Текст книги "Сумерки Баригора"

– Да… Только… – юный некромант замялся, будто бы стесняясь того, что хотел сказать, – только я не смогу рассказать так смешно, как он…

– Он? – Вот тут Квентину уже стало действительно смертельно любопытно: его новый знакомый, очевидно, говорил о своем таинственном невидимом собеседнике, а значит, у Квентина, простого человека, далекого от тайн некромантии, появился шанс к этим самым тайнам прикоснуться, пусть даже и ногтем мизинца.

– Он, наверное, твой прадед – Александр Иерофант фон Аурверн.

– Двоюродный прадед, – автоматически поправил Квентин, сам до конца не осознавая, о чем говорит, уж слишком он был удивлен таким поворотом событий.

– Да, точно. Он живет в вашем парке, говорит, ему пока рано воссоединяться с Алором. – Седрик замялся, скосил взгляд куда-то вбок и, очевидно, получив оттуда какую-то поддержку, продолжил уже более уверенно: – Когда ты пришел, он как раз рассказывал мне про свое время, всякие смешные истории. И про Паула в том числе. Ну и… если ты не боишься… и хочешь, конечно… В общем, я могу тебе его показать, познакомить вас. Он обещал рассказать про Паула снова.

Такая перспектива совершенно восхитила Квентина. Познакомиться с призраком своего прадеда, пусть и двоюродного, удается далеко не каждому. Вот Фрод удивится, когда узнает!

– Конечно! Очень хочу! – Он крикнул так громко, что слышно, скорее всего, было даже у конюшен, и подбежал к Седрику. Тот явно не ожидал такого энтузиазма и все еще смотрел на Квентина с недоверием. И все же некромант протянул ему ладонь:

– Хорошо. Дай руку.

Не медля, Квентин сделал то, о чем его просили. Рука Седрика оказалась очень теплой, а кожа на ней – нежной, как у девчонки. Некромант закрыл глаза, крепко сжал ладонь мальчика, и мир начал меняться. Таких перемен Квентин никак не ожидал, да и не мог ожидать, ведь он, несмотря на огромный багаж историй о подвигах некромантов, ничего не знал о Зрении.

– Не пугайся, – шепнул Седрик, – это Зрение. Так жрецы смерти видят мир.

На глазах Квентина поверх парка или, точнее сказать, «подниз», вырос полупрозрачный, колеблющийся, но все же густой, почти непроходимый смешанный лес. Огромные вековые деревья росли в беспорядке, кое-где переплетаясь ветвями. Место, где стояли два мальчика, оказалось крошечной полянкой в самом сердце этого леса, в центре которой стоял высокий широкоплечий юноша, куда менее прозрачный, чем деревья, но все же немного просвечивавший. В этом молодом человеке было что-то странное, Квентин не сразу понял что, а когда понял, ахнул, кажется, вслух. Парень одновременно был и маленьким мальчиком, и, собственно, юношей лет семнадцати, и молодым мужчиной, и знатным господином в возрасте отца Квентина, и пожилым человеком, и совсем уж дряхлым стариком. Все это каким-то образом воспринималось сознанием одновременно, из-за чего при долгом взгляде на него глаза начинали слезиться. Седрик, к тому моменту уже открывший глаза, заметил недоумение Квентина и ответил на его еще не заданный вопрос:

– Он выглядит так, потому что уже прожил жизнь, и его душа имеет на себе отпечаток его внешности в каждый ее момент. Ты видишь далеко не всё, просто человек не может увидеть их все, это слишком для нашего разума. Попробуй сосредоточиться на каком-то одном из его обликов и, скорее всего, скоро перестанешь видеть все остальные. Я так делаю, и работает. – И он чуть заметно улыбнулся, не то пытаясь подбодрить Квентина, не то просто радуясь их общению.

