Текст книги "Поединок соперниц"

Так вот отчего Гита куталась в шаль. Она не хотела, чтобы кто-то узнал… Кто-то, кто может сообщить Эдгару или попросту растрезвонить, что внучка Хэрварда носит под сердцем ребенка от мужа Бэртрады. Ублюдка, незаконнорожденного. И теперь мне стало ясно, что она имела в виду, не желая возвращаться в монастырь или отвергая ухаживания Хорсы. Бедная девочка… Теперь о ней снова начнут болтать злые языки.

Я быстро отвела взгляд. Но занервничала, и Гита, похоже, заметила это. Тогда я заторопилась, сообщив, что надо возвращаться. Адам был недоволен, он хотел еще побыть с ней. Тогда Гита, заверив, что вскоре пришлет мальчика с Утрэдом, сама вышла проводить меня. По пути я неожиданно вспомнила о нашей первой встрече, и это воспоминание позабавило нас обеих. На прощание мы сердечно обнялись.

– Храни тебя Бог и все святые, Гита! Боюсь, что их помощь будет тебе весьма кстати.

Она печально кивнула. Поняла, что мне все известно.

Когда я вернулась в замок, там уже вовсю шло веселье. Гости сидели за столами, горело множество факелов, в центре зала выступал фигляр, подбрасывая и ловя разноцветные шарики. Затем зазвучали песни. Они были откровенно сладострастными, в них говорилось о великой страсти и счастье разделенного чувства. Читались и стихи – все на ту же тему любовного томления. Все это было так непохоже на буйные застолья саксов, на всем лежал отпечаток благородных манер, столь почитаемых нормандской знатью, особенно в присутствии дам. Без дам и норманны позволяли себе свалиться пьяными под стол. Я жила при дворе, знала это и не обольщалась показной церемонностью пира. Хотя и мне было приятно сидеть на пиру, нарядной и сдержанной, внимая песням о любви.

Подобные куртуазные празднества здесь, в Англии, были в новинку. Поэтому многие из английских приглашенных просто диву давались, как откровенно поют на пиру о любви и ее усладах, да к тому же большинство песен обращены к прекрасной новобрачной. Я услышала, как один барон негромко говорил соседу, как это граф Эдгар не вызовет всех этих нахалов на бой. Зато английские дамы были восхищены, а одна, муж которой строго велел ей удалиться и не слушать подобное бесстыдство, попросту расплакалась.

Начались танцы. Со своего места я наблюдала, как Эдгар под руку с женой вышел в круг танцующих. Они раскланивались, обходили друг друга, изящно соединив ладони. И бесспорно, были красивой парой. Но сейчас, глядя на Бэртраду, я невольно сравнивала ее с Гитой. Конечно, Бэртрада красавица, но отчего-то мне подумалось, что при всей ее яркой внешности она уступает Гите. Было в новой графине нечто неприятное: этот колючий взгляд, жесткий рот, манера держаться подчеркнуто надменно. Гита же была мягче, от нее словно исходило тепло.

И еще я заметила, что когда Эдгар отходил к гостям, возле молодой графини тут же оказывался Бигод. Конечно, невесте не возбраняется отвечать на любезности гостей, но уж больно часто ее можно было увидеть с этим белобрысым норманном. К чести Бэртрады, она ни разу не подарила ему более теплого взгляда или более любезного ответа, чем прочим. А этих прочих подле нее было множество – все эти английские вельможи, стремившиеся засвидетельствовать почтение дочери короля, и особенно ее свита, так и вьющаяся вокруг. Как я поняла из разговоров, многие из них собираются остаться в Норфолке, дабы составить ее двор. Но большинство рыцарей и дам, прибывших с этой внебрачной дочерью короля, были худородными дворянами, находящимися на жалованье. А значит, Эдгару придется раскошеливаться на их содержание. Он-то, бесспорно, человек не бедный, но я еще не знала никого, кто бы согласился содержать столько нахлебников.

В какой-то миг граф и графиня приблизились к скамье, где сидели я и еще несколько дам в летах, не принимавших участия в танцах. Эдгар с Бэртрадой только покинули круг танцующих, оживленные и улыбающиеся. Эдгар заметил меня, подошел, увлекая за руку супругу.

