Текст книги "Разводы (сборник)"

– Не-не, я не могу.

– Бросьте. Вот текст! Это всё равно что орать на доярок, так же весело!

* * *

Бондарев упёрся, оправдывался занятостью и отсутствием таланта. Спор затягивался. Ваня плюнул. Ему хотелось поскорей начать. Он верил, что актёры будут ниспосланы в награду за муки.

Он стал читать диалог Теодоро и Тристана, отличая тоном одного от другого:

– Тристан, атас! Бежим скорей, встаём на лыжи!

– Влипли по самые гланды!

– Думаешь, она нас засекла?

– Ещё бы! Топаешь как слон! Она же не глухая!

Зал затих. Прилюдно, у всех на глазах, рождалось чудо.

– Ирина Павловна, ваш текст. Начинайте.

– Ах да. Простите. Эй вы, двое, стоять! Стоять, я сказала! Я вас запомнила! Охрана! Все сюда! Когда надо – никого! Входи кто хочешь, насилуй кого попало – никому нет дела. Я точно видела, здесь бегали двое! За что плачу? Лоботрясы! Поубиваю!

Начав более-менее тихо, Ирина Павловна мгновенно достигла эмоционального максимума. Последние слова она выкрикнула в искреннем гневе, несколько даже напугав зрителей.

– Ирина Павловна, сейчас не надо играть. Мы просто читаем! – Ваня погладил Ирину Павловну по спине успокаивающе, как взволнованную лошадь. Но актрису уже колотило. Всё невысказанное вдруг поднялось в ней. «Интересно, какова она в постели», – подумал Ваня, но сразу же себя прервал.

– Что случилось? О чём шумим? – Теперь Ваня говорил за Фабьо. Эта сонная реплика после клокотания Ирины Павловны создала комический эффект. Кто-то хихикнул. Актриса не поняла, что смешного, посмотрела в зал сердито. Зрители сочли взгляд актёрской находкой, кто-то крикнул «браво».

– Поздравляю, Фабьо, ты проснулся! Быстро собирай своих архаровцев и дуй к забору! Они не сразу перелезут! Живо! Шкуру спущу!

Начали бодро. Скоро добрались до диалога Дианы со служанками. Ваня велел Ирине Павловне оставаться Дианой, а сам стал читать реплики служанок. Анарду он показал немолодой сплетницей, Марселу – влюблённой дурочкой. Ваня заламывал руки и закатывал глаза, как положено мужчине, играющему женщин. Олег Борисович от смеха едва не падал. Ирина Павловна тоже прыскала. В разгар веселья в зал вошла та самая Светка, что на остановке слушала стихи. Кивнув присутствующим, присела в дальнем углу.

«Ага!» – подумал Ваня.

Он разошёлся. Хлопал ресницами и сам себя поглаживал по шее. И даже качал несуществующей грудью. Он говорил от имени Марселы:

– Наконец-то! Извелась уже! Три дня без тебя, зачем бог дал мне губы, с такими паузами во встречах! Ну давай же, скорей поцелуй свою радость! Радость – это я на всякий случай. Вдруг ты забыл!

* * *

Ваня игриво хихикнул. Зал не дышал, Светка забыла моргать. Вдруг Ваня отложил пьесу и твёрдо пошёл к Светке. Молча. Глядя прямо в глаза. Он взял девушку за руку и потащил на сцену. Светка следовала покорно. Она получила текст, открытый на двадцать первом явлении. Ваня велел читать.

– Надеюсь, ты не как в прошлый раз, на секундочку забежал и смылся? – спросила Светка.

– Я забежал на всю ночь, но пробежит она быстрей секундочки, – ответил режиссёр, – так что не тянем. Начинаем расстёгивать твою сбрую! Помню, это было непросто.

Светка поверила и обомлела.

– Читай! – напомнил Ваня.

Светка потерялась в тексте, выхватила случайный кусок:

– Он клёвый! За ним все бабы бегают! Образование опять же…

Ваня помог найти нужное место, чем косвенно подтвердил ценность образования. Повествование дошло до места, в котором Марсела прознала о планах хозяйки обвенчать её с любимым. Диалог заканчивался пылким объяснением:

Светка:

– Ты приготовил мне кольцо?

– Разумеется!

– Так давай же!

– Это кольцо объятий!

– Нет, такое не годится! Нужен драгоценный металл и красивый камушек!

