Текст книги "Екатерина Великая. Владычица Тавриды"

Через день после встречи с генерал-губернатором Вяземским, государыня приказала привести лже-царя в порядок, дать вымыться в бане, постричь и переодеть. Она прибыла в Бутырскую заставу, где в подвале деревянного острога содержался возмутитель империи, донской казак Емельян Пугачев.

Граф Потемкин настоял присутствовать при оной встрече. Императрица согласилась с условием, что тот не будет встревать в разговор. Императрица и граф вошли в помещение, низкие потолки и грубые стены которого, хорошо освещались десятком факелов. Пугачев в цепях, прикованный к массивному деревянному столбу, сидел в глубине, охраняемый четырьмя стражниками.

Сев за грубый стол посредине помещения и пригласив Потемкина сесть слева от нее, она обратила глаза к преступнику, как она считала, злейшему своему врагу.

Перед ней предстал изрядно потрепанный, широкоплечий, темноволосый, с бородой на обветренном лице, мужик. Он сидел, широко расставив закованные в кандалы ноги, руки на коленях, припухшие черные глаза смотрели остро. Встретившись с ним глазами, императрица отвела взгляд, оглянулась на Потемкина. Тот разглядывал Пугачева исподлобья. Екатерина легко прочла в его глазах ненависть и презрение.

Екатерина с минуту молчала. Пугачев не опускал глаз.

– Ну, что ж, муж мой, Петр Федорович, – ровным голосом, наконец, заговорила государыня, – представьтесь своим настоящим именем.

– Емельян Иванович Пугачёв – донской казак, уроженец Зимовейской станицы, – ответил тот простуженным голосом.

– Что же за станица у вас такая, уже второй возмутитель земли русской произошел оттуда. Не родственник ли ты разбойнику Стеньке Разину?

– Нет, не родственник, земляк.

Пугачев держался с достоинством, говорил четко, слова звучали внушительно.

– Ведаешь ли, чем кончил оный Разин – зачинщик смуты?

– Стало быть, ведаю.

– И ведаешь, что тебя ожидает четвертование?

– И об том знаю.

Пошелестев бумагами на столе, найдя нужную, императрица приступила к допросу:

– У меня токмо три вопроса к тебе. Первое: кто надоумил тебя назваться именем моего покойного мужа? Кстати, если ты мой муж, как же ты мог жениться при живой-то жене? – обратилась она к Пугачеву. Тот, помолчав, брякнул:

– Стало быть, черт попутал, государыня.

– А где он тебя не попутал! – взорвался Потемкин. Екатерина строго взглянула на фаворита и продолжила:

– Стало быть, чёрт попутал, сказываешь. Тогда второй вопрос: кто из моих вельмож, возможно, помогал тебе?

Пугачев пожал плечами, сразу громко забряцали цепи.

– Никто мне не помогал, государыня. Никто, опричь некоторых офицеров.

Екатерина кивнула:

– Знаем тех офицеров. И последнее: кто из чужеземных правителей поспособствовали тебе?

Последовал короткий, но довольно содержательный разговор.

В целом, из его сбивчивого рассказа, она поняла едино то, что люди не поднялись бы, коли б не тяжелые условия жизни, полная безнаказанность обидчиков, зависимость, рабское положение крестьян. Они устали подчиняться прихотям, капризам своих хозяев, подвергаться настоящими преступлениями, творящимися в усадьбах, большинство из которых оставлялись без расследования и последствий.

– К тебе, государыня, стало быть, не можно достучаться, хоть и слывешь справедливой, – сказал он, вперив глаза в пол. – Ты же запретила крестьянам жаловаться на помещиков. Вот никакой другой возможности искать правду у народа не осталось, окроме бунта.

– То – правда: я запретила обращаться напрямую ко мне. Зато можливо подавать в суд. Что ж ты не обратился туда?

– Там такожде правды не добьешься, – сказал тот, как прежде, вперив глаза в пол.

– Ну, а зачем назвался моим мужем?