Квентин последовал совету некроманта и уставился на духа, стараясь сосредоточиться только на том образе, который увидел первым. После примерно минуты напряженного сосредоточения призрак и правда укрепился в одном-единственном облике, больше не расплывался и не менялся. Теперь это был просто светловолосый юноша, одетый в старомодный костюм для верховой езды и улыбавшийся двум мальчикам мягкой улыбкой, свойственной скорее почтенному старцу.

– Рад познакомиться, мой юный потомок.

Чуть больше чем через полчаса два мальчика, весело смеясь, вбежали в замок. Увидев их, порядком перемазанных и помятых, а главное, опоздавших, Маргарита собралась было высказать им, как аморально и безответственно они поступили, но Кристоф с Иммануилом опередили ее, начав наперебой восхищаться тем, что мальчики нашли общий язык. Иммануил заявил, что это чудо, ведь у его сына отродясь не было друзей среди живых, а Кристоф похвалил своего наследника за успех в качестве хозяина. Оба мужчины были в самом приподнятом расположении духа, которое только улучшилось благодаря нескольким бокалам хорошего красного. Женщины вели себя тише, Хельга – от природного спокойствия, Маргарита – из чувства приличия. Вечер обещал быть интересным.

Баригор, Лориц, 16 мая 3607 года

День выдался ярким и солнечным. Природа все более расцветала в тепле приближающегося лета. Вокруг разноцветных примул, высаженных в ажурных вазонах по периметру большого двора, порхали яркие бабочки. Отовсюду доносилось жужжание насекомых и чириканье птиц. Ветер приносил в сердце дворцового комплекса ароматы цветов и свежей листвы. Природе не было дела до траура, будто тяжелым одеялом накрывшего город.

Над главным корпусом дворца висели, лишь слегка колыхаясь от легкого весеннего ветерка, черные флаги. Лорды и леди, одетые в траурные черные одежды, собрались в большом дворе, чтобы проститься со своим сюзереном. А за пределами дворца простые люди вышли на улицы, чтобы принять участие в церемонии. В столице отменили все развлекательные мероприятия и закрыли трактиры и кабаки. Этот день должен был стать днем скорби для всех. Днем, когда король Фридрих, правивший Баригором сорок три сытых и относительно спокойных года, воссоединился с Алором.

В центре большого двора возвели огромный погребальный костер. Помимо обычных бревен и дров, принесенных из дворцового склада, костер сложили из небольших брусков сандалового дерева – роскошь, которую мог позволить себе только монарх. У каждого из углов костра стоял высокий, почти с человеческий рост, подсвечник, держащий огромную белую витую свечу, украшенную символами Алора.

Тело Фридриха уже водрузили на темно-синее, цвета династии Паулиц, бархатное покрывало, закрывавшее верхнюю часть костра. Покрывало было пропитано специальным составом, который облегчал горение, и его едкий запах распространялся по двору, перебивая весенние ароматы и запах сандала.

Король был одет в свои лучшие одежды, также темно-синего цвета, но даже издалека нельзя было не заметить, как сильно велики ему они стали. Болезнь иссушила шестидесятипятилетнего монарха, оставив от когда-то высокого и статного мужчины лишь тощий призрак.

Солнце уже клонилось к закату. По заветам Церкви, мертвых сжигали в алых лучах солнца. «Когда Солнце горит, умирая в лучах заката, тело нашего брата пламенем объято, его душу отдаст в объятия Алора» – так гласит Песнь Алора.

Большой двор был заполнен людьми. Все пространство на безопасном расстоянии от костра занимали придворные, многие из которых прибыли в столицу именно ради этого момента. В воздухе стоял гул голосов: все перешептывались, обсуждая последние новости или рассуждая о том, чего ожидать дальше. Между дворянами сновали слуги с подносами с палоси – особыми яблочными пирожками с красным перцем, которые подавали только на похоронах. Считалось, что каждый, кто увидит погребальный костер, должен съесть палоси, чтобы разжечь огонь внутри своей души и помочь умершему скорее воссоединиться с Алором. Надкусывая палоси, люди морщились и краснели, но не смели пойти против традиций.