– Ты отвергаешь меня? Мы не женимся?

– Вот ещё!

Светка остановилась:

– Тут написано «Теодоро целует Марселу».

– Ну, раз написано… – сказал Ваня. И поцеловал Светку в губы. Недолго, но крепко. Девушка в поцелуе ответила, потому что хоть, она и актриса, губы у неё совсем не бутафорские. И чувства тоже.

Ваня рассмеялся, объявил репетицию оконченной. Ирина Павловна и Бондарев зааплодировали. Все были слегка влюблены друг в друга. Нехватка актёров, как и прочего – декораций, освещения, костюмов, – никого теперь не волновала.

Тем же вечером Ирина Павловна призналась подругам, что театр – это чудо. Волшебный, удивительный мир. Режиссёр – гений. С таким запросто удастся покорить Париж и Лондон. С таким трудом заманили его в Мстёры! Он согласился, когда увидел Ирину Павловну. До этого отказывался.

Подруги усомнились. Такой режиссёрище, избалованный красотками из телевизора, чтобы увлёкся деревенской администраторшей? Разве, может, Ирина ворожила в полночь на веточках осины. Против этого средства никто не устоит. Только заговоренные осиновые веточки одни и могут противостоять очарованию обнажённых актрис Климовой и Гусевой.

Подруги стали вспоминать всех красивых актрис, потом их мужей и подробности разводов. Ирина Павловна с трудом вернула внимание к своей персоне. Она рассказала, что билась за честь в липких лапах режиссёра, с трудом устояла. Всё это происходило в сенях бабы Нины.

– Ладно врать-то! – сказала первая подруга.

– Там скорей он боролся за свою честь! – хохотнула вторая.

– Спросите у Нинки. В первый же день, как Иван Сергеевич сюда приехали, мы пошли ужинать, и он мне такой ангажемент в прихожей устроил…

– Пьяный был?

– Да какая разница!

– Большая разница. Если пьяный, то может быть и правда. А если трезвый – то разве что маньяк.

Прозвучал ряд историй из интернета об извращённых нравах в артистической среде.

– Да почему маньяк сразу!

– Значит, пьяный!

– Он не пьёт вообще!

– Что значит «не пьёт»? У него что, рта нет?

– Ему доктор запретил.

Подругам стало жаль режиссёра. И ещё, очень хотелось чуда, в котором столичный хлыщ потеряет голову от Ирины Павловны, а значит, и у подруг есть шанс. Они взяли – и поверили.

– Как сама думаешь, что он в тебе нашёл?

– Я настоящая женщина. Не какая-нибудь креветка московская.

– Ну и что теперь?

– Он, конечно, звал уехать с ним. Но не судьба. Я за ним не поеду. А он тут не сможет.

Администраторша вздохнула. В голове её пронеслась непрожитая богемная жизнь.

* * *

На каждую следующую репетицию приходило всё больше зрителей. Многочисленные подруги Ирины Павловны пришли. Бригадир плотников-строителей Степаныч со товарищи. Ему тоже сунули сценарий. Авось, проснётся творческая жилка.

Третью репетицию Ваня начал с лекции о европейском искусстве XVII века. Он хотел рассказать о живописи, которую, в отличие от драматургии, точно все видели. Режиссёр сказал:

– Творческий феномен Эль Греко возник в среде древнего вырождающегося кастильского дворянства и фанатичного монашества. В работах мастера много мистики, экзальтированности, исступления, а также ложной патетики и изломанности. Эти свойства позволяют приписывать творчество художника к маньеристическому направлению…

Тут плотник Степаныч слегка всхрапнул. Хрюк из зала точно отражал отношение собравшихся к творчеству Эль Греко.

Ваня отложил живопись. Решил разобрать мотивацию героев. Вот Диана. Сначала позавидовала Марселе, потом влюбилась. Запрет на любовь с прислугой, каковым являлся Теодоро, лишь распалил сердце хищницы.

В зале возник ряд вопросов. Какие правила любви существовали в Неаполе XVII века, летом, на свежем воздухе? Там же большая территория? Почему героиня не пошла в кусты, не повалила Теодоро под сирень? Он человек подневольный. Если хозяйка прикажет, может быть неугомонным, мужественным и даже агрессивным.

