Текст книги "Записки наводчика СУ-76. Освободители Польши"

Было все. Мы познали горечь поражений и вкусили сладость побед, хотя за это платилось дорогой ценой. Мы теряли своих близких, родных, боевых товарищей. На всем пути к заветной цели оставались холмики с фанерной звездочкой. Порой не хватало времени как следует и написать, кто зарыт под этим холмиком. Думали так: вот закончим войну и поставим достойный памятник. Шли дальше. Но прошли десятилетия, и не все могилы еще найдены, не на всех еще обозначены имена тех, кто навечно остался лежать на ратном поле, а те, кто знал об этих холмиках, тоже не пришли с поля битвы. Так и стоят безымянные могилы на окраинах деревень или на перекрестках сельских дорог.

Вперед, на запад! Стрелки часов подходили к «Ч», и вот началось. Залпы «катюш» возвестили начало артиллерийской подготовки. Полетели тысячи снарядов, обрушиваясь на головы гитлеровцев, разрушая долговременную оборону, круша и подавляя огневые точки, артиллерийские батареи, закопанные самоходные орудия, штабные землянки. Все это может помешать продвигаться вперед. И в этой массе огня была и наша частица того гнева, который мы посылали как возмездие за все то, что было причинено нам каждому в отдельности и всем вместе.

Первый этап огня по заданным нам целям на переднем крае мы батареей выполнили успешно и начали готовиться для переноса огня в глубину обороны. Выскочив из машины всем экипажем, начали подтаскивать из укрытия снаряды ближе к машине. Работали, как черти, не чувствуя усталости. И вот снова отметка по точке наводки, и полетели снаряды. Снова перенос огня, и снова серия снарядов.

Наконец поступила команда: «Приготовиться к атаке!»

Еще и еще раз проверили, все ли у нас готово, не оставили ли чего, кроме пустых ящиков из-под снарядов? Оставшиеся снаряды уложили под ноги, в боеукладке везде полно. Это радовало, а то частенько, бывало, в бою испытывали голодовку, благо хорошие друзья попадаются, нет-нет, да и выручат. Но на этот раз и сами можем выручить.

Рация работала только на прием.

Последние минуты. Маршруты движения изучены, и, как только пехота поднимется, мы догоняем ее и сопровождаем своим огнем до выполнения ею задачи дня.

Наконец-то долгожданные три серии красных ракет, и мы двинулись по провешенному маршруту. Проскочили наши позиции, вышли на нейтральную полосу. Впереди маячили фигуры солдат первых цепей, с которыми мы должны наступать. Еще дальше впереди удалялись наши танки. Они прорывали передовые позиции гитлеровцев. Раньше мы их не видели, где и когда они выскочили?

Вероятно, пока мы были заняты артподготовкой, они прошли где-то стороной от наших позиций – и вперед. Это придало нам бодрости. А то ведь как чаще всего получалось? Нас, самоходчиков, всегда за танкистов считали, и мы выполняли задумки командирские, как танкисты. И мы справлялись, потому что надо.

Первая траншея противника молчала. Огонь нашей артиллерии разметал все: и окопы, и блиндажи, и даже ходы сообщений были завалены. Такова сила нашего огня. Я смотрел на развороченные и вывернутые наизнанку фашистские укрепления. Трупы, разбитые орудия, стоявшие на прямую наводку, выкорчеванные бревна из накатов блиндажей – все перемешалось. Бойцы, бежавшие рядом, временами куда-то строчили из автоматов: то ли по фашистским солдатам, то ли для порядка, понять было трудно, потому что вражеских солдат в первой траншее я не увидел, сколько ни вглядывался в прицел. Но вот впереди вторая вражеская траншея, а перед ней минное поле, мы это поняли сразу, потому что несколько бойцов подорвались на минах.

А как же тогда танки прошли? Раз они прошли, значит, есть проходы. Слышу в ушах команду по ТПУ:

«Смотрите, где обозначены проходы!»