– Ты все сидишь в уголке, моя милая Риган.

Я встала, поклонилась, и он представил меня жене.

– Это моя невестка, вдова моего брата, леди Риган из Незерби. Она моя помощница, мой незаменимый друг. И столько сделала, чтобы сегодняшние торжества прошли как должно.

У меня на душе стало тепло от его слов. Боже, какой же он все-таки славный человек! Но тут я почувствовала взгляд Бэртрады. Та насмешливо осмотрела меня с головы до ног. Глаза холодные, уголки губ презрительно опущены.

– Да, Риган де Шампер в девичестве, если не ошибаюсь.

Я поклонилась.

– Мне лестно, что ваша милость помнит меня.

– Да, припоминаю. Что ж, меня устроит, если мне станет прислуживать женщина столь древнего нормандского рода. Надеюсь, вы будете так же послушны, как и при моей сестрице Матильде?

Я опешила. Сколько презрительного высокомерия в ее голосе. За что?

Она уже поворачивалась, чтобы отойти, но Эдгар удержал ее.

– Миледи, вы ошибаетесь. Леди Риган не прислуга. Она член семьи.

– Я никогда не ошибаюсь, сэр. И знаю место каждого. Поэтому не учите меня, как с кем держаться.

Высокомерна и далеко не так умна, как о ней говорят. И Эдгар дал ей понять это, негромко напомнив, что прежде всего она его жена и должна слушать его. Лицо Бэртрады пошло пятнами.

– А не забываете ли вы, что графом вы стали только потому, что так захотела я?

– Как и захотели стать моей женой, напомню, – парировал Эдгар. – И как всякая супруга, должны поддерживать человека, которому клялись в послушании перед алтарем.

Сидевшие рядом дамы так и навострили уши. Я занервничала, стала просить молодоженов не ссориться в такой день.

– Помолчите, милочка! – сухо оборвала меня Бэртрада и пошла прочь. Заиграла музыка, и я увидела, как она подала руку приглашавшему ее на танец Бигоду.

Эдгар с улыбкой повернулся ко мне.

– Ты станцуешь со мной, Риган?

Да, я пошла с ним в круг. Мы о чем-то говорили, не о Бэртраде. Но, слава Богу, они быстро помирились. По крайней мере, у нее хватило ума улыбаться, когда Эдгар подошел.

Но теперь я поняла, на что рассчитывала Бэртрада, вступая с ним в брак. Повелевать, дать понять ему, что своим титулом он обязан исключительно ей. Не самая радужная перспектива для такого мужчины, как Эдгар. Понимал ли он это? В любом случае, он держал себя в руках и, когда после пира молодоженов отвели в покои, выглядел нежным и влюбленным. Как и полагалось жениху перед брачной ночью.

На другой день были назначены состязания стрелков, скачки и другие увеселения. Я вполне могла бы на них присутствовать, но напомнила себе, что уже избрала для себя иной путь. «Аминь, – сказала я себе. – Кончено. Начинается другая жизнь». И, едва стало светать, покинула Норидж.

Я не люблю прощаний, поэтому не искала встреч с Эдгаром. Да и не до меня ему теперь. Поэтому я ограничилась коротким прощальным посланием, которое передала Пенде. Что ж, теперь у меня будет иная жизнь, и чем скорее я порву с прошлым, тем лучше. Однако, прибыв в Незерби, я поняла, что какая-то часть меня навсегда останется здесь. Я даже закрылась в ткацкой и выплакалась как следует. А потом пошла в спальню, где в одном из сундуков все эти годы лежал небольшой отделанный серебром ларчик. В нем я бережно хранила детские вещички – крохотные башмачки, рубашечки и чепчики. Когда-то этот ларчик дарил мне надежду, а позже заставлял страдать от одиночества и пустоты. Я перебрала его содержимое в последний раз, а затем велела отвезти ларчик в Тауэр-Вейк.