– А как иначе можно было поднять обиженный народ? Некоторые знали или догадывались, что я обычный казак, но людям все едино: им нужен был предводитель, коий бы вел их против их притеснителей. Они хотели верить, что доброго царя не убили, а он прячется до лучших времён. Стало быть, я был их надежа – государь.

– Никто не догадывался, как может сей бунт кончиться с их надежей?

– А людям нечего было терять. Они верили, что есть мой указ о скорой вольности или о переходе всех крестьян в казну, коий избавит их от рабства, стало быть – невыносимая жизнь их облегчится.

– Вот и облегчил! – паки разъярился Потемкин, – теперь половину их перевешают, как ты вешал дворян и помещиков! – Граф смотрел на колодника снизу – вверх некоторое время. – Правды они искали! Огнем и мечом своих же русских губили! На помазанницу Божью замахнулись, безумцы! Безголовый ты, Емелька, казак! Всех донских казаков надобно изничтожить!

Потемкин не на шутку разошелся, Екатерина с трудом его остановила после того, как приказала увести злодея-самозванца.

* * *

Императрице, по ее приказу, был представлен и палач. Крепкий, румяный, в косоворотке, лет тридцати семи, похожий на сказочного доброго молодца, он преданно смотрел в глаза своей государыни, украдкой бросая взгляды на хмурого Потемкина.

– Ну, что справишься с экзекуцией? – спросила его Екатерина.

Палач, не мешкая, закивал головою:

– Не сумлевайтесь, матушка-государыня. Мой отец учинял экзекуции, он показывал, как работать с топором. Сам я два раза уже снимал головы с плеч.

– Как-никак дело будешь иметь с государственным преступником. Аль жалеешь его?

Экзекутор слегка смутился, но видя доброжелательность царицы, смело ответил:

– Как не пожалеть, государыня, ить он – Божий человек.

– Аль по-твоему, не злодей он? – грозно спросил граф Потемкин.

Палач молчал, метнув на него испуганный взгляд.

Екатерина мягко успокоила палача:

– Не бойся его, это он так, для острастки. На самом деле, я желаю просить тебя выполнить мой приказ, о котором будем знать ты, граф и я.

Императрица помедлила, строго посмотрела в округлившиеся преданные глаза доброго молодца.

– Не будет четвертования, ты должен отсечь сразу голову. Представь сие перед людьми, как нечаянный случай ли, небрежность ли, еще что придумаешь. Токмо, чтоб все произошло в одно мгновение. Ты понял меня?

Весь подобравшись, тот ответил громко и внятно:

– Все понял, государыня-матушка, сделаю, как вы пожелали: сразу отсеку голову.

Отпустив палача, Екатерина зябко повела плечами. Подошла к молчавшему фавориту.

– Пойдем скорей отсюда, Гришенька. Как бы мне не заболеть в этом сыром заведении. Что-то меня знобит.

Григорий быстро накинул на нее соболиную шубу с капюшоном. Крикнул подавать экипаж. Через минуту они уже мчались к Пречистенскому дворцу.

Смертельно уставшая императрица, валилась с ног и еле дошла до своей постели. Очень тяжелым оказался сей генварский день.

Записки императрицы:

Казнь Е. Пугачева будет иметь место в Москве 10-го генваря 1775 года.

На следующий год Академия наук отпразднует свое пятидесятилетие, на ее выставке механик, Иван Кулибин, выставит модель одно – арочного моста.

* * *

В наступившем новом году, как всегда, даже в Москве, Екатерина получила свой очередной золоченый поднос с экзотическими фруктами от неизвестного почитателя, что крайне удивило ревнивого графа Потемкина. Насупившийся Григорий Александрович не поверил, что все прошедшие годы, императрица, доподлинно, так и не тщилась выяснить, кто ж есть сей благодетельный человек, ее поклонник, желавший остаться инкогнито. Он пообещал провести собственное расследование и в оном любопытном деле не погнушаться даже помощью Якова Шешковского. В Первопрестольной с особой пышностью отпраздновали Новый Год. Москва была счастлива присутствию в городе самой императрицы. Екатерина же ни на минуту не забывала о грядущих событиях, связанных с казнью Пугачева.

