Текст книги "Солдаты удачи поневоле…"

Воспоминания, воспоминания, воспоминания. Ян Михайлович и в кровати, и на балконе, закрыв глаза, постоянно вспоминал, этот чертов легион, который не давал ему покоя.

Вчера к ним зашел приятель сына Михаила, с которым они учатся в Москве, и передал Алене Ивановне для Яна Михайловича журнал, где описана история наемничества. Ян Михайлович давно хотел приобрести такой журнал или книгу, и, наконец, его мечту превратил в жизнь сын Михаил. Он, хотя с трудом, достал этот журнал через друзей. С развалом СССР, эти вещи практически перестали интересовать спецслужбы, и поэтому их все чаще и чаще можно было видеть на книжном рынке. И конечно, не на оптовом, или магазине, а с рук.

…Этим вечером у Яна Михайловича было хорошее настроение. Его ждал журнал с интригующим названием «От «анабасиса» до «диких гусей». Он попросил Алену Ивановну пододвинуть к нему тумбочку с настольной лампой. Алена Ивановна все сделала все, как он просил, принесла бутылку минералки, стакан, и, поставив все на тумбочку, вышла из комнаты, осторожно прикрыв за собой дверь…

И он начал читать…

«На протяжении многих веков военное наемничество считалось в высшей степени достойным занятием». Прочитав это первое предложение, и вспомнив своих предков, которые на протяжении многих веков были наемниками, Ян Михайлович оторвал глаза от страницы, посмотрел в потолок, поправил очки и удовлетворенно крякнул. Затем снова перевел взгляд на страницу и продолжил чтение.

«…Первой аналогией наемников можно считать «Анабасис» античного полководца Ксенофонта (первая половина 1V века до н. э.) – историю десятитысячного греческого войска, сражавшегося в рядах армии персидского царя Кира Младшего. А на закате античной Греции наемничество и вовсе стало чрезвычайно уважаемой и весьма распространенной профессией. Греки из одних и тех же городов – государств воевали и в войске Дария, и в войске Александра. Новый взлет наемничества пришелся на средневековье. Одними из первых эту профессию освоили викинги. Они с удовольствием нанимались в личную гвардию византийских императоров. Знаменитый норвежский король Харальд111 был горд, что в свое время, будучи наемником, занимал должность начальника охраны императора. За 10 лет пребывания в Константинополе (1035–1045) Харальд участвовал в 18 битвах, а вернувшись на родину, еще 20 лет воевал в Европе.

В Италии на взлете средневековья наемники – кондотьеры, в чьем распоряжении всегда находился отряд опытных солдат, стали главной действующей силой бесконечных войн между городами – государствами. Профессионализм достиг там таких высот, что, сходясь в битве, противники были озабочены, прежде всего, тем, чтобы переиграть, друг друга за счет искусных построений войск, и изо всех сил старались не причинять вреда друг другу. Известен случай, когда в результате упорного многочасового боя был убит лишь один человек…

Многое для него непонятное, после попыток что-то, хотя бы немного понять, Ян Михайлович просто пропускал. Пропустил он и дискуссии между Николо Макиавелли и Томасом Мором. Единственное что стало понятно ему, – это когда основоположник политического реализма утверждал, что наемники, цель которых – получить деньги, отнюдь не горят желанием пожертвовать жизнью на поле боя. Он цинично рассуждал, – плох наемник, который терпит поражение, однако гораздо хуже наемник одерживающий победы. Макиавелли пытается встать на роль наемника и задается интересным вопросом, – так ли уж силен государь, который его нанял, а если нет, то почему бы не занять его место? И тут Ян Михайлович находит примеры, когда самые удачливые из итальянских кондотьеров, казалось, точно следовали сценарию Макиавелли. И тут же нашел яркий пример приведенный автором этого журнала, – кондотьер Муцио Аттендоло, прозванный Сфорца (одолевающий силой), бывший крестьянин, положил начало династии миланских герцогов…

К чтению второй части «Анабасиса», Ян Михайлович, по состоянию здоровья, приступил только через неделю. Жена, увидев, что у него вновь повысилось давление, вызвала врачей. Снова капельницы, уколы.