Я уехала без оглядки. И какой неожиданностью было для меня, когда во время остановки в епископстве Или увидела догнавшего меня Эдгара. Он был без свиты, на взмыленном коне. И первое, что сорвалось с моих уст, когда прошло первое удивление, – что не подобает сиятельному графу Норфолку ездить вот так в одиночку, как простому бродяге. Он только махнул рукой: пустое – так он только скорее смог догнать меня.

– А ваша супруга? Нехорошо бросать ее в первые дни после свадьбы.

И опять небрежный взмах руки: Бэртрада вся в увеселениях, она не будет скучать во время его отсутствия. Уже одно это говорило, как складываются их отношения. Однако… однако… меня вдруг затопила нежность. Как я была рада его видеть!

Но Эдгар просто обрушился на меня с упреками.

– Ты не имела права так поступать, Риган. Уехать вот так, не сказав последнего «прости».

– Я оставила тебе послание, – оправдывалась я. – К тому же что может быть горше долгих прощаний?

Я стояла на ступенях странноприимного дома в епископстве, смотрела, как он нервно ударяет себя хлыстом по голенищу сапога. Наше молчание затягивалось. Я только смотрела на него, любуясь в последний раз. Эти удлиненные синие глаза, растрепанные после скачки волосы, горделивая осанка. Я понимала, что все еще люблю его.

– Ты напишешь, как добралась, – сказал он через какое-то время. – А я отвечу, как тут у нас дела. Знаешь, в Иерусалимском королевстве весьма распространено такое общение с помощью писем. Давай введем подобный обычай и в Англии?

Наверное, я обрадовалась. Мне будет приятно поддерживать с ним связь. Да и любопытно узнать, как тут все сложится.

– Да не оставит тебя Господь своими милостями, Эдгар, – сказала я напоследок.

– Да пребудет Он и с тобой, – ответил он.

Глава 7
Гуго Бигод
Август 1132 года

Когда я только узнал об обручении Бэртрады с саксом Эдгаром, то поначалу не поверил. Она выделяла его из толпы своих воздыхателей, это бесспорно, но чтобы дело дошло до венчания, а этот выскочка поднялся до родства с самим Генрихом Боклерком!.. Да и леди Бэртрада вряд ли была похожа на женщину, которая смирится с обычаями саксонских жен.

– Клянусь бородой Христовой, мы еще услышим о скандалах в этой семье, – смеялся я, обсуждая с приятелями помолвку. – Видит Бог, тут не обойдется без битой посуды.

Но за бравадой я скрывал разочарование. Почему он, этот сакс, а не я сумел так возвыситься? Он, бродяга, которому удача сама шла в руки, в то время как я всего должен был добиваться сам, с усилиями и унижениями.

А ведь по рождению я происходил из благородного нормандского рода, моя семья имела земли в графстве Саффолкшир, а мой отец, сэр Роджер Бигод, состоял стюардом королевского двора. Однако мне не повезло, я родился вторым, поэтому все земли отца, его титул и должность при дворе должен был унаследовать мой старший брат Вильям. Мне же, как младшему, предстояла духовная карьера. Однако из меня вышел бы такой же священнослужитель, как из моего родителя непорочная дева. И отец понял это, когда меня со скандалом выдворили из очередной обители, куда он пытался меня сбыть. Вот тогда-то отец и пристроил меня пажом при внебрачной дочери короля, принцессе Бэртраде.

Уж и штучка оказалась эта рыжая! Еще была ребенком, а умела досадить всем. Но я, как всякий выросший при дворе, скоро уяснил, в чем моя выгода. Пусть мне порой и хотелось оттаскать принцессу за косы, но я смирялся, бегая как щенок по ее поручениям. И мое усердие не осталось без награды. Когда я вышел из возраста пажа, именно Бэрт замолвила за меня слово своему брату Глочестеру, я стал его оруженосцем, а со временем получил и пояс рыцаря.

Однако безземельных рыцарей при дворе было, что клопов в захудалой харчевне, и мое положение, кроме ничтожного жалованья и права следовать за двором, ничего не приносило. Мои же амбиции заставляли действовать, изыскивать способ разбогатеть. Я мечтал о титуле, об отряде собственных ратников, о личных владениях. А пока я служил да призывал беды на голову старшего брата, в надежде, что они все же свалятся на него и я смогу занять его место.

