Текст книги "Каникулы совести. Роман-антиутопия"

Чуя, что на меня вот-вот накатит приступ клаустрофобии, я резво подскочил к металлической двери – и со всех сил забарабанил по ней кулаками и каблуками невесть как оказавшихся на мне сандалет.

К моему приятному удивлению – ибо я не рассчитывал на столь скорый успех – дверь тотчас распахнулась и в комнату вошёл представительный Павел Андреевич в сопровождении двух индифферентных охранников. Наш доктор. Он снова был предупредителен и мил, участливо улыбался и даже подшучивал надо мной, будто ничего и не случилось. Пощупав мне пульс, осмотрев язык и белки глаз, он резюмировал: – Ну, пора и на выписку! – таким тоном, что я почти поверил, что меня держали здесь только из-за постигшего меня нервного расстройства.

Но так или иначе, а я снова был свободен.

Правда, было не совсем ясно, что делать с этой свободой. Когда я, набравшись храбрости, поинтересовался, не подбросит ли меня кто-нибудь в город, мне вежливо ответили, что никого из шофёров сейчас нет на месте, – из чего, если призадуматься, следовали самые неутешительные выводы. Зато мне сообщили, что все дачные блага, включая бар и метрдотеля, по-прежнему к моим услугам. Очевидно, Кострецкий не забыл оставить им на этот счёт указания. Очень мило.

Я чуть было не спросил, где он сам, но вовремя опомнился. Это и так было ясно. В стране наверняка объявлено чрезвычайное положение, возможно даже государственный переворот – и где ж ему быть, если не в самой гуще событий.

Я торкнулся было в Сеть, надеясь узнать какие-нибудь подробности, – но та оказалась отключена. Значит, я был прав, я всё ещё под арестом. Что и не удивительно.

Куда более странным казалось мне то, что я до сих пор жив. Полезен Кострецкому я быть уже не мог, скорее опасен, – а в то, что он за суетой забыл отдать нужное указание своим людям, я как-то не очень верил. Равно как и в его внезапно проснувшуюся сентиментальность. Кольнула неприятная, но вполне логичная мысль, уж не бережёт ли он меня, чтобы чуть позже устроить надо мной громкое показательное судилище, а затем и не менее показательную казнь.

Это было бы грустно. Тем более что я, возможно, пострадал бы ни за что. Я ведь вовсе не был уверен, что гибель Альберта – дело моих рук, а точнее, ума, что мне действительно удалось раскрутить какой-то хитрый винт в его заколдованном мозгу. Может показаться смешным, но я сильно подозревал, что мы с ним попросту пали жертвой досадного совпадения. Вот только объяснить это рыдающей, негодующей, разъярённой толпе я вряд ли успею.

Впрочем, все эти проблемы занимали меня не более минуты. То ли из-за остатков снотворного в крови, то ли просто из-за всего пережитого мною владела странная апатия – лень было думать как о собственной судьбе, так и о судьбе государства. Тем более, что все возможности выбора я давно исчерпал – от меня всё равно уже ничего не зависело.

Я решил не ерепениться и плыть по течению.

Спустившись вниз, я взял стоявший на террасе шезлонг и вынес его на лужайку. Погода стояла мягкая, не слишком жаркая, солнышко приятно припекало – было где-то около полудня. Я полулежал с закрытыми глазами, наслаждаясь ощущением лета – возможно, последнего в моей жизни, – и давно не испытанного покоя. Иногда я лениво приподнимал веки и рассеянно взглядывал – то на медленно плывущие в небе облака, то на стройные ряды голубоватых туй, то на траву, в которой запуталась ярко-алое, не виданное мною с детства диво – божья коровка.

Но, похоже, судьбе не было угодно, чтобы я вдосталь отдохнул.

В самый разгар моего визуального пиршества (на чистом клочке неба невесть откуда возникла и закружилась в медленном танце стая белоснежных голубей) кто-то неслышно и неожиданно подкрался ко мне сзади – и с тихим смешком накрыл глаза тёплыми ладонями. Она могла бы и не спрашивать «Кто?» – я узнал бы по одному запаху. Да и некому больше. Вот только я был уже не тот, что неделю назад, – поэтому ничего не ответил, а спокойно ждал, когда она потеряет терпение и сама предстанет пред мои очи.

Но когда это, наконец, случилось, я от неожиданности чуть не вывалился из шезлонга.

Она и не она. Совсем другая. Я сначала даже не сообразил, в чём перемена. Просто её лицо поразило и даже напугало меня необычной, дерзкой, вызывающей красотой. Лишь секунду спустя, придя в себя, я понял, в чём дело – она была накрашена. Ярко, грубо, почти вульгарно – алый рот, частокол угольных ресниц, чёрные стрелки под глазами. Выражение лица надменное, почти наглое. Наверное, такой она была, когда сшибала призовые места на конкурсах и, как их там, кастингах.