Когда солнечный диск своим нижним краем коснулся горизонта, траурный колокол пробил три раза, и все присутствующие замолчали. Десница Алора вместе с несколькими десятками служителей Церкви вышли из толпы и направились к погребальному костру. Все они были облачены в алые одежды и держали в руках ярко горящие факелы.

Десница Алора оглядел свою паству задумчивым и немного печальным взглядом и произнес так, чтобы его было слышно в каждом уголке большого двора:

– Братья мои и сестры, дети Алора, сегодня день скорби, ведь наш король, его величество Фридрих, покинул нас. Но это и день радости, ведь после долгой и мучительной болезни его душа наконец оставила бренное тело и готова воссоединиться с Алором и познать великое блаженство.

Десница поднялся на небольшой постамент, на котором располагался погребальный костер. Теперь он стоял у изголовья Фридриха. Четверо из сопровождающих его священнослужителей подошли каждый к одному из углов и поднесли свои факелы к гигантским свечам.

Когда свечи загорелись, Десница возвел руки к небу и запел:

– О Алор! Объятия раскрой благословенные свои.

– О Алор! Объятия раскрой благословенные свои, – повторила толпа.

Каждый житель Баригора знал слова погребальной песни. И вскоре рокот тысяч голосов пронесся по всему городу. Песню пели дворяне в большом дворе. Песню пели купцы и служивые люди под стенами дворца. Песню пели мещане и простолюдины на улицах города. Песню пели королевские гвардейцы и солдаты у городских стен. Песню пели священники в церквях Алора. Песню пели стоящие на выходящем в большой двор крыльце члены королевской семьи. И лишь неприметная группа людей, одетых в разукрашенные шкуры, стоящая в тени здания дворца, молчала.

 
О Алор! Объятия раскрой
Благословенные свои,
Брата нашего прими,
Чей срок земной истек.
О Алор! В свое золотое царство
Его забери нашею мольбой.
О Алор! Грехи его прости
И душу вечную возьми
В великое единение с тобой!
О Алор! Ты наше рождение
И в тебе наше упокоение.
О Алор! О Алор! О Алор! О Алор!
 

Каждый раз, когда воззвание к богу проносилось по толпе собравшихся, один из служителей, стоящих по углам погребального костра, опрокидывал белую свечу на тело короля. По традиции, это делалось посолонь, символизируя цикл жизни и смерти. Уже от первой свечи покрывало, укрывавшее костер, загорелось, и каждая новая лишь добавляла огня.

Когда отзвуки последнего воззвания затихли, костер полыхал ярче, чем заходящее солнце. Рыжие отблески огня смешались с алыми лучами заката, бросая на лица собравшихся в большом дворе тревожные тени. Двор накрыла неестественная тишина. Все безмолвно смотрели за тем, как тело короля Фридриха растворяется в погребальном огне. Воздух заполнил запах дыма, горелой плоти и сандала. От такого сочетания ароматов слезились глаза и мутило, но никто не шелохнулся, соблюдая заветы Церкви. Лишь Десница и его служители отошли от костра на безопасное расстояние и застыли у балюстрады дворцового крыльца.

Не шелохнулись и члены королевской семьи. Ее величество, теперь уже вдовствующая королева Матильда, облаченная в траурное, но все же роскошное черное платье с плотной вуалью, холодным пустым взглядом смотрела на пожираемое пламенем тело человека, с которым прожила больше сорока лет. Она не плакала и вообще не выражала никаких эмоций, что было совсем несвойственно этой яркой эмоциональной светской львице. Рядом с ней ее дочь Эсмеральда, грустная и растрепанная, не скрывающая текущих по щекам слез, казалась рыжеволосым островком жизни. Ее черное платье, отливавшее красным не то из-за окрашивающих его лучей заката, не то потому, что известная модница не захотела соблюдать обычаев, лишь подчеркивало, как опустились плечи принцессы и как вся она будто сжалась.

