Текст книги "Манная каша"

Грета ужасно удивилась. Она была уверена, что Ганс сумел оценить Розу. Он так миролюбиво с ней беседовал и на прощание даже подал макинтош.

– Ну почему тебе никто не нравится? – вздохнула Грета, – а как могло бы быть хорошо… Ты бы мог гулять с ней в Горестном парке… Или в Сладостном… Не скучал бы так – пока нет виолончели… Роза готовила бы жаркое из свинины… И вообще она прекрасный друг, уникальной доброты и ума женщина…

– Может быть, ты хочешь, чтобы я женился на ней? – съязвил Ганс.

Но Грета не уловила сарказма.

– А это возможно? Ты ей понравился. Ты оценишь ее потом! Действительно, развернём события ко всеобщему удовольствию!

– Терпеть не могу уродин! – заявил Ганс. – Как ты могла такое сказать? Я знаю, ты специально хотела меня унизить!

На утешение Ганса, как обычно, ушло немало замысловатых слов. Наконец Грете показалось, что он успокоился и забыл о злополучном сватовстве. Грета взбила ему подушку, подоткнула одеяло, принесла манную кашу с апельсиновым соком.

– Какая удача, что у меня есть ты, – слёзно поблагодарил он, – я бы уже перерезал себе вены, если бы ты не нашлась.

Грета растрогалась. Заснули они умиротворенные и спокойные, рядышком, как братик и сестричка. Ганс спал, подложив ладонь под щеку, и спящий выглядел трогательно и беспомощно, дышал тихо, как ребенок. А под подушкой у него лежала перчинка, нанизанный на ниточку.

7. Пареная репа

Проснулся Ганс на рассвете. И ощутил необъяснимую тоску. Может быть, это была тоска по Жоржу, другу, которому он все еще не сообщил номер своего телефона, опасаясь, что Жорж напугает глупую Грету – своим неправильным выговором и нестройной речью, неуклюжей огромной фигурой и красным лицом с оплывшими глазками. Тогда Грета может выгнать их обоих, ей-то что, ей не жалко… Он взглянул на спящую Грету – изнеженная кукла, Мальвина. Где ей понять положение человека, у которого нет ничего, некуда идти, никакой надежды. И всякий норовит унизить, подчеркнуть свое превосходство над ним, не имеющим ни образования, ни работы, ни семьи, ни достойных друзей… Который в двадцать пять бесправен и неприкаян, как в пятнадцать. И Грета тоже вечно тычет ему в нос своим благополучием, апельсиновым соком, манной кашей… Он тихонько встал, оделся, выскользнул из дома и отправился бродить.

Бродить по улицам – это панацея, уникальное средство против тоски любой расцветки и печали какой угодно глубины. Это спасение обездоленных, чей истинный дом – город. Пусть дождь льет и зонта у тебя нет – неважно. Перехватишь шипучей манки, и тогда – пусты улицы или многолюдны, ночь или день – ничего не важно. Если бродить без устали, набредешь наконец на картинку, которая встряхнёт и распотешит – веселая, симпатичная уличная торговка, яркая витрина, афиша, уютное кафе или ворона на антенне. Шуры-Муром протягивает тысячу спасительных нитей, каждая из которых может вновь связать с жизнью.

Ганс залюбовался стильным домом из терракотового кирпича с черепичной крышей, заслушался бурлящей струёй воды, сбегающей по причудливо изогнутому желобу, и только потом осознал, что это и есть родительский дом. Ноги сами принесли его на Кисельную улицу.

– Не сирота же я, тролля в даль! – (это особо эмоциональное национальное наше ругательство) – воскликнул Ганс и решительными шагами подошел к крыльцу.

А на крыльцо как раз выскочил капитан До-ручки. В красном тренировочном костюме и кроссовках, с подкрученными усиками. Начиналась его утренняя пробежка.

– Принесла же тебя нелегкая, – заметил он, – я убегаю.

– Я требую, – решительно возразил Ганс, – чтобы ты вернулся домой. Я должен серьезно поговорить с тобой. У меня нет другого папаши.

– Вот баран, – проворчал капитан.

Однако последовал за сыном. Они поднялись в кабинет, и Ганс заявил:

– Вы испоганили всю мою жизнь. Ни разу не отправили на каникулы в Китай. У меня нет даже паршивенькой виолончели.

