немного манной каши, и подала Гансу. Ониподкрепился, развеселился, вырубил телевизор, вырвал провода, и вышвырнулвсё в окно – подальше от соблазна. Ему нужно было много и усердно трудиться. А телевизор отвлекал. Он со вздохом отправился упражняться на виолончели.

Раздался телефонный звонок. Клара сообщила нервным голосом:

– Представь себе, известия от Марка. Я думала, он умер, а он…

Грета поймала себя на мысли, что тоже думала о Марке, как об умершем. Вспоминала его, и все яркие мимолетные эпизоды, с ним связанные, как жизнь, канувшую в лету, давно и безвозвратно утерянную, нездешнюю, невозможную…

– Короче, мне звонила конферансье. Они сейчас в Греции… На острове, купили домик… Он теперь играет только для нее! И возвращаться в Лавландию не собирается! Забыл обо мне совсем, так сказать. Разве я была плохой сестрой? Разве не ухаживала я за виолончелью? – недоумевала Клара.

– Должно быть, он слишком поглощён Моникой. Но они вернутся, и все будет хорошо! – Грета попыталась расположить предметы ко всеобщему удовольствию. – Просто нужно подождать. И всё будет по-прежнему.

– Нет. Мне кажется, я никогда его не увижу. Я не дождусь, – не поверила Клара.

– Что ты хочешь этим сказать?

Клара помолчала, потом ответила:

– На свете только уроды и извращенцы. В таком пустом мире нельзя жить.

– А ты приходи к нам, посмотри на Ганса, послушай, как он играет на виолончели… – утешила Грета.

Но Клара, вместо того, чтобы утешиться, взъерепенилась:

– Иди к троллю со своим Гансом!

И бросила трубку.

Ганс всё играл. Звуки виолончели волновали и печалили Грету. Ей мерещились море, остров… Она убирала пыль, исподволь поглядывала на играющего Ганса, и не могла понять, что же её так печалит? Она ненавидела пыль – может быть, это? Вот если бы ей суждено было заниматься дизайном, она бы изобрела интерьер без пыли.

Грета давно забыла и думать о рекламе и дизайне. На нее теперь возложена ответственность за Ганса. И она почти справляется со своими обязанностями, Ганс выглядит все лучше…

Но что творится с Кларой? Роза тоже тревожится за Клару. Недавно навестила ее, приготовила ей жаркое с манной кашей. Поила, кормила, уговаривала, как настоящая нянька, со всей своей мудростью и ласкою. Но даже она не смогла помочь! Клара нагрубила Розе, посмеялась над ее причудами и почти выставила за дверь… Теперь Роза, говоря о Кларе, поджимает губы и даже закатывает глаза:

– Я не могу поверить… Это так страшно, так ужасно… Нет, я не могу вспоминать… Нужно позвать шаманника изгнать из нее троллей и разлить у нее в дома шаманскую воду…

– Просто она дура, – утешал Розу Ганс.

– Бывают дуры, а бывают тролли, и я чувствую разницу… – качала головой Роза.

Частенько они все, гуляя с воспитанницей нянюшки, прохаживались по заснеженным уже дорожкам Горестного парка, или сидели в банке с мёдом, угощались манной кашей. Грета была бесконечно благодарна Розе за то, что та нашла подход к Гансу. Роза с Гансом могли болтать часами, при этом Ганс совсем не замечал ласкового снисхождения нянюшки. С каждым человеком мудрая Роза была иная – такая, какой ее хотят видеть, как фантастическая «идеальная бабушка» у Бредбери.

Тем временем розина свинья Мурка, очаровательное животное (она отзывалась на свое имя и нежно хрюкала), опоросилась. Ганс пошёл смотреть на малышей. Они оказались розовыми, мягкими, круглыми… Он сидел и наблюдал, как они сосут свинью, как ползают, как пищат. А дома вспоминал их с нежностью… И вот, однажды заботливая Роза принесла парочку и выпустила на пол в гостиной. Поросята принялись куролесить на паласе.

– Хлопоты, конечно, зато они доставят вам сколько радости, – нянюшка попунцовела от смущения.

Грета растрогалась, поблагодарила её.

– А можно будет, когда они вырастут, отдать их в зоопарк? Или в цирк? – жалобно спросил Ганс, – ведь мы не сможем съесть своих друзей.

– Они декоративные, их есть необязательно, – успокоила его Роза.

Ганс смотрел на поросят с нежностью.

– Как жалко, что у моих родителей нет таких поросят! – вздохнул он, – маме они понравились бы. Да и отец смог бы оценить, у него душа тонкая.