Мужчины Паулиц вели себя сдержанно. Принц Регин стоял чуть позади, задумчивый и печальный. Лицо юноши осунулось, под глазами легли темные тени. Принц потупился, будто не желая смотреть на погребальный костер своего отца. Принц Вернон, которому завтра суждено было стать королем, наоборот, не отрывая глаз смотрел на пламя. Он обеими руками оперся на балюстраду, и его кисти настолько сильно сжимали поручень, что побелели костяшки. На напряженном лице Вернона отражалась сложная гамма эмоций. Его брови были сдвинуты, а губы плотно сжаты, будто бы принц испытывал ярость, но на глазах проступали слезы. Возможно, дело было в том, что ветер приносил дым от костра в его сторону.

Когда солнце окончательно скрылось за горизонтом и город погрузился в розово-синий полумрак, Десница вновь взял слово:

– Наш брат Фридрих готовится отправиться в объятия Алора. Мы должны проводить его в этот путь. Ешьте и пейте, братья и сестры, земная жизнь коротка, и боги создали нас, чтобы насладиться ею.

Слуги внесли во двор столы с заранее заготовленными блюдами, которые по традиции подавались на похоронах. То же сделали и трактирщики, и просто богатые люди в городе. Блюда были простыми, такие мог позволить себе почти каждый житель королевства, а запивать их положено было лишь водой и отварами трав.

В ночь похорон всем близким усопшего полагалось бодрствовать, чтобы с первыми лучами солнца развеять его прах и отпустить его душу навстречу Алору. А когда умирал король, все подданные считались его близкими, и потому в этот день в Лорице и везде, куда успела долететь весть о кончине монарха, никто не спал.

Дворяне, собравшиеся в большом дворе, привычно разбились на группки. Седрик, Квентин и Реймонд, взяв со столов немного еды, отошли в сторону, где в тени одного из флигелей их не было видно.

– Ее величество ведет себя странно… – заметил Квентин, бросив нервный взгляд на темный в свете погребального костра, факелов и жаровен силуэт королевы.

– Полноте, Квентин, – покачал головой Реймонд, – ты слишком переживаешь. Ее просто потрясла гибель мужа.

– А я слышал, – протянул Седрик, оторвавшись от ножки запеченной курицы, – что Матильда обычно очень ярко и громко демонстрирует, что ее что-то потрясает.

– Седрик! Как ты можешь говорить такое здесь и сейчас? – прошипел Квентин, прекрасно понявший намек некроманта. – Мы на похоронах нашего короля!

– Жизнь… Смерть… Разница всегда казалась мне незначительной.

Квентин отвернулся, заскрипев зубами, и вновь направил свой взор на королеву Матильду. Седрик был прав. Королева была знаменита своим страстным нравом и эксцентричным поведением, а также любовью к мужчинам значительно моложе себя. И ее необычная холодность ярко контрастировала с тем образом, который остался в памяти герцога фон Аурверна. Квентин поморщился, прогоняя неприятные воспоминания, и продолжил оглядывать присутствующих.

– А где Вернон? – спросил Квентин, пытаясь глазами найти принца.

В тусклом и неровном свете костра и факелов это было непросто.

Вдруг в погребальном костре что-то затрещало, и часть сооружения с громким треском обвалилась, подняв в воздух сноп ярких искр. В этой внезапной вспышке стало возможно разглядеть Вернона. Тот стоял в дальнем углу двора, окруженный людьми в одеждах из шкур.

– Кто это с ним? – спросил Квентин, оборачиваясь к первому министру и указывая в их сторону.

– Где? В такой темноте и с моим-то зрением я никого не могу разглядеть.

– Вернон говорит с какими-то странными людьми в шкурах, там, в углу.

– А, это, должно быть, северяне. Вернон привез их с собой.

– Эти варвары? Почему их пустили в столицу? Они же постоянно пытаются разграбить Льеж!

– Вернон настоял, что это его приближенные. Если честно, они довольно неприятные люди. Я пытался заговорить с ними, но их главная даже не удостоила меня взглядом.

