Текст книги "Бытие техники и сингулярность"

Самый простой и неверный путь прогноза (имеющий наибольшую традицию) это попытка сделать субъекта фактически ответом на все вопросы. На эту роль могут назначать бога, вождя, учителя – вариантов много. Окружающий мир не познан, методы прогнозирования не отшлифованы. Получается тройка случайностьл возможность+субъект.

Голая субъектность – это не ограничиваемая ничем воля. Но такая воля хорошо работает лишь там, где совершенно не встречает сопротивления. Например, в собственной личности субъекта: «Хочешь быть счастливым – будь им». Кузьма Прутков в укреплении духа даст фору любому йогу. Но слияние объекта и субъекта в одном сознании – это всего лишь частный случай.

И если бы все ограничивалось психологией…

Ни одна биржа и ни один парламент не живут без самосбывающихся и саморушащихся прогнозов. Субъект и объект прогнозирования объединяются в процессе прогноза: политик платит журналисту, а бизнесмен – рейтинговому агентству именно за выгодную подачу материала. В результате ему достаются свободные голоса избирателей или капиталы.

Жульнические приемы лишь отражают общий феномен. Придание действию субъектности вызывает эффект информационного автокатализа. Почему? Любая система в процессе своего качественного роста организуется. Развивается коммуникация, способы накопления информации, методы анализа. Рост организованности системы снижает энергетически затраты, материальные, социальные и т. п. Если допустить, что от случайности и возможности процесс хоть немного сдвинулся к необходимости и действительности, то и субъектность должна расти аналогичным образом. Она позволяет виртуально, в чьем-то сознании, решить те проблемы, которые до того решались стихийно, через войну или конкуренцию.

Потому в истории отмечен неисчислимый вал выскочек-самозванцев, религиозных лидеров, вождей, популистов, которые получают власть за счет скачка в системности. Там где был неустойчивый конгломерат территорий, стихийный рынок, разнообразие стандартов, вдруг появляется некая определенность.

Но в тот момент, когда навязываемая система управления превышает скачок в организованности, когда субъект сталкивается с проблемами, которые не может адекватно воспринимать и решать, – лидеры будто исчезают.

Биография Наполеона здесь лучший пример. Человек, который закончил Великую французскую революцию и подчинил себя большую часть «старой Европы», столкнулся с невозможностью сконструировать устойчивую экономику для созданной им «сверхдержавы». А как управленец он не сумел единолично разобраться в тонкостях создания паровых машин. Как итог – тупик развития, в который уперлась французская империя. Экономический кризис 1811 года подтолкнул Бонапарта к новой войне [211]. А в 1813-м Наполеон уже просто объект, и весь его полководческий талант не может противостоять объединенному натиску Европы.

Как это явление проецируется на технику?

Крушение миллионов амбициозных проектов, распад больших социальных и бизнес-структур. Попытки создать контуры управления там, где система не готова превратиться в мегамашину и остается буквально «кипящим котлом», наполненным антагонистическими противоречиями. В результате коммуникация присутствует – люди могут сообщать свою точку зрения, но управление отсутствует.

Например, попытка навязать единые стандарты отрасли там, где эти стандарты еще не могут быть критическим преимуществом. В условиях ремесленного производства сотни раз устанавливали стандарты на разные товары. И львиная доля этих попыток окончилась профанацией или существовала в границах одного города.

Или, к примеру, попытки создать систему коммуникаций при недостаточном грузовом потоке. Попытки создания города при недостаточном населении. Да, возможно замыкание эффекта обратной связи: стоило проложить Транссиб, и поток грузов возник там, где раньше только охотники бегали. Равно как поучительна история становления города вокруг стройки большого собора[8]8
  Художественную версию подобной урбанизации можно прочесть в романе «Столпы земли» К. Фоллетта.


[Закрыть]. Но такой эффект может возникнуть, если имеются предпосылки: люди, рынки, религии.

В «пространстве прогнозирования» переход от чистого объекта к такому же чистому, беспримесному субъекту идет через настоящий веер, павлиний хвост вариантов, через массу промежуточных стадий, когда окружающий мир еще не целиком превратился в объект, и в каких-то проявлениях – определяющая сила, субъект. Да и сам прогнозирующий субъект не целиком владеет собственным мышлением.