– Я всего в своей жизни добился сам, – возразил капитан.

– Я сирота при том, что мои родители живы! Я даже вынужден жениться на первой попавшейся девушке, влюбившейся в меня.

– Ариша говорит, что твоя мартышка ничего.

– А я чем плох? – взъерепенился Ганс.

– Когда я женился на твоей матери, она имела все, я же – ничего, кроме честного мундира. Но я ходил по острым камням и ранил ступни до крови! Я бил воробьев и ворон влет! Я дарил Арише эдельвейсы! Я нес ее в мэрию на руках! А ты что сделал, эгоист?

– Достаточно и того, что я на ней женюсь. Хотя совсем не хочу жениться. Ей повезло. Повезло, что у вас нет совести.

– Я против. Я запрещаю тебе жениться, – отрезал капитан.

– Тогда и я тебе запрещаю, и отыне буду считать маму вдовой, – пригрозил Ганс.

Капитан проигнорировал угрозу. Он уселся за стол, включил компьютер, сыграл в покер. Ганс всё ещё стоял за его спиной. Наконец капитан произнес – громко и по складам, как будто объяснял ученику-двоечнику, почему курица – не птица.

– Это позор. Ты носишь мое имя. Брачный аферист До-ручки! Адьфонс До-ручки!

– Я не это! Я люблю мою невесту. Она красивая. У нее хороший характер.

– Ты любишь ее?

– Да, люблю. Она заботится обо мне. Родителей-то у меня нет.

– Я запрещаю, – отрезал капитан.

– Ты не имеешь права. И вообще я скорее всего не твой сын. Иначе я был бы уродом и садистом.

– Так ты меня держишь за садиста?

Показное спокойствие капитана исчезло, мышка соскользнула на пол, зубы скрипнули. Капитан выпрямился во весь свой крошечный росточек, зашуршав при этом, как сушеный гороховый стручок.

– Я женюсь и тебя не спрошу, стручок, – захохотал Ганс.

Поздно он заметил особое страшное выражение на лице капитана…

Грета проснулась и поняла, что в Школу Дизайна опоздала безнадежно. Зато можно посидеть с Гансом, приготовить ему завтрак – он с трудом переносит одиночество. Она взглянула – и обнаружила, что его половина постели пуста и холодна, что в доме тихо. Не было и его одежды. Он ушел, и Грета с ужасом догадалась куда – проведать маму. Бедняжка так скучал по ней. Едва зарубцевались раны на теле, и он опять там! Его тянет на Кисельную, как брошенную собаку на перрон, где хозяева сели на поезд. У Греты бешено заколотилось сердце. Ей было больно за Ганса – такое чувство, как если бы живодеры во дворе мучили животное, и никто не хотел защитить, кроме нее. Как в детстве. Она тогда так верила в разум взрослых, их зрелость. Как же она заблуждалась!

Нельзя терять ни минуты. Если изверг-отец снова надругается над Гансом, Грета не выдержит, и всё расскажет графине Викинг. Или заявит в полицию. Или задушит капитана собственными руками! Грета не умылась, не сделала макияж – кисточка и карандаш выпрыгнули из рук, упали на пол и разбились. Она натянула первые попавшиеся тряпки – немодные, без бантиков, джинсы, прошлогодний свитер, и кинулась бежать по Молочной.

Дождь поливал город. На Грету оборачивались прохожие. На углу она с разбегу налетела на приличного шарообразного лавландца, и он выронил свертки. Но ей даже не стало стыдно. Она ведь бежала спасать несчастного Ганса! На Хлебной улице она забрызгала водой из лужи нарядную даму с умытеньким зонтиком. Дама истошно завопила, а Грета подумала – лучше, чем праздно гулять и обращать внимание на пустяки, ты бы бежала со мною спасать Ганса! Ужасно равнодушным в этот час показался Грете Шуры-Муром.

На звонок долго никто не отзывался. Наконец сама графиня Викинг отворила свои резные двери. Она была в том же золотом пеньюаре с райскими птицами. Немного растрепанная – казалось, звонок поднял ее с постели. Увидев Грету, Ариша заулыбалась.

– О моя милая, как хорошо, что ты решила навестить меня.

– Ганс где? – спросила Грета, врываясь во дворец.

– Ганс? Какой Ганс? А, мой сын? Кажется, в последний раз вы заходили вдвоем. Капитана тоже нет. Он налаживает сеть в казармах. Я одна одинёшенька! Мы вместе позавтракаем и поболтаем.