– Мне это не нравится…

– Расслабьтесь, ваша светлость, – Седрик доел куриную ножку и бросил кость в стоящую неподалеку бочку для отбросов, – этой ночью никто не посмеет действовать.

За два часа до рассвета Десница Алора дал сигнал потушить уже догорающие остатки погребального костра. Пепел его величества собрали в изящный позолоченный ковчег, украшенный выложенным из драгоценных камней гербом династии Паулиц.

Откуда-то выехала запряженная двумя лошадьми повозка с водруженным на нее колоколом. Десница поднялся на повозку и ударил в колокол. Священнослужители в алых одеждах тут же выстроились в два ряда за повозкой. В руках у каждого из них был тяжелый посох с металлическим наконечником и символом Алора на навершии. Четверо слуг с благоговением подняли ковчег с пеплом короля Фридриха на плечи и встали за спинами священников.

Десница ударил в колокол снова, и вся процессия двинулась вперед к арке, ведущей прочь из большого двора. За ними потянулись и другие, сперва члены королевской семьи, а после и остальные дворяне. Для безопасности их окружили королевские гвардейцы и солдаты из городского гарнизона, которым выпала честь охранять последний путь своего короля.

Когда процессия покинула пределы дворца и выехала на мощеные улицы Лорица, к ней присоединились и другие жители города. Все они шли в благоговейной тишине, нарушаемой только звуком погребального колокола, в который непрерывно звонил Десница.

Они прошли по богатым, мощенным ровной и тщательно подметенной брусчаткой улицам верхнего города. Рассвет уже забрезжил, и в его холодном белесом свете высокие строгие особняки знати, несмотря на светлые фасады и ажурные белые колонны, казались мрачными великанами. Скульптуры мужчин и женщин, поддерживающие крыши и балконы, провожали траурную процессию угрюмыми взглядами со своих мест на стенах.

Постепенно помпезные особняки уступили место зданиям попроще – последний путь короля Фридриха привел его в мещанский квартал. Здесь всё еще сохранились простые деревянные одноэтажные дома с окнами, закрытыми слюдой. Но встречались и более богатые двухэтажные каменные строения, в которых располагались магазины и мастерские. Процессия прошла и мимо нескольких крупных, скрытых высокими каменными заборами мануфактур. В обычный день уже в этот ранний предрассветный час из их многочисленных труб валил дым, но сегодня фабрики стояли без работы.

Чем ближе к границе города, тем больше на пути процессии встречалось обычных деревенских домов с большими дворами, отгороженными простыми деревянными заборами. То и дело откуда-то доносилось кукареканье ранних петухов, приветствующих солнце, мычание коров и лай собак. Недалеко от тщательно выровненной земляной дороги весело журчал небольшой полноводный ручей.

Вскоре процессия свернула с главной дороги и двинулась дальше вдоль ручья по узкому проселку, петляющему между чьими-то огородами и городскими садами. Когда первые лучи солнца показались над горизонтом и прорезали легкие весенние облака яркими бело-золотыми копьями, процессия вышла к краю небольшого оврага, по которому проходило русло реки Лориц. Отсюда открывался прекрасный вид на едва начавшие зеленеть квадраты полей королевских земель.

Десница ударил в погребальный колокол последний раз и дал указание остановиться. Он подошел к краю оврага и обратил свой взор на восходящее прямо перед ним светило. Его первые лучи омыли лицо главы Церкви Алора нежным теплым светом. Десница возвел руки к небу и провозгласил:

– Пришла пора нашему брату Фридриху Паулицу воссоединиться с Алором и обрести вечное блаженство!

Окружающие его священники подняли свои тяжелые посохи и резко ударили ими по земле. Низкий звук быстро растворился в окружающем пространстве, но его тут же подхватили тысячи собравшихся людей. Будто огромный великан, все они в едином порыве громко топнули ногами по земле. Священники вновь и вновь ударяли посохами, и великан толпы вторил им. Бум! Бум! Бум!