Другие субъекты могут воздействовать в самом широком спектре – от случайного пересечения, которое почти неотделимо от статистической погрешности, до практически полного управления, когда лишь необходимость подтверждения чужих советов не дает превратиться в простой исполнительный механизм.

Отстраненное прогнозирование, когда специалист не может повлиять на процессы, соответствует термину «футуролог», в то время как деятельно участвующий в процессе определения будущего автор – это «прогностик». Еще Платон столкнулся с проблемами, когда вообразил себя большим носителем субъектности, чем полагалось заезжему философу – тиран Дионисий продал хитрого «прогностика» в рабство.

Кроме того, субъектность ведь принадлежит не только индивиду и совершенно не обязана проявляться в виде готового плана действий.

Может замкнуться на себя не только человек, не только фанатик, но и большая общность людей. Группа экспертов может представлять единую организацию или социальную прослойку, и потому безо всяких договоренностей воспроизвести одну и ту же ошибку. Коллективный самообман порой случается перед выборами, когда непопулярный в истеблишменте кандидат вдруг занимает первое место вопреки львиной доле прогнозов. Наконец, это заинтересованность гражданина страны в ее дальнейшем процветании, которая проявляется едва ли не на уровне коллективного бессознательного: в стабильном обществе алармистские прогнозы не могут быть хорошим тоном даже при самых мрачных предпосылках. Примером служит реакция немецкого общества на книгу Т. Саррацина «Германия самоликвидируется» [299]: он в острой форме поднял вопросы о нелегальной миграции, демографических изменениях общества и прочих проблемах государства – тираж быстро раскупили, но автору пришлось уйти из совета директоров федерального банка. Если же в обществе, напротив, долгое время сохраняется нестабильность или формируется социальная прослойка, эксплуатирующая упаднические настроения, то прогнозы катастроф и кризисов воспроизводятся даже при сравнительно благоприятной конъюнктуре[9]9
  Разумеется, такие прогнозы широко используются в политических противостояниях, конкурентной борьбе и т. п. Потому могут создаваться структуры по производству именно таких неблагоприятных прогнозов относительно стран-конкурентов.


[Закрыть].

Если опираться на общее представление о конкуренции, обеспечении объективной экспертизы и т. п., следует просто тщательней отбирать организации, которым заказываются прогнозы. Но если субъект развития, который выступает заказчиком, настолько велик или настолько всеобъемлюще присутствует в отрасли, занимающейся прогнозами, что подобрать независимого эксперта практически невозможно? Проблема не просто в закрытости и корпоративности, проблема в том идеале, который задается в работах наиболее известных авторов, и воспроизводится с очень большой долей подражания, люди просто не умеют думать иначе¹¹. Монополия позволяет воплотить тот виртуальный идеал, под который формируется категориальный аппарат, институты, образовательные программы и т. п. На этом фоне реальный прогноз оказывается формально неубедительным.

Но чем более крупная организация является объектом прогнозирования, тем острее ее стремление переписать прогнозы под свои интересы – вне зависимости от их истинности. Если перед нами ремесленник, владелец мастерской, то ему остается лишь использовать новые технологии и пытаться не опоздать с обновлением станков. Но если прогнозируется будущее развитие олигополии или государства, необходимо учитывать возможности их влияния на уровень развития технологий.

С точки зрения техники государство может воспроизводить, распространять некую технологию, норму или даже готовые структуры. Так, Римская империя возвела строительство новых городов в норму – их возводили даже в Сахаре и Британии, хотя местное население там жить не стремилось. Равно как сейчас в Китае есть города-призраки, постройка которых объясняется потребностями рынка и пожеланиями компартии. Интересно, что эта попытка создать организованность на ровном месте – плод коллективного авторства, дитя тенденции.

Любое изобретение имеет шанс пройти через стадию собственного как бы одушевления, когда люди видят в нем решение всех организационных проблем общества. Высшей точкой такой романтизации можно назвать наивный технократизм: людьми правит собственно техника (от инженеров, носителей технического знания вплоть до уникальных всепланетных компьютеров-управленцев). Но тут субъектность вырождается, схлопывается – самоповтор стандартных действий сводит субъекта к растению, к бактерии, которые бесконечно воспроизводятся по программе, заданной в ДНК. Затем следует упадок, как у цивилизации майя, которая вырубила свои леса для постройки культовых пирамид, но без лесов начались засухи, эрозия почвы, и города-государства рухнули от голодных бунтов.

