Текст книги "Поединок соперниц"

Но и это сейчас мне не казалось важным – я испытывала только тревогу и болезненный страх за судьбу человека, которого любила и которого ни разу, даже испытав всю тяжесть позора и разлуки, не упрекнула ни в чем. Ведь я сама пошла к нему, пошла по доброй воле, а расставшись с ним, таила от всех, как тоскую. Я понимала, что нельзя так сильно любить смертного, что такая любовь возможна лишь к Богу. Но даже молясь, я не просила у Всевышнего прощения за эту свою любовь – словно прощенная я уже не имела бы права так страстно любить.

И вот я, как сомнамбула, стою на морозе, а вокруг мерцает равнодушная лунная ночь. Где-то вдали скрываются мятежные таны, уверенные в своей правоте, как и в том, что их граф-саксонец будет до последнего отстаивать их права. И я тоже верю, что ни при каких обстоятельствах Эдгар не устроит резню Ведь иначе… Но я знала Эдгара, он не опорочит свое имя, устроив резню соплеменникам. Господи, ну почему они не явились в Гронвуд? Ведь это был бы единственный законный путь к оправданию. Тогда бы Эдгар смог принять их сторону, не навлекая на себя подозрение в измене!

Кто-то взошел за мной на башенную площадку. Ральф. Я отвернулась от него, не поворачивалась, даже когда он подошел, укутал меня в длинную накидку из овчины.

– Вы все еще любите этого человека?

– Да.

Сказала это сухо, давая понять, что его присутствие нежелательно. Но Ральф не уходил.

– Мне кажется, я могу помочь вам… Помочь графу.

Я резко повернулась. В лунном свете его лицо в обрамлении войлочного капюшона выглядело почти призрачным.

– Тогда, – начала я, – если это так… Говори!

Он печально усмехнулся.

– Гуго Бигод знал, что делал, мстя Эдгару. Но я не хочу, чтобы вы страдали. Да и у меня есть за что поквитаться с Бигодом.

Я ничего не понимала. Но по мере того, как он рассказывал, в моем сердце зарождалась надежда.

– О Пречистая Дева!.. Ральф, ты непременно должен поехать в Гронвуд. Ты должен обо всем рассказать.

Он вздохнул, и его окутало облачко пара.

– Может, и так. Но эти саксы… они ведь отказались повиноваться графу и Стефану Блуа. Пока они не приедут в Гронвуд-Кастл и не повинятся, Стефан и епископ Генри будут требовать, чтобы Эдгар выступил против них.

Я это понимала. Вспомнила лицо Хорсы – злое, решительное, непримиримое. Хорса стоит во главе восставших, и он в своей неуемной гордыне скорее погубит людей, чем пойдет на переговоры, пойдет на союз с Эдгаром, которого ненавидит.

И тогда я решилась.

– Идем, Ральф.

Я не сомневалась, что мой Утрэд все это время поддерживал связь с мятежными саксами и знал, где они скрываются. Он и не отрицал этого, когда я стала его расспрашивать. Однако решительно замотал головой, едва я попросила его проводить меня к ним.

– Святые кости! Слыханное ли дело, чтоб женщина на сносях отправлялась в поездку, да еще по такой стуже!

Но я не отступала. Чувствовала я себя прекрасно, погода установилась спокойная, а по снегу через фэны даже легче перемещаться. Что касается холода, то я могу ехать в конных носилках – небольшом подвесном паланкине, в который спереди и сзади впряжены два спокойных пони. В носилках не так трясет, я закроюсь в них, буду лежать под шкурами. В конце концов, госпожа я ему или нет? К тому же кого, кроме меня, могут выслушать саксы? Пусть меня и называют падшей женщиной, но я все же потомок Хэрварда, и они не откажутся принять меня.

Утрэд наконец уступил, и я заявила, что мы отправляемся немедленно.

Ночь была спокойной и светлой. Ехали мы так скоро, как было возможно по снегу, чтобы лошади не выбились из сил раньше времени. Впереди скакали несколько охранников, прокладывая тропу, за ними двигались мои носилки. Кавалькаду завершали ехавшие рядом Утрэд и Ральф. Хотя Ральф был еще слаб, но он был нужен мне в качестве свидетеля. Утрэд все время ворчал о том, что и путь предстоит неблизкий, и еще не известно, как воспримет мое появление Хорса. Признаюсь, встреча с Хорсой волновала и меня. Однако с ним и мудрый Бранд, и рассудительный, несмотря на молодость, Альрик, и иные таны, которым отнюдь не светит сложить головы и которые, если у них появится свидетель их невиновности, предпочтут отстаивать свои права мирным путем. Тем более что главный их враг, предводитель нормандских баронов Нортберт де Ласи, уже поплатился за свои злодейства.

