Текст книги "Екатерина Великая. Владычица Тавриды"

– Государыня, следует князя Щербатова отрешить от командования и немедля послать достойного военачальника, – прозвучал решительный голос Потемкина. Екатерина согласно кивнула.

– Мало того, – сердито добавила она, – несмотря на его прежние турецкие заслуги, я отставлю сего героя от службы с запрещением жить в двух столицах. Видеть его не желаю! А вас, господа, я более не держу, прошу вас поупражняться о мерах, которые помогут скорее взять главного мятежника.

Все молча, понурившись, вышли. Остался токмо Потемкин.

Екатерина в великом раздражении ходила по кабинету, заворачивая и разворачивая свои широкие кружевные рукава робы, пока Потемкин не взял ее за руку и не усадил рядом с собой. Успокоив ее, он принялся настойчиво советовать ей назначить новым главнокомандующим опального генерал-аншефа, Петра Ивановича Панина.

Екатерина молчала. Не любила она оного генерала, погубившего шесть тысяч солдат при взятии городишка Бендеры. Буде был там Суворов или Алексей Орлов, потерь таковых бы не случилось… На собравшемся через два дня Государственном Совете, императрица не приняла оправданий Щербатова, он был уволен со службы и выдворен с обеих столиц.

Потемкин же в оное трудное время, порадовал государыню своей неуемной энергией и распорядительностью. По ее просьбе он подготовил рескрипт князю Голицыну Петру Михайловичу о принятии командования от князя Щербатова. Григорий Александрович Потемкин собирал полки, дислоцированные в соседственных губерниях для переброски против пугачевских войск. Мятеж, однако, коий считали подавленным, к большому негодованию императрицы, разгорался с новой силой.

* * *

Григорий Потемкин и князь Григорий Орлов сидели за столом, разговаривая об ушедшем в мир иной друге Бибикове и об оде на его смерть подпоручика лейб-гвардии Преображенского полка Гаврилы Державина. Вошла императрица, дотоле пребывавшая в своей опочивальне. Они встали. Екатерина с удивлением взглянула на обоих бывших друзей: их давненько не можно было заметить вместе.

– Об чем ведете беседу? – спросила она, усаживаясь рядом с Потемкиным.

– Сожалеем об смерти Бибикова, нашего общего друга, – ответил в сильной печали Орлов.

Лицо Екатерины сразу потускнело, сказала с грустью:

– Да, редкий был человек! Не верится, что его более нет. И как разительно отличается от него брат его, Василий Ильич.

– Василий Бибиков – законодатель мод, на уме коего токмо щегольство, теперь он такожде в великой горести, – заметил Орлов.

Потемкин усмехнулся:

– Помню, перед самой поездкой на театр военных действий с турками, встретил я нашего камергера Василия Бибикова в императорской приемной. Все придворные токмо на него и глазели.

Потемкин намеренно сделал паузу. И Екатерина и Орлов внимательно слушали и с интересом ждали продолжения. Григорий Александрович уж хотел продолжить свой анекдот, но императрица вдруг весело рассмеялась:

– Ах, да! Помню, помню! – замахала она рукой. – На нем был суконный красный кафтан, шитый золотом. Весьма красивый кафтан, ни у кого подобного не было!

– Не было… Вот все и таращились, – заметил Потемкин с усмешкой.

– Да, но каковой из него учинился управитель придворного театра! – заметила императрица. – Он, вестимо, не похож ничем на брата. Но тоже хорош!

Мужчины переглянулись.

– Да, уж, Ваше Величество: и он, и друг его Сумароков, помешаны на театре, – отметил Орлов с улыбкой.

Заговорили о том, что жена Бибикова, Анастасия Семеновна, находится в крайнем горе и ни за что не соглашалась на просьбу дворянства Казани захоронить его в их городе.

Тело Бибикова уже перевезли в его костромское имение в Борщовку. Екатерина объявила о желании ехать на похороны, но недомогание не позволило: ее подташнивало и знобило.

Императрица повелела провести расследование касательно необычайно быстрой смерти Бибикова. Через неделю она вместе с Потемкиным выслушала доклад по оному делу. Из следственного заключения следовало, что чрезвычайное напряжение последних четырех месяцев ослабили его здоровье, однако, узнав о победе под Бердою и освобождении Оренбурга, он выехал туда из Казани. Почувствовав себя худо, остановился в Бугульме, где и умер.