И вот долгожданный вечер, когда он из тайника в кровати достал вожделенный журнал, и продолжил его чтение…

«В XV–XV11 веках, решающую роль в европейских войнах играли ландскнехты – самостоятельные отряды наемников из разных европейских стран. Организация отрядов ландскнехтов была максимально ориентирована на обеспечение боевой эффективности. Например, на каждые четыре сотни наемников положен был переводчик с нескольких европейских языков, а капитан, командир отряда был обязан сам говорить на этих языках. А уже XV11 веке начались знаменитые «полеты диких гусей» – так называли свой путь в континентальную Европу отряды ирландских наемников… Благосостояние целых наций в те времена зиждилось на массовой службе в иностранных государствах. Классический пример – швейцарцы, предлагавшие свои шпаги всем монархам Европы. Так, в 1474 году французский король Людовик X1 заключил договор с несколькими швейцарскими селениями. Каждому из них монарх обязался, пока он жив, платить ежегодно по 20 000 франков. За эти деньги селения должны были, если король ведет войну и требует помощи, поставлять ему вооруженных людей. Жалование каждого наемника составляло четыре с половиной гульдена в месяц, а каждый выход в поле оплачивался по тройной месячной ставке».

Дальше Ян Михайлович перешел к изучению раздела, называемого «Африканские авантюры». Этот – то раздел был ему близок, как никакой, и поэтому он стал его просматривать с особой тщательностью…

При беглом просмотре он ничего для себя он тут интересного не нашел, но все же заставил себя прочитать эту заметку внимательно, и оказалось не зря. Речь шла об африканских авантюрах в использовании наемничества.

Там, в частности говорилось, что широкое распространение наемничества в старые времена, связано было, прежде всего с тем, что военная победа в силу относительной малочисленности армий, в значительной степени зависела от индивидуальной выучки каждого воина. Все определялось тем, как ловко он управляется с пращой, дротиком, или шпагой, или мушкетом. Имеет ли держать строй в фаланге или каре. Обученный профессиональный воин стоил на поле боя десятка, а то и сотни крестьянских сыновей, согнанных в феодальное ополчение. Но иметь постоянную профессиональную армию, которую приходилось бы кормить и в мирное время, могли позволить себе только самые обеспеченные из монархов. Тем же, кто победнее, приходилось нанимать ландскнехтов перед самой войной. Понятно, что деньги они получали в лучшем случае до тех пор, пока длились боевые действия. А чаще средства у нанимателя кончались раньше, и наемникам оставалось рассчитывать только на победу и захват трофеев.

Наступление индустриальной эпохи свело наемничество почти на нет. Унифицированное производство эффективного и в то же время простого в обращении оружия сделало ненужными годы тренировок. Настало время призывных армий. Если военной премудрости можно обучить всего за три-четыре года, если можно быстро (здесь свою роль сыграло появление железных дорог) собрать людей по стране, то нет необходимости содержать большое войско в мирное время. Вместо этого все мужчины страны, пройдя военную подготовку, превращались в резервистов массовой мобилизационной армии. Поэтому Первая и Вторая мировые войны, где в битвах принимали участие миллионы, фактически обошлись без наемников. А вновь востребованы они оказались в 60-е годы XX столетия, когда началась деколонизация Африки.

В странах, где колониальные административные структуры распались, а армий не было вовсе, немедленно началась вооруженная борьба за власть. В этой ситуации пара сотен профессиональных военных, знакомых с партизанской и противопартизанской тактикой, делала президентом и премьером любого нанявшего их племенного вождя или отставного чиновника старой колониальной администрации.

В 1961 году долгая гражданская война охватила одно из богатейших африканских государств – Конго. Практически сразу после провозглашения независимости страны провинция Катанга, знаменитая алмазными копями и медными рудниками, объявила об отделении. Самопровозглашенный премьер Моиз Чомбе стал набирать собственную армию, костяк которой составили французские и британские наемники, и конфликт мгновенно вписался в контекст холодной войны: СССР заявил о поддержке центрального правительства, которое возглавлял Патрис Лумумба. В Конго начались столкновения на племенной почве, жертвами которых стали десятки тысяч мирных жителей.

