Текст книги "Екатерина Великая. Владычица Тавриды"

По решению сих дел граф Потемкин обращался за конфирмацией к государыне. Однако, понятно, любимцу императрицы хотелось самому вершить дела, хотелось больших масштабов, не сидеть возле государыни и ждать ее разрешительных приказов и указаний. Ей не нравилось его подобное настроение, понеже, на каждое неудовлетворенное его требование граф Потемкин демонстрировал холодное к ней отношение. Таковое непонимание ее ранило, хотя она знала: как женщину он любит ее не менее прежнего. Однако Екатерине было не по душе показное его невниманием на людях. Особливо после того, как граф увлекся устройством судьбы своих пяти красавиц-племянниц Энгельгардт, мать коих умерла. Смерть сестры Марии Александровны его весьма расстроила. Особливо, убивалась его мать, понеже оставались сиротами внучки, младшей из которых, Татьяне было всего лишь шесть лет. Он просил государыню дать сиротам его сестры шифр фрейлин, что императрица Екатерина Алексеевна незамедлительно, вестимо, сделала.

А тут, окроме самоубийства Козицкого на самый Новый год тридцатого декабря, скончалась графиня Мария Воронцова. Она оказалась вся в долгах, понеже брат покойного мужа, Роман Илларионович Воронцов, отец всем известной, до болезненности честной Екатерины Дашковой, вел дела покойной так, что умело обкрадывал ее. Потемкин подивился сей разности отца и дочери. Родственники пожаловались графу Потемкину и попросили его поспособствовать перед императрицей о материальной помощи на похороны графини. Граф Григорий Александрович знал, что родной брат усопшей весьма богат и мог бы, конечно, похоронить сестру на свои деньги, не обеднел бы. Однако, отчего бы им не обратиться к доброй государыне? Потемкин, зная справедливый нрав Екатерины, направил ей записку, уверенный, что Воронцовы получат отказ. Одновременно он направил императрице поздравительную новогоднюю открытку. Теперь ему принесли ответ. Потемкин нетерпеливо развернул бумагу с посланием императрицы. Екатерина писала:

«Батинька, сударушка, ласковое твое письмо о новом лете не инако мною принято, как с тем нежным чувствием, с которым принимаю все то, что от тебя приходит. Дай Бог и тебе все то, что токмо желать можешь. Люблю тебя сердечно и буде ты мне друг, то знай, что, конечно, и я вернейший, которого имеешь. Я твоих прозьб исполняю, прошу тебя и моих не предать забвению. Прощай, душа милая, я сей час позову Морсошникова и велю, чтоб он хранил на мой кошт графиню Воронцову».

Потемкин улыбнулся: конечно, коли сию записку о Воронцовой послал кто другой, возможно ответ был совсем иной!

Он сложил записку и собрался приложить ее к остальным посланиям государыни, которые он собирал уже без малого с год, не в пример государыне. Екатерина Алексеевна сжигала все его цыдульки, боясь, что попадут в чужие руки.

Развязав бечевку, он стал перебирать те, что получил за прошлый семьдесят четвертый год. Раздумывая о судьбах племянниц и своей жизни, он, увлекшись, перечитывал ее послания, которые она, как и он, писала чуть ли не через день.

«Нимало не сумневаясь, ответствую многократным признанием».

«Уверена о всем, что пишешь. С благодарностию непременною чувствительно принимаю прекрасный дар, а наипаче сентименты, начертанные Вашей верной рукой».

«Могу ли я узнать, что за новая глупость взбрела вам на ум?» «По причине дальности и дурной погоды желаю, чтоб не утрудились».

«Батинька, за картину тебя благодарю, а Вице-губернатор зделан будет».

«Унимай свой гнев, Божок. Вздор несешь. Не бывать ни в Сечи, ни в монастыре».

«Сие письмо сходственно тому, чего я всегда тебе говорила. Доброй ночь, ложусь спать, голубчик».

«У меня так сильно голова болит, что я теперь ни о каких делах рассудить не могу. И так, голубчик, вперед о татар поговорим».