Следствие подозревало отравление его агентом польских конфедератов, хотя официально причиной смерти назвали холеру.

Екатерина рвала и метала: примерно ей отмстили поляки!

Потемкин протянул лист бумаги императрице.

– Вот, государыня-матушка, извольте посмотреть оду поручика Державина на смерть своего друга Бибикова.

Екатерина приняла бумагу, но тут же вернула.

– Григорий Александрович, прочтите сами. Не имею при себе окуляров.

Потемкин, прочистив горло, прочел торжественно:

 
«Он был искусный вождь во брани,
Совета муж, любитель муз,
Отечества подпора тверда,
Блюститель веры, правды, друг;
Екатериной чтим за службу,
За здравый ум, за добродетель,
За искренность души его.
Он умер, трон обороняя. (Тут Екатерина не сдержала слез.)
Стой, путник! Стой благоговейно.
Здесь Бибикова прах сокрыт».
 

– Григорий Александрович, – сказала императрица, утирая слезы, – передайте своему другу, пииту Державину, благодарность от меня за сию оду. Все здесь он правильно написал! Истинно: Александр Ильич умер, трон обороняя.

* * *

Под давлением Потемкина, императрица Екатерина Алексеевна все-таки дала ему записку для генерал-прокурора Вяземского. Стало быть, пятого мая, Потемкин впервые присутствовал на заседании Совета. Никита Панин, Кирилл Разумовский, Захар Чернышев, двое Голицыных – фельдмаршал и вице канцлер, Григорий Орлов, Иван Чернышев, Александр Вяземский, все они – чины первого и второго класса, были недовольны появлением в Совете Потемкина, имевшего чин 3-го класса. Сие было из ряда вон выходящее назначение и говорило о слишком быстром возвышении нового фаворита.

Потемкин, по всеобщему мнению придворных, слишком возвысился, став самым могущественным вельможей в государстве. Основным его занятием было готовить и отправлять на турецкий фронт подкрепления главнокомандующему армией, графу Румянцеву, много времени уделял он руководству в борьбе против Емельяна Пугачева, а такожде, по повелению государыни, зачал уничтожение Запорожской Сечи. Проводя часто время вместе с императрицей, они увлеченно обдумывали «Греческий прожект», который являл собой план освобождения христиан на Балканах и, помимо того мыслили о создании на месте Молдавии и Валахии нового христианского государства – Дакии, а такожде полном освобождении Греции от османов. Но Екатерину, как всякую влюбленную женщину, вестимо, более всего волновали их любовные отношения.

Освободившись от всяких встреч и провожаний в Царском Селе, Екатерина ближе к обеду прошла в покои Потемкина. Утром он прислал записку, что будет валяться в постели полдня. Забеспокоившись, что он паки не здоров, Екатерина положила проведать его. Не найдя его в спальне, Екатерина сердито размышляла: «Ужели вздумал обманывать меня?» Сев тут же у его кровати за широкий стол, она быстро настрочила:

«Я ужасно как с тобою браниться хочу. Я пришла тебя будить, а не то, чтоб спал, и в комнате тебя нету. И так вижу, что токмо для того сон на себя всклепал, чтоб бежать от меня. В городе, по крайней мере, бывало, сидишь у меня, хотя после обеда с нуждою несколько, по усильной моей прозьбе, или вечеру; а здесь лишь набегом. Гаур, казак, москов. Побываешь и всячески спешишь бежать. Ей-ей, отвадишь меня желать с тобою быть – самый Князь Орлов. Ну добро, естьли одиножды принудишь меня переломить жадное мое желанье быть с тобою, право, холоднее буду. Сему смеяться станешь, но, право, мне не смешно видеть, что скучаешь быть со мною и что тебе везде нужнее быть, окроме у меня.

Гяур, москов, казак. Казак, москов, сукин сын и все на свете брани, а ласки ни одной нету. Я пошлю по Баура».

