Текст книги "Екатерина Великая. Владычица Тавриды"

Екатерина подписала приказ о выдаче самозванки в распоряжение генерал-губернатора Санкт-Петербурга фельдмаршала князя Голицына. Ночью «княжну» и ее польских спутников Доманского, Чарнморского, пятерых слуг и горничную перевезли в Петропавловскую крепость и расселили в Александровском равелине. Екатерина составила десять вопросов для арестантки самолично. Последовали долгие и путаные ответы, которые никак не отражали, где же она родилась, где росла, кто были ее родители и родственники. Видя, что ей никто не верит, самозванка написала несколько писем Голицыну и письмо государыне Екатерине Алексеевне, уверяя, что встреча с ней будет выгодна императрице, что у нее на уме много прожектов для государыни, которые будут ей по душе. Разгневанная государыня велела довести до сведения Таракановой, чтоб она убавила высокомерного тону и чистосердечно призналась в том, кто ее заставил играть сию роль, откуда она родом и давно ли оные плутни ею примышлены. Сообщить ей, что по правосудию, она должна быть заключена на двадцать пять лет, но в обмен на признание вины и правду о своем происхождении, ее освободят и разрешат брак с Доманским, коий мечтает на ней жениться. Но «княжна» отказалась принять предложение императрицы и признать себя обычной женщиной. Ведший следствие, князь Голицын уже не выносил одного ее вида, настолько ему претила ее лживость.

Императрице сообщили, что здоровье самозваной «княжны» значительно ухудшилось. Чахотка, коей она страдала еще в Италии, развивалась стремительно, и больную, по приказу государыни, перевели в более сухое помещение.

Получив первые результаты допросов, Екатерина поделилась с графом Потемкиным:

– Князь Голицын сообщает касательно самозванки Таракановой, что она весьма лжива.

– Сей старик, князь Голицын ведет дознание самолично, али с кем-то?

– Я положила, Гришенька, что с узницей надобно вести беседу токмо одному человеку, дабы ее признания не узнали посторонние уши.

– Стало быть, он разговаривает с ней с глазу на глаз… Знатно! Премудро! Не сладко, мыслю, ей, привыкшей к вечному празднику, оказаться в мрачных стенах Петропавловки. Что же она успела поведать?

Екатерина нахмурила брови. Было видно, она недоволна ходом следствия. Она взяла в руки, видимо, какой – то доклад по ее делу и неохотно поведала:

– Князь Голицын испрашивал ее истинное происхождения, на что она ответствовала, что зовут ее Елизавета, православная, возраст двадцать три года, а о своих родителях не знает ничего. Поначалу росла и воспитывалась в северных землях Германии, в Гольштейне, в портовом городе Киле. Жила в доме у какой-то доброй фрау. Потом какие-то люди забрали ее в малом возрасте и увезли в Персию. Там она жила в богатом доме у знатного человека, окружённая роскошью. Получила очень хорошее образование и воспитание. И сие все, что она по-первах сказывала про себя. Жила потом в Берлине, Лондоне, Париже, где банкиры с удовольствием кредитовали ее, но она бежала от них каждый раз в другую страну, последней из которых стала Италия, где и попала в ловушку графа Орлова.

Потемкин сделал саркастическую гримасу.

– Да-а-а, вижу, Орлов мастак устраивать западни, – заметил он скептически и сразу же перешел к вопросам о пленнице. – Каково поведение самозванки, всклепавшей на себя имя дочери императрицы?

Екатерина пожала плечами.

– Разговаривает она тихим голосом, ведёт себя скромно и вежливо, но иногда, как сказывает князь Голицын, её глаза вспыхивают непонятным огнём, а взгляд становится дерзким и твёрдым. Она явно не раскаивается в содеянном.

– В самом деле, она хороша? Знает русский?

Екатерина пожала плечами, сказала нехотя:

– Русский не знает, владеет немецким и французским. Голицын сказывает, хороша, токмо весьма худа: волосы темные.