«Душенька, я взяла веревочку и с камнем, да навязала их на шею всем ссорам, да погрузила их в прорубь. Не прогневайся, душенька, что я так учинила. А буде понравится, изволь перенять. Здравствуй, миленький, без ссор, спор и раздор».

«Голубчик, возвращая к Вам письмо Господина Браницкого, прилагаю цыдулу к Маврину, которой ортографию прошу поправить. Сей человек усерден и со здравым рассудком: он об заводских крестьян что говорит, то все весьма основательно, и думаю, что с сими иного делать нечего, как купить заводы и, когда будут казенные, тогда мужиков облехчить».

«За ласку тебе спасиба, я сама ласкова же. Прощайте, мое сокровище, я люблю вас всем сердцем».

Теперь пошли записки касательно дел государственных, их было немного:

«Из криминального дела, по которому с преступника снято дворянство по моей конфирмации, вышло, что бездельники выманили на Тамбовский и Ширванский полк из комиссариата медали и ленты. Потом медали перелили в слитки, ленты сожгли. Мне кажется, что подобное случиться не могло, буде в полках медали инако не раздавались, как с генеральским аттестатом в комиссариат».

«Что касается до Ащерина, чтоб его определить в отставной лейб-гвардии баталион, то, чаю, сие невозможно, ибо когда зделана в Муроме инвалидная гвардейская рота, тогда положено Московской баталион дать исчезать, и для того уже давным-давно в сей баталион не определяют никого, и думаю, что уже весьма мало. А в команде он Князя Волконского. И так, желаю знать, куда Ащерина девать».

«Киргизские ханы жалованье получают, помнится, по триста рублей. И так, жалованье уровнять, чаю, можно, чтоб зависти не было между тамошними народами. Это сумма весьма великая».

«Хорошо, пусть сей раз их отпустят без пошлин, но с таким объявлением для избежания ежегодных о сем от них докук, что вперед они должны платить пошлины, а Вице-канцлеру сказать надлежит, чтоб никому в свете пашпорты не были даны в противность моих учреждений».

«О артиллерии, понеже деньги Вам нужны, приказала сего утра Князю Вяземскому, и он с Вами о сем говорить будет».

«Взгляните, друг мой, после того, как вы мне сказали наградить доброе правление, могут ли эти часы служить для этой цели».

Прочитав все сии записки и цыдульки, Потемкин сокрушенно вздохнул: как мало любовных признаний, не сравнить с теми, кои он получал, к примеру, в первый год их любви. Может, это от того, что она в тягости? Хотя, надобно признать: те немногие, кои говорят о любви императрицы, говорят глубоко и искренно. Вздыхая, граф сложил их все и, перевязав бечевкой, паки опустил в карман кафтана. Потяжелевшая пачка писем и записок слегка оттопыривала карман, и он неоднократно раздумывал, отчего бы ему не держать ее где-либо в доме, но продолжал носить их с собою, желая во всякую минуту обращаться к ним, как к дополнительной ласке своей любезной сердцу императрице.

* * *

Андрей Разумовский прогуливался по набережной реки Москвы со своим другом, французом Корбероном. Шел мягкий сухой редкий снег, коий приятно скрипел под ногами. Говорили об императрице, личность коей весьма интересовала Даниэля де Корберона.

– Мой отец преклоняется перед Екатериной Алексеевной, – говорил граф Андрей. – Раньше ему не нравилось, что у нее много фаворитов, и мне казалось, что он сам влюблен в императрицу.

– Полагаю, твой батюшка, не был ее фаворитом, так?

– Так.

– Несмотря на то, что так красив, умен и, по вкусу императрицы, велик ростом?

– Ну, Потемкин вообще без глаза, а он – фаворит. Вестимо, не в красоте дело!

– Ой ли? На твою красоту, к примеру, все петербургские девицы заглядываются.

Граф Андрей не смутился.

– Оглядываются, твоя правда, – не стал он отрицать. – Но я пока не собираюсь жениться. Это ты со своей Шарлоттой скорее оженишься.

– Дай срок! Я пока храню ей верность, не могу думать о других. Не то, что, скажем, императрица: она легко переходит от одного к другому.