Недавно Григорий Александрович взревновал ее к высокому и статному инженер генерал-поручику Федору Вильгельмовичу Бауру, герою турецкой войны. Швед по происхождению, генерал-поручик был учен, любезен и весьма остроумен, посему часто приглашаем ею к высочайшему столу. Что ж, пусть знает Григорий, что на нем свет клином не сошелся. А Орлова упомянула в записке, понеже еще в своей Исповеди она объяснила ему разлад с Григорием Григорьевичем тем, что тот «заскучал» с ней. Окинув печальными глазами его опочивальню, она вернулась к себе. Через минуту к ней ввалился князь Григорий Орлов. Красное разъяренное его лицо и шея были покрыты белыми пятнами. Такового Орлова Екатерина не видела за все десять их совместных лет. Он устроил ей сцену настолько тяжелую, что Екатерина была близка к обмороку. Она даже боялась, что тот ударит ее. Видно было, что несмотря ни на что, сей человек все-таки надеялся, что Екатерина вернется к нему, а теперь, когда она так резко возвышает Потемкина, сделав его членом Совета, он потерял всякую надежду. Вспыльчивый и прямой Орлов, не выдержав, все высказал ей.

К вечеру все прояснилось: стало быть, оказалось, что Григорий Потемкин шел к ней, но встретился с разъяренным князем Орловым, коий узнал, что новый фаворит теперь в Военном департаменте и по чину выше даже его друга Захара Чернышева. Затеяв перепалку, князь обвинил Потемкина в том, что тот выпрашивает у императрицы чин фельдмаршала, что, вестимо, было его выдумкой. Обо всем том, Григорий Александрович вечером того же дня отписал императрице. Она не замедлила ответить. Называя князя Орлова сумасбродом, она старалась успокоить обиженного им Потемкина:

«Конец Вашего письма довольно доказывает противоречие в словах сумасброда. Получа единого чина, который сам собою миновать Вас никак не мог, не могла я скучать прозьбами о чинах. И Вы чины просить не могли, ибо Вы уже имели степень, выше которой лишь два чина. Один Вам дан, а другого – я и не помню, чтоб Вы просили, ибо Вы столько же, как и я, знали и имели принципи мои, но эта дурная голова слагает и разлагает фразы по своей фантазии, он берет от одной фразы слово и прикладывает его к другой. Оное случалось у меня с ним сотни раз, и не сомневаюсь, что вы и многие другие это замечали, и, может быть, что такожде в ту минуту, когда он взбешен, у него зло на уме, и, не будучи в состоянии обрести равновесие, он кипит от ярости, и возможно, что его на оное подбили другие. Я надеюсь, что вы уже имеете известия об особе, растерявшейся вчера во время скучного разговора, коий вы вытерпели. Прощайте, мой друг. Будьте здоровы. Мне очень досадно, что вас встревожил сумасброд».

Ночь Екатерина, обдумывая происшедшее: вестимо, теперь, когда Потемкин стал вице-президентом Военной коллегии, он становился в положение начальника по отношению к генерал-фельдцейхмейстеру армии, коим являлся Светлейший князь Григорий Орлов. Вестимо, ему не могло оное понравится!

Екатерина с трудом заснула под утро. Проснувшись, сразу вспомнила объяснение с Орловым и настроение сразу испортилось. Не хотелось вставать с постели, чувствовала себя совсем больной. Перекусихина и так, и эдак уговаривала ее подняться, забыть выходку вспыльчивого, но зато отходчивого князя Орлова. В десять часов вдруг Королева принесла записку от своего двоюродного брата. Князь Орлов сообщал, что уезжает. Через два часа, вполне остывший опосля вчерашнего бурного объяснения с императрицей, совершенно спокойный, он явился просить увольнение, о чем Екатерина радостно сразу же известила своего любимца через шталмейстера Льва Нарышкина:

«Сумасброд прислал сказать мне, что он уезжает, и действительно пришел ко мне проститься. Я велела обер-шталмейстеру послать вам эту записку, как токмо он уедет. Он едет в город. Я не хотела ему в том противоречить, так как он хочет остаться там лишь на короткий срок и там будет легче с ним справиться. Он удручен и подавлен и показался мне более спокойным. Я весьма довольна, что он уехал отсюда. Добрый вечер, мой друг, завтра пришлите сказать мне, как вы себя чувствуете. Я очень скучаю без вас».