Утрэд пояснил, что мятежники укрылись за рекой Нар, там, где начинаются заросли старого соснового бора, идущего до самого побережья на севере графства. Места там глухие, и саксы укрылись в чаще, в заброшенных руинах старой виллы еще римских времен. Ехать туда около двадцати миль, сокрушался Утрэд. Догонял время от времени мои носилки, спрашивал, как я себя чувствую. Ну чисто заботливая нянька. Я же лежала, укутавшись в теплые овчины, сжавшись, как улитка в своей ракушке, покачивание носилок действовало на меня даже успокаивающе. А вот состояние Ральфа мне не нравилось. Я то и дело слышала его кашель. В дорогу я предусмотрительно взяла мех с вином и сейчас отдала его Ральфу, чтобы пил для поддержания сил. Один раз, отогнув занавеску, я видела, как он делится вином с Утрэдом. Он все-таки был славный человек, этот молодой француз. Утрэд тоже так считал. Я слышала, как они порой переговариваются, Утрэд помогал еще слабому Ральфу на трудных участках пути, вел его лошадь под уздцы.

Под утро так похолодало, что я уже не осмеливалась поднимать занавески. У меня стали зябнуть ноги и заныла спина. Но услышав голос Утрэда, довольно грубо разговаривавшего с кем-то, я все же выглянула наружу. Уже светало. Вокруг пахло хвоей, мы находились в густом сосновом лесу. Я увидела Утрэда: он говорил с какими-то воинами, преградившими нам путь, и я поняла, что наша цель близка.

Стражи заставили моих сопровождающих отстать, подхватили пони под уздцы и повели. Следом ехали только Ральф и Утрэд. Утрэд сказал, что здесь дозоры на каждом шагу, однако на протяжении дальнейшего пути мы никого не встретили – холод загнал стражей в укрытия.

Воздух обжигал, колол щеки, снег громко скрипел. Из сумрака леса долетел какой-то звук – не то вскрик человека, не то рык зверя. Он взволновал наших провожатых, но я не обратила внимания. Огромный полузасыпанный снегом куб старой виллы с осыпавшимися зубцами был прямо перед нами. Я увидела пролом в стене, служивший входом, а сейчас для тепла занавешенный шкурой. Пройдя под нее, я различила в полумраке ведущие вниз ступени.

Стражи и Утрэд остались снаружи, а Ральф взял меня за руку и начал спускаться. Впереди стал различим проем низкой арки. Вход под ней был полузавален грудой камней. Перебираясь через нее, я едва не застонала от боли в пояснице. Поначалу ничего не могла разглядеть в полумраке, только слабо рдеющую кучу угольев посредине. Потом кто-то зажег факел и я увидела лежавших вповалку людей. Шагу нельзя было ступить, чтобы не потревожить кого-либо.

Но мое неожиданное появление быстро пробудило всех ото сна. Кто-то подбросил поленья на очаг. Я закашлялась от дыма. Господи, как они только жили здесь все это время?

Среди обступивших меня людей я различила несколько знакомых лиц. Узнала толстую физиономию Бранда – на лбу сажа, волосы всклокочены, глядит удивленно.

– Силы небесные! Гита Вейк, неужели вы проделали такой путь… Да еще в вашем положении. Зачем, ради всего святого?

Расталкивая остальных, вперед вышел Хорса.

– Никак шлюха Эдгара явилась. Что, умолять за своего соблазнителя пришла или надумала тут рожать?

Он захохотал, кто-то присоединился к нему.

И тут откуда-то из-за спин выскочила Элдра. Такая же грязная, как и остальные, растрепанная, но, к своему удивлению, я увидела топор у нее за поясом. Она прикрикнула на них, усадила меня на выступ стены.

– Вы что, не понимаете – только крайняя нужда могла вынудить леди Гиту пуститься в путь в ее состоянии? – гневно говорила она, даже отталкивала столпившихся саксов.