Во всей этой кровавой круговерти, в которой участвовали несколько племенных группировок, войска ООН, бельгийские парашютисты, решающую роль играли наемники. Именно в Конго взошли звезды самых знаменитых «солдат удачи» – француза Боба Денара и британца Майкла Хоара, по чьим биографиям можно писать историю самых известных 20 лет наемничества. И самых кровавых: по итогам событий 1960 – 1970-х годов на наемников стали смотреть как на бандитов. Не зря команда Денара именовала себя les affreux – «ужасные»: пытки и убийства были в этом подразделении нормой. Впрочем, жестокость европейских «солдат удачи» вряд ли затмевала бесчеловечность прочих участников конфликтов в Африке. Майкл Хоар с некоторой оторопью вспоминал, что стал свидетелем того, как чомбовцы сварили пленного заживо. Да и постоянно восстававшее племя симба, которое поддерживали кубинские и китайские инструкторы, мало уступало в жестокости своим землякам.

Ян Сперскис прочитав эту страницу, закрыл в глаза, и будто снова оказался там, в Конго, в лагере бельгийских парашютистов. Он снова видел себя и ребят, как они подбирались к постам часовых, как захватывали джипы, как, отстреливаясь, уходили преследования бельгийских парашютистов. Сколько времени он так сидел в своем кресле, Ян не мог сказать. Но когда открыл глаза, рядом увидел жену Алену, которая тихим голосом просила его лечь в постель, кивая головой на темные от ночи окна.

Уже лежа в постели, Ян снова ушел в воспоминания. Почему именно это случай пришел к нему на память, спроси его тогда, он не нашел бы ответа…

Тогда из второго батальона их, 1-го Иностранного полка, дезертировали несколько легионеров. Фамилии Ян и не старался вспоминать, но тогда уже вечером прошел слух, что их задержали патрули регулярной армии Франции…

Вот как рассказывали свидетели этого задержания, солдаты 2 батальона – Когда мы приехали в моторизованную часть, к нам вывели двух задержанных, и тут Вестоф, лейтенант, буквально огорошил всех, вытащил свой пистолет и уложил обоих на месте ударом рукоятки по голове. У одного из дезертиров кровь брызнула фонтаном…

Когда вернулись в Сюлли, арестованных провели к командиру роты капитану Глассе… Тот избил их до полусмерти, и это было лишь прелюдией к их дальнейшим мучениям…

Для начала им назначили трехчасовую дисциплинарное наказание. Оно заключается в том, что провинившимся надевают на спину набитый камнями вещмешок с проволочными лямками, а на голову стальную каску без подкладки и заставляют бегать по кругу. При этом сержант стоит в центре круга со свистком. При одном свистке провинившийся должен совершить кувырок вперед, при двух – ползти на животе, а при трех – маршировать с согнутыми коленями. Если он снижает темп или падает, сержант подгоняет его…

Когда у пойманных дезертиров уже не было сил держаться на ногах, их заставили проползти по открытой сточной канаве, а затем в довершение всех унижений ползать на животе по казарме. Все легионеры стояли навытяжку у своих коек, а эти двое, измазанные в грязи и нечистотах, ползали у их ног, задыхаясь и стеная, и были даже мало похожи на людей… Это первый, неожиданно пришедший на память Яну пример. Потом вспомнилось, как он с тремя легионерами застряли на джипе в пустыне…

…Радиатор на джипе едва не лопнул от жары, а еще через час сдох аккумулятор. И вот трое легионеров, один из которых капрал Ян Сперскис, сидят в ночной пустыне, хотя до лагеря, где стоял полк, было всего километров 15. Рация тоже не работала. Так что приходилось надеяться только на Всевышнего, в этой африканской саване. Ни воды, один сухой паек, и все. Неожиданно раздался собачий лай. Раз лают собаки, где-то рядом должны быть люди, а там колодец и вода. Воронин, его всегда брал с собой Ян, ходит вокруг джипа и, подойдя к кипящему радиатору, вздыхает. Это вызывает у Яна раздражение. Что тут вздыхать? Неужели ночевать в пустыне? А вдруг федаины?… Бешенный темперамент Яна требовал разрядки. Увидев фары приближающегося автомобиля, он прыгает на дорогу в красную пыль, которая под светом фар кажется коричневой, и, потрясая в руке автоматом, бросается под колеса приближающегося грузовика. Шофер тормозит, и, увидев перед собой троих легионеров, разражается грубой бранью. Из кабины вываливаются трое легионеров во главе с капралом. Оказывается, на поиски их были отправлены легионеры. Успокоившись, все смеются. У негра Джона, который был за рулем грузовика, чернота лица и рук сливается с ночью, и только полная луна и крупные африканские звезды отражаются в его смеющихся глазах. Все продолжают смеяться, и под смех и перепалку соединяют буксиром грузовик с джипом. Через полчаса все были уже в лагере. Всем просто повезло. В этом районе на тот период не было «рыцарей пустыни» – туарегов.