– Любопытно…

– Я приказала фельдмаршалу Голицыну продолжить допросы, можливо она даст какие-нибудь признания. Сия арестантка просит аудиенции, дабы с глазу на глаз попросить прощение за свое легкомысленное поведение и испросить для себя заслуженное наказание, но не в стенах каземата, а в далёких странах, где она могла бы служить России и принести ей пользу по мере всех ее сил.

– И что же?

Екатерина паки пожала плечами.

– Я не желаю ее видеть, Григорий Александрович! Допросивший ее фельдмаршал Михаил Голицын доложил мне, что жизнь ее наполнена небылицами. Она отважилась написать мне письмо, прося о встрече, и подписалась «Елизавета». Я токмо написала письмо генерал-губернатору Голицыну, дабы он велел ей сказать не ломать комедию, коли она желает облегчить свою судьбу.

Потемкин пожал плечами.

– Тогда еще подождем. Можливо захочет что-нибудь рассказать, особливо про связь с поляками.

Пока Екатерина и Потемкин готовились праздновать в Москве победу над Турцией, «княжна Елизавета», уже в сыром подземелье, больная чахоткой, продолжала строить свои воздушные замки. Она писала Екатерине патетические письма, прося облегчить условия ее заключения, но ее никто не слушал. У самозванки начались приступы лихорадки, она сильно похудела. Чахотка давала о себе знать: пошла ртом кровь.

* * *

Еще в конце прошлого года британские колонии в Америке восстали против, эксплуатировавшего их, туманного Альбиона. Оное событие отвлекли внимание западного мира от российских дел. Французские и испанские Бурбоны увидели в американских событиях прекрасную возможность отомстить Великобритании за победу в Семилетней войне. Лондон отклонил предложение Панина об англо-русском союзе: он не желал помогать России в войне с Оттоманской Портой. Однако теперь король Георг и его министр по делам Северной Европы, граф Саффолк оказались перед лицом американской революции. Британия располагала лучшим в мире флотом, но далеко не лучшей армией. Для сухопутных операций она традиционно пользовалась наемными силами – и теперь решила обратиться за ними к России. Аглицкий посланник Саффолк жаловался на безумие несчастных и заблуждающихся американских подданных Его Величества Георга Третьего.

Российский посол в Лондоне Мусин-Пушкин прислал текст тронной речи короля Георга при открытии зимней сессии парламента о своих колониях в Северной Америке.

«С великим сожалением, – говорилось в ней, – принуждены мы… уведомить вас, что весьма опасный дух сопротивления и ослушания законам злополучно продолжается в провинции Массачусетского залива, да и в других местах сказывается еще новыми, весьма виновными насильствами».

Как докладывал Мусин-Пушкин, военные расходы Великобритании, по установлению там порядка, за год составили сумму в один миллион фунтов стерлингов. Стало быть, русские солдаты требовались немедленно.

Дело дошло до того, что аглицкие военачальники бросились вербовать рекрутов, где токмо можно, понеже подданные его величества неохотно шли воевать. В мае сего года аглицкому поверенному в делах поручили в туманной форме прозондировать возможность помощи Великобритании со стороны России. Государыня Екатерина через Панина сначала передала, в не обязывающих выражениях, заверения в дружбе и желании помочь. Сам Никита Иванович говорил неопределенно, как обычно, широко улыбаясь.

Однако, разговаривая с императрицей о их просьбе, Панин не улыбался, а негодовал:

– Джон Буль воображает, будто гинеи достанут ему всегда союзников! Не хватало, чтоб мы стали еще наемниками!

Екатерина с иронией отозвалась:

– Аглицкие господа не понимают, что Россия не обыкла кровь поданных продавать за деньги, как оное позволяют себе мелкие германские князья.

Ободренный улыбками Панина, аглицкий посланник Геннинг поведал, что нужен корпус в двадцать тысяч штыков на два года для отправки в Канаду. За каждого солдата казначейство готово уплатить вполне пристойно – семь фунтов стерлингов и довольствие.