Грета несказанно обрадовалась, что ее страхи оказались плодом воображения, и на самом деле Ганс теперь находится в другом месте, не таком страшном, как родительский дворец. Она облегченно вздохнула и принялась стаскивать обувь. Ее джинсы оказались мокрыми по колено, и с носков текла вода. Графиня ахнула:

– Мерзкая погода. Пойдем, переоденешься.

Они поднялись по широкой лестнице, долго петляли по комнатам, устланным мягкими коврами и миновали бесконечное число красивых помещений, пока достигли спальни графини. Как ни любила Грета свой дом, но вся его обстановка теперь представилась ей заурядной. Даже в воображении она никогда не создавала ничего подобного! А для студентки дизайнерского факультета это непростительно и даже странно. Стены в спальне у графини обтянуты гобеленами – глубокого синего цвета ночного неба с удивительно тонкими виньетками из незабудок. Они в своем переплетении складываются в вензеля графини. Посреди помещения кровать, очень низкая и мягкая, напоминающая о восточной роскоши, застелена темно-синим шелковым бельем и такими же атласными одеялами. На бирюзовом глубоковорсном, как трава на луне, ковре, раскиданы пухлые чёрные пуфики. Невероятные туалетные столики и светильники. Огромные, тяжелые, во всю стену, от потолка и до пола, зановески, преломляя свет, делают его голубым и туманным. А потолок зеркальный, и призрачный свет удваивается.

Грета выразила восхищение. Графиня лучезарно улыбнулась, усадила Грету на один из мягких пуфиков, и принесла ей во что переодеться – мягкий белый пеньюар в бирюзовых виньетках, в котором гостья с восторгом и утонула. Ариша приветливо на неё глядела. Указала на потолок.

– Посмотри, как тебе идет. Никогда себя не видела в таком зеркале?

– Нет, не видела, – призналась Грета.

– Ты зря теряешь время, – графиня соболезнующе покачала головой и недоуменно повела плечом.

И они отправились пить чай из незабудок. За чаем с легкостью болтали обо всем на свете. Грета выглянула в окно. За окном во всё небо громоздился синий сияющий космический особняк.

– Кто там живёт? – полюбопытствовала Грета.

– Звездочёт. Только не говори мне о нём. Он целыми днями разъезжает по своим комнатам на велосипеде. У меня от него голова болит.

Потом Грета залюбовалась чашечками, подаренными принцессой Ингой.

– Принцесса заезжала на днях, – сообщила графиня, – привезла посмотреть фильм. Девять Оскаров. Наш король снял в свободное от работы время. Он ведь больше не шьёт, бедняжка… Зрение падает. Конечно, чувствуется влияние Микиты Нихалкова – есть такой великий режиссер в Японии. Печать его индивидуальности легла и на нашего Клауса. У Инги прекрасный вкус!

– Можно мне тоже посмотреть этот фильм? – робко спросила Грета.

– И даже нужно! – радушно согласилась графиня.

Грете был интересен фильм, интересен дом, она хорошо себя чувствовала в обществе этой милой утонченной аристократки, жизнь которой так не похожа на ее жизнь, так любопытна. Наконец, ей не хотелось вылезать из мягкого пеньюара и в сырой одежде шлёпать под дождем домой, где, возможно, ее уже ждёт скучающий, всем на свете недовольный Ганс. Она вновь последовала за графиней, они миновали вереницы комнат. Грета удивлялась, как Ариша находит дорогу. Это казалось так же сложно, как в «Думе» найти маленький прилавок, где торгуют пуговицами.

Грета и Ариша уселись на пухлые чёрные пуфики и принялись смотреть фильм про одинокую аристократку. Музыка была трогательная. Веселый рояль, экспрессивная скрипка, далекие перезвоны хрустальных колокольчиков, и гулкий голос огромного барабана, и снова веселый щебет рояля и плач скрипок. С крыши своего дворца аристократка наблюдала закат над бассейном. Ариша заплакала настоящими слезами.

– Она так одинока! Это прямо про меня! – пожаловалась она.

– Не переживайте, я уверена, всё закончится хорошо! – Грету расстроила печаль милой хозяйки.

– Да, да, – Ариша улыбнулась сквозь слёзы, – ты моя незабудочка!