Я постаралась говорить как можно увереннее. Сказала, что люди короля Генриха рано или поздно выкурят их отсюда, как охотники выкуривают барсуков из нор. Однако у мятежников еще есть надежда закончить все миром. В разжигании мятежа нет вины саксов, его начали нормандские рыцари графини Бэртрады, и у меня есть свидетель, который может подтвердить мои слова. Причем он готов это сделать не только перед саксами, но и в присутствии посланцев короля. Поэтому им лучше все же поехать в Гронвуд, как им предлагал эрл Эдгар, и только так этот мятеж останется без роковых последствий.

Мне трудно было подбирать нужные слова, я была сильно утомлена. Но они все же прислушались, стали расспрашивать. И тут Хорса велел всем заткнуться, сказал, что, видимо, сам Эдгар послал меня сюда с этой ложью, что я хочу заманить их в ловушку, так как предана Армстронгу, как собака. Они же свободные саксы, они познали свою силу и не сдадутся без боя.

Я словно слышала его давнишние речи в башне Тауэр-Вейк. Хорса оставался верен своим воинственным понятиям о чести и свободе, добытой в бою. Ему нужна была слава, даже ценой жизни. Своей или этих людей – не важно. Мне это казалось абсурдным. Но я не могла не заметить, что его речи зажигательно действуют на людей. И многие из саксов, особенно самые молодые, поддались его влиянию, воинственно зашумели, стали греметь оружием.

Но отчего вдруг они умолкли все разом? Я удивилась вмиг наступившей тишине, заметила, как все застыли, устремив взгляды на что-то за моей спиной. Отведя в сторону меховой капюшон, я оглянулась. Сначала различила лишь силуэт вновь прибывшего за низкой аркой, видела богатый плащ светлого меха, блеск застежек у горла. Потом он, склонясь под низким сводом, вошел, поднялся на груду камней у входа. Перед нами был Эдгар.

В первый миг никто не мог вымолвить ни слова. Потом с резким лязгом люди повыхватывали оружие. Но Эдгар быстро протянул руки ладонями вперед – старинный жесть упреждения, что он без оружия и у него мирные намерения. И никто не тронулся с места.

Я смотрела на Эдгара во все глаза. Как давно мы не виделись! Я узнавала эту гордую посадку головы, падающую на глаза волнистую прядь отросших каштановых волос, твердый рисунок подбородка. И вдруг, испугавшись, шарахнулась в сторону, стремясь спрятаться за спинами.

Эдгар не заметил меня.

– Я пришел поговорить с вами, саксы, потому что иного пути остановить кровопролитие нет. Неужели вы думали, что я не найду, где ваше укрытие, по следам на снегу? Неужели считали, что у меня мало сил, чтобы совладать с вами? Но теперь ваше логово окружено. Со мной войска короля, а это опытные воины и рыцари. Они сняли ваши дозоры и теперь стоят за каждым деревом с луками и мечами, готовые ворваться сюда в любой миг. Но я велел им оставаться на местах, пока не переговорю с вами.

Он говорил властно и спокойно. Сказал, что если саксы согласятся добровольно выйти из укрытия и сдадут оружие, им не причинят вреда. Но им придется отправиться в Гронвуд, где состоится разбирательство, как и намечалось вначале. В его замке граф Стефан Блуа, представитель короля, и епископ Генри Винчестер, представитель Церкви, будут готовы выслушать их доводы и постараются разобраться, кто повинен в мятеже, кто первым поднял оружие.

– Так ты готов предать свой народ? – зло прервал его Хорса.

– Мой народ – это подвластные мне люди Норфолкшира, без разницы, норманны они или саксы. Преступниками же я считаю только тех, кто сеет смуту. Поэтому я договорился со Стефаном Блуа, что первым войду к вам и постараюсь решить дело полюбовно. Вы все воины и должны понимать, что войску короля ничего не стоило захватить вас врасплох и перебить, как сонных детенышей рыси в темном логове. Но повторяю – кто добровольно подчинится, тому ничего не грозит. Кару понесут только те, кого суд сочтет виновными.

– Виновные уже за морем, – раздался вдруг искаженный акцентом голос Ральфа. Он вышел вперед. – И поверьте, уж они-то изрядно веселятся, зная, как вы тут режете друг друга.

– Ральф де Брийар? – удивился Эдгар. – Вы-то откуда здесь?