…Туареги для арабской Африки, Это чистейшие оппортунисты. Это кастовое, жестко структурированное рабовладельческое общество, состоящее из семи слоев. У туарегов в семье матриархат. Если женщина – аристократка, рожает ребенка от черного человека (а женщины у них свободны в выборе партнера), то он все равно наследует от матери высокий социальный статус и привилегии, несмотря на черный цвет кожи. В этом средневековом обществе есть высшая каста, которая полностью обслуживается другими слоями общества. Аристократы умеют только воевать и править. Но даже самый последний туарег считает, что черный человек – его раб, который никогда не станет ему равным. Этот гой хуже собаки, как для ортодоксальных евреев – христиане. При каждом восстании они поворачивают оружие против своих сослуживцев и подчиненных. Они стреляют им в спину, захватывают вооружение и увозят его в пустыню. Но после мирных переговоров им опять дают место в армии…

Это все Ян прочитал в памятке своего взводного, а потом и ротного, лейтенанта, а потом и капитана, – Рене Бардана.

Ян с трудом встал с постели, прошелся по комнатам. Он остался в квартире один. Жена на работе, дети на учебе. Тогда старший уже учился в Москве, а младший с родителями дома. Но в настоящее время он был в школе. Выпускной класс, а парень к учебе относится серьезно. Ян прошел на кухню, выпил полстакана апельсинового сока, пакет с которым находился на столе, вернулся в гостинку. И неожиданно увидел на подоконнике, какой-то пакет. Без адреса. Просто запечатанный пакет. Ян пощупал его руками, похоже, какое-то послание. Не долго думая, он вскрывает этот пакет, и достает оттуда довольно объемную, сложенную пополам, пачку бумаг. Разворачивает… И не верит своим глазам, – это приготовленная для него сыном Михаилом, снятая с Интернета информация русского легионера Сергея Балмасова про иностранный легион довоенного и послевоенного периода. Ян понял, что этот пакет ему планировали дать позже. А, положив на подоконник, просто забыли… Ян посмотрел на часы. Была половина двенадцатого. Жена придет еще не скоро, а сын Арнольд, может придти в любое время.

Ян возвращается к себе в спальню, ставит костыли в угол, достает из кармана халата пачку обнаруженных бумаг, и ложится в постель. Облегченно вздохнув, раскрывает бумаги и приступает к чтению. Речь в воспоминаниях Сергея Балмасова шла о 1-м полке Иностранного легиона. Он описывает, где был в тридцатые годы расквартирован первый полк, его внутреннюю жизнь…

Тогда полк был расквартирован в Алжире, в городе Сиди-бель-Аббесе. Уж этот-то город Ян помнил очень хорошо. И ему было интересно, как о нем пишет бывший его соотечественник, и легионер, раннего поколения, Сергей Балмасов…

… Это был период, – начал вчитываться в эти воспоминания Ян Михайлович, – когда в легион приходило много новых людей, в основном русских и немцев. Все тогда желали получить направление в Индокитай. Направление туда считалось своего рода наградой, и доставалось, как правило, легионерам с большим опытом и выслугой лет. Но таким «курортом» Индокитай был до 1930 года, когда там вспыхнуло антифранцузское восстание. Легион тут же прославился беспощадными и жестокими мерами по отношению к восставшим. Однажды был случай 9 марта 1931 года, во время торжественного парада по случаю столетия образования французского иностранного легиона, кто-то выкрикнул из толпы ругательства в адрес командира легионеров майора Ламберта. Он, не долго думая, развернул легионеров в боевой порядок, велел примкнуть штыки и окружил толпу. После этого шесть человек были выхвачены из толпы и тут же расстреляны.