Роза украдкой шепнула Грете:

– Ухаживать за животными будет полезно для Ганса. Разовьет в нем то огромное чувство ответственности, которое существует пока в закукленном невостребованном виде…

Грета благодарно обняла Розу, прижалась к ее широкой груди. Есть на свете человек, который по-настоящему понимает и разделяет её тревоги за Ганса! Все страшное последнее время нянечка тоже помогала мудрыми советами, утешала. Но бывают минуты особой дружеской близости. Роза рассказала, что специально выбрала поросят, похожих на её друзей – самых хорошеньких и нежных. Поэтому их назвали Ганс и Грета. Вечер прошёл чудесно. Малыши резвились, а Ганс, глядя на них, мечтал:

– Проныра с длинным рылом действительно похож на меня! Я дарю его тебе, Грета. Заботься о нем. А ты подари мне Грету. Она похожа на тебя. Такие же глазки и щечки. Я буду кормить её манной кашей с ложечки…

Он поймал жену в объятия и нежно чмокнул. Роза смотрела на них. На ее широком добром лице выразилось блаженство.

– Все-таки я сумела принести радость в ваш дом!

Ганс еще раз чмокнул жену, и блаженство на лице няни умножилось.

Ганс не мог расстаться с поросятами и ночью, уложил их с собой в постель. Они похрюкивали, а он спал с улыбкой на устах…

А утром Грету уже ждал хищный серебристый автомобиль. Она нырнула внутрь вместе с сумкой, в которой несла манную кашу для поросят. Капитан До-ручки был мрачен и курил трубку.

– Я должен спросить тебя. Это очень важный для меня вопрос: ты все еще не веришь мне?

– Верю, – бесцветным голосом произнесла Грета.

– Неправда, – ответил он.

Всю дорогу она молчала. Проехать нужно было всего две улицы. Графини не было видно. Они молча поднялись в кабинет.

– Ариша на празднике Примирения! Будет бал у мэра. А ты зря со мной не разговариваешь. В ответ на мою откровенность – даже странно.

– Извините, голова болит, – сказала Грета.

Ей было страшно. Она не знала, до какого предела могут довести капитана его дикие инстинкты.

– Это несерьезно, – деловито заявил капитан, – раз ты приехала ко мне, значит хотела пообщаться. А теперь молчишь. Непоследовательно. Мне необходимо, чтобы ты говорила со мной.

– Хорошо, я постараюсь.

Капитан, бормоча, наполнял ванну, взбивал пену.

– Ты какую предпочитаешь? Хвою, клубнику или эвкалипт?

– А не хотите ли под чесночным томатным соусом, да с кашей? – поинтересовалась Грета.

– Хочу, – ответил капитан.

Но ванну сделал с омерзительным клубничным парфюмом. Грета удивилась. А он даже обиделся.

– Может быть, ты до сих пор принимаешь меня за грязного извращенца? Да, все мы бесконечно одиноки… Вот сейчас ты лежишь в розовой пене, приготовленной мной для тебя, и так далеко от меня, кажется, даже не слушаешь… А стоит мне надеть мою вставную челюсть…

Капитан клацнул зубами. Грета вскрикнула.

– …Ты вся внимание! – торжествовал капитан. – Я уже существую для тебя, а мне это – приятно. Раз ты согласилась приходить ко мне мыться, несмотря на то, что у тебя у самой теперь есть ванна, значит, ты мазохистка…

– Вы отлично знаете, что я страдаю ради бедного Ганса! – возмутилась Грета.

Капитан тщательно выбирал мочалку.

– Что такое «ради Ганса»? Всего лишь двойной, усложненный мазохизм, – возразил мудрый уродец, – уж в этом-то я разбираюсь! Правда, Ариша не такая… У нее нет слабостей. Она до сих пор не знает моих мыслей, моих стремлений и идеалов… А я ее слишком люблю и не хочу потерять… Тебя я люблю иначе. Ты – мой добрый ангел…

Капитан До-ручки дважды щёлкнул зубами. И тут дверь отворилась, и в ванную заглянул прекрасный невинный Ганс. Руки его были полны розовых кругленьких поросят. Ганс решил сделать подарок маме, но графини не оказалось, а прислуга отказалась взять у него поросят или оставить их в спальне хозяйки, и огорченный Ганс решился отнести их папе в кабинет, и даже отважился заглянуть в ванную… Уж очень милы были поросята, уж очень он хотел порадовать родителей! Но то, что он увидел в ванной своими широко раскрытыми невинными глазами глубоко поразило его и сразу же сильно травмировало. Ганс бросился бежать, роняя по пути розовых младенцев…