* * *

Весьма большой неприятностью для Екатерины стала просьба адмирала Спиридова об отставке. Ссылаясь на усталость и нездоровье, он просился на покой. Екатерина понимала: адмирал был обижен, что в основном все лавры получил граф Алексей Орлов, хотя, понятно, именно Спиридов был тем самым главным командующим, который планировал и осуществлял нападение на вражеский флот. Но не могла же она наградить двух человек, как главного победителя. Сие невозможно. Екатерина еще не подписала приказ о его отставке, чая, что он изменит свое решение. Окроме того, она всячески старалась активно использовать его. Намедни просила генерала Потемкина спросить у адмирала, много ли греки получали во флоте в виде жалованья и провианта. Сражавшиеся против своих угнетателей греки поступали на русскую службу, и, решив не испытывать судьбу, дабы не попасть под репрессию турок, они через Алексея Орлова подавали прошения о переселении в Россию.

Императрица выспрашивала у Сприридова, каковые доходы будут достаточны для жизни новых поданных. Посоветовавшись с Потемкиным, она решила расселить греков в Керчи и Еникале, отошедших России по мирному договору, такожде по городам и крепостям Азовской губернии. Азовскому губернатору Василию Алексеевичу Черткову был направлен от Потемкина ордер с указанием: принять под Всемилостивейшие Ее Величества покров всех служивших в войсках греков вместе с их фамилиями. Постепенно юг страны, Новороссия населялась христианским миром, особливо, армянами и греками. Императрица как раз рассматривала бумаги, касательно Новороссийских дел, как вдруг, открылась дверь: в комнату входил Григорий Потемкин, что-то грызя, кажется, яблоко. Екатерина автоматически поднялась навстречу. Пухлые губы Григория плотно сжаты, зубы жуют, глаз смотрит весело. Ее огромный Циклоп склоняется, целует руку и щеку. Ни слова не говоря, удобно усаживается и устремляет на нее пристальный взгляд. Екатерине хочется подойти, сесть рядом, прижаться к нему, поцеловать, но тот спокойно надкусывает огромное яблоко и медленно разворачивает карту на низком столе у дивана.

– Что же мы будем иметь от оной турецкой войны? – деловито любопытствует ее любимец, разглядывая карту, хотя прекрасно знал о дивидендах шестилетней войны.

Екатерина смеется:

– Вы же знаете, Григорий Александрович, не хуже меня!

– Что я ведаю? – ответил тот невозмутимо. – Знаю, что провозглашена теперь независимость Крымского ханства, кубанских татар от Османской империи, такожде, как и от Российской империи. Сие я знаю. Да, еще то, что Россия передает «татарской нации» города и земли, отвоеванные русскими солдатами в Крыму и на Кубани, а такожде земли между Бугом и Днестром до польской границы и территорию, ограниченную реками Бердою и Днестром. А что же Россия имеет?

Екатерина, как на экзаменационной поверке, облизнув вмиг пересохшие губы, ответствовала:

– Россия присоединяет город Керчь, крепость Еникале, а такожде форпосты на Черном море – Азов и Кинбурн. Контрибуцию в четыре с половиной миллиона рублев. Жаль токмо, что крепость Очаков и ее уезд остаются во владении Турции. Хотя, поставленные в безвыходное положение турки, могли бы на большее согласиться.

– Жаль, жаль… Могли бы, вестимо! – сверкнул глаз Потемкина. – Однако, и то правда, что нам все крайне нужны войска здесь. Колико же можно позволять мнимому императору Пугачеву разгуливать по матушке-России? – он ободряюще взглянул на Екатерину. – Решение твое смягчить условия Кучук-Кайнарджийского мирного договора есть весьма и весьма премудрое решение.

Екатерина незаметно перевела дух:

– Чаю, так оно и есть. Радует, что наши русские торговые корабли теперь смогут пользоваться на Черном море теми же привилегиями, что и французские, и аглицкие. Опричь того, за Россией признается право защиты и покровительства христиан в Дунайских княжествах. Спасибо, сей пункт нам подсказал наш дипломат Алексей Михайлович Обресков.

– Да, Обресков – голова! – согласился Потемкин.

Он встал. Расставив ноги и, сунув руки в карманы, он смотрел на карту с высоты своего роста.