Вскоре началась Вторая мировая война. Она стала не только для Франции, но и для легионеров тяжелым испытанием. В 1940 году под ударами немецких войск капитулировала Франция. 13 полубригада иностранного легиона, став частью профашистского правительства Виши, была отправлена в Норвегию, чтобы помогать Финляндии в войне с СССР. Но вскоре перешла на сторону генерала де Голля и вошла в состав вооруженных сил «Свободной Франции». После этого легионеры сражались против немецких войск в Ливии, Италии, Франции и закончили войну уже в Германии. Во время войны была написана и позорная история легиона. 25 сентября 1940 года 2-й батальон 5-го полка Легиона сдался в Индокитае в плен японской армии. Но следующую сдачу в плен провишистского батальона без единого выстрела высадившимся американцам в Марокко, позором нельзя считать. Батальон был на стороне Виши, а потому врагом «Свободной Франции».

Ян с большим интересом прочитал этот рассказ и приступил к просмотру раздела «Русские в иностранном легионе». В ссылке было помечено, что этот материал никогда ранее не публиковался, и подготовлен на основе воспоминаний русского офицера Николая Митина, служившем во французском Иностранном легионе в 20-е годы прошлого столетия. Он представляет особый интерес не только для тех, кого волнует жизнь «солдат удачи», но и для всех, кто пожелает узнать истинную картину службы русских людей в легионе, через который прошли по меньшей мере 10 тысяч наших соотечественников. Легион – особый мир. Особое государство. Со своим правовым порядком, отличающимся от всякого другого, со своим бытом, едва ли где-нибудь еще повторимым, со своими подвигами и «преступлениями», о которых мало кто знает… И с этим сравнением, Ян Михайлович был полностью согласен…