Но рыцарь не стал отвечать на этот вопрос. На своем ломаном саксонском он поведал все, о чем говорил мне ранее: о злости Бигода и его желании отомстить графу Норфолку, о том, как Бигод уговорил своих людей совершить нападение на нормандские усадьбы под личиной саксов, чтобы подтолкнуть тех и других на резню и заставить Эдгара поплатиться за все волнения.

Хотя Ральф медленно подбирал слова, часто ошибался, смысл его рассказа был ясен всем. Люди стали переглядываться, кто-то сердито выругался, кто-то забожился.

– И все сказанное мною такая же правда, как и то, что все мы нуждаемся в милосердии Божьем, – закончил Ральф. И уже по-нормандски добавил, обращаясь к Эдгару: – Я готов повторить свой рассказ перед представителями короля и поклясться в том на Библии.

То, что свидетельство Ральфа позволяет все прояснить и расставить по местам, моментально стало ясно и графу, и вожакам саксов. Многие из них уже были готовы сложить оружие и последовать за Эдгаром, но опять Хорса чуть не погубил все.

– Неужто благородные таны пойдут на поводу у француза графини? – кричал он. – Неужто покорно сложат оружие, когда наконец-то дали понять, что они не смирились с властью норманнов, что мы – не покорное овечье племя, позволяющее обирать себя и терпеть власть поработителей? Почему бы нам прямо сейчас не схватить этого предателя Армстронга и, угрожая расправой над ним, не заставить войска отступить?

Лицо Эдгара стало грустным.

– Мне горько, что мои соплеменники готовы угрожать человеку, пришедшему без оружия, в надежде на их честь. Что ж, поступайте по-своему, но знайте: у Стефана и рыцарей короля есть приказ подавить мятеж любой ценой. И если для этого придется пожертвовать моей жизнью, жизнью сакса, добровольно вошедшего к мятежникам, – они не остановятся.

– Нет!

Этот крик сам собой сорвался с моих уст. Расталкивая толпу, я кинулась было к Эдгару. Но не успела, кто-то удержал меня. Грубая рука вцепилась мне в волосы, запрокинула голову так, что я чуть не упала. Я застыла, увидев у своих глаз острие кинжала.

– А если мы поступим так, Эдгар?

Это сказал Хорса.

– Если мы сделаем заложницей твою Фею Туманов?

Хорса удерживал меня за волосы, но я могла видеть Эдгара, который поднялся на груду камней у входа. Сверху вниз он глядел на меня, и в красноватом свете факелов было заметно, как меняется его лицо. Сначала удивление, потом волнение, снова удивление.

Хорса держал меня так, что я невольно выгнулась назад, полы моей накидки разошлись, стал виден обтянутый тканью платья живот. Глаза Эдгара расширились, он судорожно глотнул. Потом лицо его стало жестким, напряженным. Теперь он глядел на Хорсу.

– Отпусти Гиту, Хорса.

– Это если я сочту нужным. Эй, спокойно, спокойно, Эдгар. Не то…

Я почувствовала, как острие кинжала Хорсы уперлось мне в горло. От страха зажмурилась.

Голос Хорсы звучал удивительно спокойно.

– Сейчас ты выйдешь отсюда, Эдгар, и велишь людям короля убираться. Иначе… Клянусь всеми чертями ада, я лично перережу горло твоей потаскухе. Или еще лучше – мы вспорем ее пузо и поглядим, кого она понесла от тебя. Ты сам сможешь определить, кого ей сделал, когда мы выбросим этот окровавленный сгусток на снег. И…

Он больше ничего не сказал. Hо рука с кинжалом больше не маячила у меня перед глазами, пальцы, удерживающие меня за волосы, разжались. И тело Хорсы рухнуло у моих ног.

– Хорса из Фелинга всегда был слишком горяч, – спокойно произнес толстяк Бранд и отбросил камень, которым оглушил его. – Прости, Эдгар.

У меня подкашивались ноги. Чтобы устоять, я непроизвольно сделала шаг вперед. И тут же оказалась в объятиях Эдгара.

Это было как чудо. Он обнимал меня, обнимал сильно, но и так бережно. И, хмелея от счастья, забыв все страхи, я блаженно склонила голову на мех его плеча. Самые надежные, самые ласковые руки на свете… Эдгар нежно потерся щекой о мои волосы. Я слышала его дыхание совсем близко, различала быстрые удары его сердца.