Степан Иванович Шешковский провел обширное, но еще не полное расследование по делу предводителя разбойников – Пугачева и его сподвижников. На малом Совете, он докладывал, что злодей управлял людской силой примерно в двадцать-двадцать пять тысяч человек, среди его сподвижников были приближенные Пугачева, прозванные по фамилиям влиятельных мужей России, таких как граф Чернышев, граф Орлов. Женившись на молодой крестьянке Устиновой, он окружил ее фрейлинами, как было принято у государыни. Загублено же народу с двух сторон, по приблизительным пока, подсчетам около… пятидесяти тысяч. Доложил Степан Иванович о бесчисленном количестве разоренных помещичьих усадьбах, сожженных домах мещан. Убыток государству пока не поддается подсчету. По крайней мере, разрушено половина металлургических заводов из ста тридцати, не говоря о людских потерях. Город Казань разорен и представляет собой пепелище, около двадцати пяти тысяч людей живут под открытым небом…

Екатерина слушала доклад, сидя за столом. Хмурый Потемкин сидел в кресле у окна.

С каждым новым словом о потерях, разорениях, казнях, и без того бледная с утра Екатерина все более приобретала больной вид. Сжимая виски, едва выслушав доклад, она удалилась к себе в спальню, приказав не беспокоить ее в ближайшие часы. Поздно вечером она послала за Потемкиным. Приняла его, лежа в постели. Как всегда, при всякой встрече, несколько секунд они смотрели друг другу в глаза, как бы проникая внутрь помыслов каждого из них, проверяя глубину взаимопонимания. Поцеловав руки своей матушки-голубушки, Потемкин сел в золоченое кресло подле нее.

– Гришенька, – говорила она слабым голосом, – как все оное могло случиться в нашем государстве? Неужто у нас так плохо живется крестьянству, что толико народу пошло за сим человеком. Ведь он донской казак, прошел две войны… Что его заставило пойти на такое злодейство?

– Матушка, успокойся ты. Человеку захотелось новой жизни, приключений, власти, богатства. Злодей и есть злодей. Мало ли их среди людей? Не токмо наших. И в других государствах их полно.

– Злодей говоришь…

– А разве нет? Чего он хотел? Изменить жизнь крестьянскую? А что ж тогда, так называемый революцьонер, новую жену свою окружил девицами – фрейлинами? Себя назвал ожившим Петром, мужем твоим. Злодей, кат, вор и враль! Хотел изничтожить дворянство и саму государыню, чтоб самому царствовать! Для оной цели не погнушался направить брата против брата. А чернь и есть чернь, ей токмо свисни, токмо дай волю! Вот и пошли за душегубом. Погубил толико народа. Это ли не злодейство?

Гнев фаворита распалялся. Сев в постели Екатерина прервала его:

– Гришенька, хватит об том! Подойди, лучше обними меня, пожалей свою глупую, не умеющую править своим народом, государыню.

Она откинулась на высокие подушки, прикрыла глаза.

Потемкин не умел сразу переключаться, ей пришлось подождать, как ей показалось, еще минут пять, пока он выговорится.

* * *

Как не трясли Шешковский, Архаров и Потемкин Пугачева, тот так и не признал, что к восстанию могли быть причастны иностранные государства или кто-либо из заговорщиков-дворян, хотя Потемкин точно ведал, что здесь была приложена французская рука. По крайне мере, умелый и необычайно проницательный следователь, Николай Петрович Архаров, московский обер-полицмейстер, упражнявшийся в розыске по делу о Пугачевском бунте, был в оном совершенно уверен. Вместе с Пугачёвым в Москву, для проведения генерального следствия, были доставлены все оставшиеся в живых, пленённые участники восстания, и все лица, упомянутые Пугачёвым на предыдущих допросах. Следствие велось особой следственной комиссией Тайной экспедиции Сената, главными в составе коей были – московский губернатор генерал-аншеф князь Михаил Никитич Волконский, обер-секретарь Тайной экспедиции Степан Иванович Шешковский, генерал-майор Павел Сергеевич Потёмкин, коий, приехав из Синбирска нашел Пугачева похудевшим и гораздо слабее, против того, каков он был до приезда в Москву. Узнав его сообщение касательно здоровья Пугачева, императрица весьма обеспокоилась и передала послание следователям: «Весьма неприятно бы было Ея Величеству, ежели кто из важных преступников, а паче злодей Пугачёв, от какого изнурения умер и избегнул тем заслуженного по злым своим делам наказания».