Напряжение невероятное. Впереди, за второй траншеей, а мы ее уже видим, сплошная стена взрывов. Наша артиллерия перенесла огонь и делает все возможное, чтобы бойцы могли беспрепятственно через траншею перескочить и как можно глубже вклиниться в оборону противника. За все время движения совместно с пехотой разобраться в том, кто кого поддерживает, было нелегко. Вот еще несколько десятков метров, и мы будем переваливать через бруствер траншеи. Рядом бегут бойцы роты из батальона капитана Немчинова. Через минное поле проскочили благополучно. Попали как раз на проход или на уже взорвавшиеся мины, но радости не было предела, и, когда перескочили траншею, я слышал в наушниках, как командир сказал: «Пронесло, а то бы могло…» А что могло быть, мы это знаем. Значит, повезло. Пока.

Погода была пасмурная, видимость небольшая, какая-то дымка закрывала горизонт. Вести наблюдение за впереди лежащий местностью затрудняли разрывы нашей артиллерии. Поднятые тысячи тонн земли, смешавшиеся со снегом, оседали быстро, но дым стоял по всей полосе наступления. Если до первой траншеи нам и выстрелить-то не пришлось, то теперь то и дело впереди нас летели трассы от пулеметов. Видимо, не все были подавлены нашим артогнем. Солдаты, которые как привязанные шли вблизи наших самоходок, постоянно указывали направление, где оживали огневые точки, и мы с коротких остановок уничтожали их. Скорость большую развить было просто нельзя: кругом перепахано, перерыто, воронки от разрывов. Такое продвижение устраивало пехоту – бойцы бежали почти рядом, а иногда прятались за самоходку. И после того как умолкал вражеский пулемет, вновь бежали впереди или по сторонам.

Нескольких гитлеровцев с фаустпатронами, которые нам попались уже за второй траншеей, солдаты уничтожили довольно успешно. Одному все же удалось стрельнуть в нашу самоходку, но, на наше счастье, он не попал. Эта смерть пролетела в метре от самоходки и разорвалась о накат землянки. И опять я услышал, как командир сказал: «И на этот раз пронесло, живем!»

Из-за плохой видимости наша авиация не могла принять участия в прорыве вражеской обороны. Низкие тучи плыли по небу. Иногда начинался мелкий снегопад, но ненадолго. С одной стороны, это было неплохо тем, что мы могли незамеченными приближаться к вражеским позициям, и второе немаловажное дело – вражеская авиация тоже не могла действовать. Но плохо было то, что при плохой видимости и мы много не могли заметить, и уж тут вся надежда на пехоту, без нее плохо. И все же мы шли вперед. Увлеченные наступательным порывом, мы все больше входили во вкус, и оказалось, что уже ничто не может остановить нашего продвижения.

Там, где хоть чуточку улучшалась видимость, артиллеристы получали возможность вести огонь на более длительные дистанции и наблюдать за результатами своего огня. Использовалась каждая возможность.

На нашем участке солдаты продвигались вперед к небольшой речке, которая была покрыта льдом. Мост, правее нас метров триста, был разрушен, и переправляться предстояло либо вброд, либо надо искать место, где лед можно хоть чем-то усилить. Немцы открыли по нас артиллерийский огонь. Снаряды рвались, не долетая до места, где мы за кустарником остановились и ждали, когда командир даст распоряжения на дальнейшие действия. Несколько фигур маячило впереди, бегая вдоль берега и пренебрегая артиллерийским огнем – видимо, высматривали удобное место для переправы. Слева и справа самоходки тоже остановились и ждали команды. Однако передовые подразделения уже были на том берегу и удалялись на запад.

Неожиданно обстрел прекратился. Это наши артиллеристы, сменив позиции, открыли огонь на подавление гитлеровских батарей. Стало сразу свободнее в передвижениях. И речка-то плевая, метров пятнадцать– двадцать шириной, а вот ведь остановила.