Но чем сложнее будут становиться коллективные субъекты, чем шире распространится Интернет вещей, тем разнообразнее будут проявляться в нашей цивилизации эффекты субъектности вроде самосбывающихся прогнозов.

Случайность+действительность+объект – второе направление перекоса. Эту ситуацию можно описать так: существующие положение дел изучено довольно глубоко, но прогнозы – малореальны. Неизвестность будущего порождает фатализм – завтрашний день все равно определит случай, потому всех интересует день сегодняшний.

Субъекты прогнозирования предпочитают опираться на инерционные модели во всем их разнообразии – просто потому, что они дают возможность хоть какого-то планирования. Историческое время субъекта схлопывается – идет отказ от прогнозирования как решения нетипичной задачи. «Что было, то и будет, и что делалось, то и будет делаться…»

Это картина традиционного общества и образ мысли крестьянина, которому в любом случае надо возделывать знакомое поле, а ограбят его или просто возьмут налоги – дело второе. Так же мыслит биржевой трейдер – он понятия не имеет, сколько будет стоить нефть, однако все приемы спекуляций помнит наизусть.

В проекции на технику это дает чисто количественный рост, работу только на одном уровне развития, на простом воспроизводстве – зачем отвлекаться на качественно новые проекты, если они все равно нерентабельны? Проекты развития или проваливаются, или их успех настолько велик, что не воспринимается как результат работы, но лишь как слепая удача. А после кризиса идет не столько разбор ошибок, попытка реформ, сколько воспроизводство старых схем. Тут примером выступает малый бизнес: с началом любого экономического кризиса деньги кладутся в кубышку, расходы урезаются, а после улучшения конъюнктуры основной целью становится восстановление старого положения дел. Так восстанавливались все кривые улочки сгоревших средневековых городов: вместо того чтобы решить массу застарелых логистических проблем, погорельцы возводили новые дома на прежних местах. Идет своего рода «биологизация» техники – подчинение разума циклам развития.

Необходимость + возможность (как непознанная действительность) + объект. В самой общей форме это подгонка действительности под некую установленную, неизменяемую модель, и если факты начинают противоречить, то тем хуже для них.

Если вспоминать концепцию Импре Лакатоса, то здесь торжествует отрицательная эвристика теории: когда в прошлом успешная, давшая много реальных открытий теория начинает противоречить новым экспериментам, ученые какое-то время предпринимают попытки замаскировать, сгладить это противоречие.

В модели, выступающей образцом для подгонки, присутствует набор вполне адекватных реальности связей, закономерностей. Футуролог может представлять себе, как достичь подобного состояния, как создать условия. Но нынешнее состояние дел его интересует едва ли не в последнюю очередь.

Анекдотичным примером тут выступают «Янки при дворе короля Артура»: у попаданца в прошлое имелся в сознании некий образ, набор технологий и сведений, который давал ему немалые прогностические возможности (от предсказания солнечного затмения до результатов удара током). И вчерашний житель Коннектикута начинает с бешеной энергией переделывать средневековую Англию в США XIX века.

Другие – не столь юмористические – персонажи начинают, наоборот строить сегодня средневековую теократию или пытаются загнать всех в сельский вариант города-солнца. Или в религиозную коммуну с употреблением наркотиков. Вообще тоталитарные секты, которые продолжают существовать после исчезновения харизматичного лидера (или после утраты им авторитета), идеально укладываются в схему. Как превратить современных людей в средневековых по уровню образования крестьян, понятно. Как будут себя вести люди с промытыми мозгами, предсказать сравнительно легко.

И также легко заметить, что преимущественно такие перекосы в сторону необходимости реализуются в догоняющих (скажем, индустриализация в СССР и в Китае) или в деградационных проектах. Когда воплощаемая модель уже была опробована и ее можно реализовать за счет траты каких-то доступных ресурсов.

Платой за своеобразную легкость воплощения будущего, за «шпаргалку истории» вступает сложность послезавтрашнего развития. Когда будет реализован некий проект, вдруг выяснится, что перейти от него в будущее чрезвычайно сложно. Критически недостает той самой субъектности. Ее растрачивают на предыдущих этапах, когда реализуют «каноническую» модель.