И понюхала Грету.

– Я не незабудочка! – испугалась Грета.

– Репка! – поправилась графиня. И принялась дергать и трепать её волосы.

– Нет, – энергично возразила Грета.

– О да! Ты – манная каша с марципанами, – уточнила Ариша, и нежно её поцеловала.

– Но я не манная каша! – Грета вскочила на ноги и даже посмотрела сердито.

– Ты – вскипевший кофе! – засмеялась графиня.

– Бедный, бедный Ганс! – упрекнула её Грета. – Он был бы потрясен до глубины души, если бы узнал, как ведет себя его любимая мама…

– Не преувеличивай. Мой сын устроен примитивно. Всего лишь ошибка природы.

– Простите, – пролепетала Грета, – но я с вами не согласна.

– Я ведь похожа на него, только лучше, не так ли?

Ариша протянула ей свои нежные руки. Грета решительно не понимала, каким образом при подобных обстоятельствах можно расположить предметы ко всеобщему удовольствию. Она попятилась. Ариша подошла и поймала краешек её пеньюара. Грета невежливо стряхнула её пальцы и отпрыгнула в сторону.

– Дурочка! Дикая невежественная огородная тыква! – заметила графиня. – Ты примитивнее даже, чем я думала. Ты мне совсем не нравишься. Я ошиблась. Обещаю тебе, что ты хлебнешь горя с Гансом, – зашипела она, – тебе будет хреново, и никто не пожалеет тебя. Не приходи тогда ко мне, я не помогу. И он никогда не поблагодарит тебя за твою идиотскую преданность! В недобрый час я зачала это исчадие…

Грета босиком кинулась прочь из спальни. Дисгармония, как всегда, чрезвычайно расстроила её. Она бегала по каким-то коридорчикам, комнатам, лестницам. Прогулялась даже в оранжерее – зимнем саду на террасе, среди пальм. Но ничто не радовало её. Она искала, где можно укрыться от шипящей графини и обдумать, как обуться, одеться и вырваться из этого страшного дома. Толкнула дверь, которая показалась ей совсем незаметной, распахнула ее, вбежала и обомлела.

Ганс лежал на медвежьей шкуре в двух шагах от нее. Он был голый, руки и ноги связаны полотенцами. Все тело – живот, грудь, руки, ноги – испещрены багровыми пятнами – следами укусов. Рядом валялась вставная челюсть. Грета упала на колени около Ганса. Глаза его казались незрячими, как стеклянные.

– Привет, – равнодушно сказал он.

– Что с тобой?

– Отец собирается меня кастрировать, чтобы я не смог на тебе жениться.

– Боже мой, – только и выговорила Грета.

Она зарыдала и принялась развязывать полотенца, которыми был опутан Ганс. Из ванной появился крохотный уродливый человечек в красном тренировочном костюме. Грета догадалась, что перед ней отец Ганса, капитан Лев До-ручки.

Он галантно поклонился, однако смотрел мрачно, без тени улыбки. Грета тоже разглядывала его – раньше ей не приходилось видеть исчадий ада.

– Грета, я должен попросить у вас прощения от своего имени и имени моей жены. Ганс – ошибка природы, наш вечный позор. В недобрый час он был зачат… Я приложу все усилия, чтобы оградить вас от домогательств этого негодяя. Если понадобится, я добьюсь его изоляции от общества.

– Тогда посадите меня тоже в тюрьму, – плача, проговорила Грета.

– Я люблю ее, – сказал Ганс, – сколько ты ни будешь меня истязать, я буду повторять, что люблю Грету. Даже если закусаешь на смерть.

Сказав так, Ганс зарыдал тоже. Грета принялась целовать его лицо, он обнял ее за плечи, их слезы смешались. А капитан Лев исчез, как страшный фантом.

8. Свадебка

Туман клочьями разлетался в стороны. Эугения мчалась по улицам Шуры-Мурома на своем тракторе. Городской туман, застрявший на дне улиц и настоящий, густой, завезенный из Раёво, перемешались.

– Э-эх! – приговаривала тётка, подскакивая на ухабах.

Было еще совсем раннее, свежее утро. Однако, школьники, лениво плетясь в школу, уже успели усеять дорогу кусочками булочек, а служащие – пакетами из-под манной каши. На Молочной трактор зарычал и стал, тётушка выскочила и побежала в дом.