Потом, почему Теодоро сам такой нерешительный? Госпожа включила зелёный свет, можно ехать. Этот же мычит чего-то, пишет письма. В Мстёрах его поведение вызывает подозрения. Или гей, или проблемы с потенцией.

– А вы сами как думаете? Почему оба любят, но боятся друг к другу прикоснуться? – спросил Ваня, имея наготове объяснения «трепет нежности», «неверие в возможность счастья».

– Обычная жестокость судьбы. Двое хотят быть вместе, но не могут, – сказала Ирина Павловна. Она хорошо знала, о чём говорит.

– А я считаю, он тугодум. Теодоро не видит, в чём его счастье, – сказала Света из Александровки, твёрдо глядя на Ваню.

Ваня остановил поток версий.

– Нет же. В Италии XVII века родовая честь дороже жизни. Диана, опасаясь разоблачения, допускает мысль об убийстве Тристана, а чуть ранее и самого Теодоро. И его же самого об этом спрашивает, когда секретарь предлагает втихую удовлетворить страсть.

– Где это было… А, вот: «Что ж мне, тут везде раздеваться, а лицо в маске. Грохнуть его как-то логичнее… Не так глупо». Её тоже раздражает нерешительность Теодоро. Вот она говорит о себе и о нём в третьем лице, когда просит написать письмо: «Он понятия не имеет, что в него влюбилась такая, как она! Да и скажи ему – не поверит!» Диана в наших масштабах как бы вдова олигарха, а он – что-то вроде бухгалтера.

– А кто, кстати, будет играть Диану? – перебила Ирина Павловна.

– Постараемся, чтобы это была женщина, – отшутился Ваня.

Тут в зал вошли какие-то нахалы. По жестам и тону понятно было, это противники театрального искусства. Они выпили для храбрости и пришли бить режиссёра. Если бы не бабы, Ваня получил бы сразу. Просто никто, ни один хулиган, не смеет пренебречь боевым визгом женщин нечерноземья. К тому же на стороне режиссёра Бондарев и Степаныч. Чувствуя себя в относительной безопасности, Ваня назвал вошедших молодыми людьми, спросил, чего бы им хотелось. Гопники покраснели от гнева и увеличились в размерах.

– Ванечка, это ко мне, – сказала Света. Она сбежала со сцены и что-то стала выговаривать самому страшному. Тот мямлил что-то и косился на Ивана.

– Какой хахаль? – горячо шептала Светка. – Это режиссёр наш, Иван Сергеевич! – И потом звонко, в сторону сцены: – Простите Иван Сергеевич! Они уже уходят! Это мои знакомые.

– Зачем же уходить! Пригласите знакомых сюда! Нам нужны горячие хлопцы призывного возраста!

Так в спектакле появился механизатор Фабьо, он же Пётр, Светкин парень.

– Послушай, так нельзя, – говорил Бондарев после репетиции. – Половина актёров из Александровки.

– Да хоть с Марса! Они молодые, красивые! Спектакль оживает!

– А вдруг они шпионы! Диверсанты!

Ваня был политически безграмотен и потому безмятежен. Только смеялся в ответ. Тогда, во спасение Родины, Бондарев предложил себя на роль Тристана.

– Нам таких жертв не надо, – сказал Ваня. И назначил быть Тристаном Колю, друга Пети.

Известие об успехах театра обгоняло эти самые успехи.

– Пора двери запирать. Валят и валят, – ворчала Ирина Павловна.

К десятой репетиции многие актёры настолько расслабились, что смогли уже ходить по сцене, сгибая ноги в коленях. Сам Ваня, ставя сверхзадачу, не стеснялся уже использовать мат, – так выходило короче и доходчивей. И тут пришла Люба. Та самая. Аж скулы свело от её красоты. Ваня отвернулся, но было поздно. Он умер мгновенно. Старался не смотреть, не помнить. Но думал только, зачем она пришла и что будет, когда она уйдёт. Света крикнула:

– Любка! Иди к нам!

Люба молодец, не стала кокетничать. Зарделась чуть-чуть, как королева, и поднялась на сцену. Ваня протянул ей сценарий, взглядом показал – читай.

Люба расколола коллектив. «Отлично! – думал Ваня. – Настоящий театр! Ещё друг друга не жалят, но направление верное!»

Местные, артисты-аборигены, роптали на засилье понаехавших. Говорили «понабрал беспризорников». Любка и Светка на должностях Дианы и Марселы стали поводом для бунта. Ирина Павловна требовала ограничить трудовую миграцию. Подбивала организовать профсоюз. Наговорили друг другу много интересного.