17. Тролль

Пусть страшный капитан ищет себе другие жертвы, Ганс и Грета ему больше не достанутся! Ганс, конечно же, не простит отцу мучений Греты, как по безмерной доброте мог прощать свои! Грета бежала со всех ног, но не могла догнать Ганса… Расстояние между Кисельной и Молочной казалось теперь бесконечным. Главное в этот момент было – обнять его, найти спасение от кошмаров в младенческом тепле его дыхания, пахнущего манной кашей с молоком и медом…

Грета верила – они с Гансом придумают, что делать. Пусть они беспомощны, но у них есть то, что их спасет – прекрасная и совершенная любовь. Любовь заставит их стать смелыми, умными, сильными. Потому что любовь – самая могучая сила на свете. Ничто не победит любовь.

Вот уже и Молочная. Ещё чуть-чуть, последнее усилие – и они с Гансом уже сидят, обнявшись, слезы их смешиваются, и падают в манную кашу, которую они едят из одной мисочки, а на паласе куролесят вновь обретенные поросята…

Входная дверь оказалась распахнула. Банка с мёдом пуста. Грета еще не знала, какое именно случилось несчастье, но поняла, что произошла одна из тех бед, от которых она всеми силами пыталась уберечь Ганса. На полу валялся розовый халат, а на нём – записка. «Дорогая не моя Грета, – печально вещал Ганс, – я больше не буду носить твой халат. Ты любишь другого. Наверное, он достойнее. А я ухожу, куда пойду – не знаю. Я перережу себе вены. Не твой поросёнок.»

Грета представила, что сейчас должен переживать Ганс, и ей сделалось жутко. С его ранимостью и тонкостью он может сойти с ума. Он чувствует себя одиноким, отвергнутым и ненужным. Его золотое сердечко разрывается от боли. Он оставил дверь распахнутой – ему было безразлично все на свете, даже виолончель. Любой бродяга мог зайти поиграть на ней. А Ганс не позволял прикасаться к драгоценному инструменту никому!

Кучу денег, старые перечницы, которые он умел характерным образом комкать у себя в карманах, и делать катыши, и мелочь – чёрный перец, он, убегая, рассыпал по полу, по всей комнате. Чайник кипел – он убежал, не выпив чаю! Грета почувствовала жгучую боль. Она сжала зубы и взялась за телефон. День был воскресный, но Розы дома не оказалось – может быть, в это время она гуляла с Каролиной в Горестном парке, не подозревая, что у друзей стряслась беда… Или повела воспитанницу в левославный храм. По воскресеньям шаманник беседует с невинными детьми, а Роза с восторгом присутствует, заодно следит за порядком и кормит всех горячей манной кашей. Если бы она только знала, если бы была здесь! Прижаться к ее груди – и ничего не страшно!

Клара не умела сочувствовать нелепой на вид любви Греты, не понимала сложной организации Ганса, потешалась над ним. Но она примчалась, как только узнала, что стряслось. Грета попыталась объяснить ей:

– Он бродит где-то бездомный, с поросятами… Но ведь он их никому не позволит съесть? Он только вчера говорил, что Грета похожа на меня, и он будет кормить её манной кашей с ложечки… И просил, чтобы я заботилась о Гансе… И плакал! Он же не допустит, чтобы Ганса прокрутили через мясорубку!

– Расскажи, что случилось, – напомнила Клара.

Нелегко было открыть правду о маньяке, не утаивая ни самых омерзительных, ни страшных подробностей. Зато Клара не спрашивала, зачем Грета пошла на сделку с ним. Она поняла.

– Редкостное везение, нам обеим досталось по проходимцу! – захохотала она.

Грета ужаснулась ее слов.

– Чем же виноват Ганс? Он – жертва. Он страдает, он не догадывается, что всему виной – жестокое устройства мира! Что я люблю его, а не капитана До-ручки! – Грета ткнула письмо прямо под нос Кларе.

– Разве не Ганс – автор этого бреда и этого разгрома? Кто же виноват, если не он?

– Тролль!

Наверное, Злой Тролль на самом деле существует. Он хотел погубить чудо, случайно расцветшее в мире алчности, зависти и вражды. Но несмотря на все козни заставить Ганса и Грету расстаться было невозможно. Поэтому Тролль сделал этот финт своими серными ушами.