Решение пришло неожиданно. Серафим Яковлевич, видя, как бойцы бегут по льду и проломов нигде не видно, решил осмотреть лед и определить его толщину. К нему присоединился старший лейтенант Тимаков, а немного погодя прибежал и Приходько. Через несколько минут они уже бежали от берега по своим машинам: видимо, нашли подходящее место. Речка там была шире, чем в других местах. Бойцы, видимо саперы, пробили лед в нескольких местах, и оказалось, что и глубина позволяла пройти самоходкам, если уж не по льду, так, сломав его, по дну реки, благо грунт позволял это. Местами было так мелко, что лед лежал прямо на дне.

Батальон, с которым мы взаимодействовали, тоже имел артиллерию, приданную ему из полка, и конечно же, подскочив в плотную к нам, артиллеристы тоже искали место для форсирования. То ли саперы, то ли солдаты из стрелкового батальона тащили срубленные деревья, охапки веток кустарника, какие-то жерди и укладывали на лед, чтобы усилить его и, таким образом, помочь артиллеристам переправиться. Мы тронулись первыми, чтобы догнать пехоту, ушедшую вперед и ведущую бой уже где-то под лесом.

С нашего берега река имела наибольшую глубину, но, как ни странно, этот участок речки мы прошли удачно. Но вот осталось каких-то пять метров до невысокого берега, как лед провалился и самоходка осела задом в воду. Но было не глубоко, около метра, а передом гусеницы уже зацепились за грунт, и Николай Иванович успешно вывел машину на мерзлый берег. За нами, только не по нашей колее, начали переправу и другие самоходки. Мы же, уже набирая скорость, рванулись по пойме догонять пехоту. Командир уже связался по радио с комбатом, и нам уточнилась задача. Выскочили на более высокое место, где заканчивался прибрежный кустарник, чтобы уточнить задачу совместно с пехотой и перевести дух, когда почти вся наша батарея сосредоточилась в этом кустарнике. По всему видно было, что впереди была траншея, вот из нее немцы и вели ожесточенный огонь, который остановил и положил нашу пехоту. По этой траншее надо бы дать сейчас хорошего огонька, но мы еще не все переправились. Артиллеристы тоже – кто на марше, а кто уже изготавливался к ведению огня.

Уточнив задачу прямо на местности и связавшись с командиром дивизиона, который был несколько правее нас, с другой батареей, приступили к выполнению. К этому времени и стрелковые подразделения подтянулись. Короче говоря, сделали маленькую передышку и собрались с мыслями, а теперь были готовы продолжить выполнять задачу дня.

Уточнили систему огня немцев, в которой были и дзоты. Огонь этих дзотов положил пехоту. Передние отделения лежали на поле, метрах в двухстах от немцев, и нужен был еще один рывок, но пока именно этот рывок и не получался. Слишком плотен был огонь. Командир стрелкового взвода пришел к нам и начал показывать прямо на местности, где были замечены пулеметные гнезда, которые нам предлагалось подавить. Я позвал его в самоходку и предложил самому посмотреть в прицел и вместе со мной уточнить их местонахождение. На других машинах происходило примерно то же самое.

С момента начала нашего наступления прошло более пяти часов, а мы еще не прорвали до конца всей обороны немцев, хотя нам казалось, что все идет как надо. Однако командир, придя с рекогносцировки, сказал, что командование торопит нас, потому что у соседей дела идут лучше, а мы отстаем.

Наконец, все уточнено и заговорили батареи. Теперь мы уже вроде танков. Вперед и только вперед! Огонь наших батарей пришелся как раз по траншее.

Немцы, видимо, не ожидали такого решения, потому что, пока снаряды придавливали их к земле, мы успели приблизиться к их позициям и вместе с бойцами, которые были ближе к вражеским позициям, просто задавили немцев.