– Театр не место для интриг! – врал Иван Сергеевич. – Мы создаём мистерию, таинство! Наш театр не хоровод по национальному признаку! Лопе де Вега не принадлежит одним только Мстёрам! Искусство выше границ колхоза!

Ему кричали:

– Позор!

Ваня выбегал и хлопал дверью. Он знал, что имеет право, как режиссёр, закатить истерику с визгом. И знал теперь, зачем другие режиссёры визжат раз в неделю. Потому что иначе не объяснить. Ваня снова вбегал, кричал, что он тут царь, бог и даже больше. Что несогласные могут идти играть Деда Мороза на утренниках. Или ставить Шекспира у себя в коровнике. Но пока Ваня режиссёр, всё будет, как он скажет. Потому что театр – это диктатура, тоталитаризм и деспотия!

Бондарев ворчал:

– Иван Сергеевич, ты пойми. Ты уедешь, а мне с этими бабами ещё жить.

– А ты хочешь жить как мужик или как тоже баба?

Мэр пыхтел, топтался, потом шёл и орал на труппу. Угрожал оставить на зиму без дров, не очень страшно. Женщины переходили на молчаливую вражду, потому что надо все виды вражды попробовать.

Вдруг привезли декорации. Развернули длинный рулон. Оказалось, это задник для сцены с итальянским пейзажем.

На фоне дворца XVII века по морю нёсся катер на подводных крыльях. Ваня лично закрашивал его голубым фломастером.

Привезли также фанерные вазы, колонну, макет камина и гипсовую бабу без одежды. Бондарев сказал, какие всё-таки итальянки красивые!

Остро встал вопрос главного героя. Люба должна влюбиться правдоподобно. Но все кандидаты рядом с ней казались валенками. Аккуратно взвесив все перспективы, Ваня решил играть Теодоро сам. Временно. Пока не появится достойный, изящный, с умным взглядом и аристократическими манерами крестьянин. Покуда таковой не сыскался, Ваня мог говорить Любе всё то, на что в жизни не решился бы.

Коля-Тристан однажды пришёл на репетицию пьяным, его тут же уволили.

Ваня подошёл и обнял Олега Борисовича. И сказал:

– Очень надо. За Родину, за Мстёры, против Александровки!

Бондарев бросил кепку оземь, сказал ругательство и взял текст пьесы.

Пустились репетировать с самого начала. Первое явление.

Ваня и Бондарев выбежали на сцену, прикрывая лица воображаемыми плащами. Сказали нужный текст, потом Ваня побежал прочь, а Бондарев почему-то окаменел. Пришлось возвращаться и тащить его силой.

Диана должна была выбежать тут же, в тревоге и волнении, на ходу запахивая халат. Она как бы только что спала. Походки, выражающей тревогу, у Любы не нашлось. Она вышла не спеша, вульгарно покачивая бёдрами. Заговорила голосом развратной старшеклассницы.

«Это безнадёжно. Талант не просто нулевой. Он с отрицательным минусом», – подумал Ваня. Он сказал:

– Любочка. Тут нужна тревога. И одновременно надменность. К тому же тебе, по роли, за тридцать. Ты вдова. Графиня, хозяйка дворца. Проснулась от того, что по дому бегают разбойники. Тебе страшно, но честь не позволяет показать страх. Что ты обычно делаешь, когда по дому бегают разбойники?

Ваня знал ответ. Люба скинула бы халат и тем обезвредила бы всех. Обездвижила, заставила окаменеть, вынудила мечтать о свадьбе. Ванин интерес базировался на тех же постулатах, усиленных трёхмесячным воздержанием.

– Ну, я залезу под кровать. Ружьё достану, – пожала плечами Люба.

Она не умела тревожиться. Тогда Ваня показал как надо. Он выскочил из-за кулис, крикнул в пустоту взволнованно и в то же время надменно:

– Эй вы, двое, стоять! Стоять, я сказала! Я вас запомнила! Охрана! Все сюда!!.

Потом он метался, закрывал лицо ладонями. В нескольких строках Ваня успел пережить гнев, недоумение, тревогу и крайнее разочарование своей судьбой. Последнее, при взгляде на Любу, далось особенно легко.