– Ну, что ж, – сказал он, помолчав, – однако, не густо. Но, по меньшей мере, знатно, что Россия получила право иметь свой флот на Черном море, хоть и без пушек, и право проходить через Босфор и Дарданеллы. Сие ужо кое-что… А мы, государыня-матушка, – он повернулся к ней лицом, – еще поупражняемся над тем, дабы весь Крым забрать себе, да и турок со временем разгромить и Константинополь вновь учинить христианским.

Слова сии Потемкин говорил твердо, безапелляционно и так уверенно, что императрица бросилась его обнимать и целовать.

– Господи, Григорий Александрович! Неужто, сии твои намерения с Крымом и Греческим прожектом когда-либо сбудутся!

Потемкин посмотрел на нее свысока.

– Наивяще! – ответствовал он с задором. – Однако, я думаю, что мир с ними будет непродолжителен, понеже туркам он невыгоден. Они будут строить нам всяческие хитроумные козни и препоны.

Екатерина Алексеевна села за стол, молвила невесело:

– Не сумлеваюсь: и с контрибуцией будут морочить голову, и наши корабли будут задерживать или не пропускать через пролив. Худо еще и то, что мы согласились на то, чтоб татары признавали духовную власть турецкого султана, как главы мусульман. Сия власть даст султану оказывать на татар немалое влияние.

Потемкин, желая рассеять ее печаль, бодро сказал:

– Время покажет. Да не боись, зоренька! Мы себя в обиду не дадим ни туркам, ни татарам. Все сложится не худо, поверь, я же с тобой!

Екатерина, обратив на него нежный взгляд, с благодарностью молвила:

– Я верю тебе, миленький. И думаю назначить тебя генерал-губернатором тех земель. Новороссийским губернатором.

Потемкин заулыбался. Ни слова не говоря, подошед, он схватил и закружил, заверещавшую государыню. Поставив ее, по ее визжащим настоятельным просьбам, важно сказал:

– Потемкин – губернатор Новороссии – правильное назначение! Ты об том не пожалеешь, государыня-матушка!

«Боже, ну и силищи в нем! – восхищенно думала Екатерина, оправляя пышное платье. – Таковую не легкую, кружил, аки перышко!».

– Знаю твою ревность ко мне и отечеству, мой милый, и в том не сумлеваюсь! – ответствовала она, горячо обнимая его.

Тридцать первого мая Потемкин был назначен генерал-губернатором Новороссийской губернии, а шестого июня, в день, когда князь Григорий Орлов получил официальное увольнение в отпуск, Захар Чернышев объявил Военной коллегии Высочайшее повеление, дабы Григорий Александрович Потемкин был зачислен в штатный воинский армейский список.

Вступив в Государственный Совет, новый фаворит, быстро вникнув дела внутренней и внешней политики, разобрался и во взаимоотношениях среди членов Совета. В короткое время, к вящему неприятию Орловых и Чернышевых, он взял бразды правления в свои руки. Такожде, он, весьма скоро, положил себе убрать из своего ведомства Алексея Орлова и Захара Чернышева, поскольку считал их своими соперниками на государственной службе и ревновал, что они в ближнем окружении императрицы. О своих намерениях он не стеснялся делиться с императрицей, повергая ее тем самым в глубокую дешперацию. Но и награда Екатерине от новоиспеченного сенатора была так велика, что она не скупилась на слова благодарности не токмо устно, но и письменно. Потемкин уже привык к запискам своей императрицы, и ожидал их с нетерпением.

Записки императрицы:

Князь Орлов никак не уезжает. Сегодни уверил, что едет отсель завтра.

* * *

Веселая и благосклонная ко всем Екатерина целыми днями токмо и думала, что о Потемкине, как вдруг получила от него записку, что за три дня, кои они не виделись, она к нему переменилась, ему о том сказывала известная всем дама. Екатерину, как холодной водой облили: видимо, Григорий паки приревновал ее к графу Федору Орлову, потому как она с ним намедни разговаривала. Она схватилась за спасительное перо:

«Нет, Гришенька, статься не может, чтоб я переменилась к тебе.