В это же время огонь наших батарей был перенесен вглубь. Немцы не выдержали и побежали. Им вдогонку летели трассы ручных пулеметов и огонь наших самоходок. Перед самой траншеей снова минное поле и проволока, которую мы сразу не заметили. Она была так низко посажена, видимо, рассчитана на то, что, если наши солдаты побегут, не заметят ее и непременно будут падать. Бойцы роты, с которой мы взаимодействовали, шли впереди и просматривали и прощупывали землю – нет ли мин на пути самоходки? У некоторых я увидел штыри на палках. Думали, что это саперы, а оказалось – просто бойцы, которые лежали ближе всех к немецким позициям и волею судьбы оказались на минном поле. Время даром не тратя, они под огнем гитлеровцев разминировали проходы для нас. И даже установили вехи, чтобы было видно, где проход. Выскочили под самым немецким блиндажом. Командир через верх бросил в дверь гранату. «Наверное, для подстраховки», – подумал я. Но вдруг я увидел, как из блиндажа в открытую дверь вывалился немец и плюхнулся лицом в землю.

В это же время сзади раздался сильный взрыв. Обернувшись, я увидел вспыхнувшую самоходку, на которой механиком-водителем был Николай Иванов. Как это произошло, трудно представить, но, вероятнее всего, он сбился с прохода и наскочил на мину. Грустно было смотреть на горевшую самоходку, камень к горлу подкатился, сдавило грудь так, что дышать больно. Да, война это жестокое занятие, она уносит человеческие жизни, друзей, близких и дорогих твоему сердцу людей.

Мы продолжали выполнять задачу. Вижу, как впереди удирают фашистские солдаты, и посылаю вслед один снаряд за другим, как частицу мщения за только что погибших товарищей. В преследовании прошли километров пять.

Немцы не смогли зацепиться, но сопротивлялись ожесточенно. Нас догоняли свежие подразделения и постепенно меняли изрядно уставшие роты. Конечно, мы нуждались в отдыхе, бойцы выбились из сил. Хорошо хоть порой мы их брали на броню и тем самым не снижали темп наступления. По команде вышли на окраину небольшого населенного пункта, где нам дали команду остановиться.

На привале узнали, что в этот день мы потеряли две самоходки. Значит, восемь товарищей не придут к командирской машине. Молча закуривали и жадно затягивались табачным дымом. Постепенно завязывались разговоры, начали обмениваться мнениями и виденным в бою за минувший день. Меня оставили наблюдателем за воздухом. Хотя погода была нелетная, но порядок всегда поддерживался уставной. О чем говорили ребята, мне не было слышно, но догадаться было не трудно. Конечно же обсуждались события только что пережитого боя. У каждого было свое ощущение, свое восприятие. Меня потрясло виденное мною – объятая пламенем самоходка и ни одного выскочившего члена экипажа. Так и сгорели заживо.

Мимо нас продолжали двигаться войска. Наступление развивалось и нарастало с каждым часом. Вскоре нас догнали наши заправщики, и началась привычная для нас работа. Следом и старшина Смола догнал нас с кухней и наваристой гречневой кашей. Подкрепившись и немного отдохнув, снова двинулись вперед – догонять уходящий на запад фронт. День близился к концу, наступала первая ночь наступления.

Слева от нас слышался бой за город Модлин – это старая русская крепость времен Первой мировой войны, которую немцы сильно укрепили. Отдавать город немцы не хотели, и бои шли за каждый дом и каждую улицу. Но наши части крепко ухватывались за отбитые рубежи и упорно продвигались вперед. Однако, когда создалась угроза окружения гитлеровского гарнизона, ему ничего не оставалось, как оставить город и драпать. Ночью узнали, что фашисты выбиты из города. Следующий день для нас начался на подступах к городу Липно.

Модлин остался у нас слева, а хотелось бы увидеть эту историческую крепость. К вечеру второго дня наступления остановились для отдыха. Экипажи были измотаны. Все это время на ногах, у прицела, за рычагами машин, в постоянной тряске и в постоянном напряжении. Ноги подкашивались, лица так заляпаны грязью, что и трудно кого распознать. Но зато радостные и горящие огнем глаза говорили о том, что, несмотря на усталость, эти ребята могут и не такое выдержать.