– Отец говорит, есть такие женщины, кои не могут жить без мужчин. Сие плохо для их здоровья. А лейб-медик Роджерсон, обожающий свою венценосную пациентку, требует, чтобы она заботливее относилась к своему здоровью. С оной целью он настаивает на осмотре претендентов в фавориты.

Корбертон разинул рот:

– Как! Все так сериозно поставлено?

Граф Андрей и бровью не повел, продолжил рассказывать вполне обыденно:

– Императрица тоже не хочет терять время на выяснение: слаб ли фаворит, как мужчина или силен. Сказывают, функцию по выяснению сего обстоятельства выполняют ее фрейлины – Анна Протасова или Параша Брюс.

Корберон закатил глаза:

– Вот это – да-а-а!

Разумовский рассмеялся:

– Да ты, я зрю, и поверил! Много ли чего сказывают! Отец утверждает, что это всего лишь сплетни, дабы подорвать авторитет государыни.

– Сплетни? Тогда уж весьма настойчивые сплетни, понеже я уже слыхивал их от других лиц. Сказывают, у нее такожде есть любимая камер-юнгфера Марья Саввишна и камердинер Захар Константинович. И что они обязаны с появлением нового фаворита, в тот же день обедать вместе с ним. А в десять часов вечера, когда императрица уже в постели, Перекусихина вводит очередного фаворита в опочивальню, одетого в китайский шлафрок, с книгой в руках, и оставляет его для чтения в креслах подле ложа государыни.

Разумовский, не дослушав, высоко закинув голову, расхохотался:

– Ну, далее – понятно…

Корберон забежал вперед перед шагающим Андреем, заглядывая ему в лицо.

– Потом что?

Андрей насмешливо продолжил:

– А на другой день Перекусихина выводит его из опочивальни и передает Захару Константиновичу, который ведет его в приготовленные апартаменты. Затем Захар Зотов почтительно докладывает фавориту, что Всемилостивейшая государыня Высочайше соизволила назначить его при Высочайшей особе своей флигель-адъютантом, подносит ему мундир флигель-адъютантский с брильянтовым аграфом и сто тысяч рублев карманных денег.

Рассказ свой Разумовский перемежал смехом. Корберон, недоверчиво таращась на друга, спросил:

– И все? Более нечего тебе сочинить?

– Отчего же! Сказывают, обычно утром государыня выходит под руку с фаворитом прогуляться в Царскосельский сад. И что ты думаешь? – поднял высоко свои широкие черные брови граф Андрей.

– Что?

– В то же утро передняя зала у нового фаворита наполняется первейшими государственными сановниками, вельможами, царедворцами поклониться ему и поздравить с получением высочайшей милости.

– Да-а-а-а.

– Вестимо, вельможи должны быть представлены новому фавориту, а как же? И не говори мне, что ваша Мария-Антуанетта бесплотный ангел, хотя у нее есть муж! – вдруг озлился Андрей. – Я уж не говорю о бесчисленных любовницах всех ваших Людовиков! Одна мадам Помпадур чего стоила!

Корберон нахохлился, ответил примирительно, но с иронией: – Да, что и говорить: короли и императрицы одним миром мазаны!

* * *

Сразу после покупки усадьбы князя Кантемира, из Москвы вызвали архитектора Петра Плюскова, коий через месяц возвел временный деревянный дворец в шесть комнат, где тайные супруги счастливо прожили шесть недель. Григорий Потемкин оказался необычайно внимательным и нежным будущим отцом, не позволяя беременной жене много заниматься государственными бумагами, чрезмерно длительными прогулками и перееданием сладостей, до чего в тот период Екатерина стала падкой. Она же с видимым желанием подчинялась ему во всем. Однако все – таки своенравная государыня умудрилась проводить не токмо всяческие увеселения, но даже и Государственные советы.

– Ты знаешь, милый, – говорила она, – я рада приобретению сих земель: здесь такие знатные места и я так счастлива с тобой в сей Черной грязи.

– А раз ты есть счастлива, тогда стоит переименовать столь неблагозвучное название. И у меня имеется предложение касательно названия сего благословенного места.