Грета открыла дверь. Эугения посмотрела на нее пристально и выдохнула:

– Меня разыграли… Представь себе, наш сосед Карлсон в семь часов утра сообщил мне, что ты сегодня выходишь замуж.

Племянница ничем не походила на невесту. В сереньком спортивном костюме с рваными коленками. Вид – понурый. Эугения прислонилась к стене:

– Я-то рвала когти… Была ужасно сердита. Вообрази только – замуж за того дурачка, что два дня гостил у нас в Раёво. Надо же такое придумать…

– Тише! – попросила Грета. Хотя Ганс сидел далеко за закрытыми дверями, а загнанная тётка говорила слабым голосом.

Эугения обняла Грету.

– Ты не заболела? Такая бледная! А я чуть жива. Переволновалась! Ведь поверила! Пойду выпью сока с манной кашей.

Тетя, пошатываясь, прошла коридорчик и шагнула в кухню. За столом сидел Ганс в розовом халате Греты. Этот замечательный пушистый халат Эугения подарила племяннице на прошлое Рождество. «Дурачок» сердито глянул на Эугению, встал, пнул ногой стол, взял свой пузырь с пивной манкой и удалился в гостиную.

– Ганс! – кинулась к нему Грета, уже предчувствуя неладное, – что случилось?

– Почему ты позвала свою тетю, не спросив у меня? – зло проговорил он, устраиваясь в кресле перед телевизором.

– Но Ганс… Ведь ничего не случилось. Пусть все будет хорошо! Хотя бы сегодня! – пролепетала Грета.

– Ты должна считаться со мной, раз я с тобой живу, – заявил Ганс, – я не обязан возиться с твоей тетей. Я – не твоя собака.

– Потерпи, ну пожалуйста! Она уедет, скорее всего, сегодня же…

– Я считаю, что со мной должны были посоветоваться, – возразил Ганс.

– Вообще-то советоваться нужно было со мной, – входя в гостиную, сдержанно заметила Эугения.

Из дальней комнаты появилась хлопотливая Роза. Она бережно несла иссиня-черный выглаженный костюм. Роза углядела Эугению, и ее круглое лицо стало еще круглее – улыбка от уха до уха, широко открытые глаза. Казалось, она собирается подпрыгнуть от восторга. Нянечка торопливо разместила костюм на стуле и кинулась к Эугении с распростертыми объятиями.

– О моя зайка! Вот мы с тобою и дожили до счастливого дня, когда наша зайка выходит замуж!

Эугения посмотрела на нее удивленно.

– Счастливого дня?

– Конечно, зайка, – на глазах няни выступили слезы, она потерла щеки и пожаловалась, – вот так я плачу целый день. А ты не плачешь? Мы встретились – сколько же лет мы не виделись – и по такому поводу. Ах, не обращайте на меня внимания…

Несчастная растроганная Роза уселась в уголке и зарыдала.

– Вообще-то я решил уйти и больше не осложнять никому жизнь, – заявил Ганс, – но, быть может, мой долг человеколюбия сначала успокоить Розу?

– Да, – прошептала Роза, – это твой долг. Дай мне капельку пивной манки, будь великодушен!

Ганс дал ей глоток, а она поймала его руку, доверчиво посмотрела в глаза и произнесла:

– Ты поможешь мне порубить свинину?

– Ладно, порублю и тогда уйду. Будете наслаждаться жарким без меня.

– Куда ты пойдешь? – встревожилась Грета.

– У меня есть родители, – с достоинством произнес Ганс, – к счастью, я не сирота.

Грета закрыла лицо руками. Слезы засочились из-под ее ладоней на серый костюмчик. Роза увлекла Ганса на кухню, вручила топорик и активно задействовала. Роза готовила жаркое из свинины с манной машей неподражаемо. Именно благодаря фирменному блюду многие из родителей её питомцев неизменно приглашали Розу на свои домашние праздники.

Тётя и племянница остались наедине в гостиной. Грета не отнимала рук от лица. Эугения стояла, смотрела на Грету и молчала.

– Так это он, – нарушила молчание тётя, – к троллю в даль! Самый прекрасный на свете, добрый и великодушный, сильный и смелый?

– Перестань, Эугения, не мучай, и так тошно…

– Он – умный, всепонимающий? Для него нет тайн в мире? Он любит тебя бесконечно?!

– Конечно, нет.