Можно сказать, что фанатизм – религиозный, экономический, идеологический – в итоге подавляет собой не только факты, но и субъекта, собственного носителя.

Как это явление проецируется на индустрию, отдельные технические изделия, отрасли?

Оно дает образ войны – одного из самых технологичных и одновременно самых стохастических процессов. Не обязательно со взрывами, но непременно с уничтожением противников. Затраты на воплощение желаемой модели – необходимые жертвы, без них не обойтись – оказываются менее значимы, чем затраты по осознанию окружающего мира или управлению им в рамках уже запроектированного решения ситуации.

Эти примеры перекосов в прогнозировании не исчерпывают всех вариантов. Ошибки бесконечны. Они лишь показывают, что футурологу требуется держать в памяти не просто несколько сценариев событий, но понимать, что переходы от субъекта к объекту, от возможности к действительности могут быть очень разными. И объект прогнозирования существует одновременно на нескольких системных уровнях.

У ошибочного восприятия любых революций есть своя шкала заблуждений, которая очень хорошо отражает историю иллюзий.

Самая желаемая ошибка для традиционного общества – «что было, то и будет». Железобетонная стабильность. Простое воспроизводство, когда дети наследуют родителям, и основные цели в жизни – ощущение тех радостей, которые индивид может получить в каждом цикле своей жизни.

Поколения семьи в одном доме. Сельская община. Полис.

Революция как глобальное изменение воспринимается сквозь призму религии. Отражает предельно большие циклы и строится по иррациональным основаниям. Такими были религиозные группы милленариев – христиан, ожидавших (и ожидающих) конца света к определенной дате.

От этой мечты стали отходить в XVII–XVIII веках, когда стало ясно, что технический прогресс и рост потребностей составляют как бы двойную спираль и рост одного неизбежно влечет рост другого [224]. От античного и средневекового представления о соотношении естественного и искусственного к бэконовским «знание – сила» и представлениям о природе как о пассивном поле человеческой деятельности. Мир – это мастерская, а человек в ней работник. Рождается принципиально другой образ – стабильность постоянного роста, причем в максимально большом количестве отраслей.

Грюндерство. Гонка линкоров и вооружений вообще. Идея догнать и обогнать, построить коммунизм, обеспечив по тонне зерна на человека в год. Японская фетишизация роста ВВП в 1970-х.

При этом технологическая революция воспринимается двояко:

– простая рационализация, которая позволит поднять норму прибыли и создать очередной рынок;

– катастрофа, закрывающая рынок уже созданный, как создание электрического освещения уничтожило рынок освещения газового.

В таких условиях научно-технические новации мыслятся как совершенно непрогнозируемый фактор. В XX веке из воды можно сделать бомбу, которая взорвет мир, но не получится синтезировать эликсир вечной молодости. Случайность? Но человеку в 1900 году невозможно представить, что именно так все и получится.

Однако последние сорок лет возникает иллюзия предсказуемости новаций.

Достаточно неплохо исследованы большие циклы развития техники. Внедрены концепции сдерживания «экспоненциального роста» – экологические, основанные на устойчивости биосферы, ресурсные, основанные на ограниченности ресурсов и емкости рынка, основанные на падении спроса. Существуют разнообразные формы контроля: отдельные изобретения (вроде экранопланов или паровых автомобилей) просто не продвигают в силу инертности, больших капиталовложений, сговора на рынке и т. п. Какие-то прорывные технологии просто ушли из оборота, как сверхзвуковая пассажирская авиация. Ядерная энергетика оказалась чрезвычайно административно емкой. Области сверхбыстрого прогресса ограничены: электроника, отчасти биотехнология, материаловедение и т. п.

Образно говоря, в прогноз на следующие несколько лет можно закладывать рост емкости аккумуляторов, мощности процессоров, экономичности двигателя и делать вид, что все в порядке. Но потом прилетают «Черные лебеди» – внезапные кризисы, которые post factum получают отличное объяснение. Причем зависимые от своих спонсоров журналисты до последнего будут убеждать вкладчиков, что ситуация под контролем…

Если говорить о восприятии нового, то получается противоречивая картина:

– процессы вокруг нас цикличны, есть спиральное развитие с относительно предсказуемыми кризисами, которые носят ограниченный характер. Рецепты борьбы просты и понятны: резервирование (это еще в Ветхом Завете описано) и вложение средств в инфраструктуру (что окончательно стало ясно уже в XX веке);