Люба попыталась. Стало ещё хуже. Теперь она играла проститутку, которой не заплатили. Подвывала и махала кулаком. Ваня подумал: «Да пропади оно пропадом!» Как режиссёр, он обязан был объяснить эмоцию персонажа. Но если актриса тупа и всё на свете изображает вилянием зада – пусть так и будет. Нельзя умирать из-за такой мелочи, как театральный провал.

Разговор Дианы со слугами дался лучше. Ваня похвалил актёров.

– Эта сцена показывает зрителю, что Диана – знатная особа с мерзким характером. Вы все прекрасно соответствуете своим героям. Идём дальше.

– Мне добавить страсти? Моя героиня тут ругается.

– Нет-нет. У аристократок принято ругаться ледяным тоном. Не следует орать на слуг, так чтобы зрители писались.

Люба кивнула. Но не сдержалась и так отчитала Степаныча-Оттавио, что тот обиделся. Пришлось его уговаривать, объяснять, что Люба играет злую женщину, а в жизни она Степаныча уважает и даже помнит, что он плотник.

* * *

Вторая удача – диалог Дианы со служанкой Анардой. Люба против Ирины Павловны. Александровка против Мстёр. Воздух трещал от напряжения. В темноте обе актрисы светились бы синим. Все эти молнии и искры придавали сцене достоверности.

Всю любовную терминологию ренессанса Ваня передал современным, сельскохозяйственным языком. В его изложении Диана спрашивает Марселу:

– И как же он тебе признавался в любви?

Светка очень правдоподобно закатывала глаза в ответ:

– Он сказал – ну у тебя и глазища, чисто сапфиры. Ещё он считает, что у меня самые красивые в Неаполе ноги. Он три дня не мог уснуть после первой нашей прогулки. И ещё обещал утопиться, если я ему изменю. И украл у меня серёжку, на память.

Это был очень вольный пересказ оригинального текста. Поначалу Ваня стеснялся так глубоко вторгаться в исходник, но скоро почувствовал, чем бесстыдней – тем лучше. Фарс должен быть наглым и откровенным. Иначе богема не поймёт.

– И шлёпнул меня по заду, паразит! – закончила Светка монолог. Повисла пауза. Все смотрели на Светку. Потом на Ваню. И снова на Светку.

– Очень хорошо, продолжаем! – очнулся режиссёр, но было поздно. И хоть Ваня хвалил потом Светку за талант перевоплощения, зрителей не проведёшь. В следующей сцене Марсела мечтала о свадьбе и медовом месяце с Ваней-Теодоро. Её реальный сожитель Пётр, он же Фабьо, стал сопеть. Ему всё меньше нравилась европейская драматургия XVI века. Через минуту Тристан и Теодоро со смехом вспоминали, как ловко сбежали из дворца. Теодоро говорил:

– Я бы заколол его как кролика! Даже жаль, что он не погнался. Отличный был бы шашлык!

– Кого бы ты заколол? – вскочил Пётр. – Ты пробуй! Давай! Иди сюда!

И назвал Ваню козлом. К нему набежали женщины, повисли на плечах. Говорили: Петька, ты совсем уже. Купился! Это же театр, дурик!

Пётр выходил курить в сирень, потом вернулся и обещал помнить об условности сценического мира. Просил прощения за козла. Так Светка получила карт-бланш на чувства.

Ваня с раздражением отмечал, что любовных сцен с Марселой многовато. Ему хотелось бы того же с Любой. Зрители, наоборот, с нетерпением ждали, когда же Марсела возьмётся за своё. В очередном фрагменте она подошла ближе, чем требовал сюжет. Прижалась. Опустила глаза и сказала просто:

– Ты такой хорошенький! Красивый! Женись на мне, а? Деточек заведём. У нас были бы красивые детки. Я готовлю вкусно. Весь Неаполь бы нам завидовал. Ты же сам этого хочешь! Просто кивни!

Очень легко было вообразить, будто между Светкой и режиссёром происходит что-то помимо театра. Как не верить синим Светкиным прожекторам?

* * *

– Ни хрена себе! – раздалось в тишине. Это Степаныч, тонко чувствующий правду, высказался за всех.

– Марлен Дитрих не смогла бы лучше сыграть! – похвалил режиссёр. – Перерыв!

Бондарев подошёл, пожал руку.