– Зачем ты выходишь за него замуж?

– У меня нет выхода.

– Ты лишила его невинности? Ты рехнулась? Что происходит? Кто его родители?

– Капитан Лев До-ручки и графиня Ариша Викинг. Они – садисты.

– Денег не дают?

– Нет, они настоящие садисты. Ты смотрела «Семейку Адамс»? Здесь всё гораздо хуже и по-настоящему.

– Без образования, без работы. Наркотики, наверное?

– Еще нет… – Грета продолжала плакать, – не обижай его. У него должно развиваться чувство собственного достоинства. Это моя единственная надежда – что оно разовьётся как-нибудь. Ты видишь, какой он затравленный, боится, как бы его не приняли за собаку… – Грета заплакала еще горше.

– А контракт? Условия развода?

– Какой развод? Я никогда не смогу его выгнать. Это все равно, что выгнать собаку…

Эугения нервно захохотала и повалилась в кресло. Она хохотала, Грета плакала. А Роза и Ганс между тем прилежно занимались жарким, и по дому уже начал распространяться аромат фирменного блюда. Ганс стал облизываться, и тогда Роза послала его в душ.

– Жених не должен пахнуть кухней, нет-нет, это очень дурной тон. Может быть, какой-нибудь жених и может себе позволить такое, но не такой юный и красивый, как наш. Не жених нашей Греты, самой юной и красивой невесты. Мы все-таки левославные и должны соблюдать традиции.

– Ну ты прямо как мой отец, – заметил Ганс.

Но Роза уговаривала так проникновенно, что жених всё же отправился в душ, совсем немного поартачившись,.

А когда он вышел, Роза велела ему разуться и снять халат, поставила на пушистый коврик посреди гостиной, и стала по всем правилам упаковывать. Начала она с белоснежной рубахи. Эугения всё ещё сидела в том же кресле и нервно хохотала, наблюдая этот цирк. Но Ганс положил не обращать на нее внимания. Ему нечего было стесняться – он знал, что у него стройные красивые ноги, замечательная белая кожа без лишней растительности, достаточно мускулистые спина и руки. Так что пусть смотрит и завидует племяннице.

Грета отняла наконец руки от лица. Накануне они с Розой закупили Гансу все приданое, даже носки и ботинки. Правда, Ганс хотел мундирчик, как у отца, но решительно не знал, сколько выбрать звёздочек на погонах, поэтому скрепя сердце согласился на костюм.

Однажды в детстве Грета отдала свою одежду девочке-погорелице. Оборванка на глазах превратилась в принцессу. Теперь, когда она покупала одежду Гансу, той радости не было. Вещи не располагались ко всеобщему удовольствию, а почему, Грета не понимала.

Когда очередь дошла до галстука – модного, тоненького галстука с искоркой – возникли сложности. Ганс заявил, что галстук – дешевка, китайская подделка, и он, как настоящий ловарь, не может показаться в таком на улице. Роза закусила губу – она очень старалась выбрать достойный галстук.

– Ты прав, – сказала она, и глаза ее сделались печально-круглыми, – мы ошиблись. Вот что значит строгий взгляд мужчины.

– В следующий раз будете со мной советоваться, – Ганс швырнул галстук с искоркой на пол.

В этот драматический момент раздался звонок. В гостиную влетела Клара. Никогда еще она не выглядела так блестяще. Ее бирюзовый плащ развивался, как крылья за спиной, а руки были полны цветов.

– Идём?

– Да, да, – заволновалась Роза, – скоро идем. Ганс уже почти одет.

Клара нырнула в кресло и огляделась:

– Грета, почему ты зареванная? Можно подумать, тебя насильно, так сказать, выдают замуж. Тролля в даль! Неужели тетушка Эугения? Вот уж я была лучшего о ней мнения! Но на свете разное происходит…

Шутка Клары вызвала у тёти новый приступ нервного смеха. Остальные молчали, а голос Клары – звучный, низкий, завораживающий – не умолкал. Она была весела сегодня!

– Роза, какая ты умница, – болтала Клара, – я очень обрадовалась, когда узнала, что ты вернула похищенного ребенка родителям.

– Нечего радоваться, – помрачнела Роза, – ребенок погибнет в обществе преступной матери. Шаманник велел мне спасти невинное чадо, а я не могла ослушаться своего шамана. Но я добьюсь того, что они все будут в тюрьме.