– прогресс открывает нам все новые уровни организации материи, новые системы, и это дает качественно иные угрозы, кризисы, проблемы. Меняются правила игры, причем опора на традицию в лучшем случае может смягчить кризис (и на этом строят свои расчеты почти все консерваторы мира), а в худшем – загнать ситуацию в тупик (это как раз то, чего консерваторы боятся, но в чем не признаются под страхом виселицы). Требуется работа по осознанию проблемы и самосовершенствованию, громадные усилия для качественного скачка, который может вытащить систему из воронки кризиса.

В результате для прогнозистов мы имеем стандартную «вилку» в ответах:

– либо считать новый кризис очередным, цикличным, проходящим в рамках уже известной последовательности. Тогда надо, стиснув зубы, держаться за свои активы, оптимизировать расходы и готовиться к послезавтрашнему росту. Так и поступают 99 % бизнесменов;

– либо – поменяется все, завтра воссияет новое солнце или опустится мгла. Тогда надо идти на страшный риск: не считаясь с затратами, вкладывать средства в неочевидные, на вид убыточные проекты.

Отсюда же вытекают две противоположные оценки развития техники: с одной стороны, – тотального запаздывания в оценке ее возможностей, с другой – чрезмерного ожидания. Особенно усложняет оценку рационализация и чисто количественное усовершенствование техники: оно как обезболивающие, которые лишь маскируют от больного течение рака. Так и, скажем, «альтернативная энергетика» рекламируется как панацея, хотя обладает низким EROI (энергетической рентабельностью).

Если взять какое-то количество прогнозов по любой теме, связанной с технических прогрессом – начиная от альтернативной энергетики и завершая генетическим программированием, – мы увидим распределение между алармистами и оптимистами, между революционерами и консерваторами. Причем оно почти не зависит от реального содержания новых технологий, возможного кризиса или развития научной базы[10]10
  Лишь в моменты громадных успехов, взрывных достижений хор скептиков поет чуть тише. Взрыв автомной бомбы, полет Гагарина или что-то подобное ненадолго заставляет их примолкнуть, сменить репертуар. Но потом они возвращаются: на фоне компьютерной революции, которая идет без перерыва последние сорок лет, все еще продолжаются заявления о невозможности копирования человеческого мышления, творческого потенциала и т. п.


[Закрыть]. Просто есть набор масок, ряд ролей, которые требуется одушевить, произнося свои реплики с актуальными вариациями.

Позавчера это было «глобальное потепление», вчера «нанотехнологии», сегодня «3D-принтер». Завтра появится очередное словечко-маркер, которое сотрется за несколько месяцев. Потому из-за инфляции всех обозначений и любых терминов невозможно приготовиться к настоящему скачку в технике только «по популярным источникам».

Как решить эту проблему восприятия научно-технических революций?

– Иметь несколько самостоятельно отыгранных вариантов будущего как своеобразный черновик плана действий. Прислушиваясь к инсайдеру, мы отдаем себя в его власть, ничуть не меньшую, чем у врача над пациентом. Прогнозы в СМИ исполняют агитаторскую функцию. Попытка нанять «гуру», некоего провидца-прогнозиста, который за четверть часа в рабочем кабинете даст ответы на все вопросы, тем более ошибочна. Как истина этот процесс (мы постоянно постигаем что-то новое), так же футурология и прогностика – тоже процессы. Их нельзя останавливать. Но регулярное общение с прогнозистами требует от нанимателя/потребителя:

а) хоть какой-то подготовки, уровня образования, представления о возможностях футурологов (чтобы не верить в гороскопы и гадалок): от понимания зависимости техники от онтологических ограничений (законов физики, чтобы не покупать вечный двигатель) до сравнительно частных, например геологических или биологических, ограничений (религиозная вера в сланцевую нефть – это плохо);

б) в идеале – некоего своего подразделения, которое постоянно мониторит ситуацию и анализирует ошибки в своих же прогнозах. Да, не у всех субъектов хозяйствования есть деньги на такие подразделения. Но в каждой отрасли существует свой прогностический журнал или набор авторов, которые регулярно пытаются прогнозировать ближние и средние перспективы развития. Но если регулярно отслеживать публикации, вести учет наибольших успехов и провалов в прогнозировании – можно сознательно пользоваться этими работами.