Екатерина с любопытством глянула на своего любимца.

– Новое название? Каковое? И в самом деле, надобно переименовать, а я отчего-то не подумала об том.

– Мне любо название «Царицыно», – сказал, широко улыбаясь, Потемкин, отворачиваясь от ее взгляда.

– Царицыно! – радостно захлопала в ладоши. – Правильно! Красивое слово, мой милый! Спасибо тебе, мой Фазан! Хотя я бы назвала сие местечко Потемкино.

– Стоит ли Черную грязь менять на темное слово «Потемкино». Пройдет столетье, и никто меня не вспомнит, а вот тебя, голубушка, царица моя, забыть не смогут. Царицыно – и баста!

– Быть по-твоему, и – баста! – засмеялась Екатерина.

Потемкин довольный реакцией Екатерины верноподданнически склонил голову. Повернувшись круто на каблуках вокруг себя и вновь оказавшись лицом к ней, он вдруг заявил:

– Однако природа природой, но российской императрице, стало быть, тебе, зоренька, не подобает ютиться в деревянном дворце в шесть комнат. Надобно кому-то поручить проектирование и строительство нового дворца.

– Да здесь можно построить целый городок!

– Согласен! – торжественно согласился Потемкин. – Кого же изволишь пригласить из архитекторов? Опять Петра Плюскова, али кого из иностранцев?

Екатерина задумалась… Потом подняла голову с просиявшим лицом:

– Мне приходит на ум Василий Иванович Баженов, я была в восторге от его проекта Кремлевского дворца. Тем паче, что он проживает в Москве.

– Баженов? Тот самый коего рекомендовал тебе князь Орлов?

В голосе графа прозвучало сомнение. Екатерина сделал вид, что не заметила его ревнивого замечания.

– К тому же, – продолжила она, – он работает со своим гениальным учеником – самородком Казаковым. Не помню его имени, кажется, Матвей. Он из крепостных. Не учился, как Баженов, ни в Риме, ни в Париже…

Видя, как Екатерина увлеченно докладывала об архитекторах, Потемкин, растянув губы в искусственной улыбке, сказал:

– Как тебе будет благоугодно, государыня-матушка. Баженов, так Баженов.

– Миленький мой, – сказала Екатерина, – Баженов есть первое, что пришло мне в голову, но мы с тобой еще посмотрим, кого выбрать. Слава Богу, у нас хватает хороших зодчих. Взять хотя бы Деламота и Фельтена, кои упражняются зданием Малого Эрмитажа с висячим садом и галереей для моей коллекции картин – пристройкой к Зимнему дворцу. А каковое здание Вольного экономического общества на углу Невского проспекта и Адмиралтейской площади выстроил Валлен Деламот!

Екатерина замолчала, ожидая, что скажет Григорий. Но тот молчал.

– Я что-то склоняюсь более к Деламоту, – сказала Екатерина.

Потемкин, заломив бровь, молвил:

– Не экономично разумеешь, государыня-матушка: сей французик, Деламот, живет в Санкт-Петербурге. Не дело ему с семьей срываться в Москву. Остановимся на Баженове.

* * *

Первопрестольная гудела от слухов о невеселых событиях в семействе графа Разумовского. Слухи распространились через французского дипломата де Корберона, дружившего с его сыном, князем Андреем Разумовским. Кирилл Григорьевич Разумовский обратился к Екатерине с очередным невеселым событием в семье, поведав, что сын его Петр, сошел с ума: он обвенчался с Софьей Степановной Чарторыжской, вдове флигель-адъютанта, генерал-майора Чарторыжского. Екатерина понимала всю горечь отца, дочь коего, Елизавета, против его воли имеет связь с графом Апраксиным, и теперь мыкается одна, изыскивая малейшую возможность встретиться с опальным полюбовником. Теперь и с сыном похожая история. Тем паче была она горька для графа Разумовского, что всем было известно: София Чарторыжская была продолжительное время любовницей Великого князя Павла Петровича, и даже родила ему сына Семена с фамилией – Великий.