По окончании следствия манифестом Екатерины Второй от 19-го декабря был определён состав суда. Судьями были назначены четырнадцать сенаторов, одиннадцать «персон первых трёх классов», четыре члена Синода и шесть президентов коллегий, среди них – Протасов Григорий Григорьевич, Петр Иванович Вырубов, Всеволод Алексеевич Всеволжский. Наблюдать за проведением процесса был назначен генерал-прокурор Александр Андреевич Вяземский. Первое заседание суда состоялось 30-го декабря в Тронном зале Кремлевского дворца. Были оглашены и рассмотрены результаты следствия. 31-го декабря утром в суд из казематов Монетного двора был доставлен Пугачёв. Стоя на коленях, он ответил на заготовленные вопросы о признании своих преступлений, после чего суд принял решение:

«Емельку Пугачёва четвертовать, голову воткнуть на кол, части тела разнести по четырём частям города и положить на колёса, а после на тех местах сжечь».

Вместе с Пугачёвым к четвертованию был приговорён и его помощник Афанасий Перфильев. Ещё три человека – Шигаев, Подуров и Торнов были приговорены к повешению. При этом члены суда духовного звания хотя и согласились с приговором, но воздержались от подписания окончательного его текста. Оное должна была сделать государыня.

Приговор был приведён в исполнение десятого января семьдесят пятого года на Болотной площади. Стоя на эшафоте, Пугачёв крестился на соборы, кланялся на все стороны и просил православный народ отпустить его согрешения. Молодой палач, имея тайное указание от государыни Екатерины Алексеевны сократить мучения осуждённых, сначала отсек голову и лишь потом, четвертовал. Первую жену Пугачёва Софью Дмитриевну и детей Трофима, Аграфену и Христину, а также вторую жену – Устинью Петровну приговорили к содержанию в Кексгольмской крепости.

Потемкин присутствовал на казни.

– Да, зрелище ужасающее, – ответил он на вопрос Екатерины, когда вернулся с Болотной площади. – Однако, спасибо тебе, Всемилостивейшая государыня, – он весьма дешево отделался. Колико он замучил русского народа, а сам легко расстался с жизнью.

Екатерина, поморщившись, спросила:

– Как народ?

– Народ? – Потемкин прошел вглубь комнаты. – Народ, государыня-матушка, ахнул и содрогнулся.

– Ахнул?

Граф остановился посередь комнаты.

– В один голос! Сам удивился. Наступила минутная тишина. Гробовая. Ну, а когда и Перфильева четвертовали, все зашевелились.

Он подошел к побледневшей Екатерине.

– Ну, все! Все позади, не думай более об том!

– Как же все позади? А башкир, Салават Юлаев? Что с ним делать? Он так молод… всего-то двадцать один год. Отец его принес повинную и сидит теперь под стражей.

– Ну, сие он учинил уже опосля того, как сын его был схвачен в горах Каратау.

– Мне докладывали, что они из знатного рода… Юлаев-отец участвовал в боях с польскими конфедератами в составе трехтысячного отряда башкирской конницы, направленного в Польшу в помощь русской армии. Храбрость и отвага его была отмечена наградой.

– И что сыну не хватало?

Екатерина помолчала. Красивые длинные ее пальцы перебирали оборки воротника.

– Он боролся с губернскими чиновниками, которые склоняли башкир к продаже земель для строительства заводов.

Потемкин зло усмехнулся:

– Стало быть, впредь надобно урезонить аппетиты чиновников.

Медленно прохаживаясь в задумчивости, он резюмировал:

– Следствие идет медленно об сих башкирцах. Сей Салават весьма смелый и одаренный воевода. Он руководил многими ключевыми сражениями и, сказывают, ни разу не допустил полного разгрома своего войска. Грамотный, умный батыр, жаль, что без царя в голове.