Панин проигнорировал его просьбу, и Геннинг обратился к Потемкину. Графу Григорию Александровичу дело показалось очень интересным. Через некоторое время из Лондона Геннинга известили, что увеличение военной силы столь желательно, что расходы не важны. Опричь того, король Георг Третий прислал императрице собственноручное письмо с просьбой о военной помощи.

На аудиенции с императрицей аглицкий посланник Геннинг передал просьбу своего короля, но Екатерина паки в обтекающих словах отклонила предложение дипломата, ссылаясь на невозможность посылать токмо вернувшихся с войны солдат. Понимая, что в лице Англии Россия приобретает непримиримого врага, она направила королю Георгу вежливое письмо, пеняя на бесчеловечность посылать на войну солдат, токмо вернувшихся с турецкой войны, и пожелала ему удачи. При этом, вестимо, американский лидер, Джордж Вашингтон был весьма благодарен русской императрице, по сути, спасшей революционное движение в Америке. Однако, его благодарность, понятно, не обещала никаких дивидендов для российской империи. В конце концов, аглицкому королю Георгу пришлось воспользоваться услугами всегдашних наемников – германских гессенцев.

* * *

В мае, перед началом московских торжеств, Екатерина, вместе с графом Григорием Потемкиным и небольшой свитой, совершила паломничество в Троице-Сергиеву лавру. Она имела острое желание молить Бога о благополучном разрешении здоровым ребенком и о счастливой жизни с графом Потемкиным. Во время оного путешествия Потемкин снова продемонстрировал свою набожность и свое безразличие к светскому успеху. Он паки оставил двор и Екатерину, дабы провести несколько дней в монашеской келье, что, естественно, было совсем не по душе Екатерине.

Постоянная смена настроений графа Потемкина утомляла их обоих. Екатерина хотела бы любить его меньше, понеже сие чувство отнимало у нее слишком много сил. Они продолжали любить друг друга и работать вместе, но напряжение росло. Анализируя нынешние отношения промеж ними, Екатерина пришла к выводу, что для ее любимца, партнера и соратника редких способностей – не хватает поле деятельности. Где найти его и как сохранить их союз, удовлетворяющий их обоих? Они оба искали и не находили ответа на сей вопрос. Екатерине, с некоторых пор, он казался не разрешимым, понеже отдать ему всю полноту власти было невозможно.

Императрица со своим двором провела в Москве уже полгода. Заседания с шестью статс-секретарями – Олсуфьевым, Елагины, Козьминым, Безбородко, Завадовским и Козицким занимали большую часть времени. Она упражнялась реформированием губернского управления, понеже, как показала крестьянская война, в стране был плохой контроль над порядком. Сию сложную работу, требовавшую большого внимания, здравый смысл, знание всего государственного устройства, законов, порядки, обычаи и нравы народа, императрица проделывала с их помощью, и, главным образом, с помощью своего фаворита, графа Григория Потемкина. Она прислушивалась к его рекомендациям, советам, часто консультировалась с ним и с секретарями. Главенствующая нужда в реформах была в уменьшении размеров губерний и сокращении численности их управленцев, дабы легче было знать с кого спрашивать.

Губернские чиновники, менее завися от самоуправства местного дворянства, обязаны были отвечать напрямую самой императрице или правительству. Дабы поддержать бедноту, было решено строить для них школы, больницы, дома призрения, создать специальные финансовые отделы от казначейства столицы. Все оные нововведения, по замыслу государыни, долженствовали помочь начать новую жизнь всего народа.

Екатерина вздохнула, взглянула на часы. Вот-вот должон был прийти ee главный помощник и любимый консультант – граф Григорий Потемкин. Надобно будет паки обсудить с ним новые реформы, поговорить о самозванке, о «Греческом прожекте» – их излюбленной теме разговора.