– Родная моя… Почему? Как же ты могла, зачем таила от меня столько времени?

Я медленно открыла глаза, возвращаясь в реальный мир.

– Какое это имеет значение? У тебя ведь есть супруга.

Я все же разомкнула обнимавшие меня руки. Смогла поглядеть ему в лицо.

– Я не была с мятежниками, сэр. Просто привела к ним Ральфа, чтобы пояснить все. Ральф де Брийар поможет вам уладить это дело.

Я отступила, и Эдгар, справившись с волнением, обратился к саксам. Один за другим они начали покидать дымный подвал. Вынесли и Хорсу.

Я сидела, отвернувшись к стене. Рядом была только Элдра. Но она отступила, когда приблизился граф, присел рядом. Это было невыносимо.

– Уходи, Эдгар.

Он повиновался. А я расплакалась. Мне было плохо, и опять заныла поясница. Так, зареванная, я и вышла наружу. Щурясь от слепящего на морозном солнце снега, не глядя по сторонам, дошла до носилок.

Утрэд помог мне забраться в них. Я была, как куль с мукой – тяжелая, неповоротливая. Я хотела домой. Элдра устроилась подле меня, обняла, и я могла всласть выплакаться на ее груди. Потом, сквозь всхлипывания, спросила, как уладились ее дела с Альриком. Оказывается, она все же созналась ему. Меж ними не должно быть тайн – так решила она. Альрик же сказал, что дитя ни в чем не повинно и не должно страдать, но он будет надеяться, что ее ребенок от него. Я же подумала, что все равно зря она открылась. Конечно, муж любит ее, однако на ее ребенке всю жизнь будет лежать печать подозрения. И еще я удивилась, насколько циничной стала за это время.

Мы все ехали и ехали. Миновали лес, двигались вдоль замерзшей ленты реки Нар. День был светлый, ясный. А вот мне становилось все хуже.

Издали долетел звон колоколов. Элдра, приподняв занавеску носилок, с улыбкой глядела на колокольню церквушки в снегах.

– О небо, Гита, ведь сегодня же сочельник!

Она повернулась ко мне, и улыбка сошла с ее лица. Крикнула Утрэду, чтобы гнал коней как можно быстрее.

Меня совсем замутило от тряски. Я то и дело цеплялась за Элдру, кусала губы. Что, если роды начнутся еще в пути? Однако небо смилостивилось надо мной. И хотя мы добрались до Тауэр-Вейк, когда уже стемнело, я все же смогла сама выйти из носилок. Правда, тут бы и упала, если бы Утрэд не подхватил меня на руки, не внес в башню.

В страшной спешке мои женщины суетились, стаскивали с меня одежду, разводили огонь. Их торопливость меня пугала, и я старалась смотреть только на Труду – спокойную, деловитую, важную. О Труде ходила слава как о лучшей повивальной бабке в округе, и она любила похваляться, скольких младенчиков приняла на свет Божий. Мой будет, наверное, сотым, уверяла она. Я невольно улыбнулась – Труда и понятия не имела, что такое сотня.

Боли становились все более частыми и острыми. Я лежала в своем покое, кусала губы, комкала края одеяла вспотевшими руками. В покое было очень жарко, но мне сказали, что так и должно быть. С меня же пот струился ручьями после каждой схватки. В промежутках между ними я думала об Эдгаре, о том, что теперь он знает о ребенке. Ранее я этого не хотела, но сейчас от этого мне было даже легче. В конце концов, он отец, и если со мной что-то случится…

Я сказала об этом Труде, но она лишь сердито шикнула на меня. Как можно думать сейчас о таком. Лучше бы я вспомнила, какой сегодня вечер, и помолилась. И я послушно твердила слова молитвы, как учили в монастыре:

– Verbum caro factum est, et habitavit in nobis…[65]65
  «И слово стало плотью и обитало с нами…» (лат.).


[Закрыть]

Боли становились все сильнее. Но я была так утомлена, что в перерывах между схватками даже засыпала. И опять приходила в себя с глухим стоном. Кричать мне было стыдно.

Толстая Труда тихонько ходила, развешивая у очага детские вещички, одеяла и шкуры, чтобы нагрелись. Помешивала в каких-то горшочках, отчего пряный запах распространялся по комнате. Мне стало грезиться, что я в монастыре, в красильне, помогаю сестрам красить ткани. Наверное, это было оттого, что в комнате стоял пар от отвара ясеневой коры и крапивы.