Отдавай сам себе справедливость: после тебя можно ли кого любить. Я думаю, что тебе подобного нету и на всех плевать. Напрасно ветреная баба меня по себе судит. Как бы то ни было, но сердце мое постоянно. И еще более тебе скажу: я перемену всякую не люблю. Когда вы лучше узнаете меня, вы будете уважать меня, ибо, клянусь вам, что я достойна уважения. Я чрезвычайно правдива, люблю правду, ненавижу перемены, я ужасно страдала в течение двух лет, обожгла себе пальцы, я к этому больше не вернусь. Сейчас мне вполне хорошо: мое сердце, мой ум и мое тщеславие одинаково довольны вами. Чего мне желать лучшего? Я вполне довольна. Если же вы будете продолжать тревожиться сплетнями кумушек, то знаете, что я сделаю? Я запрусь в своей комнате и не буду видеть никого, кроме вас. Естьли нужно, я смогу принять чрезвычайные меры и люблю вас больше самой себя».

На вечер она назначила ему свидание. Григорий оставался у нее до утра. Днем счастливая Екатерина писала ему:

«Миленький, какой ты вздор говорил вчерась. Я и сегодня еще смеюсь твоим речам. Какие счастливые часы я с тобою провожу. Часа с четыре вместе проводим, а скуки на уме нет, и всегда расстаюсь чрез силы и нехотя. Голубчик мой дорогой, я Вас чрезвычайно люблю, и хорош, и умен, и весел, и забавен; и до всего света нужды нету, когда с тобою сижу. Я отроду так счастлива не была, как с тобою. Хочется часто скрыть от тебя внутреннее чувство, но сердце мое обыкновенно пробалтывает страсть. Знатно, что полно налито и оттого проливается. Я к тебе не писала давеча для того, что поздно встала, да и сам будешь на дневанье.

Прощай, брат, веди себя при людях умненько и так, дабы прямо никто сказать не мог, чего у нас на уме, чего нету. Мне ужасно как весело немножко пофинтарничать».

* * *

За Волгой в то же время, Емельян Пугачев, воспользовавшись несогласованностью действий генералов, прорывался из Уральских гор и двигался к Волге. Сообщение сие, вестимо, не радовало.

– Гриша, как страшно! – обратилась к Потемкину чуть ли не со слезами, Екатерина.

– Чего страшно? – переспросил граф, не поднимая головы от стола.

– Ведь их, крестьян, мильоны!

Потемкин, сосредоточенно созерцавший карту, повернулся к ней. Растерянный вид Екатерины заставил его подойти, обнять ее.

– Одолеем мы их, не волнуйся, – сказал он сердитым голосом. – Поставим на место! Скорее надо кончать с турками, подписать какой-никакой мир и войска с юга направить на нашего донского смельчака, Емельку. Очень хочется посмотреть, что он из себя представляет…

Екатерина, обмакнув слезы, поведала:

– Сказывают, бороду и усы носит, и серьгу в ухе. Совсем не похож на Петра Третьего. Мнимая княжна Тараканова, вообрази, утверждает, что он ее брат. Боже, каковые есть врали на белом свете! Сколько бед они натворили! – сетовала она сокрушенно.

Потемкин грузно разместился на диване.

– Ну, что? Я слыхивал – генерал Христенек прибыл с донесением о самозванке…

– О, да, вот донесение, – императрица быстро нашла и подала ему бумагу. – Гишпанский граф де Рибас, коего граф Орлов взял себе на службу, и генерал Христинек не зря поработали: обнаружили местонахождение нашей самозванки и вскоре возьмут ее обманом.

– Стало быть, осталось изловить ее! Я бы наградил похитителей изрядно!

– Согласна! Но, каков, как всегда, граф Алексей Григорьевич Орлов, везде успевает!

– Посмотрим, что она нам поведает по прибытии сюда.

– Надеюсь, граф сумеет ее вскорости изловить. А уж потом подробно, по прибытии расскажет о сей мнимой княжне все, что узнает.

Потемкин, внимательно дочитав бумагу, возмущенно всплеснул руками:

– Ну, Тараканова! Авантьюиристы, без вранья, никак не могут жить…

– Да, – подхватила его возмущенный тон Екатерина, – но как они, при помощи своего вранья, голову морочат простому люду! Так морочат, что крестьянский и работный народ привечают злодея Пугачева с колокольными звонами, благословением деревенских батюшек и хлебом-солью. Убивают своих помещиков и их приказчиков, вешают местных чиновников, жгут поместья, разбивают магазины и лавки. А теперь прямая угроза Москве, они уже орудуют в приграничных с московской губернией краях. Поди, и на Москву решатся пойти.