Послышалась тяжелая поступь генерал-адъютанта графа Григория Потемкина. Изрядно располневшая Екатерина, быстро придвинув овальное зеркальце, улыбнулась своему отражению, поправила прическу и жемчужное ожерелье на шее.

* * *

Екатерина носила под сердцем дитя последний месяц. Днем чувствовала себя вполне сносно, но вот ночью с трудом засыпала Бог весть в какое время, скорее часа в два, а просыпалась, как всегда по привычке, в шесть-семь утра. Обтирала шею и лицо льдом, пила в кабинете вместо обычного кофе просто сливки с печеньем (не забывала тем же накормить Томаса и все его семейство) и садилась за работу до девяти часов. Засим возвращалась в спальню и принимала докладчиков до обеда.

Она сама чувствовала свою раздражительность и, ежели прежде, быв в тягости, она умела держать себя в руках, то теперь ей хотелось капризничать, плакать, дабы ее пожалел и как-то ублажил Григорий Александрович. Что он и старался учинять для нее, но в последнее время, она почувствовала, что ее капризы выводят его из терпения. Екатерина внутренне одернула себя, но все-таки ее капризность прорывалась, и поделать она ничего не могла: уж очень ей хотелось лишний раз почувствовать проявления любви и заботы со стороны своего любимца.

Нынче, беседуя со своим фаворитом, она с грустью раздумывала именно об сей материи. Вошел изрядно раздобревший статс-секретарь Олсуфьев и паки доложил о жалобе графа Кирилла Разумовского на Петра Апраксина, продолжавшего после выхода из Петропавловской крепости тайно встречаться с его дочерью Елизаветой Кирилловной. Императрице заново пришлось разбираться с оным надоевшим делом.

– Боже милостивый, когда же закончится сия трагикомедия! – говорила в раздражении Екатерина своему любимцу.

– Что делать, государыня Екатерина Алексеевна? Она такожде в тягости, аки и ты изволишь быть. Вестимо, они любят друг друга, яко и мы с тобой. – Потемкин многозначительно посмотрел на Екатерину. – Посему, я посоветовал им тайно обвенчаться, как и мы с тобой учинили сие, совсем немного времени тому назад.

– Стало быть, ты полагаешь, им надобно покрыть грех и поставить отца пред свершившимся?

Екатерина заломила бровь, собираясь опротестовать сие сравнение, но Григорий Александрович, дабы умиротворить ее, поцеловал в щеку.

– Надобно дать им случай стать счастливыми, государыня моя. Ведь у нас с тобой случилось таковое счастье. Согласна с оным, матушка, любезная сердцу моему?

Екатерина, улыбаясь, кивнула, но сказала:

– Что же мне делать? Кирилл Григорьевич требует изрядно наказать его.

– Пошли оного Апраксина в монастырь покаяться.

– В монастырь? На колико времени?

– Тамошний настоятель ужо сам решит.

– Бедная графиня Елизавета Кирилловна! До чего же у нее строгий отец! – воскликнула Екатерина. – Не ожидала я такового от графа Кирилла! Никакие мои увещевания на него не действуют. Просто поразительно!

– Такова участь, полагаю, отцов, любящих дочерей, – философски заметил граф Потемкин.

Императрица не могла не отреагировать на требование графа Разумовского. Она, было, отдала приказ московскому генерал-губернатору Николаю Волконскому паки отправить под конвоем Апраксина в Далматовский монастырь, жену же – отправить в Новодевичий монастырь, но граф Потемкин отговорил ее.

– Не стоит учинять таковое противу любящей пары, – запротестовал он. – Не богоугодное, государыня – матушка, сие дело! Пусть ее остается жить в деревне у своей сестры, княгини Анны Васильчиковой.

Пришлось Екатерине согласиться с мнением фаворита.