Впервые за долгие месяцы нам довелось спать под крышей настоящего дома, а не в землянке или в самоходке. Вытянувшись во весь рост, мы блаженствовали на разостланном на полу брезенте, в хорошо натопленном помещении. Для ночлега приспособили здание не то школы, не то молельного зала, я точно не помню. Рядом с этим зданием находился костел, а еще дальше по этому ряду – дом, в котором жили монахини. Во дворе этого здания расположилась наша кухня, и по всему двору раздавался запах какого-то немыслимо вкусного блюда. Рядом с кухней старшина поставил свою крытую машину, из которой он выглядывал и подгонял повара: «Давай быстрее, не видишь, ребята есть хотят». Повар в белой куртке поверх телогрейки что-то еще подливал в котел и размешивал большим черпаком, и видно было, что он очень хотел угодить ребятам, чтоб его ужин понравился всем. Действительно, когда мы начинали ужин, то блюдо, которое было изготовлено, было выше всяких похвал. Тушеная картошка со свининой и с такими приправами, что от котелка невозможно было оторваться. Да если учесть, что старшина выдал наши фронтовые 100 грамм, то ужин получился великолепным.

Изрядно насытившись, конечно, потянуло ко сну. Расположились в небольшом зале, где был разостлан брезент. Под голову подложили противогазы – это хорошая подушка, особенно когда сильно устанешь и спишь без всяких сновидений. На несколько минут заглянул замполит дивизиона майор Зайцев. Подвел коротко итоги боевых действий экипажа, отметил лучших. Но усталость брала свое, глаза слипались, и, видя, что ребята через силу, из уважения к нему продолжают слушать, умело закруглил с нами, как он выразился, «семейный разговор» и, пожелав хорошего отдыха, вышел. Не надо солдата упрашивать поспать. Уже через несколько минут мы спали, как младенцы, безмятежным сном, только часовые из взвода управления и еще несколько хозяйственников несли караульную службу, а мимо нас шли на запад войска, шли машины с боеприпасами, горючим и другими необходимыми грузами.

Навстречу им шли машины с ранеными и порожняк, спешивший за новой партией грузов. Кухни, на ходу дымившие своими трубами, спешили догнать ушедшие вперед роты. Шла нормальная жизнь фронта, она дышала полной грудью, вдыхала в себя пропитанный воздух горячего боя. Но это радовало каждого, потому что успех всегда радует и рождает новые силы, которые так нужны для достижения полной победы.

Чуть забрезжил рассвет, а мы уже изготовились к совершению марша, чтобы продолжить выполнение боевой задачи. Пока экипажи спали, командиры были на совещании, где получили приказы на последующие действия. Теперь мы будем идти вперед, чтобы сменить тех, кто нуждался в отдыхе и восстановлении сил, чтобы не дать гитлеровцам ни минуты передышки, ни единой возможности закрепиться ни на каком рубеже.

Командир сказал, что вчера вечером получили новые карты, на которых нанесен район города Плоцка и Торуня. Значит, наш маршрут на Торунь. Колонна двигалась уже по хорошо разъезженной дороге. За ночь за передовыми частями прошло уже немало войск, да и теперь двигалось много машин с различными грузами.

Шла артиллерия с мощными орудиями. Смотрели мы на эти колонны войск, и душа радовалась – какая сила! Нет, не остановить немцам нашего порыва и стремления, и пусть будут еще остановки, но это будут остановки для того, чтобы сделать передышку, сосредоточиться и ударить с новой силой. Все время теперь чувствовался наступательный порыв и жадное желание скорее, скорее закончить эту войну, и не где-нибудь, а именно в столице Германии – Берлине, и уж обязательно пройти победным маршем по разным там штрассам. Вот смотрите, мол, как мы идем победным маршем, и не вы в нашей столице Москве, а мы в вашей. Потому что вы этого хотели сами, потому что вы пришли к нам с мечом, а не мы.