– Ганс даже не понимал, откуда новый велосипед, и почему мы вернулись в свой дом! Просто радовался. Ты не представляешь всей степени его чистоты! – в подтверждение своих слов Грета снова показала записку Кларе. – Нужно найти его, объяснить поскорее! Каждая минута – это еще одна минута его страдания!

– Пошляется – придет, – пообещала Клара, – ведь идти ему некуда?

– У него нет никого на всем белом свете… И даже комнаты в Угольках больше нет. Он перережет свои прекрасные вены! А вены Ганса – самые ценные артерии на земле, ты пойми! Нельзя допустить, чтобы он их перерезал! – волновалась Грета.

– К сожалению, не перережет, – отрезала Клара, – и что ты будешь делать, когда он объявится?

– Целовать его!

– Тьфу! – поморщилась Клара. – Я о жизни. Продолжишь работать на маньяка? Ведь Карлсон уже проматывает твои деньги. В Париже. Он продал и свою ферму и твою. Я сделала всё, что в моих силах – безнадёжно.

– Ганс придумает выход. Ганс сделает так, чтобы всё было хорошо. Ганс мудрый! Ганс смелый! Ганс добрый! Тролль не победит Ганса! Никто в мире не победит нас, никто и ничто!

– Начался бред, так сказать… – заметила Клара.

Прошел день, настала ночь, а Ганса все не было. Грета металась по дому. Клара приготовила манную кашу, но Грета не могла её видеть.

– Ночью, одинокий, голодный, бездомный, без виолончели, без перца – это страшно представить… – сокрушалась она.

– Никуда не денется, – пожимала плечами Клара, – хотя я от всей души желаю ему куда-нибудь провалиться. И ты бы стала прежней. Тебе не поздно еще учиться… А ты зациклилась – стоил бы он того. Был бы он хотя бы похож на Карлсона… А я и то – все поняла. И теперь весело поедаю манную кашу.

И когда Грета слушала циничные слова Клары, ей казалось, она тем самым предает несчастного Ганса. Ей уже не хотелось быть с ней откровенной. Клара уехала. Прошли ночь, день, а Ганса все не было. Грета металась.

Ближе к вечеру наконец ответила Роза. Грета встретилась с ней в Горестном парке. Прижалась к няниной широкой груди. Роза утешала, как в детстве – целовала в макушку, обнимала. Долго молчали. Потом Роза сказала:

– Как ни больно мне это говорить, но ты сама виновата, зайка! Я пробовала тебе намекать, пока еще было не поздно, я даже прямо тебе говорила: так нельзя. Но ты не захотела подумать над моими советами…

– Как нельзя? – не поняла Грета.

– Ты мало его уважала, как мужчину. А он чувствовал это. И очень страдал. Ты делала ему замечания. Женщина не должна делать мужчине замечания.

– А если он надевает разные носки – один белый, другой синий?

– Студент не должен делать замечания профессору, тем более если видит, что у него разные носки. Подумай, что почувствует профессор?

– Но если бы у профессора была заботливая жена и еще дома проследила бы за носками…

– Профессору может делать замечания только профессор! – отрезала Роза. – Ты сама оттолкнула его, зайка.

– Так ты думаешь – это серьезно?

– Безусловно, это очень серьезно. Ганс вообще серьезный мужчина. Если приглядеться.

– И он не вернётся?

– Мне жаль. Я тебя так люблю, моя зайка! Именно поэтому должна быть откровенной с тобой. Ты слишком долго унижала его мужское достоинство. Он травмирован. С ним могло произойти всё что угодно. В следующий раз, когда выйдешь замуж…

– Нет, Роза, я никогда не выйду ни за кого на свете… Я никогда не забуду его… Зачем ты так говоришь, как будто Ганс перерезал себе вены! Если он жив, я найду его, он всё ещё мой муж! Если только он жив…

Роза с сомнением покачала головой.

– Лучше сходи в церковь, зайка, покайся.

После разговора с Розой Грете не стало легче. Но она набралась храбрости и навела справки в больницах и моргах. И узнала, что Ганс – не там, Ганс неизвестно где, но живой! Только бы найти его – и Тролль побеждён. Где бедняга Ганс теперь ночует, поделится ли с ним кто-нибудь манной кашей?

Пряный и острый аромат перца не выветривался из комнаты, он въелся в стены и мебель. Раздавленные каблуками деньги пахнут очень остро. Ядовитое облако стояло в воздухе. Я уже упоминала, что выражение «запах денег» имеет несколько отличное от других языков значение в лавландском. Ганс рассыпал перец как будто в укор Грете. Чтобы она чихала и помнила, что из-за нее он голодает. Чтобы терзалась раскаяньем, что не уберегла его тонкую психику от потрясений.