– Спасибо, Ваня. Это было сильно. Спектакль потрясающий! Четыреста лет пьесе, а будто про нас написано.

– Если Петя меня зарежет, сходство эпох станет ещё заметней.

– Не зарежет. Он же не грузин с кинжалом. К тому же у него ружьё есть. В прошлом году вот такого кабана завалил.

Бондарев сделал жест, обозначающий много еды.

– Олег Борисович, ты неделю назад показывал щуку таким же движением.

– Возможно.

– А меня будешь так же показывать? «Вот такого режиссёра застрелили?»

Бондарев отмахнулся:

– Не, до такого не дойдёт. Наверно. Вряд ли. Он же не дурак. То есть дурак, конечно, но не настолько. А даже если и настолько? Пройти через всю деревню с ружьём – бабы раньше вой поднимут. Если что, у нас кладбище красивое. Мы тебе место под берёзой отведём, с видом на реку.

Бондарев похлопал режиссёра по плечу и пошёл по своим делам. Очень, очень странное чувство юмора у чиновников в русской глубинке.

* * *

На всякий случай Ваня решил прикрутить раздачу любовных намёков. Адюльтеры в театре – обычное дело. Многие актёры сами разжигают в себе страсть для достоверности. А потом гасят. Их этому в институте учили. Но тут деревня, всё по-настоящему. С этими Светками, Петьками одно лишнее слово – и комедия станет трагедией.

В деревне мало культурных событий. Вот список всех мероприятий за весь июнь:

1. Мужики пошли купаться, утопили трактор. Население ходило смотреть, как кабина торчит из воды. Перфоманс, модернизм.

2. Баба Лида и баба Рая ходили ругаться на площади. В солнечный тихий день слышно было на всей территории посёлка. Акцию следует признать частным случаем литературного салона. Участницы продемонстрировали потрясающее владение словом.

И всё! При такой аскезе неудивительно, что театр стал живительным родником светской жизни. Недовольный наплывом зрителей, Олег Борисович велел запирать двери клуба на время репетиций. Сказал «невозможно работать, ползают туда-сюда». Население ломало двери, лезло в окна. Кричали «все на штурм Бастилии!». Пригрозили спалить клуб вместе с содержимым. Ваня сказал – открой. Наш народ в любви краёв не видит, может и прибить.

На сцене тоже кипели страсти. Ирина Павловна совсем взъелась на Любу. Всякую поэтическую реплику заканчивала словами «понабирают всяких» или «припёрлась, командирша».

Петька пересказывал сюжет своими словами, иногда меняя смысл на обратный. Когда подсказывали из зала – угрожал мордобоем.

Но самый яркий из побочных сюжетов создала Светка. Она совращала режиссёра, нагло прикрываясь ролью. Зрители признавали, что ничего интересней театра в их жизни не случалось. Все ставили Светке пять баллов за темперамент и ноль за совесть.

Плотник Степаныч оттащил Ваню в сторону.

– Слушай, так нельзя. Она же осатанела! Надо её остудить.

– Как? Из шланга поливать?

– Не знаю. Сделай что-нибудь. Замужняя же баба!

– Как замужняя?

– Петя её муж! И он здоровый такой. Сорвёт кукушку, развеет тебя по округе без всякой кремации!

– Зато какой резонанс будет! Какой успех! Убийство в театре! Актёры не сошлись в трактовке сверхзадачи!

После репетиции Светка позвала Ваню на семейный ужин. Сказала:

– Мы с Петей будем рады! Правда, Петя?

Петя кивнул. Это значило, он не прочь поужинать Ваней. Повода отказать не было. Ваня пожалел, что дома его не ждут недоенные поросята. Просто стоял и моргал. Его спасла Люба. Она сказала «всем пока», махнула рукой, пошла… и вдруг оступилась, охнула, ухватилась за Ваню, чуть не упала. И заойкала, скривилась.

Все забегали:

– Что, Люба? Что?

– Ногу подвернула!

– Очень больно?

– Да ну что вы, пустяки, – сказала Люба предсмертным голосом.

Мужчины по очереди осмотрели Любину ногу. Некоторые по два раза. Внешних повреждений не было. Отличная нога. Но где-то внутри себя нога представляла собой крошево и месиво, судя по стонам.

– Надо же, точно как в пьесе. Но ты же не специально упала на Теодоро? – спросила Светка.