По сигналу Десницы четверо слуг, держащих ковчег с прахом короля, поднесли его к самому краю обрыва, подняли вверх на вытянутых руках и начали осторожно, медленно наклонять. Пепел короля тонкой струйкой полетел вниз в овраг, развеиваясь по ветру. Король Фридрих Паулиц воссоединился с Алором.

Когда весь пепел из ковчега был развеян и слуги опустили изящный сосуд на землю, священники перестали бить посохами по земле, и вместе с ними затихла и толпа. Еще несколько минут все стояли молча, наблюдая, как теплое весеннее солнце поднимается над горизонтом, заливая ярким золотым светом все вокруг. А затем постепенно начали расходиться, чтобы вернуться к своим делам. Тишину нарушало лишь радостное пение птиц и недовольное мычание ожидающих дойки коров.

Баригор, Лориц, 18 мая 3607 года

На следующее утро после похорон короля всем придворным было приказано собраться в тронном зале, чтобы присягнуть новому королю. Зал представлял собой просторное длинное помещение с высоким потолком. Он освещался двумя хрустальными светильниками со многими рядами свечей. Но сейчас через огромные окна, кое-где украшенные цветными витражами, в зал проникало достаточно света, и свечи были погашены. Лучи солнца отражались от хрустальных бусин и разлетались по залу яркими бликами.

На гладком паркетном полу с выложенным из дерева разных пород гербом стояли несколько сотен изящных стульев с голубыми подушками. На каждом лежала карточка с выведенным аккуратным почерком именем дворянина, для которого стул предназначался.

К полудню первые лорды и леди начали собираться в зале. Они всё еще были одеты в траурные темные одежды, но на них уже блестели яркие украшения и небольшие, но броские аксессуары. Мужчины вернули запонки и перстни, играющие золотом и драгоценными камнями, а женщины – сверкающие колье, изящные серьги и изысканные шпильки. Привычная светская игра вновь началась.

Седрика и Квентина посадили рядом в третьем от трона ряду. По статусу герцогу фон Аурверну, властителю провинции Аурверн, было положено сидеть не дальше второго ряда, но при рассадке, видимо, учли шаткость его положения при дворе. Если Квентина и задело такое понижение его статуса, то он ничем этого не выдал.

Еще одной странностью в рассадке в зале было то, что места в первом ряду, куда по традиции сажали второстепенных членов королевской семьи и приближенных трона, в этот раз занимали те самые люди в одеждах из шкур. Дикари с разрисованными сложными узорами лицами и бусинами, вплетенными в волосы даже мужчин, сидели на местах принцев и министров. Никто не смел возразить решению нового короля, но всё же дворяне подозрительно и даже презрительно косились на северян и озабоченно перешептывались. То тут, то там можно было услышать сомнения в трезвости ума нового монарха.

Когда все расселись по своим местам, вперед вышел первый министр Реймонд фон Моргенштерн. В этот раз на нем был черный фрак, на который по традиции были приколоты все его многочисленные ордена, а также большая темно-синяя розетка с гербом династии Паулиц. Он дождался, пока разговоры в зале стихнут, и торжественным тоном произнес:

– Благородные лорды и леди! Мы собрались сегодня здесь, в Лорице, столице нашего славного королевства Баригор, чтобы приветствовать нашего нового короля!

Стоящие у одного из окон в стороне от собравшихся музыканты заиграли торжественную музыку, и в зал вошел Вернон в сопровождении своей матери, сестры и брата. Все они были одеты в траурные наряды, но грудь каждого украшала темно-синяя розетка. За ними следовал Десница Алора, все так же в алом, несущий на темно-синей бархатной подушке аккуратный, украшенный бриллиантами и сапфирами обруч из белого золота – корону Баригора.

Все они поднялись на небольшое возвышение, на котором стоял королевский трон, и заняли положенные по традиции места. Вернон остановился напротив трона. Он смотрел в зал на своих новых подданных и выглядел уверенно и статно. Его угольно-черные волосы были гладко уложены, а лицо явно напудрено, чтобы придать ему бо́льшую гладкость и живость. Цепкий взгляд холодных светло-серых глаз скользил по придворным, на несколько секунд останавливаясь на знакомых лицах.