Записки императрицы:

Княгиня Екатерина Дашкова переехала в Москву еще осенью прошлого года, явилась предо мною, просила разрешения ехать за границу для окончания воспитания сына, что я и дала с холодностию. До отъезда княгиня выдала дочь свою замуж за графа Щербинина. Она положила ехать в Англию через Вильно и Варшаву, мечтает познакомиться с королем польским Станиславом Августом, засим в Берлин. Сына она прочит в Эдинбургский университет.

Князь Григорий Орлов, путешествуя по Европе, живет то в Австрии, то в Англии, то в Италии. Везде он изумляет чужеземцев своим роскошным образом жизни и пугает безмерными ставками игроков-соперников.

* * *

Императрица сама придумала сценарий народных гуляний по случаю заключения Кучук-Кайнарджийского мира на Ходынском поле, на всем огромном пространстве которого располагались пахотные земли ямщиков Тверской слободы. Здесь же пасли стада жители окрестных деревень и добывали глину. О своих планах она, как всегда, поделилась в письме с Мельхиором Грим-мом.

«В одно прекрасное утро я призвала к себе своего архитектора Баженова и сказала ему: “Друг мой, в трех верстах от города есть луг. Вообразите себе, что этот луг – Черное море, что из города доходят до него двумя путями; ну, так один из этих путей будет Дон, а другой – Днепр; при устье первого вы построите обеденный зал и назовете его Азовом; при устье другого вы устроите театр и назовете его Кинбурном. Вы обрисуете песком Крымский полуостров, там поставите Керчь и Еникале, две бальные залы; налево от Дона вы расположите буфет с вином и мясом для народа, против Крыма вы зажжете иллюминацию, чтобы представить радость двух империй о заключении мира. За Дунаем вы устроите фейерверк, а на той земле, которая должна представлять Черное море, вы расставите освещенные лодки и суда; берега рек, в которые обращены дороги, вы украсите ландшафтами, мельницами, деревьями, иллюминированными домами, и вот у вас будет праздник без вымыслов, но зато прекрасный, а особливо естественный…”.

…Я забыла вам сказать, что направо от Дона будет ярмарка, окрещенная именем Таганрога. Правда, что море на твердой земле не совсем имеет смысл, но простите этот недостаток».

Екатерина следила за подготовкой праздника вместе с графом Потемкиным. Море народу стекалось посмотреть даже на строительство подмостков и бутафорных помещений для будущего представления. Оформлением праздника на Ходынском поле руководил Василий Баженов, коий привлёк к работе над чертежами и к возведению павильонов своего ученика Михаила Казакова. Создавая временные павильоны сказочного города, архитекторы использовали восточные детали в оформлении временных зданий, не забывая при том традиции древнерусской архитектуры.

Торжество в честь празднования годовщины победы над турками, как и было намечено, подготовили к десятому июня 1775 года. Потемкин, непременно желая устроить грандиозные празднования первой годовщины Кучук-Кайнарджийского мира с турками, упражнялся в поте лица, пригласив в помощники Василия Баженова. Они вместе оформили Ходынское поле, которое представляло собой грандиозную панораму – аллегорию Черного моря с островами и крепостями.

На огромном поле возводились разные крепости и города с турецкими названиями, строились обеденные и бальные залы, театр и потешный деревянный дворец. Все постройки учинялись на турецкий образец с башнями, каланчами, с высокими минаретами. Турецкие образцы воспроизводили не токмо архитектурные сооружения: слуги императрицы и членов ее свиты были одеты турками, албанцами, сербами, черкесами. Места для зрителей были устроены на подмостках в виде кораблей с мачтами и парусами в разных местах, которые названы именами Черного и Азовского морей.

Там же был разбит парк с дорожками, представлявшим Дон и Днепр, с театрами и столовыми, названными по именам черноморских портов, с турецкими минаретами, готическими арками и классическими колоннами. Екатерина дала развернуться воображению своего фаворита и осталась очень довольна его первым опытом в организации государственного праздника.