И конечно же, я не забывал прекрасную Бэртраду. Не только потому, что с годами она так похорошела. Я изучил ее повадки, нрав, знал, как добиться ее расположения. Я стал ее рыцарем-воздыхателем, прославлял ее имя на поединках, а порой попросту злословил с ней, рассказывал придворные сплетни. В конце концов я получил неплохое место в ее свите и даже позволял себе порой потискать ее. Бэртраде нравилось, когда на нее неожиданно нападают, нравилось то уступать, то притворяться разгневанной, выслушивать извинения. Я даже подумывал – не сделаться ли ее любовником. Опасная перспектива. Однако как бы тогда я смог влиять на Бэртраду!

И вдруг, как гром среди ясного неба, ее обручение. Бешенство, охватившее меня, улеглось только тогда, когда я узнал, что от помолвки до венчания должно пройти достаточно времени. Но время шло, король все лучше отзывался об Эдгаре, а Бэртрада, хотя и не выглядела изнывающей в ожидании свадьбы, все же считалась его невестой. Ее даже не смущало, что женишок сакс, хотя я и подтрунивал по этому поводу.

Тем временем Армстронг стал графом, и пришла пора отправляться в Норфолк.

Бэртрада собиралась прихватить с собой немалую свиту, и мне удалось уломать ее предоставить известному вам Гуго Бигоду небезвыгодное местечко при ее особе – должность капитана, начальствующего над сорока ее личными телохранителями, хотя одному Богу известно, зачем женщине такой отряд.

По прибытии в Норфолк я принялся с острым любопытством наблюдать, как складываются отношения Бэртрады и Эдгара. Внешне все выглядело вполне благопристойно – Эдгар был любезен, Бэртрада выражала восторг. Ее восхитили грандиозные празднества, Эдгар осыпал ее подарками, и моя своенравная госпожа казалась на вершине блаженства. Но я-то знал, что долго такая идиллия не продлится.

Забавно было взглянуть и на лица молодоженов после брачной ночи. Я готов был голову заложить, что Бэрт досталась жениху не девственницей. Слишком долго она жила при дворе, слишком много времени проводила среди мужчин, чтобы остаться невинной. Как же Эдгар отнесется к тому, что старина Генрих предложил ему уже надкушенное яблоко? Хватит ли у него ума не раздувать скандал?

Ума у него хватило. После брачной ночи он выглядел спокойным и удовлетворенным. А вот Бэрт… Клянусь бородой Христовой, она словно не решалась поднять на него глаза, краснела, как монашка. И это Бэрт, которая могла выругаться, как паромщик! Нет, пропади я пропадом, но мне было любопытно, что же такое делал с ней этот сакс, раз так смутил эту холодную красавицу. Конечно, на пирах они восседали бок о бок, однако Бэртрада была непривычно тиха, оживляясь только, когда Эдгар уезжал. Несколько странно, чтобы муж покидал молодую жену в первые дни после венчания. Но графиню это, похоже, устраивало. И когда он возвратился, на красивом личике Бэртрады читалось явное разочарование.

Я попытался обсудить это со своими приятелями.

Вчетвером мы отыскали недурной кабачок у восточных ворот Нориджа и там проводили вечера. Одним из нас был красавчик Ральф де Брийар, вечно бренчавший на лютне и напевавший канцоны о несчастной любви; другой – могучий, как бык, Теофиль д’Амбрей, туповатый, верный и несколько удививший меня неподдельной печалью по поводу замужества Бэртрады. Четвертым в нашей компании был смуглый крепыш Геривей Бритто, безземельный рыцарь из Бретани. Он не менее моего вертелся подле леди Бэрт, хотя я знал, что все свободное от службы время Геривей предпочитает шляться по борделям и утверждает, что нет лучшей возлюбленной, чем та, о которой забываешь, едва натянув штаны.

Нас четверых считали верными рыцарями молодой графини. Эдгар же, отдавая дань моде, позволял нам оказывать его супруге мелкие услуги. Здесь, в Англии, куртуазные манеры еще были в диковинку, но граф Норфолкский, побывавший при дворах Европы, на многое смотрел снисходительно.