Королевская семья заняла места сбоку от трона в порядке старшинства. Матильда стояла первой. По традиции, именно ей предстояло возложить корону на голову сына. Королева, также обильно напудренная, выглядела все такой же отстраненной и необычно спокойной. Ее сложная прическа и платье с большим кринолином лишь подчеркивали это ощущение, заставляя королеву-мать напоминать не очень красивую куклу.

Десница Алора встал по другую сторону трона, готовый подать корону Матильде и благословить нового короля на царство.

Музыка отзвучала, и Десница взял слово:

– Как день неизменно сменяется ночью, лето – зимой, а жизнь – смертью, так и место ушедшего короля занимает его наследник. Таков завет Алора. И сегодня мы приветствуем нашего нового властителя, его величество Вернона Первого.

Повисла тишина. В этот момент овдовевшей королеве было положено взять у Десницы корону и возложить ее на голову наследника, но Матильда не шелохнулась. Прошло несколько томительных секунд. Все взгляды были прикованы к королеве. Наконец, стоящая прямо за ее спиной Эсмеральда осторожно дотронулась до плеча матери и что-то прошептала ей на ухо. Та встрепенулась, будто очнувшись ото сна, и сделала несколько неверных шагов к Деснице. Тот подал ей корону на бархатной подушке, и она взяла ее странно неловко, будто руки плохо слушались, и опустила обруч на голову Вернону, которому для этого пришлось немного наклониться.

– Именем Алора да здравствует король Вернон Первый! – провозгласил Десница.

– Да здравствует король Вернон Первый! – повторили придворные, поднимаясь со своих мест. Оркестр вновь заиграл торжественную мелодию.

Вернон улыбнулся своим подданным и опустился на трон, полноправным владельцем которого только что стал. Высокий и худой, он казался лишним на этом массивном позолоченном кресле. Но когда музыка смолкла и новый король заговорил, голос его звучал властно и твердо:

– Лорды и леди! Мои дорогие подданные! Сегодня великий день. Сегодня начнется новая эра в истории Баригора.

– Не нравится мне, когда так говорят, – шепнул Седрик на ухо Квентину, но тот лишь отмахнулся, внимательно слушая речь короля.

– Я как монарх обещаю вам, что сделаю Баригор еще более великим и процветающим государством, – продолжал новоиспеченный король. – Уверен, все вы, мои верноподданные, поможете мне в приближении моей мечты.

Зал начал аплодировать. Дождавшись, пока вновь наступит тишина, Вернон продолжил:

– И своим первым указом, первым шагом на этом пути к величию я назначаю Карандру Ктан из северных земель моим советником!

В зале поднялся ропот. Он продолжался всё то время, пока пожилая низкорослая женщина поднималась со своего места и подходила к трону. На Карандре были те же одежды из сшитых вместе шкур, что и на ее соплеменниках. Ее морщинистое лицо и руки украшали сильно выцветшие синие татуировки в виде сложных диковинных узоров. Те же узоры покрывали и ее одежду. Длинные седые волосы Карандры были украшены бусинами и перьями птиц. Ктан оглядывала зал узкими глазами, едва заметными под тяжелыми нависшими веками.

– Не нравится мне все это, – пробормотал Квентин.

– Мне тоже, – шепотом согласился его друг, – и с Матильдой что-то не так.

– Наверное, она просто скорбит…

– Нет, ты не понял, Квен, с ней что-то не так. Я не понимаю, как такое возможно, но она как будто не вполне жива, в ней куда больше мертвого, чем должно быть в живом человеке.

– Что ты имеешь в виду? – Квентин резко повернул голову к Седрику.

– Я не знаю, – некромант выглядел растерянным, – она точно не мертва и не оживлена с помощью некромантии, я бы смог это распознать. Я никогда такого не видел. А теперь еще и эта Ктан… И ты заметил, Левина нигде нет?

И действительно, место, отведенное министру финансов, пустовало.