Кучеров, наряженных турками, албанцами, сербами, черкесами, гусарами и неграми в красных тюрбанах, учили править вереницами карет, дабы не налетели друг на друга. Долгая подготовка к торжествам утомила всех и вся. В Москву со своим полком прибыл Семен Воронцов, вечный недруг графа Потемкина. Он показал ему, в каком потрепанном состоянии его полк, и Потемкин дал слово, что не будет делать публичного смотра три месяца. Но через десять дней генерал-аншеф, забыв свое обещание, прислал сообщить, что императрица и весь двор прибудут на учения воронцовского полка. Взбешенный Воронцов, полагая, что Потемкин желает уронить его в общем мнении, на следующий день обратился к князю, и между ними произошло весьма громкое объяснение, после чего граф Потемкин отставил запланированный смотр. Впрочем, графу подлинно было не до разбора отношений, тем паче, что учинил оное не намеренно, а просто запамятовал об своем обещании.

Для встречи триумфатора графа Петра Александровича Румянцева была построена триумфальная арка. Но, как оказалось, тот не захотел ехать через нее. Он приехал на два дня раньше в простой карете вместе со своим адъютантом Завадовским Петром. Встретил их граф Потемкин в Чертаново и проводил к императрице, коя встретила героя-победителя с распростертыми объятьями, и в порыве чувств даже поцеловала его. Екатерина обратила внимание, на сопровождающего его красавца-адъютанта. Заметив ее внимание, граф Румянцев представил его, коротко дав самую лестную характеристику, как весьма образованного и полезного человека, прослужившего у него десять лет и зарекомендовавшего себя с самой лучшей стороны.

– Петр Васильевич Завадовский, Ваше Императорское Величество, есть тот самый человек, коий занимался моими бумагами и, коий подготовил проект мирного Кучук-Кайнарджийского договора с турками.

Императрица, обернулась к молодому красавцу, милостиво улыбнувшись, молвила:

– Как раз я подыскиваю себе грамотного секретаря для своего кабинета. Чаю, что вы, полковник, окажитесь как раз тем, кто мне нужон.

Побледневший, в полуобморочном состоянии, скромный и стеснительный Петр Завадовский поцеловал поданную руку и хрипло пролепетал слова благодарности, понеже, увидев сцену встречи главнокомандующего с императрицей, поразился той сердечности и простоте, с какой был встречен Румянцев, а тут еще ему предлагается такой чин!

Екатерина заметила растерянность и робость нового секретаря:

– Ну, что ж, – сказала она, прощаясь, – послезавтра все мы увидимся на празднике. Граф Потемкин подготовил обширную программу, думаю, вам понравится.

Сам главнокомандующий Петр Румянцев был не совсем здоров после продолжительной болезни. Синяки и небольшие серые мешки под глазами, заметно состарили его. Но он был как прежде осанист, держал свою высоченную фигуру прямо, гордо задрав и без того вздернутый нос. На следующий день, перед самым началом праздника, фельдмаршал представил государыне еще одного, находившегося при нем, секретаря:

– Позвольте, Ваше Императорское Величество, представить вам моего адъютанта и секретаря, полковника Александра Андреевича Безбородко.

Довольно объемный адъютант неловко, но глубоко склонился перед императрицей.

Екатерина окинула взглядом тяжелую фигуру молодого человека. На лице выделялись крупный нос, и, под стать, крупные губы. Впрочем, и глаза были довольно велики, какого-то болотного цвета. Подойдя к нему, императрица протянула ему руку.

Безбородко поспешно и такожде неуклюже приложился к ручке.

– Рада с вами познакомиться, – любезно прожурчал для него голос государыни.

– Я счастлив, Ваше Величество, быть представленным вам, – промямлил раскрасневшийся адъютант.

Длинные шелковые брови государыни чуть дрогнули.

– Как сказывает фельдмаршал, вояка вы бравый!

Видя глубокое смущение своего протеже, фельдмаршал пришел на помощь.

– Он, матушка-государыня, не многословен, но очень способный малый, имеет хорошую память: весь Кайнарджийский договор составлен по его проекту. Завадовский ему помогал. Очень грамотный, толковый парень во всех отношениях.