– Искать и использовать какие-то закономерности, которые с очень высокой вероятностью переживут очередную смену форматов. Тут хороший пример дает природа: типизация живых существ по размерам, весу и т. п. на протяжении всей истории эволюции, сталкиваясь с ограничениями, вырабатывала «типоразмерный ряд», зависящий от доступной в пище энергии, конструкционного материала организмов животных. То есть биологические «революции» позволяли заселить сушу, подняться в воздух и т. п., но соотношения размеров и определяющих их величин подчиняются достаточно простым математическим зависимостям [264]. Широкое распространение тех или иных технологий – это всегда равновесие между потенциальными возможностями по созданию техники и актуальным уровнем инженерных знаний. Создание автомобильной отрасли есть своего рода прорыв, эквивалентный, допустим, появлению в среде млекопитающих отряда рукокрылых (летучих мышей). И какой будет следующая ступенька в автомобилестроении (или другой отрасли), с одной стороны, зависит от множества факторов (сырья, источников энергии и т. п.), с другой – будет подчиняться вполне простым зависимостям. И если лошади под вопросом, то обивка сидений и смазка уж точно никуда не исчезает.

– Сформулировать для себя «ставку»: тот проект развития, в рамках которого должна вестись работа на перспективу, и определить средства/силы/время, которые субъект может вложить в этот проект. Прогностик должен учитывать обратную связь между действиями субъекта и трансформацией мира, происходящей от этих действий. В проекции на технику это означает подготовку к использованию перспективных технологий или прямое вложение в их разработку. Естественно, к формулированию «ставки» приложимы все требования стратегирования.

– Не воспринимать будущие кризисы как причину социального самоубийства, лишения себя субъектности, окукливания. Даже самый серьезный кризис не приведет нас к полной потере цивилизации, никакие «Темные века» не устранят необходимость в планировании, налаживании каких-то связей, структур. В этом смысле последнее, что можно сделать, – оборудовать лесной бункер в ожидании кризиса. Скорее всего, либо этот бункер элементарно не поможет, либо человек будет готовиться к не наступившим кризисам: в США постоянно продают плавучие дома на случай Всемирного потопа, а на постсоюзном пространстве сотнями насчитываются заброшенные лесные схроны, создатели которых благополучно умерли в домашних постелях. В Интернете достаточно известен блогер Кошастый (В. Сергиенко) – он готовится к тотальному развалу цивилизации аж с 2008-го. Он переехал в село, стал огородником. Но раз в неделю ездит на работу в Киев. Человечество переживало уже несколько серьезных катастроф, связанных с исчерпанием сырья, пространства развития, плодородия почвы и т. п. Скажем, «катастрофа бронзового века»: исчерпание легкодоступных запасов олова привело к резкому подорожанию основного инструментального материала – бронзы. И вынужденному возврату к медным орудиям. Как результат: снижение производительности труда, деградация технологического уровня, экономический упадок и громадные политические потрясения, отзвуки которых дошли до нас в «Илиаде» [286; 287]. Однако происходило это на фоне отсутствия схожих катастроф в Китае – там богатые месторождения олова позволили осуществить плавный переход к использованию железа. Полная аналогия с современностью тут невозможна – экономические кризисы сейчас не привязаны к месторождениям нефти. Равно как очень сложно будет отдельным группам населения развиваться в виртуальном пространстве, имея вокруг себя деградацию инфраструктуры. Но замыкание в крошечной общине, на хай-тек хуторе с 3D-принтерами и автоматами по генетическому программированию, – это тупиковый путь. Хотя бы потому, что будут постоянно изменяться внешние угрозы.

ИТОГИ ГЛАВЫ:

Прогнозирование развития техники сталкивается с тремя вопросами, каждый из которых еще не получил достаточно полного ответа.

– Существуют ли онтологические основания техники, можно ли считать ее возникновение и развитие обусловленными не просто человеческими потребностями, но какими-то фундаментальными свойствами Вселенной?

– Как формулировать и применять в среднесрочных прогнозах представления о новых противоречиях в технике? Если через четверть века принципиально изменится «спор брони и снаряда», как сегодня описать эти изменения?

– Если развитие систем увеличивает роль субъекта в них, то как растет субъектность техники?