«Однако ж, как Бог велик! – думала Екатерина. – Сын графа Разумовского, Петр Кириллович, берет себе в жены, Софию, любовницу Великого князя, коего не удержало от оного шага даже то, что она родила дитя от Павла Петровича. Одновременно, другой его сын Андрей Кириллович, ходит в любовниках Натальи, законной жены Великого князя Павла. Умеет Господь подшучивать! Любопытно, знает ли о том сам граф Кирилл Разумовский? Скорее – знает!»

В том, что влюбленный в жену, ее сын, Павел Петрович, не знал об изменах Натальи Алексеевны, Екатерина была уверена. У нее не было причины быть довольной своей, воспитанной в свободном духе, невесткой: больно Наталья Алексеевна горда, независима, сильна плести политические дрязги, а за полтора года даже не удосужилась научиться говорить по-русски. Да и, как видно, наследника не собирается родить. Россию, таковую, как она есть, Наталья Алексеевна явно не любит. Опричь того, Великая княгиня вздумала просить Никиту Панина составить проект дворянской конституции, который тот составил совместно со своим секретарем Фон Визиным. Как тайно донесли Екатерине, согласно их проекту, Сенат, делившийся на две палаты, наделялся законодательной властью. Члены первой палаты назначались монархом пожизненно, а второй – избирались дворянством. В каждой губернии и уезде, должно было собираться дворянское собрание, с правом обсуждения наиболее важных вопросов, имея право подавать сенату предложения на принятие законов, нужных для развития провинций. Поданый позже императрице проект Панина был решительно и бесповоротно отвергнут. Екатерина полагала, что и без всяких собраний она сама пока могла прекрасно управлять вверенным ей государством. Однако, вестимо, положила, что агенты ее должны с большей аттенцией следить за не в меру прыткой либеральной невесткой.

* * *

Через пять дней после разговора о Разумовских граф Потемкин сообщил государыне, что полковник Петр Кириллович Разумовский просит отпуска из-за болезни жены, а такожде умоляет помирить его с отцом.

– Как же все учинить? – спросил, поглядывая на нее, граф Григорий Александрович. – Ума не приложу! Знать не сладко нашему Петру Кирилловичу без отцовских денег…

– Ужели он так расточителен? Ведь копейка любит, чтоб ее считали. Я знаю, что Великий князь Павел Петрович подарил им на свадьбу тридцать тысяч рублев…

Потемкин поднял высоко брови:

– Достойный подарок…

– Не думаю, что отец, Кирилл Григорьевич, пощадит его… Вспомни, как он обошелся с дочерью Елизаветой, хотел даже за ослушание постричь в монашки…

– Но просит человек помощи…

Потемкин почесал затылок, поморщил лоб, вопрошающе посмотрел на Екатерину. Она вдруг посоветовала:

– А ты попробуй поговорить с ним, Гришененок, авось у тебя получится. Граф тебя уважает, а ты кого возжелаешь, легко можешь убедить даже письмом. Попробуй…

Потемкин улыбался, слушая ее.

– А попробую, – решил он. – Чем черт не шутит? Авось и сумею учинить сие доброе дело! – Он склонился к руке, нежно поцеловал. – Не стану откладывать, душа моя. Сей же час напишу письмо и отправлю курьером.

– Что ж, поспеши. А я благословляю тебя на праведное дело. Жду тебя сегодня на куртаге. И, пожалуй, Гриша, изволь не чертыхаться!

Потемкин направился к выходу. Екатерина смотрела ему в спину, допрежь он не скрылся за дверью.

* * *

Государыня Екатерина Алексеевна и граф Григорий Александрович поселились в Большом Знаменском переулке, который зачинался от Волхонки весьма приметными зданиями. Все окружающие дома такожде были сняты либо куплены в казну для размещения многочисленного двора. Был приобретен и дом на углу Большого Знаменского переулка, в котором разместился Великий князь Павел.