Взгляды лучших подруг скрестились, синие глаза встретились с карими, Ване послышался характерный звон дуэльных шпаг.

Света предложила Любе допрыгать на здоровой ноге до бабушки, живущей не так уж далеко. Но Любе непременно, обязательно нужно было в Александровку. Она приехала на велосипеде и сама назад не доедет. Не обращая внимания на предложения автовладельцев, Люба сказала:

– А пусть меня Иван Сергеевич на раме отвезёт! Сможете, Иван Сергеевич?

Делать нечего, Ваня режиссёр, а значит, отвечает за здоровье артистов. Он развёл руками, показывая, что вынужден променять ужин с убийством на променад с ведущей красавицей театра.

Люба уселась на раму с редкой для умирающего ловкостью. Ваня взгромоздился в седло. Сказал:

– Мне даже полезно! Знаете, сколько Билли Уайлдер мучился с Мерилин Монро?

Никто не знал, кто такой Билли Уайлдер.

– Ну, фильм «В джазе только девушки». Во время съёмок с Мерилин всё время что-то случалось. И режиссёр чуть не на руках таскал героиню по всяким психиатрам. А мне всего лишь десять километров на велосипеде!

Им помогли тронуться. Придали импульс, бежали рядом, оценивая способность поддерживать равновесие. Одна лишь Светка не помогала. Она топнула ногой, рявкнула на Петечку и пошла прочь.

В детстве велосипед дарил чувство полёта. Теперь же Ваня вспомнил, что такое второе дыхание, чем оно отличается от третьего и пятого и как заставить ноги продолжать движение. На подъёмах Ваня спешивался и тащил велосипед за уши, как упрямого ослика. Он говорил, что специально не спешит, тянет время, потому что Люба приятная попутчица. А сопит от смущения. Также стараясь быть приятной, Люба рассказала историю своего рода, начавшегося от преступной страсти молодого графа к селянке невероятной красоты. Это было в XIX веке. Обещала показать фото бабушки.

В истории с графом слышался намёк. Но Ваня хотел только дотащить артистку вместе с проклятым её транспортом, а потом тихо умереть в кустах. И намёков не слышал.

В Александровке Люба спрыгнула с велосипеда. Боль прошла чудесным образом. Не настолько, чтобы не ойкать, конечно. Но достаточно, чтобы ходить.

Режиссёр и артистка покружили по тёмным улицам. Несмотря на травму Любе захотелось погулять.

* * *

Её дом похож на торт. Белый, круглый, башни, розы, вензеля.

– Я здесь живу, – сказала Люба просто. Будто обычное дело жить в кондитерском изделии.

– Поздравляю, – сказал Ваня.

Люба прислонилась спиной к забору, посмотрела на звёзды. Стало видно, какая красивая у Любы шея. Женщины в сумерках не стесняются выразительных поз.

– Непременно покажи ногу врачу. И позвони. Я буду ждать, – велел Ваня. Он не приближался к Любе. Судя по горящим окнам дома, в нескольких метрах от режиссёра находился отец артистки, возможно, вооружённый.

Просто Любе двадцать лет. Она знает традиции деревенского лета. После прогулки должен быть поцелуй. Люба видела, как Светка от общения с Ваней потеряла рассудок и тормозную систему. Что-то же в нём есть, если так накрыло?

Ваня старательно не замечал контекста. Мямлил о проблематике театра в Европе и в мире вообще. Любе надоело ждать. Быстро шагнув навстречу, она обожгла парня поцелуем, как она сама считала. Ваня отметил, что техника деревенского поцелуя отличается от столичной.

Он сказал:

– Прекрасно! Точно так и надо сыграть в третьем акте. Потом я тебя коснусь и скажу: «Я не просто уплываю в Испанию, я вырываю сердце из груди. Нас разделит море, его холод вылечит ожоги, оставленные любовью. Но главное – ваша честь будет спасена…»

* * *

Открыв возможность списывать непотребство на репетицию, Ваня заработал второй поцелуй.

– Это лучшая часть спектакля, – признался он. – А теперь я хочу выпросить твой велосипед.

– На пямять об этом вечере?

– И это тоже. Но в основном, чтобы доехать до дома.

Люба рассмеялась, блеснула зубками.

– Пойдём.

– К папе? Я, признаться, ещё хотел бы пожить…

– Переночуешь на сеновале. Но утром не выходи, пока папа не уйдёт. Иначе скандал будет. И ещё у нас собака во дворе. Мы её, конечно, кормим. Но она любит кости, с твоей фигурой это большая угроза.