Часа через два небо посветлело и начали появляться голубые проплешины в облачности, а вместе с ними пожаловали и первые мессеры. Первая пара появилась настолько неожиданно, что сразу мы и не заметили, хотя на протяжении всего марша были вроде бы наготове. Вот всегда так бывает – готовишься-готовишься к какому-то делу и вдруг зевнешь его начало. Так случилось и с мессерами. Они появились на бреющем полете из-за каких-то развалин. Дорога проходила по небольшому населенному пункту, который был сильно разрушен.

Одна половина его была на восточной стороне небольшой, но довольно быстрой речушки. Несмотря на зимнее время, она бурно несла свои воды. Лед весь был разбит, и только небольшие льдины валялись на берегу. Мост, соединявший восточную и западную сторону этого селения (название я его не запомнил), был восстановлен нашими саперами, и по нему двигались войска. Но каждый раз, когда надо переправить что-то тяжелое, движение стопорилось и колонна задерживалась. Регулировщики старались навести надлежащий порядок, но все равно каждому хотелось побыстрее миновать это узкое место.

Наша колонна остановилась как раз для того, чтобы дать возможность пройти машинам с боеприпасами. И вот в этот момент нагрянули «Мессершмитты» и начали поливать своим огнем колонну. Второй заход уже был для них небезопасен. Всеми возможными средствами мы открыли огонь по низко летающим самолетам, и небезуспешно. Первому удалось уйти безнаказанно, а второй задымил и плюхнулся на поле. Но следом за первой парой появилась вторая. Я услышал, как ребята, стоявшие возле машин с ящиками со снарядами, начали ругать наших летчиков: вот, мол, немцы могут летать в такую погоду, а наши нет.

И, как бы услышав солдатскую критику, в небе появились наши Илы, которые в сопровождении нескольких истребителей шли довольно большим строем в сторону фронта.

«Наконец-то проснулись», – недовольно проворчал кто-то из шоферов. «Не проснулись, а получили добро от метеорологов, – уточнил бойкий сержант. – Ты что, не знаешь, что у них порядок такой? Пока не дадут погоду, вылет не разрешается».

Немецкие летчики, видимо, увидели приближение наших самолетов и дали деру в свою сторону.

Проезжая по мосту, я увидел, что ниже по течению этой небольшой речушки саперы собирали другой мост на сваях, для того чтобы разгрузить дорогу и улучшить движение войск. Сразу же за населенным пунктом мы втянулись в лес, и теперь немецким летчикам не так-то легко было нас обнаружить. Лесная дорога вскоре кончилась, и перед нами открылась панорама какой-то железнодорожной станции.

На полотне железной дороги стояло несколько вагонов. Некоторые вагоны горели. Ближе к небольшой станции еще стоял короткий состав. Остовы обгоревших вагонов и совсем сгоревших говорили о том, что пожар был сильный. Станционные строения сильно разрушены, людей не было видно. Уже отчетливо были слышны артиллерийские залпы – тот самый обычный звуковой фон фронта. По карте до места, куда нам было указано прибыть для совместных действий с пехотным полком, было еще несколько километров, но уже и здесь чувствовалась близость фронта.

Всего одну ночь переспали, а уже приходится догонять передовые части. Немцы бежали довольно быстро, старались оторваться от наседавших наших подразделений, чтобы изловчиться и выбрать момент для нанесения контратакующих ударов. Пока этого им не удавалось. Сосредоточились в небольшом лесочке. Редкие деревья не могли служить укрытием, но зато роща была поудобней в смысле маскировки. Здесь предстояло уточнить нашу задачу, хоть чуточку передохнуть после марша и, конечно, накормить людей. Пока дело питания экипажей у старшины получалось хорошо, и мы не могли на него сетовать. Несмотря на то что мы все это утро были на марше, а обед был в установленное время. Наши повара наварили его во время движения, продукты засыпали в котлы на коротких остановках. Ну как не вспомнить наших хозяйственников и не сказать в их адрес добрые слова благодарности за их самоотверженный труд. Ведь это важный фактор в достижении победы. Что такое голодный солдат? Он не способен в полную силу решать те задачи, которые стоят перед ним. Так что те боевые успехи, которых нам удалось добиться в бою, – это и успехи наших хозяйственников.