Перед этой новой Кутей я, честно говоря, оробел. Я совсем не знал её; вспоминать наши прежние отношения было бы дико. Но она, как ни в чём не бывало, опустилась передо мной на корточки – и озабоченно вгляделась в лицо:

– Ну как вы, дедушка Толя?..

О чёрт, она даже дотронулась рукой до моего колена! Ногти оказались под стать всему остальному – длинные, заострённые, ярко-алые. Видимо, накладные.

– Ничего, спасибо, а вы? – ответил я вопросом на вопрос. «Тыкать» ей, как прежде, у меня язык не поворачивался. Ещё, не дай бог, обидится, беспокойно подумал я. Не то чтобы меня это волновало, просто я был как-то не готов к дополнительным проблемам.

К моему ужасу, она вдруг улыбнулась. Улыбка была тоже новая, как и она вся, яркая, зубастая, хищная, – но сквозь неё, как травинка сквозь асфальт, пробивалось что-то нежное и детское, что-то такое, что я мог бы определить как «невозможное счастье».

– Деда Толя, поздравьте меня! Я выхожу замуж!

Я не имел права её осуждать – ведь это было как раз то, чего я всегда хотел для неё.

– За кого? – тупо спросил я.

И вновь – эта невозможная, ликующая улыбка:

– Ну как же, деда Толя! За Игоря! Он сделал мне предложение! – внезапно она вскочила и закружилась, подставив солнцу разрисованное личико, её белоснежное шёлковое платье развевалось колоколом.

Только теперь я сообразил, что она, и точно, не в трауре. А по-хорошему следовало бы. Это меня покоробило. Замужество замужеством, расчёт расчётом, но есть же какие-то приличия. У меня зачесался язык намекнуть ей на это. Хотя бы по праву старшего товарища. Но, взглянув ещё разок на её лицо, я передумал. Слишком она была счастлива, мои нотации сейчас вряд ли дошли бы до её сознания.

– Поздравляю, – только и сказал я.

Видимо, она приняла это короткое словцо за индульгенцию – поскольку в следующий миг, как ни в чём не бывало, вновь присела рядом и принялась жарким шёпотом излагать мне в ухо какие-то чудовищные сплетни.

Из услышанного я почти ничего не понял. Скорее всего, она и сама не понимала половины того, о чём говорила. Но общая идея была ясна. Сильная и стабильная Россия никогда не входила в планы МСГГ. Стоит ли говорить, что феномен Бессмертного Лидера всех напрягал. Свалить его было невозможно, развязывать войну – нерентабельно. Пришлось искать другие ходы – и таковые нашлись. Судя по всему, это была довольно-таки подлая сделка. Жизнь Гнездозора в обмен на… что же им пообещали взамен?..

– Старой Скарлетт пора на покой. Игорь всё предусмотрел, следующий срок наш, он станет ихним генсеком. Мы будем править миром!..

Она радостно смеялась, лицо её сияло, и я всё больше убеждался в том, что чего-то в этой жизни не понимаю. Были ли они уже давно любовниками – или сработал эффект неожиданности? Действительно ли она была влюблена в Игоря? Или всего лишь страстно жаждала благ?

Но все эти вопросы я решил оставить за скобками. Как и другие: что сделает со мной Кострецкий теперь, когда я отработал своё? Уничтожит? Прибавит пенсию? Или просто отпустит восвояси – спокойно доживать свой век?.. Я вдруг понял, что мне это безразлично. Впервые я очень остро и, так сказать, наглядно ощутил, что жить мне осталось всего ничего. И совсем не жалел об этом. Отгоревав по Альберту, я испытывал странную легкость, порождённую ощущением собственной ненужности.

– Деда Толя, вы поживите пока здесь, ладно? В стране чепэ, сами понимаете. А тут вас никто не тронет, – виновато сказала первая леди и на мгновение стала прежней Кутей. Но я-то уже не мог стать прежним. Я жёстко заявил, что не желаю оставаться здесь ни одной лишней минуты. Не хотелось бы никого обременять, надеюсь, мне покажут дорогу до станции. Раз уж не хотят приколоть прямо на месте.

Несколько секунд она молчала. Думала. Взрослея прямо на глазах.

– Мишок вас отвезёт, – тихо сказала она, не глядя на меня. Не без чувства внутреннего удовлетворения я заметил, что мне, кажется, удалось испортить ей настроение. Возможно, она и впрямь была искренне ко мне привязана. Не знаю. Во всяком случае, мне уже было на это наплевать.