– И шаманник? – схохмил Ганс.

Роза отчаянно замахала руками.

– Вы когда-нибудь видели так называемый фургон с крыльями? – неожиданно спросила Клара.

– Я не мог его видеть, родители не покупали мне игрушек! – обиделся Ганс.

– Карлсон приобрёл такой вот. И мы уже объехали всю Лавландию!

А Лавландия – обширная страна. Когда на севере лежит снег, на юге цветут георгины. Там – гололедица, здесь – пыль. Я не знаю другой такой страны. И всю её исколесила Клара со своим трубадуром Карлсоном в комнатке на колёсах.

– Только шины меняли! Там даже было лимонное мыло в душе! – хвастала Клара, – а по утрам Карлсон играл на губной гармошке, а по ночам – о, что это были за ночи! Он…

– Не надо! – прервала ее попунцовевшая Роза, – не оскорбляй благопристойности. Это не хорошо. В присутствии мужчины. Настоящие мужчины не выносят, когда при них говорят неприличные вещи.

– …Пересказывал сказки про Мумми Тролля. Разве это считается неприличным? – Клара в недоумении поглядела на совершенно пунцовую Розу, – вообще-то он чист и ясен, как утро, так сказать, в деревне…

– На тебя подействовал дешевый трюк с фургоном? – резко оборвала Эугения.

– Выпендрёж, – поддержал её Ганс.

– Бахвальство! – кипятилась тётка, – неужели ты так глупа? Карлсон – шут, избалованный женщинами с детского сада, а теперь научился ещё на губной гармошке свиристеть! Вот все и падают. Карлсон и фермер плохой, необразованный, ничего он не умеет, только пыль в глаза пускать. Пьянки такие, что треск стоит по всему Раёво. Скоро ему придется продать ферму. И он будет в полном пролёте.

– Кретин, – поддержал её Ганс, – я таких не уважаю.

– А как же мыло? – растерялась Клара.

– Какое мыло?

– Лимонное, моё любимое, в душе…

– Ага, конечно, отличная наживка для всяких дурочек, – сказала тетка и резко захохотала.

Все молчали, всем стало нехорошо от бесцеремонности Эугении, а она еще прибавила:

– А деньги на фургон он занял у меня. И ведь соврал, что на закупку кормов. Надо, чтобы ты все же знала. И крылья – ненастоящие.

– Карл у Клары украл кораллы! – захихикал Ганс.

– Я уверена, он отдаст, – пролепетала Клара.

Опять повисла пауза.

– Я совершенно не согласна с Эугенией, – вмешалась Грета, – Карлсон действительно похож на утро в деревне. Всё у них будет хорошо. Я очень рада за тебя, Клара. Ты не смотри на меня так. Я просто устала.

Грета улыбнулась сквозь слезы.

– Она еще не одета! – спохватилась церемонная нянечка, – сейчас же одеваться, зайка! Где это видано, чтобы невеста ни разу не потрогала свое платье и вообще забыла его надеть в мэрию?

Роза увела Грету в спальню переодеваться. В дверях она обернулась и погрозила пальцем Гансу. Ганс кисло улыбнулся, потоптался и отправился в кухню пробовать жаркое, захватив свой пузырь с шипучей манкой.

Вскоре невеста вышла. На ней было пышное платье с рюшечками. Белоснежные кружевные чулочки, беленькие лакированные туфли – всё в Розином вкусе.

– Почему, – воскликнула Эугения, – объясни мне наконец, или я сойду с ума, почему ты все от меня скрывала?

– Прости, – сказала Грета, – я сама не понимаю, что со мной творится. Стараюсь развернуть вещи ко всеобщему удовольствию, а Ганс всё равно не доволен. И ты обижаешься! – слёзы набежали опять, она зажмурилась, – это всё Розочка… Даже день она назначила. Если бы не она, я бы ничего не смогла… Я как в кошмарном сне…

Эугения хотела было что-то сказать, но комната наполнилась людьми и голосами.

– Ганс, иди полюбуйся на свою невесту! – восторженно вопила Роза.

– Подарок! – кричала Клара.