Вскоре нам была поставлена задача, к выполнению которой мы должны приступить с наступлением темноты. День заканчивался. Мы готовились к ночному бою. Нам предстояло с наступлением темноты совместно с пехотой пройти через позиции, занимаемые немцами, вклиниться в их оборону и дальше развивать успех в направлении города Торунь.

В это время наше внимание привлек один случай. По полю влево от того места, где мы сосредоточились, шел в сторону фронта одинокий фашистский солдат. Он не прятался и не крался. Он просто шел на запад, к своим. Но как шел? Он еле-еле передвигал ноги и одной здоровой левой рукой за ремень тянул по земле свой автомат. Правая рука висела вдоль тела. Нам он был хорошо виден, и мы сразу обратили на него внимание. Низко наклонив голову, не обращая внимания на происходящее вокруг него, он волочил свое бренное, измученное войной тело и, отключившись от всего, был занят только одной мыслью – идти. Ребята, ближе всего находившиеся к опушке, закричали ему, чтобы он обратил внимание, но это не привлекло его внимание.

Тогда Семен Поздняков, взявши автомат, вышел на опушку рощи и окликнул его по-немецки: «Фриц, хальт!» Немец остановился и повернул голову в нашу сторону. Позняков продолжил: «Фриц, комен зи хер!»

Солдат, видимо, не расслышал, махнул здоровой рукой и продолжил движение. А может, он не разглядел, что его останавливал советский боец? Это было всего вероятнее, потому что к нему обратились на его языке. Видимо, он решил, что его зовут вернуться воевать, а он считал себя отвоевавшимся и ему нет никакого дела до того, куда его зовут. Тогда Поздняков побежал в его сторону и махнул рукой, показал, чтобы он остановился. Видя настойчивое требование, немец остановился, но никакой оборонительной позы не занял. Теперь немец понял, кто его останавливает. Он бросил свой автомат и поднял левую руку для сдачи в плен.

Подбежавший Семен нагнулся, взял автомат и, махнув рукой в нашу сторону, пошел первым. Немец, не меняя темпа движения, пошел за Семеном. Когда он приблизился, мы увидели изможденное, испачканное кровью лицо. Глаза его безразлично смотрели на все происходящее с ним. Ему было все равно – плен или еще что-либо, пусть даже смерть. Правая рука безжизненно висела. Рукав в шинели был прострелен, и из него кровоточило. Видимо, он не мог даже себя перевязать, а товарища поблизости тоже не было. Вид его был жалок.

Подошедший капитан Искричев что-то спросил его по-немецки. Он ответил и громко, чтобы все услышали, сказал: «Гитлер капут!»

Ребята дружно засмеялись, потому что такое мы слышали не раз. Как только возьмешь пленного, так он первое, что говорил, так эту фразу.

Капитан Искричев приказал отвести его в штаб. Немец не понял, что сказал Искричев, и закричал диким голосом: «Найн! Найн!» – «Чего ты орешь, фашист недобитый? – в сердцах рыкнул на него Поздняков. – Смерти боишься? А ведь не так обращался с нашим братом? Стукнуть бы тебя, и дело с концом, ублюдок фашистский!» – «Ну, хватит выступать! – оборвал его капитан Приходько. – Отведи его к штабной машине, там его отправят на медпункт, окажут помощь и дальше знают, куда определить».

Поздняков подтолкнул немца и пошел в глубь рощи в направлении штабной машины.