К ее приезду перестроили Пречистенский дворец и павильон в виде турецкой крепости. То, что императрица в тягости, еще было не заметно и она самолично принимала своих секретарей и министров. Двадцать третьего генваря в путевом дворце во Всесвятском под Москвой, Екатерина лично возложила на победителя Пугачева, молодого генерал-майора Петра Голицына орден Святого Александра Невского. Нынче же принимала московского губернатора Михаила Никитича Волконского. Племянник Великого канцлера Бестужева, шестидесятилетний князь Волконский со своим длинным одутловатым лицом, казался много старше своих лет. Екатерина ценила его ум и расторопность, но доверять до конца не могла, понеже знала, что тот мог пойти против совести за ради своего семейства. Ей было известно, что, прикрывая нечистого на руку племянника – Дмитрия Голицына, он, пользуясь своей властью не выдал его правосудию, что явилось последней каплей терпению лучшего придворного брильянтщика, швейцарца Жереми Позье, у коего племянник Волконского обманом выманил драгоценности на огромную сумму. Тем самым он вынудил ювелира спешно выехать с семейством из России, дабы более не подвергаться подобному обману. Потерять любимого честнейшего ювелира Екатерине было крайне неприятно, тем паче, что она имела с ним дело почти два десятка лет. Разве сравнить с ним теперешних брильянтщиков?

Прагматичная Екатерина времени не теряла. Оставаясь одна, когда любимец ее уезжал в Москву, она составляла прожект реорганизации существующих губерний. По ее мнению, губернии должны состоять из населения до четырех сот тысяч душ. Уезды, составляющие губернию, – до тридцати тысяч. Императрица трудилась и над системой местных органов, особливо судебных. Учреждения для управления губерниями, она полагала, должны были стать предметом ее гордости. Как все-таки умны рассуждения французского мыслителя Шарля де Монтескье о принципах разделения власти, и как он прав в своем утверждении, что «свобода есть право делать всё, что дозволено законами».

Потемкин, находясь с ней, изыскивал время упражняться составлением планов по защите границ империи, иногда находил время для богословских бесед с митрополитом Платоном и его братом Левшиным. Екатерина редко принимала участие в разговоре, предпочитая слушать их, прикрыв веки, подставив лицо солнцу. Их с Григорием ребенок, должон спокойно развиваться внутри нее, посему ей приятно проводить часть времени в покое и тишине.

Потемкин, тщясь не беспокоить ее и говорить в полголоса, на сей раз, даже возвысил голос, говоря о красотах Молдавии.

– Ах, какие там места, Ваше Святейшество! Чего одна Валахия стоит! Кстати, был я там в Немецком мужском монастыре, где Архимандритом служит необыкновенный человек, Паисий Величковский. Слыхали, об нем?

– Слыхивал, – ответил басовито митрополит Платон.

Потемкин радостно продолжил:

– Так вот, у него около десяти тысяч монахов, и все под его руководством, довольны им весьма! Монашеская община день и ночь работает! Там иноки более десяти национальностей, ведут переписку, читают святоотеческие книги, исповедание, умные молитвы. Тамошний господарь Григорий Гика и митрополит Гавриил весьма довольны Паисием.

Митрополит, внимавший Потемкину с большим интересом, молвил:

– Я сам говорил с ним. Он хорошо знает Григория Палама, Григория Санаита, Нила Сорского, Иоанна Златоуста, Сирина, и научил меня умной, сердечной молитве.

– Как ты молишься сердечно! Научи ты и меня, – попросил его брат Левшин.

– Что ж не научить, научу, братец!

Митрополит со всем добросердечием обратился к Потемкину:

Ведаешь что-нибудь о добротолюбии? – спросил он.

– Ведаю, вернее, слыхивал, – отвечал вежливо Потемкин.

Разговор был интересным, но Екатерина незаметно под него задремала. Открыла глаза, когда Платон и Гавриил вместе с Григорием собрались уезжать.

Екатерине было тяжело расставаться с мужем даже на краткий срок. Глаза ее были на мокром месте при расставании такожде, как и при встрече после короткой разлуки.

– Катенька, что ж ты плачешь, когда я уж здесь, с тобой, – досадливо вопрошал ее, вернувшийся с долгой дороги, Потемкин.

– Не знаю, – кривила губы Екатерина. – Наверное, еще не все слезы выплакала, пока тебя не было.

– Меня не было всего-то полтора дня!

– Полтора?! А мне показалось – три!