Прошел еще день, потом еще и еще. Ганс – словно в воду канул.

Грета металась и звала Ганса, как будто он мог услышать.

– Все ясно, – заключила, наконец, Клара, – мальчик нашел себе покровителя. Что ты так удивляешься? Богатый, ласковый покровитель – мечта для такого хорошенького мальчика, как наш Ганс.

– Это невозможно, – запротестовала Грета.

– Почему?

– Он говорил… неважно. И еще он говорил, что я – половина его души.

– Тем не менее. Разве кроме тебя есть на свете женщина, которая стала бы возиться с ним?

– Разумеется, нет, – пришлось согласиться Грете.

– Вот видишь. Тем не менее, кто-то содержит его! Значит, это мужчина.

Небо всё равно было ярко-синим. Грета пристально смотрела на небо – пронзительное, теплое, и выпытывала у него ответ – где Ганс, жив ли он? На этом лазоревом листе все должно быть написано, а тем более то, что важнее всего на свете. Ей казалось, если Ганс тоже смотрит теперь на небо, он должен прочитать там и ее слова.

Однажды позвонил капитан До-ручки.

– Ганс пропал, – сообщила Грета, – как убежал тогда с поросятами, так я больше его и не видела…

– Ариша когда узнала, что он хотел подкинуть ей поросят, просто рвала и метала. Его счастье, что он успел убежать!

– Уже неделю никто не знает, где он! Вы – не знаете?

– Наверное на рынок пошёл поросят продавать. А я тебя неделю не видел, ангел мой…

Маньяк во всех красках расписывал, как скучает по ней. Грета бросила трубку. Она не понимала, почему она еще дышит, как это возможно – существовать уже больше недели, не зная, жив ли Ганс. Даже сладкая молочная манная каша, свежая и дымящаяся, представлялась Грете каменной и несъедобной. Она не могла разгрызть ни кусочка, зато пивную манку жадно пила. Но пивка только чуть-чуть и ненадолго помогал, как тонкий бинт на рану. И сном она не могла забыться. И во сне помнила, что Ганс, может быть, на дне Мурены…

Грета набила сумку разнообразной кашей, взяла жбан пивки, и кинулась в Угольки уговаривать Жоржа осмотреть дно. Жорж не захотел. Но предложил прочесать другое дно – трущобы и притоны Шуры-Мурома. Они совершили этот рейд, впрочем, зря. Грета поняла, что такой непоэтичной жизни Ганс не выдержал бы и дня – он бы заболел от грязи и грубости, он бы лучше умер… Не удивительно, что там они его не нашли.

Грета переселилась в фильм ужасов. В этом фильме Злой Тролль покусился на ботинки Ганса! Те, что Грета ему подарила к Рождеству – лаковые, модные. В таких не стыдно пойти на прием к королю Клаусу Тысячепервому. Или выйти на сцену. Когда виолончелист дает сольный концерт, его ботинки находятся как раз на уровне глаз партера. Грета заметила еще на концертах Марка. Правда, тогда два часа пролетали как один миг, она так и не успела как следует разглядеть его ботинки. Но Гансу подарила отличную пару. Гулять в таких снежными и вьюжными лавландскими зимами несподручно, вот они и стояли в шкафу, обернутые в белую папиросную бумагу, как пирожные, и ждали своего часа – первого концерта, который даст Ганс – как своеобразный символ иной, счастливой жизни. А в том, что все невзгоды минуют, и наступит новая, счастливая жизнь, Грета и Ганс никогда не сомневались.

– Разве мы не заслужили счастья? Мы с тобой уже пуд соли съели с манной кашей – ведь этого достаточно, как ты думаешь? – бывало, грустно спрашивал Ганс у Греты, томясь в Угольках.

– У тебя будет все, чего ты заслуживаешь, – горячо и искренне убеждала его Грета, – ботинки-то уже есть. И концерт будет!

Они не хотели признавать силы Злого Тролля. И вот, ботинок больше нет. Тролль утащил ботинки!

– Наш проходимец спер ботинки, – засмеялась Клара.

Грета возмутилась.

– Никакой он не проходимец! Он – жертва. Ну и что, что его родители взорвали город – он-то не виноват! Зачем ему брать ботинки?

– Да так, на всякий пожарный, так сказать… Надел и пошёл.

Грета не могла объяснить Кларе, до какой степени нелепо ее предположение. Ганс, обиженный, несчастный, преданный, глотающий слезы, бездомный, отчаявшийся, тащится по улице в концертных ботинках…