Потемкин побарабанил пальцами по ручке сиденья:

– До того не допустим! – сказал он решительно. – А с деревенских батюшек спросим. Не пускаешь меня, зоренька, в поход на оного злодея. А зря! Не было б его уже на свете.

Екатерина несогласно поджала губы:

– Нет уж, Гришефишенька! Береженного всяк бережет, не береженного лихо стережет! Указ, как ты пожелал, на выступление против самозванца генерал-аншефа Петра Панина готов. Пусть едет, повоюет противу пугачевцев. А ты мне здесь нужон!

Потемкин удивленно и вместе с тем удовлетворенно кивнул, дескать, все-таки Екатерина послушала его совета и правильно сделала:

– Петр Иванович, чаю, сумеет поймать разбойника, и мыслю, скоро! – сказал он уверенно.

– Пожалуй. А тебе, свет моих очей, надобно быть при мне. Кто иной мне поможет выстоять в таковое трудное время? Кто подскажет, посоветует бескорыстно? Токмо ты, сокол мой! Ради твоего присутствия при мне, я даже согласилась на противного мне Петра Панина. Еще и наделила его чрезвычайными полномочиями. Но что делать! Зато ты будешь со мной. Думаю, по твоему совету, вызвать с турецкой границы и генерал-поручика Александра Суворова.

– Что же генерал-поручик Федор Щербатов? Окончательно изгнан?

Екатерина изогнула бровь:

– Изгнан, не хочу и говорить об нем.

– Не худо было бы, государыня-матушка, учинить таковые же действия со стороны правительственных войск, каковые себе дозволяет Емелька Пугачев и его оборванцы.

– Что ты имеешь в виду?

– А что они делают с дворянством? Известно что: вешают и расстреливают. Вот и нам следует следовать их примеру. Авось, хоть сие устрашит сию голь беспортковую…

– Стало быть, ты полагаешь, оное поможет их усмирить?

– Не знаю, не ведаю, но более ничего мне в голову не приходит…

* * *

В Санкт-Петербург от фельдмаршала Петра Румянцева продолжали поступать победные сообщения: к концу апреля генералы Каменский и Суворов переправились через Дунай и очистили от турок Добруджу. Соединившись второго июня у Базаржика, они двинулись к Шумле.

В середине июня пришла благая весть: на турецком фронте генералы Каменский и Суворов, подойдя к Шумпле, осадили ее. Девятого июня, перейдя на левый берег Дуная, к ним присоединились основные силы во главе с генерал-фельдмаршалом Румянцевым.

Генерал-поручик Суворов паки отличился, теперь – под Козлуджей. Екатерина была в восторге от его военных удач: имея всего восемь тысяч человек, он смело атаковал 40-тысячный авангард турецкой армии. Как ей объяснил Григорий Потемкин, сей генерал учел, что сильный ливень промочил патроны у турецких солдат, носивших их в карманах за неимением кожаных подсумок, так, что их ружья не могли стрелять.

В тот самый день генерал-поручик граф Иван Петрович Салтыков нанес поражение противнику при Туртукае, генерал-фельдмаршал граф Петр Румянцев продолжал наступление на Шумлу, где уже находился бригадир Заборовский. Участь всей войны решил отряд бригадира Заборовского у Чалыкивака, на отрезке сообщений между Шумлой и Константинополем. Во вражеском гарнизоне началась паника, поднялся мятеж, коий визирь усмирил, но сам принял решение далее не сопротивляться. Войско Румянцева заперло Верховного визиря с двухсот тысячной армией в котле и перерезало ему все пути к Адрианополю, открыв тем самым путь на турецкую столицу. Русские захватили сто семь знамен и значков, тридцать орудий. Убитых турок на месте насчитали тысяча двести, пленных не брали. Русские потеряли двести девять солдат. Турки, вестимо, были потрясены. Как же тут Порта всполошилась, как запросила мира!