*

Я был уверен, что никогда больше не увижу Кострецкого – даже по новостям, которых я всё равно не смотрел. Некоторое время я ещё ждал рафинированных гостей со шприцами (особенно после того, как Стеллочка из молочного отдела шепнула мне, что профессор Фокин, личный врач покойного Гнездозора, на днях был найден мёртвым в своих роскошных загородных апартаментах). Но никто не шёл – и я понял, что меня, не в пример бедняге Пал Андреичу, оставили в покое за почтенностью лет.

Жизнь вернулась в обычное русло с удивительной лёгкостью. Я по-прежнему мало интересовался политикой – почти так же мало, как и при старом режиме, – и тихо доживал своё. Покупал продукты в том же магазине, что и раньше, пописывал на досуге статейки, вёл приём на телефоне доверия – кого-то даже удавалось излечить от несчастной любви, обиды или депрессии. Забавно, но на душевные проблемы населения очередная смена политического строя ничуть не повлияла.

Но в начале октября знакомое государственное лицо само, неожиданно, без предварительного созвона возникло на моём пороге – не в гордом одиночестве, но в сопровождении трёх привычно важничающих телохранителей, один из которых – мой старый приятель – ни жестом, ни улыбкой не выдал радости узнавания.

– Вот пришёл проведать, всё ли у вас в порядке, – как ни в чём не бывало, пояснило важное лицо.

– Что вам нужно от меня? – сварливо спросил я. Кострецкий состроил забавную укоризненную гримаску и улыбнулся.

– Ну, хватит уже дуться, – примирительно сказал он.

Выглядел он немного не так, как раньше – как-то более мужественно, брутально, что ли. Может быть, потому, что перестал выщипывать брови – они теперь были густые, кустистые, а в мочках ушей вместо бриллиантов болтались два серебряных, уже потемневших массивных кольца. Такое же тусклое серебро украшало и правую руку политического деятеля: массивный перстень с чеканкой в виде российского герба.

Только тут я заметил, что ведь и охранники его не накрашены – зато их красивые, мощные челюсти заросли трёхдневной щетиной. Такой поворот мировых модных тенденций пришёлся мне по нутру. Может быть, поэтому я действительно перестал «дуться», пригласил его на кухню и даже налил жасминового чаю в любимую гостевую чашку с выщербленным краем – красную в белый горох.

За чаем он и объяснил мне истинную причину своего визита. Оказывается, он пришёл предложить мне совместный проект («Да-да, Анатолий Витальевич, не удивляйтесь!»). Видите ли, его агенты то и дело доносят ему, что в народе то там, то здесь вспыхивают очаги реакции – люди не хотят верить в гибель Бессмертного Лидера и вовсю сколачивают т.н. «освободительные заговоры». Более того – отловлено уже несколько самозванцев! Конечно, он, Кострецкий, понемногу решает эти проблемы с помощью жёстких и кардинальных мер, – но всех, к сожалению, не перевешаешь. Короче…

– Короче, вы поняли, к чему я клоню. Нам нужна книга.

– ?..

– Да-да, мой дорогой. Книга, где рассказывалась бы вся правда о Бессмертном Лидере – от начала до конца. Без вас тут, сами понимаете, не обойтись.

По словам Игоря, он думал сначала предложить мне в помощники «своего человечка» – профессионального литератора, – но по здравом размышлении отказался от этой мысли. Он ведь читал мои статьи – и знает, что у меня великолепный слог. (На этом месте я совсем растаял – как любому пишущему мне было чертовски приятно слышать такой комплимент!)

– Ну так как, Анатолий Витальевич? Согласны?

Ещё бы я не согласился! Не родился ещё такой человек, которого Игорь Кострецкий не заставил бы плясать под свою дудку! План будущей книги уже потихоньку складывался у меня в голове.

Но, прежде чем мы окончательно ударили по рукам и подписали бумаги, я всё-таки решился удовлетворить своё любопытство. Это и есть та самая причина, по которой он оставил меня в живых? Потому, что я – ценный свидетель? Единственный, кто знает правду о Гнездозоре?

– Ну и поэтому тоже, конечно, – простодушно признался Игорь. – Но не только. Видите ли, жена бы очень расстроилась. Она к вам очень привязана. Кстати, она передаёт вам привет…

– Взаимно, – сказал я, тронутый до глубины души.

– Ах да, вот ещё что, – спохватился Кострецкий уже на пороге. – Чуть не забыл. Я ведь вам кое-что принёс. Небольшой подарок. Думал, может быть, вам будет приятно иметь это у себя…

Безотказный Мишок сгонял туда-обратно – и вручил мне прямоугольный пакет, обёрнутый в дешёвую серую бумагу.