И опять забытье, потом опять боль. Но в какой-то миг я различила привычные звуки утра – крики петухов, отдаленный звон колокола. Рождество!.. Я стала говорить, что людям надо пойти в церковь… Господи, уже новый день настал, а моим мукам нет конца.

Труда склонилась надо мной, лицо ее было усталым, осунувшимся и… встревоженным.

– Бедная девочка, ты такая худенькая. Тяжело тебе придется. Вот что, давай попробуешь походить.

Походить?.. Я расплакалась. Сил не было вообще. Но я так хотела родить этого ребенка! И я встала, с трудом переставляла ноги, опираясь на Эйвоту и еще одну женщину, ходила от стены к стене, пока боль не стала непереносимой. Меня просто скрутило пополам. Еле дотащилась до кровати. Но Труда, похоже, была довольна. Потом пошарила у меня между ног, и лицо ее вновь омрачилось.

– Вы еще не готовы, госпожа. Придется ждать.

Ждать? Сколько? Я уже ничего не соображала от боли. Казалось, стальные когти разламывают мне поясницу, а низ живота вспороли ножом и в зияющую рану бьют деревянным колом. Я стала кричать, рычать, выть…

Не знаю, сколько это длилось. Смутно различила, как кто-то сказал, что уже вечер и что на всякий случай стоит послать за священником. Значит, я умираю. Я почти хотела смерти как избавления от мук.

Потом громко стукнула дверь и донесся гневный окрик Труды. Мужской голос что-то ответил. Значит, пришел священник. Я умираю.

Но надо мной склонился Эдгар. Нервно дернул застежку плаща, рывком отбросил его в сторону.

– Сюда нельзя мужчинам! – вопила Труда.

– Мне можно. Я отец.

Я вспомнила, что случилось с Ральфом в такой ситуации. Какой будет позор, если обомлеет и Эдгар. Хотела сказать, чтобы он уходил, но вновь зашлась криком.

– Кричи, кричи, любимая, у тебя это славно получается! – почти весело говорил Эдгар, обнимая и поддерживая меня сзади под спину. – Хорошо, что я успел. Теперь мы вместе, и вместе мы сможем.

Это удивительно, как подействовали на меня его слова. Я даже заулыбалась. Но тут такая боль… Кости словно затрещали, разошлись… Я вцепилась в руку Эдгара, закричала.

Он поддерживал меня, целовал мне виски, волосы. Я цеплялась за него. И даже Труда больше не гнала его, копошилась под одеялом между моих ног.

– Ну вот и славно. Тужьтесь, леди, тужьтесь.

Я старалась, рычала сквозь сцепленные зубы.

И вдруг мне стало легче. Скользкий комочек плоти выскользнул из меня. Я опала, закрыла глаза. Так устала, что сейчас меня ничего не волновало. И все же я улыбнулась, услышав счастливый смех Эдгара.

Дитя кричало, гомонили люди, Эдгар целовал меня. Я все же открыла глаза.

– Гита, у нас дочь. Ты только погляди, какую славненькую девчушку ты родила!

Он даже не огорчился, что не сын.

Со мной еще что-то делали, но я почти не обращала на это внимания. Ибо подошел Эдгар, в сильных руках которого кричала, суча ручками и ножками, крохотная девочка. И как же бережно он ее держал! А еще говорят, что мужчины боятся новорожденных.

Я взглянула на ребенка. Моя дочь была прелестна. Она таращила на меня глазенки удивительной голубизны. И эти светлые волосики…

– Она так похожа на тебя, Эдгар!

– Конечно. Это же моя дочь. Моя!

Я хотела взять ребенка. Хотела обнять Эдгара. Как же я их любила!

Но уже спустя минуту я погрузилась в глубокий сон.

Позже мне рассказали, что после того как девочку омыли и запеленали, Эдгар вынес ее в зал. По обычаю поднял над головой и сказал, что признает ее своим ребенком. Сказал, что нарекает ее Милдрэд.

Милдрэд – старинное саксонское имя. Так звали мать Эдгара.

Потом Эдгар пировал с мужчинами в зале. Потом уехал.

Когда я проснулась, его уже не было в Тауэр-Вейк.