На руке её лежала коробочка. Грета заглянула внутрь. Брошь. Пейзажная яшма в серебряном обрамлении. Нежный розовый рассвет над спокойным морем. Среди моря громоздится островок. Посреди него – одинокая сосна. Не удивительно ли, что внутри камня Вселенский Художник ещё раз повторяет свои моря и острова, горизонт, пену, песчинки, рассветный час…

– Это Марк привез, специально, так сказать, для тебя, – Клара стала прилаживать брошь к невестиному платью.

Грета чувствовала головокружение – она не понимала, от слез ли, которые проливала все последнее время, или оттого, что взгляд так долго утопал в яшмовом море.

Вдруг Ганс возвысил голос.

– Моя невеста не может носить такую дрянь, – заявил он.

– Дрянь? А ты сам ей что подарил, чудо? – поинтересовалась Клара.

– Я имею право. Чтобы кто попало дарил, так я против!

– Брошка такая миленькая, – мягко возразила Роза, – а по нашему левославному обычаю принято дарить невестам подарки. Они скучают без подарков.

– Хотите знать почему? – угрожающе произнес Ганс.

– Да, хотим, – храбро заявила Эугения.

– Марк – василёк и ко мне пристает.

– Тысяча троллей! – обиделась Клара и отвесила Гансу здоровенную пощечину.

– Жениха нельзя бить, у нас, левославных, это не принято, – слабо заверещала Роза, – тем более в костюме.

– Клара, не надо, он такой несчастный, – умоляюще проговорила Грета, – пожалуйста, помиритесь.

– Если эта дура сейчас же не уйдет с моей свадьбы, – заявил Ганс, – я уйду сам.

– Вот роскошно! – захохотала вредная тётка, – неужели правда, милый? Ты не представляешь, как мы все будем тебе благодарны. Я лично обещаю тебе за это пару роликовых коньков.

– Если бы я не был один против вас всех, если бы со мной был Жорж…

Ганс схватился за голову и кинулся к выходу.

– Ты бессердечна, – кинула Грета Эугении, бросаясь за ним.

На бегу обернулась и добавила:

– Вы все чудовища, если вам не жаль Ганса. Неужели нельзя оставить нас в покое?

– Может быть, – заметила Эугения, когда Грета выбежала, этот хрен – сексуальный гигант? Иначе я не могу объяснить себе хренов феномен.

– На свете всякое, так сказать, бывает, – предположила Клара.

Грета нашла Ганса в телефонной будке на углу Молочной и Хлебной улиц. Он курил, и выглядел жалко в мокром насквозь костюме. Платье Греты тоже промокло и запятналось.

– Я звонил маме, – сказал Ганс, – им я тоже не нужен. У меня остался один друг на всем свете – Жорж. Так что сегодня я вскрою себе вены.

– Не надо, – попросила Грета.

Когда они подходили к дому, Грета отметила про себя, что тётин трактор больше не громоздится у подъезда. На какой-то миг ее обожгло сознание утраты. Боль эта странным образом была смешана с чувством облегчения. В прихожей Грета не увидела распластанного радужного зонта Клары, и опять – Грета вдохнула воздух с грустью, а выдохнула с облегчением. Остался только розовый зонтик Розы. Верная няня вышла навстречу. Она развела руками.

– Я не смогла удержать гостей. Они уехали! Какие нервные!..

Роза принесла щетку и стала чистить их одежду. Роза умела это делать виртуозно. Она многое умела делать так, как никто другой на свете, у нее были особенные руки – большие, мягкие, ловкие. Если бы не ее ласковые руки, Грету некому было бы погладить по голове, приласкать и утешить – и в детстве, и теперь. Но кроме секрета нежности Роза владела еще тысячами секретов, знала всё, что изобрело человечество на продолжении своей истории для украшения быта и удовольствия. Не было на свете лучшей советчицы и помощницы. Сегодня Грета очередной раз возблагодарила небо за то, что у нее есть Роза.

– Правильно, что ты предпочла меня этим дурам, – похвалил Ганс Грету, – я верный, как собака. Но я очень волнуюсь за Жоржа. Куда он провалился? Такой замечательный парень, мой друг! У него была герла, так она была беременная и ныла, ныла, не хотела, чтобы мы шли гулять в Сладостный парк и оставляли ее одну. Тогда Жорж бросил ее на пол и сломал ей ногу. А у неё уже была в гипсе рука – руку я случайно ей сломал. Но когда не случайно – она сразу поняла и перестала ныть. Вообще-то он честный парень, но сейчас ему приходится воровать. Но он берет только то, что плохо лежит…