Уже когда Кострецкий ушёл, я распотрошил его. Как я и ожидал, это была вещь из моей юности – «вахтенный журнал». Я смотрел на него с полнейшим равнодушием. Когда нёс в прихожую, чтобы убрать на антресоли, из него вывалилась какая-то розовая тетрадка. Я поднял её. «Тетрадь для работ по русскому языку ученика 5 класса „Б“ школы №*** Тюнина Альберта.» Детский неустоявшийся почерк. «Тридцатое апреля. (Альберт уже бессмертен, но ещё не знает об этом.) Классная работа. Диктант. Приготовьте винегрет. Полакомьтесь салатом из свежей фасоли. Режьте капусту. Слегка прогремело, печь пироги, поджарьте на растительном масле, расстелили бы скатерть, где-то прогремело, съешь морковную котлетку, разложите по тарелкам, вскипятите в кастрюле, ничего не совершилось.»

*

И я уселся за мемуары.

Поначалу дело шло со скрипом – досада на Кострецкого, который в очередной раз ухитрился использовать меня в своих неблаговидных целях, вязала моё перо. К тому же я не совсем ясно понимал – в каком обличье он намерен предстать на страницах будущего шедевра? И намерен ли вообще? Изгнать его оттуда не получалось – нарушались сюжетные связи. Приукрасить – тоже (куда уж там ещё приукрашать?..) Когда же я пытался лишить свой персонаж кое-каких негативных черт, по моему мнению, недостойных современного либерального правителя (но, увы, в полной мере присущих прототипу), тот парадоксальным образом терял всё своё обаяние – что было совсем уж из рук вон.

Я связался с пресс-центром, но там ко мне отнеслись очень почтительно – и сказали, что целиком полагаются на мой вкус. В конце концов до меня дошло, что навредить такому человеку, как Игорь, невозможно даже при большом старании – сама мысль об этом немного наивна, – а стало быть, я могу расслабиться и записывать всё как есть.

И процесс, как шутили в дни моей юности, пошёл.

Удивительное это занятие – писать мемуары. В процессе работы становится всё легче, будто прошлое отдаёт машине часть своей тяжести. Словно из ниоткуда в мозгу всплывают обрывки давно пережитого, забытые мысли и чувства – и ты вдруг понимаешь, что рад встрече. Многое приходится переосмыслить, переставить акценты, заново оценить с точки зрения нынешнего опыта, – что также очень полезно для воссоздания целостного самоощущения. Теоретически я, конечно, и раньше знал, что писание мемуаров – отличная терапевтическая техника, но только сейчас ощутил это на себе.

Так, например, я осознал, что у меня нет ровно никаких оснований сердиться на Игоря Кострецкого. По-хорошему-то я благодарить его должен! У многих из нас – если только не у всех – была в жизни та самая главная ошибка, роковой промах, после которого всё пошло наперекосяк. Вот только почти никто не может похвалиться тем, что сумел вернуться на место происшествия и всё исправить. Я – сумел. Благодаря Игорю, и только ему. Именно он подарил мне этот уникальный шанс. А стало быть, эта чёртова книга, до краёв переполненная правдой – самое меньшее, что я могу для него сделать.

«Исправил», ха-ха! – усмехнётесь вы. Под завязочку, стоя одной ногой в могиле! Да, так. Но это неважно. Те, кто пережил подобый миг, знают – он стоил того, чтобы промучиться ради него целую жизнь.

Я бы сказал, это единственное реальное достижение, доступное человеку. Исправить хотя бы малость из того, что в жизни наворотил… Остальное – мишура.

Сегодня я работаю с большим увлечением и боюсь только одного – не успеть закончить книгу. Нет, дело не в сроках, оговорённых в контракте. Просто мои насмешники правы – никогда не подводящая меня интуиция говорит, что пора собираться. И мне вовсе не жаль, наоборот – я ожидаю этот неотвратимый момент со смиренной радостью. Я – один из редких счастливцев, покидающих мир со спокойной душой.

Изредка до меня долетают сообщения об усиливающемся терроре – люди по всем районам земного шара вымирают просто-таки пачками. Страшный мировой террор – только ради удовольствия Кострецкого, который любит власть, и Кути, любящей роскошь и красивые платья. Я хорошо сознаю, что и сам приложил к нему руку. Но ни малейших угрызений совести почему-то не испытываю.

Как так может быть? Ведь я, как вы успели убедиться – очень порядочный человек. Может быть, потому, что это – вина моя, но не ошибка? Точнее, ошибка, но не моя? Не мне за неё и платить?

Или… дело просто в том, что в этом случае я не выгляжу глупо, как тогда с Альбертиком? Неужели я прав? На что только мы не пойдём, чтобы не выглядеть глупо. На что только мы не…

Но пусть эту мысль додумывают потомки. Я уже своё отпереживал. Не хочу больше копаться в себе. Моя совесть чиста.

Я счастлив.