Видя к себе таковую бесконечную любовь, Потемкин понимал, что мог, естьли бы существовала хоть сотая часть возможности, стать ее официальным соправителем. Но возможности таковой не было. И он принялся хитроумно убеждать ее объявить о рождении их ребенка с правом на престол, а не прятать его, как сына Орлова.

Он старался мягко увещевать ее:

– Мы ведь будем любить его, поелику не пристало, стало быть, матушка, делать сие тайно, скрываясь от людей. Ужели я не прав?

Екатерина, помня, как они с Орловым посещали Алексея в тайне, по ночам, соглашалась с ним.

– Но, с другой стороны, – сопротивлялась она, – сам знаешь, когда на престол много претендентов, тогда слишком много потрясений может статься для страны.

– Но ты напишешь завещание, и никто не посмеет не выполнить волю государыни.

– История знает много примеров обратного свойства, мой милый.

Григорий упрямо грыз свои ногти и гнул своё:

– А коли ты сама будешь видеть, что наш сын разумнее всех, аки, к примеру, библейский Соломон? Такожде захочешь оставить трон своему Павлу?

Екатерина молча смотрела на графа с немой просьбой не мучить ее.

В конце концов, они пришли к решению: если будет сын, первое время он поживет у Самойловых, в семье сестры графа, а позже придумают, как его объявить двору, а коли родится дочь – скрыть ее рождение, так же, как когда-то Екатерина скрыла рождение второго сына.

Записки императрицы:

В марте русский отряд из трех тысяч человек под командованием генерал-поручика фон Медема начал поход в Дагестан. В бою при Иран-Чарабе войска уцмия Кайтага Амир-Гамзы, блокировавшего Дербент, были разбиты. Наши войска заняли Дербент.

* * *

Наконец, в ожидании праздников, в связи с годовщиной подписания Кучук-Кайнарджийского мира, у Екатерины появилось время просмотреть изданное в Петербурге в прошлом году педагогическое произведение Ивана Бецкого «Учреждения и уставы, касающиеся воспитания обоего пола».

Ознакомившись с книжкой Бецкого, нашла, что он использовал работу немецкого педагога Байера. Государыня Екатерина полагала, что то, что хорошо для одной страны, может быть непригодным для другой. Ей много чего не понравилось в идеях Бецкого касательно воспитания детей. Месяц назад, сразу после дня своего рождения, она посетила вместе с Потемкиным Московский Воспитательный дом, коий нашла в худом содержании и плохом уходе за детьми, что и было немедленно высказано Бецкому.

Понятно отчего его приемная дочь, ее камер-юнгфера, Анастасия Соколова, воспитывавшаяся Бецким в духе модных просветителей, была такой раздражительной, сумасбродной и рвалась из дома.

Екатерина Алексеевна дала почитать книгу графу Потемкину. Через неделю спросила:

– Как ты находишь сие модное воспитание, кое так восхваляет Иван Иванович?

– Доигрался он со своим заграничным воспитанием! Девица его вспыльчивая, язвительная… Виданное ли дело – со мною может поспорить! Кто ж ее таковую замуж возьмет?

Екатерина пожала плечами.

– Уж и не знаю, что учинить с оной камер-юнгферой. Не хочется обижать Бецкого, он ведь обожает ее. Хоть он и не признается, но все знают, она его побочная дочь.

– Ну, и что – дочь! Палки ей надобно, вот что! – изразился сердито граф.

– Палки? – возмутилась Екатерина.

– Да, палки. Своим племянницам я, бывает, и поддам! Умнее будут! Кстати, и дочери Кирилла Разумовского, Елизавете, в свое время не мешало бы всыпать по первое число! А то теперь мечется со своим тайным мужем Апраксиным: и ни туда, и ни сюда.

– Да, – вспомнила Екатерина, – чуть не забыла: Елизавета Кирилловна просила моего разрешения перевезти его в Казань, где могла бы видеться с ним.

– Разрешила?

– Разрешила. Бедный Апраксин, в оном Далматовском монастыре, он прожил два года, не видя новорожденного сына.