Екатерина, слушавшая его с аттенцией, видела, как сверкнул его глаз, когда он грозно изрек:

– Сидеть ему в Ревельской крепости до старости, такожде, как и женам и детям Емельки Пугачева. Дабы другим было неповадно!

* * *

После проведения казней и наказаний основных участников восстания, государыня Екатерина Вторая, с целью искоренения любых упоминаний событий, связанных с Пугачёвским движением и ставивших её правление не в лучшем свете в Европе, в первую очередь, издала указы о переименовании всех мест, связанных с теми событиями. Станица Зимовейская на Дону, где родился Пугачёв, была переименована в Потёмкинскую, а сам дом, где родился Пугачёв, было велено сжечь. Река Яик – переиме нована в Урал, Яицкое войско – в Уральское казачье войско, Яицкий городок – в Уральск. Имя Пугачёва предавалось в церквях анафеме наряду со Стенькой Разиным, и даже для описания событий о Пугачеве, дабы не упоминать его имя полагалось использование лишь слов, как «известное народное замешательство». Так государыня Екатерина Алексеевна желала стереть из памяти народной страшные события того неспокойного вре мени.

Не забыла она и любимый город Казань, где сгорело около тридцати церквей, более двух тысяч домов, около семидесяти казенных строений, более десяти заводов. В августе от переживаний умер губернатор Казани фон Брандт, и Екатерина прислала на его место князя Мещерского, управлявшего до того Малороссией. Она утвердила его план возрождения города, прислала план для нового губернаторского дома, велела Сенату отправить в Казань особого архитектора.

Графу Петру Панину, назначенному главноначальствующим над Казанским, Оренбургским и Нижегородским губерниями, указала, чтоб он приказал голодающим рыть рвы и за оную работу платить деньги и давать хлеб, с тем, чтобы народ удержать на его местах и не дать заняться воровством и разбоем.

Получив от князя Мещерского доклад о самоотверженном подвиге гимназического состава при защите города, государыня подписала рескрипт о том, чтобы выдать из штатс-конторских доходов, для исправления их состояния, не за счет жалованья по их окладам: директору гимназии надворному советнику фон Каницу за полгода, учителям и другим чинам гимназии за треть, а ученикам за год. Кроме того гимназиям было выслано от университета тысячу рублев. Гимназические классы было велено поместить в уцелевшем купеческом доме, а ученикам отвели квартиры в татарских слободах. Такова была забота государыни о жителях Казани, мудрости и заботе, которой были премного благодарны погорельцы. Граф Потемкин весьма поражался милостивому попечительству, кое государыня не забывала оказывать своим поданным.

В казачьих войсках ускорили процесс их перевода в армейские подразделения. Казачьим офицерам легче передавалось дворянство с правом владения своими собственными крепостными. По отношению к Уральскому войску сделали немалые послабления. Примерно ту же политику Екатерина положила проводить по отношению к приволжским народностям.

Казна в связи с турецкой войной и пугачевским восстанием изрядно издержалась. Императрица нервничала, понеже невозможно было последнее время разговаривать с Великим князем, коий вместе с женой, Натальей Алексеевной занимался ничем иным, как мотовством денег. Вечно ему их не хватает, а оное, как известно, часто приводит к сближению с дельцами большой политики.

Государыня помнила, как самой приходилось занимать деньги у аглицкого дипломата Чарльза Уильямса, и как ей приходилось заверять его о существовании партии своих сторонников, коей вовсе на самом деле и не было. А вдруг наследник решится на заведение оной? Кто его знает? Надобно всегда ей, императрице, быть начеку. Слишком уж часто кружит возле него ловкий французский полномочный министр Дюран, да и недалекий прусский посланник, граф Сольмс, не отстает от француза, обхаживая наследника Павла Петровича. Неужто они полагают, что перлюстрированные их письма, не поведали ей, что дружок их, Андрей Разумовский подкуплен французским и гишпанским посланниками, стало быть он что-то между делом выведывает для них у Великого князя. Ох, и чешутся руки у Екатерины прищучить сего дружка, любовника Натальи Алексеевны, да не хочется огорчать отца его, Кирилла Григорьевича. Сынок же ее, Павел, на предупреждения матери-императрицы об изменах жены среагировал, как на подлую подозрительность. Что ж… ему жить, вмешиваться она более не станет. Не знает ее сын, что «доверять – доверяй, но почаще проверяй!» Однако, надобно хотя бы через сего Андрея воздействовать на расточительность Малого двора! Сто двадцать тысяч рублев в год им не хватает! Слыханное ли дело!