Не поручусь, что смог бы держаться с таким же хладнокровием, если бы вокруг моей жены вертелось столько же готовых услужить молодых мужчин.

Мы и это обсуждали за кружкой эля.

– У меня сердце дрожит всякий раз, как за ними закрываются двери в опочивальню, – пьяно обнимая лютню, твердил красавчик Ральф. – Как подумаю, чем он там с ней занимается…

– Тем же, что и любой мужчина делает меж ляжек своей милашки, – хмыкал Геривей Бритто.

– Нет-нет, – подавался вперед Ральф. – Леди Бэртрада по утрам долго не показывается из спальни, а когда выходит, даже все ее очарование не в силах скрыть утомленность. Клянусь волосами Пречистой Девы, выглядит она удрученной и подавленной.

– И тем не менее, – начинал я, – если будет продолжаться в том же духе, красавица Бэрт понесет в самое ближайшее время.

Мрачный Теофиль начинал гневно дышать. Ума-то у него немного, зато силой Всевышний не обидел. И я видел, как сжатая его рукой кружка так и смялась, лопнула, залив столешницу темным густым элем. Мы повскакивали, опасаясь испортить одежду, чертыхались.

Теофиль словно и не слышал нашей ругани. Не замечал и прислужника, вытиравшего столешницу и робко просившего благородного рыцаря убрать локти. А «благородный рыцарь», весь в эле и рыбьей чешуе, не двигаясь, мрачно глядел перед собой. Я видел, что старина Тео мается какой-то угрюмой медвежьей тоской. Пожалуй, он один из нашей четверки действительно искренне любил Бэртраду, и хотя куртуазности в нем было не более чем у жареной трески, своей преданностью он располагал ее к себе. Однако никто из нас не обращал всерьез внимания на страдания этого быка. Небось не дитя, сам понимает, что Бэртрада не только под руку прогуливаться с саксом прибыла в Норфолк.

– Да, явно не по нутру пришлись леди Бэрт ночи с супругом, – посмеивался я. – Может, он какой извращенец? Мало ли каких привычек нахватался на Востоке.

Но мне тут же возражал Геривей. Дескать, ему тут, в Норидже, пару раз удалось переспать с девками, каких некогда посещал и Эдгар, и они едва не мурлыкали, говоря о нем: дескать, и нежен Эдгар, и чувственен, и ласков. И это с девками-то! Нас это позабавило. Но со временем я начал догадываться, что не устраивает графиню. Бэрт женщина резкая, властная и, очевидно, в любви предпочитает тот же стиль. И хотя я не спал с ней, но знаю, что она становится резкой и раздражительной, если с ней сюсюкать, но сдается и выглядит довольной, когда применяешь силу.

Было еще нечто, что интересовало меня, – политические пристрастия графской четы. Ведь граф и графиня Норфолкские не просто сельские господа – они люди, способные влиять на политику. Поэтому у меня при Норфолках была своя осведомительница, некая Клара Данвиль, молоденькая уступчивая фрейлина, с которой я порой спал. Она мне и поведала, что Эдгар – человек Стефана, а тот всячески интригует за брата Теобальда против Матильды. И если умело взяться за этот вопрос, то раскрасавчика сакса можно выставить неблагонадежным подданным.

Я думал так, ибо изо дня в день все больше проникался ненавистью к Эдгару. Может, я просто завидовал, может, недолюбливал его, как всякий норманн не терпит сакса. Однако даже я должен был признать, что Эдгар прекрасно навел порядок в столь неспокойном крае, как Дэнло. Доходы с его владений исправно поступали в казну, он подчинил сильное восточноанглийское духовенство, свел на нет волнения своих соотечественников-саксов. Короче, усмирил Норфолкшир, как хороший наездник усмиряет норовистую лошадь.