– Где-то учился?

Совершенно одеревеневший адъютант шевельнулся, скромно молвил:

– Закончил Киевскую семинарию, Ваше Императорское Величество.

– Знаешь французский?

– Нет, Ваше Величество. Знаю латынь.

Потемкин, наблюдавший сцену, сказал:

– А выучить сможешь за полгода?

– Смогу, – уверенно и без запинки ответил Безбородко.

Екатерина Алексеевна удивленно покосилась на толстяка, слегка пожала плечами. Посмотрела на своего мужа: серьезный взгляд Потемкина, не сочетался с улыбкой и ямочками на его лице. Он улыбался, наблюдая за смущенным секретарем Румянцева. Государыня перевела свой взгляд на Безбородко.

«Какой-то недотепа, – подумала она, – но проверить его не мешало бы».

– Спасибо, Петр Александрович, – поблагодарила она Румянцева и обратилась к Безбородко:

– Что ж, как вы думаете, сударь, подойдет ли вам должность секретаря, занимающегося бумагами от просителей разного ранга, от простого люда, до высокопоставленных чиновников?

Безбородко паки склонился в глубоком поклоне.

– Как вам будет угодно, Ваше Величество. Рад служить государыне и Отечеству!

– Ужо, послужите, Александр Андреевич, послужите Отечеству и государыне и будете достойно вознаграждены, – сказал с насмешливостью граф Потемкин.

– Смею надеяться, что оправдаю вашу доверенность, – молвил чуть живой новый секретарь.

– Вы, господин Безбородко, – добавила Екатерина, – должны ведать, я никого не оставляю без внимания! Служить вам в ведомстве вице-канцлера графа Остермана. Работы там много, скучать не придется.

Безбородко паки низко и неловко поклонился.

* * *

Десятого числа июня государыня со свитой прошла пешком от Пречистенских ворот до Кремля. Все улицы в Кремле установлены были войсками, а подле самой колокольни стояло несколько вестовых пушек. По всему пространству от Красного, главного крыльца, до дверей Успенского собора сделан был помост, огражденный парапетом и устланный красным сукном, а все стены соборов и других зданий окружены были, наподобие амфитеатра, подмостками одни других выше. Все они были заняты бесчисленным множеством зрителей. Но ничто не могло сравниться с тем прекрасным зрелищем, которое представилось народу при схождении императрицы Екатерины Второй Алексеевны с Красного крыльца вниз в полном ее императорском одеянии, во всем блеске и сиянии ее славы.

Воздух изрядно колебался от звона колоколов, и Екатерина, в большой короне и пурпурном плаще, отделанном горностаем, довольно тяжеловато прошла в собор, с Румянцевым по левую руку и Потемкиным по правую. Балдахин над ее головой несли двенадцать генералов, а шлейф – кавалергарды в красно-белых мундирах и серебряных шлемах с плюмажем из страусовых перьев. Засим прошли придворные в великолепных платьях. Собравшийся народ не мог вдоволь насмотреться на свою круглолицую и полнотелую царицу, выкрикивая ей здравницы.

У ворот Успенского собора государыню приветствовали архиереи. Последовала торжественная служба. Екатерина, бывшая на девятом месяце, еле выстояла ее. Но после молебна, чуть передохнув, Екатерина, в окружении четырех маршалов, забыв об усталости, с радостью вручала награды в Грановитой палате.

Румянцеву был пожалован титул графа Задунайского. Идея сия принадлежала Потемкину. Он, как всегда, поддерживал своего бывшего командира. В придачу, Румянцев получил пять тысяч душ, сто тысяч рублев, серебряный сервиз и шляпу с драгоценными камнями стоимостью тридцать тысяч рублев. Князь Василий Долгоруков за взятие Крыма четыре года назад получил титул – Крымский. Но самые крупные награды ждали Потемкина: осыпанный брильянтами миниатюрный портрет императрицы, грамота о пожаловании ему титула графа Российской империи и церемониальная шпага. Императрица желала подчеркнуть его политическую деятельность, особливо, вклад в заключение мира с Турцией. Во время празднеств 10-го июня, императрица со своим двором и Великий князь с женой разместились в роскошных шатрах. На открытом воздухе были расставлены столы для всех придворных.