Сумерки быстро сгущались. Мы приготовились к совершению марша. А у меня в глазах еще стояла фигура этого немца. Мне припомнился фильм, который мы смотрели еще осенью в дивизионном клубе-землянке. В нем были другие немцы: шагавшие победным маршем по Парижу, победно шествовавшие по захваченной Голландии. Расплата за содеянное злодеяние на земле неминуемо наступает. В этом карающем потоке наших советских воинов шли мы, простые советские парни, еще вчерашние школьники. Мы, восемнадцатилетние солдаты. Нас встретил батальон пехоты, который мы приняли на броню и, сопровождаемые разведчиками, медленно продвигались через поселок, в котором не было ни одного уцелевшего дома.

Слева и справа взлетали в небо осветительные ракеты. По ним можно было определить, где немцы. Передовые подразделения почти впритык примыкали к немецким позициям. Обосновались для того, чтобы уточнить обстановку. Моторы работали на малых оборотах. При таком режиме работы можно подойти к немцам очень близко и обрушить внезапность на их головы. Рассредоточились по фронту при интервалах метров двадцать пять – тридцать. Командиры машин вызваны на рекогносцировку. Как мучительны минуты ожидания, тем более ночью.

Через четверть часа пришел командир машины и объяснил, что требуется от нас в данной обстановке. Оказывается, прикрываясь темнотой ночи, мы должны просочиться через позиции немцев в глубь их обороны и дальше развивать наступление в направлении на Торунь. Сигнала подаваться не будет. Время начала движения – по сверенным командирским часам. До начала движения осталось четверть часа. Впереди нас пойдут несколько бойцов из стрелкового взвода, с которым мы взаимодействуем, и так – с каждой самоходкой. Они будут идти впереди в полсотне метрах, и если вдруг появится противник, то должны предупредить открытием огня и залечь, а уж остальное должны доделать мы – самоходчики. Поначалу все шло хорошо. Продвигались медленно, на малых оборотах. Разведчики еще засветло разведали это место и пролезли довольно глубоко, и все же мы шли осторожно. Получалось, что сплошной линии обороны у немцев здесь нет, а может быть, это был стык двух частей.

Пытались взять языка, но не получилось. Однако время не ждало, а продвигаться вперед надо во что бы то ни стало. Правый сосед уже прошел вперед, а мы отстали. Командование поторапливало, и решено было именно таким способом ночью атаковать и прорвать вражескую оборону. Уже продвинулись метров на шестьсот. Пока все тихо, как будто и нет немцев. За нами шла вторая батарея, и тоже с десантом. У нас на броне сидели шестеро бойцов. Сидели молча. Впереди шли трое разведчиков, а следом за ними – еще двое бойцов из стрелкового взвода. Вдруг ребята остановились. Прямо перед нами в темноте ночи возникла какая-то стена. Командир вылез из машины и пошел к бойцам. Остановились. Сидоренко о чем-то переговорил с бойцами и вернулся. Залезая в машину, тихо сказал: «Приготовиться, может, сейчас рядом немцы».

Снова тронулись вперед. Вглядывались в темноту с таким напряжением, что мне даже показалось, будто шея вытягивается. Через сотню метров снова остановились. На этот раз я увидел, что перед нами действительно стена большого длинного строения. Командир сказал, что это коровник. Но животных в нем не было. Немцы весь скот угоняли. За редким случаем им это не удавалось, и только тогда, когда их окружают или разобьют настолько, что уже не до скота, тогда спасают свою шкуру. Миновали скотный двор и тут нос к носу столкнулись с немцами, которые находились в окопе. Выехали мы как раз им во фланг.

Немцы не ожидали такого маневра, их было до взвода. Темнота не позволила им разобраться толком, и один немец во все горло заорал: «Панцер!» Это они нас за танки приняли. Несколько солдат сразу же подняли руки вверх, не вылезая из окопа, а некоторые пытались спастись бегством, но наши разведчики, шедшие впереди, огнем из автоматов уложили их на землю. Дальше было бессмысленно уже таиться, и командир батареи принял решение: ускорить темп продвижения, посадив всех бойцов на машины.