И о лошадях. Я уже знал, что Эдгар разводит прекрасных лошадей и это занятие приносит ему неплохую прибыль – как и его торговля пряностями и его шерстяные мастерские. Увы, все начинания этого сакса были на редкость успешны, и здесь Бэртрада не прогадала – она стала женой очень богатого человека, смогла жить в роскоши, какой даже при дворе не имела. Она могла содержать двор, численностью превосходивший все разумные пределы: около трех десятков фрейлин и придворных дам, не меньше пажей, целую сотню личной прислуги, и это не считая нас – сорока рыцарей-телохранителей. И хотя меня устраивало быть капитаном столь внушительного отряда, но даже я должен был признать, что наша служба по сути лишь видимость и сиятельная графиня прекрасно обошлась бы и теми людьми, которых выделил ей супруг.

В конце августа Норидж покинули последние гости, и графская чета собиралась в поездку по своим владениям. Двор правителя не должен подолгу оставаться в одном месте: никакая, даже самая изобильная и богатая округа, не в состоянии прокормить такое множество знати и приближенных.

В связи с последним обстоятельством и произошла их первая размолвка.

В положенное время Эдгар выплатил всем нам содержание, однако поставил перед супругой вопрос о чрезмерной многочисленности ее штата. Я был свидетелем, вернее, слушателем этого разговора. Графиня то и дело повышала голос, отстаивая свое право держать при себе столько людей, сколько счел разумным предоставить ей отец. Я же понимал, что король таким образом просто избавился от немалого количества нахлебников при дворе, рассчитывая, что граф Норфолк сам разберется, кого и в каком количестве оставить при жене. Эдгар имел на это законное право, видимо, это и объяснял Бэртраде. Она же настаивала на своем.

Когда граф вышел и я увидел лицо Бэртрады, я понял, что поле боя осталось за миледи.

– Вот где он у меня!

И она торжествующе подняла сжатый кулачок.

Покинув Норидж, графская чета перво-наперво отправилась в Уолсингем – небольшой городок, место паломничества в Восточной Англии.

Бесспорно, переезды двора всегда дело хлопотное: плохие дороги, зависимость от погоды, всякое жулье, норовящее прибиться к обозу, да еще постоялые дворы, где можно испортить желудок и подхватить блох. Сама Бэртрада, правда, не испытывала подобных неудобств. Она взяла с собой всех своих дам, камеристок, пажей, личного повара, портниху, свою арабку-банщицу, своих собачек. И это не считая целой вереницы повозок со складной мебелью, собственной ванной, большим металлическим зеркалом и прочими вещами, без которых, как она уверяла, не может обойтись. Эдгар ей не перечил, однако даже Бэртрада вскоре вынуждена была признать, что передвижение с таким количеством свиты несет определенные неудобства. Ибо путешествие, казавшееся поначалу столь чудесным, скоро превратилось в кошмар. Как назло, испортилась погода, изо дня в день моросил мелкий дождь, весь этот поезд то и дело застревал в грязи, лошади теряли подковы, телеги проваливались в колдобины, дамы плакали, пажи простужались. Мне с помощниками приходилось не столько охранять ее милость, сколько постоянно делать остановки, улаживать кучу вопросов, принимать множество решений. Ну и клял же я в такие минуты драгоценную Бэрт!

В итоге получилось, что в Уолсингем, куда можно доехать за день, мы, усталые и раздраженные, прибыли лишь к вечеру третьего. Только Эдгар держался с удивительным хладнокровием, ни словом не попрекнув жену. Но она наконец поняла, что была не права. Поэтому на другой день часть ее свиты была отправлена обратно в Норидж. С этого и началось. С каждым переездом супругов – из города в город, из монастыря в монастырь – поезд графини таял, как снег. Я уже тогда почувствовал неладное, но пока не мог разобраться во всем.

Посетив после Уолсингема города побережья – Кромер, Шеринггем, Хунстантон, – мы свернули вглубь графства, двинулись в Тэтфорд. Здесь мы задержались надолго. Уже настал октябрь с его буйством красок, погода установилась, и мы охотились с утра до ночи. Эдгар почти не принимал участия в ловах, занятый делами. Бэртраду это устраивало, и она беспечно проводила время в кругу своих рыцарей.

В Тэтфорд почтить графиню прибыл известный аббат Ансельм из Бери-Сент-Эдмундса. Как я вскоре понял, Эдгара сей прелат несколько побаивался, зато перед Бэртрадой прямо-таки стелился, чем добился ее расположения. Она даже пообещала заехать в его город-аббатство, но заявила, что сначала хочет побывать в замке Гронвуд-Кастл, который Эдгар возвел специально для нее и о котором все столько говорят.