Люба потащила Ваню за калитку. Мимо дома-торта, мимо сараев, к большому, тёмному – Ваня назвал бы это амбаром – непонятному строению.

– А как я узнаю, что папа ушёл? Надо следить за двором сквозь щели?

– Жди. Я утром приду. Полезай.

Ваня ждал третьего поцелуя на сеновале. Даже как-то неловко потянулся. Ничего не получил. Люба хмыкнула и ушла. Тонко чувствует. Из таких хорошие актрисы получаются.

«Как можно в этом спать!» – подумал режиссёр. Со всех сторон кололось и шуршало. И привкус пыли.

«Ни за что не засну!»

И мгновенно уснул.

Утром заскрипела лестница, над краем сенного облака взошла Люба.

– Доброе утро, Люба. Скажи, как тебе удаётся выглядеть на пятьдесят килограммов, а лестницей скрипеть на восемьдесят семь?

– Хочешь вилы в бок на завтрак?

Люба принесла кофе и бутерброды.

– Не по-нашему, не по-деревенски как-то. А где молоко в крынке с запахом живой коровы? Где тёплый помидор? Где колючий огурец? Где куриные яйца размером с капусту?

– Молоко в корове. Яйца в курице. Если пойдёшь добывать, возьми на нас тоже.

Утренняя Люба без макияжа и без одежды практически. Вообще, русской деревне очень к лицу джинсовые шорты. Вид на них делает список блюд несущественным. Главное в таком завтраке – виды!

– Как твоя ножка, Люба?

– Ужасно болит.

– Можно я на неё подую? Первейшее средство при ужасных травмах.

– Подуй, чего ж.

– Какая была, левая или правая?

– Да я и не помню уже.

– Для верности подую на обе.

Ваня знал, что переживает сейчас мечту всех мужчин мира.

– А Стас – твой парень?

– Многие так думают.

Остальное Ваня должен сам угадать. Женщины считают загадочность сексуальной. На деле бесит – и всё.

* * *

На следующей репетиции Ваня запретил поцелуи. Сказал, потом объясню.

Самодур! – решил народ. Как можно выбрасывать из драматургии самое интересное! Но роптать побоялись.

Все знали: Ваня увёз Любу в ночь, а вернулся на следующий день к обеду. И Люба знала, что все знают. А что она ночевала дома и Любин папа не отрубил Ване голову – ничего не значит. С точки зрения народа они прелюбодеи. И запрет на поцелуи значит только, что репетиции проходят где-то в сирени.

Больше всех за Ваню с Любой радовался Петя. Теперь из него получался отличный Фабьо, – туповатый, алчущий Марселу. Петя стал вдруг попадать в текст. Светка, напротив, испортилась. Вместо нежности зло фыркала.

– Я вижу, как ты пялишься на хозяйку! Задница графини, не иначе, светится в темноте!

– Что за глупости?

– А чем ещё она лучше моей? Что ещё могли в ней изменить шесть веков родовитых предков? Ясно, светится! – язвила Светка.

– Не ревнуй, Марсела. В конце концов, у тебя есть Фабьо. А я не хочу расстраивать графиню.

Светка в гневе выскакивала вон, тут же возвращалась. Ваня говорил как ни в чём не бывало:

– Светочка, не переигрывай. Во время пьесы надо оставаться на сцене.

* * *

Средневековая драматургия вплелась в реальную жизнь не только у главных героев. Бондарев вдруг стал подавать руку Ирине Павловне, сходящей с крыльца. Сама Ирина Павловна обнаружила балетную осанку и научилась разговаривать тихо, чуть прикрыв глаза.

Даже зрители, смотревшие представление в десятый раз, прекращали бормотать и начинали изъясняться. Вместо прежнего «вчера, как дурик, до трёх таращил пешки в телевизор», говорили «не знаю, право, смогу ли я уснуть, ночь такая душная».

Мальчишки фехтовали на лозинах в соответствии с характерами персонажей. Победитель присваивал себе имя Теодоро. Проигравший бывал разжалован до Фабьо.

– Теодоро не может хорошо фехтовать! Он мастер только по бабам шастать! – кричал проигравший.

Так Ваня узнал, что в деревне у него есть недоброжелатели.