На лице Потемкина появилось сострадание:

– Поговорила бы ты, душа моя, с сим упрямцем, бывшим гетманом.

– Ужо молвила ему слово.

– И как?

– Кажется, лед тронулся.

Потемкин недовольно фыркнул:

– Вот хохол: измучил дочь пуще некуда! Ужели можливо таковое? Ведь он умный, дальновидный человек и любящий отец…

Екатерина улыбнулась:

– Да, уж, Кирилл Разумовский, на редкость – крепкий орешек!

* * *

Граф Алексей Орлов прибыл сухим путем из Италии в марте и сообщил подробности пленения самозванки «княжны Таракановой». Поведал, как ему пришлось прикинуться влюбленным в нее и предложить руку и сердце. Токмо таковым способом, стало быть, удалось ему заманить ее на корабль. Княжна не заметила подвоха и в сопровождении нескольких подданных прибыла на русский флагманский военный корабль. Поднявшись на палубу в подвенечном платье, она была представлена ближайшему помощнику Алексея Орлова – адмиралу Грейгу. В следующую минуту сухим официальным тоном, адмирал объявил об аресте и княжны, и графа Орлова. Матросы развели их. Тараканову с камердинером, ее кавалерами Доманским и Чарнморским заперли в трюме.

Глаза Алексея Орлова, излагавшего сию историю, говорили императрице: «Вот видишь, на что я пошел, ради тебя, государыня Екатерина Алексеевна. А ты меня не ценишь, как я того стою!»

Екатерина делала вид, что не замечает его взглядов.

– Вы говорите, что арестовали ее с поляками, – продолжала она вопрошать Орлова. – Сказывают, глава конфедератов, граф Радзивилл, строил большие планы на ее счет.

– Поляки, кавалеры Чарнморский и Доманский, неотлучно были при ней и не желали оставлять ее. Граф Радзивил строил планы, но, как поведала мне сама княжна, после ее признания, что Пугачев ее родной брат, он перестал иметь с ней дело.

– Вестимо! Граф не таков дурак, чтобы поверить в такую легенду, – презрительно бросила императрица.

– Зато ей поверил граф Любомирский и француз де Рошфор. Все они были в нее влюблены, – утверждал граф.

Екатерина поморщилась. Помолчав, молвила:

– Что ж, благодарствую, граф Алексей Григорьевич за верную службу! Вестимо, сыграть роль влюбленного было нелегко, али и в самом деле полюбил ее? – спросила она, глядя на него с невольной подозрительностью. Граф отвел глаза и сказал с некоторым сарказмом:

– Я мыслил токмо об родном отечестве и о моей императрице, государыня Екатерина Алексеевна!

– Об чем чувствительно благодарна вам, граф Алексей Григорьевич, – ответствовала Екатерина, придавая голосу, особливую сердечность. – Будьте уверены, граф, что моя к вам благодарность безгранична, и я не останусь в долгу.

Засим, она подала ему руку, что означало конец аудиенции. Орлов, подошед к руке, и, глубоко поклонившись, с гордым видом удалился.

* * *

Ранняя весна в Москве радовала, без сомнения, все население Первопрестольной. В будущем Царицыно все цвело и пахло, и царица не ложно наслаждалась тишиной и покоем. Ей не о чем было беспокоиться, понеже всей подготовкой к праздникам управлял граф Потемкин. Он все чаще отлучался, готовя праздник, и Екатерина сожалела, что она не может находится с ним рядом.

В середине мая, за месяц до празднования мирного договора, императрица приняла курьера, посланного адмиралом Самуэлем Грейгом в Москву, сообщением о прибытии из Ливорно эскадры с мнимой дочерью покойной императрицы Елизаветы. Несомненно, Екатерина и Потемкин следили за ходом следствия с особенным вниманием, понеже русские крестьяне, поверив куда более невероятным рассказам, собирались в армии, которые смог собрать простой казак Пугачев. А тут – княжна, мнимая дочь императрицы Елизаветы Петровны, внучка Петра Великого! Вот уж кто мог не просто сесть, а прямо – таки вскочить на трон! Нет, Екатерина не собиралась делить его с кем бы то ни было.