Когда в положенный срок было выплачено очередное жалованье, я отправился к местному портному, решив, что пока мои шиллинги не перекочевали в кошелек какого-нибудь кабатчика, следует заказать роскошную котту[63]63
  Котта – вид верхней одежды; длинная туника, расшитая геральдическими фигурами.


[Закрыть] из лучшей цветной шерсти, какую смог приобрести в Тэтфорде. И вот, возвращаясь от портного, я неожиданно увидел въезжавшую во двор епископского дворца малютку Клару Данвиль. У меня было приподнятое настроение, я весело окликнул ее, стал подшучивать над ее видом – вся забрызганная грязью, со сколотыми как попало волосами, она почти висела на коне от усталости.

Но тут Клара кинулась ко мне и расплакалась. Я не сразу уразумел, в чем дело. А потом просто лишился дара речи. Коварство Эдгара Армстронга стало очевидным. Этот пес все предусмотрел. Заставил жену убедиться, что она прекрасно обойдется без огромной свиты, услал всех… а потом попросту рассчитал. И уже большая часть ее людей выслана из графства, многие даже уплыли на континент. Конечно, рано или поздно Эдгар и должен был сделать что-то подобное. Но так обвести всех вокруг пальца, обвести саму Бэртраду!.. Право, мне не было дела до всех ее личных поваров и пажей, но в происходящем я углядел угрозу для себя. Я ведь тоже был человеком Бэртрады, а не графа.

Я взглянул на Клару. Та шмыгала носом, рассказывая:

– Пока отставка касалась других, я не вмешивалась. Меня-то долго не трогали, исправно платили жалованье. Я надеялась, что войду в число дам, которых отберут для переезда в Гронвуд. А тут этот Пенда сообщил графу, что я не более чем шлюха, и тот немедленно рассчитал меня. Что же мне теперь делать, Гуго? Я ведь при миледи с тринадцати лет, я привыкла, что платья и стол мне обеспечены. И если меня ушлют… Да отец прибьет меня, если вернусь.

Теперь я понял, зачем то и дело отлучался Эдгар, пока Бэртрада развлекалась охотой на ланей близ Тэтфорда.

– Идем, – проговорил я, увлекая Клару во внутренние покои.

Ах, какая прелестная картина предстала перед нами! В большом камине пылали дрова, поблескивали позолотой кубки на столе. Высокие белые свечи освещали эту полукруглую комнату в башне и сидящих за столом графа с супругой, епископа Тэтфордского Радульфа, тучного аббата Ансельма. Оба высокопочитаемых священника наперебой рассказывали графине о чудесах святого Эдмунда, она улыбалась, Эдгар играл с изящной пятнистой борзой. Когда вошли мы с Кларой, все взглянули на нас с недоумением. Особенно на Клару – растрепанную, грязную, в мокром плаще. Она, похоже, смутилась, стала прятаться за меня, но я резко вытолкнул ее вперед.

– Простите, что побеспокоил. Но у меня дело спешное. Рассказывай, Клара.

Сам я не вмешивался более, отошел в сторону. Видел, что Эдгар уже все понял, но по-прежнему невозмутимо возился с собакой. Епископ Радульф взволнованно притих, зато Ансельм просто воспрянул. Бэртрада же сначала слова не могла вымолвить, даже лицо пошло пятнами. Наконец кинулась к Кларе, влепила той пощечину.

– Дура! Дрянь! И ты являешься только сейчас? Да тебе давно следовало оповестить меня обо всем, едва он… он…

Она повернулась к мужу столь стремительно, что ее длинные косы отлетели в сторону, задев по лицу преподобного Радульфа.

– Как ты смел! Да я за это… – она почти задыхалась.

Эдгар наконец перестал чесать пса за ушами.

– Думаю, миледи, нам следует поговорить без посторонних.

Он открыл створку дверей, жестом приглашая ее за собой. Бэртрада вышла с достоинством королевы. Но закрытые двери не могли приглушить ее гневного голоса, даже звона посуды, когда она в гневе кидала первое, что попалось под руки. Я был прав, предвидя это.