Когда моральный дух янычар был сломлен окончательно, и началось повальное бегство турок и татар, великий визирь Силахдар Мехмед-паша признал поражение и согласился на все условия победителей. Но на сей раз, Главнокомандующий русских войск не пошел на их уловки, заявив, что будет громить их до тех пор, пока не получит в собственные руки, подписанные турками документы мирного договора. Перепуганные турки сразу же сели за стол переговоров. В их столицу, к султану Абдул-Гамиду Первому, не успевали отъезжать курьеры с депешами. Сначала Силахдар Мехмед-паша предложил фельдмаршалу Румянцеву перемирие, на что непреклонный Главнокомандующий ответил:

«О конгрессе, а еще менее о перемирии, я не могу и не хочу слышать… Ваше сиятельство знает нашу последнюю волю: есть ли хотите мириться, пришлите полномочных, дабы заключить, а не трактовать главнейшие артикулы, о коих уж столько много толковано было. Доколе сии главнейшие артикулы не утверждены будут, действия оружия нашего никак не перестанут».

Таким образом, дабы избежать дальнейшего бомбардирования русскими, пятого июня в деревню Кучук-Кайнарджи, где находилась главная квартира Главнокомандующего графа Петра Румянцева, прибыли турецкие полномочные. Переговоры начались.

* * *

После того как Потемкин сумел склонить Екатерину на тайное венчание, он как с ума сошел. В каждом мужчине он видел соперника, коего ему хотелось непременно убить на месте, ежели окажется, что у него есть виды на императрицу. Уходя однажды поздно ночью, он так и пригрозил на выходе, что никого не пощадит, коли кто вздумает на нее взглянуть инако, нежели не как на государыню. Екатерина и рта не успела открыть, как он исчез за дверью. С трудом уснув, утром она ему отписала:

«Bonjour, mon coeur! Comment Vous portes Vous? Миленький, как тебе не стыдно. Какая тебе нужда сказать, что жив не останется тот, кто место твое займет. Похоже ли на дело, чтоб ты страхом захотел приневолить сердце. Самый мерзкий способ сей непохож вовсе на твой образ мысли, в котором нигде лихо не обитает. А тут бы одна амбиция, а не любовь, действовала. Но вычерни сии строки и истреби о том и мысли, ибо все это пустошь. Похоже на сказку, что у мужика жена плакала, когда муж на стену повесил топор, что сорвется и убьет дитятю, которого на свете не было и быть не могло, ибо им по сту лет было. Не печалься. Скорее ты мною скучишь, нежели я. Как бы то ни было, я приветлива и постоянного сложения, и привычка и дружба более и более любовь во мне подкрепляют. Вы не отдаете себе справедливости, ибо вы сами – истинная сладость. Вы милы чрезвычайно.

Признаться надобно, что и в самом твоем опасеньи есть нежность. Но опасаться тебе причины никакой нету. Равного тебе нету. Я с дураком пальцы обожгла. И к тому я жестоко опасалась, чтоб привычка к нему не зделала мне из двух одно: или навек безщастна, или же не укротила мой век. А естьли б еще год остался и ты б не приехал, или б при приезде я б тебя не нашла, как желалось, я б статься могла, чтоб привыкла, и привычка взяла бы место, тебе по склонности изготовленное. Теперь читай в душе и в сердце моем. Я всячески тебе чистосердечно их открываю, и естьли ты сие не чувствуешь и не видишь, то недостоен будешь той великой страсти, которую произвел во мне за пожданье. Право, крупно тебя люблю. Сам смотри. Да просим покорно нам платить такой же монетою, а то весьма много слез и грусти внутренной и наружной будет. Мы же, когда ото всей души любим, жестоко нежны бываем. Изволь нежность нашу удовольствовать нежностью же, а ни чем иным. Вот Вам письмецо не короткое. Будет ли Вам так приятно читать, как мне писать было, не ведаю».

Окончательно положив венчаться, Екатерина и Григорий стали рассуждать о месте своего венчания. Григорий настоял провести сей обряд в храме Святого Сампсония на Выборгской стороне Петербурга. Венчать по желанию Екатерины должон был ее духовник Иван Панфилов. На венчание приглашалось всего три человека: верная подруга Екатерины – Мария Саввишна Перекусихина, часто сопровождающий Екатерину в дороге, сподвижник в ее восшествии на престол, человек крутого нрава, камергер Евграф Александрович Чертков и племянник Потемкина, Александр Николаевич Самойлов. Все они дали слово чести не разглашать тайну.