Она просмотрела счета, представленные Безбородкой. Двадцать тысяч Павел Петрович отпускает Московскому воспитательному дому, Новодевичьему монастырю на воспитание благородных девиц – тысячу триста восемьдесят шесть рублев, на содержание оспенного дома – две тысячи пятьсот рублев. Хорошо, она заплатит оные двадцать три тысячи из ее статс-конторы, а свои собственные расходы пусть думает сам как выплатить…

…Разобравшись с финансовыми делами, Екатерина перешла к другим, такожде малоприятным.

Как, однако, Франция коварна! Вестимо, смута в России – лучшая гарантия падения ее влияния на Европейскую политику. Перехваченная секретная инструкция предпоследнего Людовика своему посланнику еще во времена Елизаветы, гласила:

«Вы, конечно, знаете, и я повторяю сие предельно ясно, что единственная цель моей политики в отношении России состоит в том, дабы удалить ее как можно дальше от европейских дел. Все, что может погрузить ее в хаос и прежднюю тьму, мне выгодно».

– Что же вы хотели, – с сарказмом заметила Безбородке Екатерина, – если для покойного Людовика, все человечество – ничто. Это ведь ему принадлежит изражение: «После нас хоть потоп!»

– Ну, и пес его возьми! – вне себя от сих слов, не удержавшись, возмутился, присутствующий при разговоре, кабинет-секретарь Козицкий. Безбородко изразился и того покрепче.

Во время пугачевского восстания во французских газетах муссировались рассуждения, кто же победит – мужицкий царь, маркиз Пугачев, али российское правительство? Екатерина в крайнем раздражении повелела составить и распространить пропагандистское сочинение «Лже-Петр III, или Жизнь и похождения мятежника Емельяна Пугачева», коя была написана, переведена на французский язык и направлена во все российские представительства в европейских столицах.

Екатерина перечитала перехваченное русской разведкой письмо графа де Сен-При из Вены для князя де Рогана в Константинополе: «Французские офицеры шлют эстафету за эстафетой из турецкой армии, коя должна предпринять диверсию в России в пользу Петра III».

Спасибо русским лазутчикам! Они сумели установить, что Турция планировала крупную военную операцию не токмо через Крым, но и через Северный Кавказ, дабы поддержать маркиза Пугачева, Французы окрестили смутьяна маркизом и после того их посланник в Петербурге желает как-то наладить с Россией торговые отношения! Екатерина была вне себя от наглости французов.

Правильно сообщает французская пресса, что за связи с мятежниками и тайное подстрекательство во многих русских полках к восстанию, к примеру, полковник Анжели, француз на русской службе, отправлен по Владимирскому трактату в Сибирь в кандалах. А как они хотели? Чтоб вся армия перешла под знамена самозванца? Нет, Сибирь самое место для подобных Анжели подлых подстрекателей!

Козни Турции, Англии и Франции, вестимо, выводили Екатерину из равновесия, но она тушила в себе вспышки возмущения, памятуя, что впереди у нее планы, кои потрясут весь мир.

Записки императрицы:

Постоянно держу в мыслях, как достичь своей цели касательно «Греческого прожекта». В начале года отряд фон Медема, оставив в Дербенте гарнизон из пяти ста человек, вернулся в Кизляр, разблокировав осажденную чеченцами станицу Старогладковскую, перешел Терек и сжег несколько чеченских аулов.

* * *

В сорок шестой год дня рождения императрицы Екатерины Второй, короткую и содержательную проповедь произнес молодой московский архиепископ Платон. Такожде, счастливую, с сияющими глазами, Екатерину поздравил первоприсутствующий в Синоде, архиепископ Новгородский и Санкт-Петербургский Гавриил, коий совсем недавно был оправдан следствием, от навета, что архиепископ снабжал пугачевцев деньгами. Поклеп на него возвели двое заключенных пугачевцев из купцов. Императрице было приятно узнать, что Гавриил был всего лишь оболган злопыхателями.