Мы прислушивались, порой обмениваясь быстрыми взглядами. Епископ Радульф явно был удручен. Клара забилась в угол и тихонько всхлипывала. Я мерил шагами покой и всякий раз, когда, достигнув камина, поворачивал, видел освещенное огнем лицо аббата Ансельма. Толстяк едва не потирал руки от удовольствия.

Наконец, когда Бэртрада выдохлась, а может, сдалась доводам мужа, появился он сам. Вот уж воистину ледяное сердце. Лицо невозмутимое, словно только что «Рater nоster» прочитал. Подошел к столу, метнул в рот несколько маслин. Я почувствовал на себе его взгляд, но никак не отреагировал. Мне-то что. Я человек миледи.

Но Эдгар уже глядел на Клару.

– Бог мой, девушка, если ты так необходима госпоже, то ради всего святого. По крайней мере, ты сможешь и молитвенник за ней нести в церковь, и собачек ее кормить. Надеюсь, ради этого не понадобятся еще две дюжины других.

Он не стал выслушивать благодарный лепет Клары и вышел. А спустя минуту за ним последовал и епископ Радульф. Мы же с преподобным Ансельмом направились в покой, где оставалась Бэртрада.

По виду графини я понял, что ей пришлось уступить. Поникшая, нервно кусающая губы, с взбившимися вокруг лица темными кудрями, она полулежала в кресле. Ансельм тут же взял ее руку в свои, стал успокаивающе похлопывать.

Я не дал ему всецело завладеть ее вниманием.

– Итак, миледи, я еще ваш человек или могу предлагать свой меч кому иному?

Она поглядела на меня.

– Не мели вздор, Гуго. Не хватало, чтобы я по воле этого грубого сакса лишилась еще и своих телохранителей.

И недобро усмехнулась.

– Пути Господни неисповедимы, и кто знает, может, ваша помощь мне еще понадобится. Даже против Эдгара.

Про себя я отметил эти ее слова.

Меж тем Ансельм, склоняясь к Бэртраде, заговорил:

– Этот сакс не должен так поступать с дочерью короля Генриха. Подумать только, кто он – и кто вы. А ведь, признаюсь, и у него рыльце в пуху. Хотите узнать, почему он все откладывает ваш переезд в Гронвуд?

Бэртрада тут же оживилась, но аббат тянул, давая понять, что его сообщение – не для посторонних ушей. Однако он ошибался, считая, что у Бэртрады могут быть от меня тайны. И хотя меня попросили удалиться, часом позже я уже знал, в чем дело.

Увы, аббат оказался полным глупцом. Ему пришло в голову, что, проведав о «датской жене» графа, обитавшей в Гронвуде, он настроит Бэрт против Эдгара, тогда как на деле вышло наоборот. Препятствия всегда только взбадривали ее, а то, что Эдгар способен обратить внимание на другую, было для нее подобно вязанке хвороста для уже начавшего угасать пламени ее влюбленности.

Рассказывая мне об этой Гите Вейк, она то и дело подходила к окну и справлялась, куда уехал Эдгар. И в конце концов отчаянно воскликнула: неужто есть кто-то, кто может значить для Эдгара больше, чем она, женщина, столь возвеличившая его?

Как по мне – ей стоило бы пореже напоминать об этом супругу. Благодарность – тяжелое бремя, и редкий мужчина станет любить женщину лишь из чувства долга.

Эдгар вернулся на другой день. И хотя Бэртрада тут же заперлась в своем покое, она вскоре открыла ему, как только муж сказал, что привез кое-что для нее. И как же заулыбалась Бэртрада, завидев подарок – колье из прозрачно светящихся янтарных капель, скрепленных золотыми шариками.

Я внутренне чертыхнулся. До чего легко купить женщину, даже дочь короля, обычной побрякушкой. Дорогой, однако, побрякушкой. Мне такую за все свое жалованье не приобрести.

Я негромко покашлял в кулак, привлекая внимание Бэртрады. Умница Бэрт сразу все поняла. Отступила от мужа, надменно вскинув подбородок.