Начались народные гулянья, которые должны были длиться две недели. Вся Москва, кажется, очутилась на Ходынском поле.

Все лавки в городе были закрыты, лучшие товары были перевезены во временно устроенные магазины на Ходынке, большая часть азиатских товаров, продаваемых на Макарьевской ярмарке, была привезена тоже сюда. С прибытием государыни на поле был подан сигнал к началу пиршества, многочисленная толпа быстро расхватала все яства.

Народу были вынесены четыре жареных быка, а также множество жареной живности на особых пирамидах. Дабы прокормить в сей торжественный праздник примерно сто тысяч человек в течение всего дня, на устроенных временных кухнях жарили мясо, пекли хлеб и булочки, были выставлены бочки с солеными овощами. Били фонтаны вином, пивом, квасом, где мог каждый утолить свою жажду. Играла музыка, канатоходцы ходили по проволоке, коробейники торговали безделушками.

На празднике были различные увеселительные игры и, в том числе, действовали открытые театры, в которых упражнялись акробаты с разными предметами. Звучала музыка, цыганские песни и пляски.

Государыня наблюдала за гуляньем из красиво устроенной для нее галереи, на которой стояла роскошно отделанная серебром, покрытая тигровым бархатом и белым атласом, мебель в окнах галереи виднелись фарфоровые вазы с цветами. При ней находились Перекусихина, Протасова и Брюс. Тихо переговариваясь, они с огромним любопытством оглядывали все происходящее на изменившемся Ходынском поле. Граф Потемкин появлялся в поле зрения то тут, то там, раздавая громкие распоряжения. Императрица, завидев его, всякий раз улыбалась.

– Скажите, Алексей Михайлович, что из себя представляет новый турецкий султан, Абдул-Гамид? – спрашивала она, не отвлекаясь от зрелища, обращаясь к сидящему чуть позади нее, на вид, утомленному Алексею Обрескову, пожилому сенатору и члену Иностранной Коллегии. – И чем он отличается от почившего султана, своего брата Мустафы Третьего?

Обресков встал, почтительно склонился:

– Ваше Величество, вам бы он не понравился, паче того, вы бы испугались его вида, – молвил он.

Екатерина оглянулась:

– Вы не вставайте, пожалуйста, Алексей Михайлович. Испугаюсь? Ужели он уродлив? Ведь не старик, он всего лишь на четыре года старше меня.

– Как вам сказать лучше: стало быть, для турок он, может статься, и хорош, но для нас русских, мыслю, нет.

– Так-так, – говорила Екатерина, не отрывая глаз от происходящих зрелищ, – весьма любопытно! Горю желанием услышать ваше описание его портрета.

Алексей Михайлович посериознел, кашлянул и начал:

– Прежде всего, государыня, он весьма небольшого росту.

– Как я?

– Пониже вас, Ваше Величество. Стало быть, крепкий, но не большого росту, поелику огромная шапка на голове с пером, али с другим украшением, надвинутое на его большое одутловатое лицо, кажется, занимает четвертую часть его тела.

Обресков замолчал, замешкавшись и напрягая лоб, тщасть вспомнить, что б еще рассказать о султане.

Екатерина, не дождавшись, спросила в нетерпении:

– Что же вы скажете касательно его глаз, носа, шеи?

– Ах, да, государыня-матушка! Лицо плоское, рот невелик, над которым черные длинные усы, нос огромный горбатый.

– А глаза? – весело спросила Екатерина.

– Глаза? Глаза большие миндалевидные, кажутся узкими, понеже припухшие.