На Красной площади был произведен артиллерийский салют из ста одного выстрела.

Прием и бал, по оному случаю, состоялись в Пречистенском дворце, где некоторое время жили Екатерина и Григорий. Великолепный бал открыли Их Императорские Высочества Павел Петрович и Наталья Алексеевна. Екатерина, к недоумению всех придворных, умеющая знатно, красиво и легко вести фигуры, не танцовала. Она играла в карты с генералами и чужестранными министрами. На императрице было широкое искусно расшитое русское платье, которое купил для нее Потемкин, находясь в командировке в Туле. Он теперь безотлучно находился возле нее.

Давно уж предметом зависти Потемкина был, осыпанный бриллиантами, миниатюрный портрет императрицы, каковой украшал грудь ныне отсутствующего Григория Орлова. Улучшив минуту между партиями игры, он обратился к Екатерине:

– Мечтаю, Ваше Величество, об вашей ко мне милости.

Екатерины выжидающе посмотрела на фаворита. Ей показалось, он опять выскажет что-то ревнивое.

– Что же, милый мой, ты желаешь?

– Нет у меня портрета твоего, как у князя Григория. Подаришь?

Екатерина, повернулась к нему так, дабы придворные не видели ее любящих глаз, сказала:

– Мой портрет уже готов для тебя, Гришенька! Я торжественно преподнесу его через четыре месяца, на праздник – совсем скоро, милый.

Через неделю после ее дня рождения, Потемкин и Екатерина Алексеевна посетили Воробьевы горы. После обеда с придворными они, вместе с фрейлинами и кавалерами, предприняли путешествие в каретах, где по прибытии, соизволили выйти из кареты и погулять по лугу. В мае они поселилась в царском селе Коломенском, подальше от всевидящих глаз придворных. Потемкин оставался с ней неделями, но стал довольно часто выезжать в Москву, упражняясь подготовкой праздника на Ходынском поле. Скучая без него, Екатерина совершала пешие прогулки по окрестностям.

Она не любила старую резиденцию и находилась в ней по необходимости, презрительно отзываясь о ней:

– Против Царского Села, ваше Коломенское – ничто!

На что получила неожиданный отпор от Марии Перекусихиной, коя принялась ее увещевать:

– Матушка, да почему ж так? Я оные места знаю. Ежели вы изволите проехать экипажем, чуток далее, по дороге на Каширу, то совсем редкую красоту и лепоту кругом увидите.

Сия идея понравилась Екатерине:

– А и в самом деле, отчего бы и не посмотреть. Прискучило мне бродить по лугам Коломенского. Поедем завтра же с утра, посмотрим новые ландшафты.

На следующий день, объезжая окрестность с терпеливой к ее капризам Марией Саввишной, она обнаружила, что неподалеку от Коломенского есть весьма интересные красоты. Дорога привела к огромному пруду. Рядом был еще пруд, живописнее соседнего.

Сопровождающие ее генерал-адмирал Иван Чернышев, обер-шталмейстер Лев Нарышкин, секретарь Ребиндер, камергеры Иван Несвицкий и Александр Нелединский-Мелецкий выяснили, что сей пруд принадлежал соседу по поместьям, князю Сергею Кантемиру. Усадьбу же Черная Грязь, его отец, молдавский господарь князь Дмитрий Константинович, получил в подарок от самого Петра Первого, коий весьма любил маленького красавца-господаря. В окрестных же селениях поселилось шестьсот семей, верных Кантемиру молдаван.

Всем гуляющим, понравилось имение в семи верстах от Коломенского, хозяин коего, старый князь Сергей Дмитриевич Кантемир, был равнодушен и к водам, и к лесам, и к живописной природе своего поместья. Ему было некогда: он играл в карты, попеременно выигрывая и проигрывая. Екатерина же полюбила прогуливаться, направляясь от одного пруда к другому, то пешком, то в открытой коляске. Поместье сие не выходило у нее из головы, а такожде весьма заинтересовало ее любимца Григория Александровича.