– Не могу поверить, чтобы он пропустил этот момент, – добавил некромант.

Квентин кивнул и бросил озабоченный взгляд на Реймонда, стоявшего чуть в стороне от тронного возвышения.

– Нам нужно будет поговорить с Реймондом после церемонии.

Седрик кивнул.

Карандра тем временем заняла место сбоку от Десницы. Она выглядела так чужеродно рядом с ним. Дикарка подле верховного служителя бога. Но было в них и что-то неуловимо похожее.

Вернон кивнул первому министру, и тот вновь обратился к залу, но на этот раз его голос звучал куда менее уверенно:

– Пришла пора принести присягу нашему королю!

Реймонд поднял свиток, который все это время держал в руках, и начал поочередно зачитывать имена придворных, начиная с членов королевской семьи. Тот, чье имя называли, выходил вперед, кланялся и произносил клятву верности Вернону.

Когда очередь дошла до министра финансов, Реймонд несколько раз повторил его имя, ища фигуру Левина в толпе придворных, и, не найдя, продолжил:

– Кажется, герцога Лаппорта нет среди нас сегодня. Слуга! Проверь его покои.

Один из стоявших вдоль стен молодых слуг в черных ливреях поклонился и стрелой вылетел из зала. Церемония продолжилась.

Спустя какое-то время слуга вернулся. Он был куда бледнее, чем до этого, и выглядел напуганным. Пока очередной дворянин приносил присягу, слуга подошел к первому министру и что-то шепнул ему на ухо, после чего отошел обратно на свое место у стены. Лицо Реймонда стало суровым, брови сошлись на переносице, но более ничем герцог фон Моргенштерн не выдал озабоченности и продолжил исполнять свои обязанности, вызывая новых и новых дворян на присягу.

Когда список Реймонда подошел к концу, первый министр свернул свиток и вновь обратился к залу:

– Милостью Вернона Первого для всех вас в большом зале накрыт торжественный обед!

Когда придворные начали вставать со своих мест и перемещаться в большой зал, Реймонд жестом подозвал Квентина и Седрика к себе. Дождавшись, пока бо́льшая часть собравшихся выйдет, вполголоса обсуждая произошедшее, первый министр обратился к своим друзьям:

– Левин мертв.

– Что? – Квентин с недоумением посмотрел прямо на Реймонда.

– Странно, – добавил Седрик, – я не чувствовал ничьей смерти.

– Не знаю, что там произошло, но слуга вернулся в ужасе. К счастью, ему хватило ума не поднимать тревогу. Пойдемте. Седрик, твое профессиональное мнение не помешает.

Оба мужчины кивнули и последовали за первым министром. Они преодолели несколько парадных залов дворца и вышли в узкий коридор, который обычно использовали слуги. По нему, петляя между удивленными слугами, суетившимися из-за торжественного обеда, они добрались до покоев министра финансов.

– Откуда ты только знаешь, как добраться сюда по черным коридорам? – поинтересовался Седрик, с подозрением глядя на первого министра.

– У меня свои секреты, – усмехнулся тот в ответ.

Открыв дверь для слуг, незаметно притаившуюся за желтыми с белыми вензелями обоями комнаты министра финансов, трое мужчин прошли внутрь. В комнате было тихо и темно. Шторы, несмотря на позднее время, всё еще были задернуты, а окна закрыты. По помещению распространялся странный аромат, напоминающий запах пепла.

Дверь для слуг выходила в первые покои, которые условно можно было назвать кабинетом, но отсюда через открытую дверь было видно и спальню. Там на кровати лежал мужчина, одетый в ночную рубашку. Стараясь не шуметь, на случай если Левин Лаппорт просто спит, трое мужчин проследовали в спальню. Пушистый арагвийский ковер помогал им в этом, как и украшенные дорогими парчовыми обоями стены. Но даже они не смогли поглотить шумный вздох, который издал Реймонд, приблизившись к кровати. Его спутники были более сдержанны, но их лица также исказились если не страхом, то озабоченностью.