Вскоре, легко уговорив князя продать поместье, она отдала необходимые распоряжения касательно купчей. К концу мая имение Черная Грязь с деревнями Орехово и Шандорово было выкуплено за двадцать пять тысяч рублев. Но Екатерина почему-то засомневалась, стоит ли здесь устраивать себе резиденцию. Тогда, полюбивший сии места Потемкин, предложил еще раз подробно осмотреть новые владения. В тот день он тайно отправился к поместью князя Кантемира пораньше, дабы подготовить его так, чтобы оно произвело на императрицу благоприятное впечатление. За два дня до того, под его руководством были обустроены пристани на живописных, обсаженных ивами прудах. Там плавали яркие ладьи и лодки. В приусадебном парке был устроен домик типа шалаша, где была подана еда для государыни и сопровождающих ее лиц. Но, самое главное, граф организовал праздничный сенокос. Красавцы косари – молдаване соревновались в умении косить траву, а нарядные бабы сгребали сено, распевая озорные песни. Екатерина была в восторге, но, когда к косарям присоединился ее богатырь Григорий, она захлопала в ладоши. Когда, завершив покос, граф Григорий подошел к ней, радостная и счастливая Екатерина звучно поцеловала его на глазах у всех.

Чуть позже к купленному имению были выкуплены и присовокуплены наследные земли сестры князя Кантемира и примежеваны земли в левобережье пруда, относившиеся к селу Покровскому.

Она описала сие в своем письме в Париж к барону Гримму, обозначая себя в третьем лице:

«Ее императорскому величеству прискучило бродить по лугам и долам села Коломенского, где предоставляется на выбор или мочить ноги, или карабкаться на горы наподобие козы, и вот, в один прекрасный день ее величество изволила выехать на большую дорогу, которая ведет из Москвы в Каширу… Дорога привела к огромному пруду, рядом с которым был еще пруд больше и живописнее; и этот пруд принадлежал не ее величеству, а соседу ея, князю Кантемиру. Вот гуляющие, направляясь от одного пруда к другому, то пешком, то на лошадях, на расстоянии семи верст от Коломенского, начинают завидовать чужому имению, хозяин которого, старик за 70 лет, совершенно равнодушен и к водам, и к лесам, и ко всем живописным видам, приводящим в восторг посетителей. Он только и делал, что играл в карты и бранился, когда проигрывал».

Записки императрицы:

Граф Петр Румянцев в ордере русскому поверенному в делах при дворе султана, полковнику Христиану Ивановичу Петерсону сообщил, что он получил рапорт и два письма Верховного визиря о возведении Девлет-Гирея ханом в Крыму. Девлет-Гирей Хан переманивает в татарском пограничном местечке Галта польских торговых людей, дабы иметь более дохода от таможенных пошлин. Надобно новороссийского губернатора Алексея Петровича Мельгунова об том предупредить.

* * *

Среди всяких дел в Военной коллегии Потемкин с добрым пристрастием тщился помочь Александру Васильевичу Суворову, коий теперь служил в Синбирске, но дела семейные, связанные со смертью отца, заставили Александра Васильевича в августе просить Потемкина об отпуске на месяц, понеже надобно было заняться завещанием и наследством. Потемкин перевел его в Санкт-Петербургскую дивизию, пока ее командир, Кирилл Разумовский, находился в отпуске. Однако, у Суворова появились проблемы касательно измены жены. Как выяснил обманутый муж, жена его нашла себе счастье с двоюродным братом Суворова, коему Александр Васильевич всегда бескорыстно помогал с карьерой. Вот уж: не делай добра, не получишь зла! Александр Васильевич теперь пекся о дочери, Суворочке, как он называл свою Машу. Пришлось генерал-поручику просить годовой отпуск. С разрешения императрицы Екатерины Алексеевны, Потемкин удовлетворила его просьбу, назначив вместо него генерал-поручика, лейб-гвардии Семеновского полку премьер майора и кавалера Евгения Кашкина.