Итак, этот рассказ, – «В конце декабря 1920 г. я стал легионером. С середины 1921 г. служил в 1-м кавалерийском полку Иностранного легиона. С этим полком, с этой своеобразной семьей, я пробыл до марта 1927-го. Шесть лет и два месяца. И в эти две с лишним тысячи дней – карьера до бригадира, бои (после каждого – несколько свежих русских могил), дезертирство, каторжные работы в свинцовых рудниках, снова легион, наконец, после тяжелого ранения, – освобождение и… 44 франка пенсии. Место службы – Африка. В конце декабря 1920 г. наша партия в количестве 62 человек, преимущественно казаков, погрузилась на один из коммерческих французских пароходов в Константинополе и, не задерживаясь, отправилась к будущему месту службы – в Африку. Не буду описывать наше душевное состояние: мы покидали родные края на долгое время. Одно успокаивало: едем в Африку, где будем иметь возможность видеть на свободе диких зверей и даже охотиться на них. Иначе нам и не представлялась служба в Иностранном легионе. Да и сами французы говорили, что наши обязанности будут состоять исключительно из охраны караванов и защиты жителей от диких зверей. Восьмидневное путешествие на пароходе. Кормили очень хорошо, но денег не давали, хотя и было обещано выдать аванс в 500 франков, положенных по контракту. На восьмой день прибыли в Марсель, главный распределительный пункт. Первые впечатления. С этого момента отношение к нам со стороны французского начальства заметно ухудшилось. В Марселе нас ожидала французская военная команда, под конвоем которой мы были препровождены в знаменитую крепость Сан-Жан. В тот же день здесь произошло первое столкновение с французами, – не дав отдохнуть после дороги, нас сразу же заставили подметать и белить крепость. По просьбе казаков я, как немного знавший французский язык, пошел к сержанту и объяснил ему, что мы устали и хотим отдохнуть, на что он в резкой форме заявил, мол, мы не должны забывать, что находимся на французской военной службе и неповиновение повлечет за собой строгое наказание. Передал казакам слова сержанта. Решили на работу не идти, за что я и еще четыре казака-офицера немедленно были арестованы и посажены в карцер. Таким образом французы дали понять, что мы продали себя за 500 франков и права какого бы то ни было голоса не имеем. В Марселе нас держали четыре дня как арестантов, кормили уже не так, как на пароходе, и абсолютно никого из крепости не выпускали. На пятый день погрузили на пароход и отправили в Оран-порт в Северной Африке. Дальше нас ждал главный штаб и распределительный пункт в городе Сиди-Белабес. Настроение упало у всех, почти всю дорогу молчали. Обещали нам очень многое: жалованье на всем готовом 150 франков, премия 500 франков и по окончании пятилетнего контракта – по 5 тыс. франков. Самое же главное – это условия жизни: охота, охрана, легкие занятия… Но были обмануты во всем, кроме премии, которую мы получили: 250 франков – по приезде и еще столько же – через четыре месяца…Мы – в Сиди-Белабес. Разбиты по взводам, но в одной роте. От казаков, приехавших на две недели раньше нас, узнали, что французы нас обманули, жалованье платят только 25 сантимов в день, что «охоты» они дожидаются уже две недели, и отношение со стороны французов очень скверное, в особенности к офицерам. На другой день – медицинский осмотр. Дальше пошли занятия и всевозможные работы. Такая жизнь продолжалась в течение шести месяцев. После этого французы начали формировать кавалерийский полк, куда попало большинство казаков, в том числе и я. Происходило это в Тунисе, в городе Сус. Эскадрон, где я находился, был отправлен в небольшой арабский городок Гавсу, расположенный недалеко от Сахары и итальянской границы – Триполитании. Там при колоссально высокой температуре мы несли сторожевую службу, и своим чередом велись занятия. Непривычные к такому жаркому климату, многие заболевали. Служба с каждым днем становилась все тяжелее, и среди нас началось массовое дезертирство. Бежали по 2–3 человека, бежали, сами не зная куда, лишь бы уйти. Многим удавалось скрываться по нескольку недель, и даже были случаи, что переходили границу, но это случалось очень редко, в большинстве же случаев дезертиров ловили, отдавали под суд, а дальше – в лучшем случае они сидели в тюрьме от шести месяцев с принудительными работами, без зачета срока службы. Недостаток воды и пищи – явление в легионе обыкновенное, но в моей голове не укладывалось, как французы, культурные люди, могут так нагло обманывать, тем более нас, русских, много сделавших для Франции. Слово «легионер» в местном понимании – бандит. Не так давно, всего за 2–3 года до приезда в легион русских (1920 г.), взгляд на легионера был таков: после занятий трубач выходил и особым сигналом извещал жителей, что легионеры «идут гулять». Все магазины закрывались. По приезде же русских отношение жителей резко изменилось к лучшему, и многих из нас принимали в частных семейных домах. Не знаю, с какой целью, но французы всячески старались воспрепятствовать нашему сближению с жителями. Были случаи, когда французский офицер, увидев кого-либо из легионеров гуляющим с цивильными, начинал на него кричать на всю улицу, придираясь к чему-либо, и нередко приказывал вернуться в казарму. В итоге «прогулки» – призон. Французская гауптвахта. Несколько слов о французском военном призоне: сажают в одиночную камеру размером 1,2 на 2.6 метра. В камере стоит бетонная кровать. Это – вся обстановка. На ночь выдается половина простого солдатского материала. Утром получаешь кару (четверть литра) темной жидкости кофе с сахаром. После кофе выстраивают всех арестованных и гонят на работы. Правда, работы попадаются иногда легкие, но при 70-градусной жаре вынести любую очень трудно. Обед, если его можно так назвать, состоит из бульона, куска мяса и какого-нибудь легюма (овощи или макароны). Все это смешивается вместе и засыпается на три четверти литра содержимого 3–4 столовыми ложками соли. Таким образом, вся эта бурда становится несъедобной. Приходится выливать весь бульон, затем промывать холодной водой (которая дается раз в день) и есть остаток. После «сытного обеда» опять выстраивают на так называемую «гимнастику». Дают вещевой мешок, который наполняется камнями и надевается на плечи. С этим мешком приходится сначала маршировать, потом бегать, потом опять маршировать. Команда «Стой!» и сразу же – «Ложись!», следом – «Вставай!». И так без перерыва раз 20–40. Большинство изнемогают мгновенно и уже после четвертого-пятого раза не могут подняться. Тяжесть камней – около 35 килограммов. Безусловно, от такой «полезной гимнастики» спины почти у всех разбиты до крови. Экзекуция продолжается 1,5–2 часа, а после – опять работа до ужина, по качеству такого же, как обед. Побег. Мне самому приходилось несколько раз сидеть в призоне и все это испытать на себе. Очень хотелось бы, чтобы эти строки когда-нибудь попались на глаза какому-нибудь культурному французу. Все это, виденное и испытанное нами, озлобило нас. И вот собралась компания в количестве 27 человек, решившая не бежать, а с оружием в руках и на конях пробиться через цепи гумов (арабы, французская полевая жандармерия), захватить баркас, хотя бы даже с боем, и пробраться в Триполитанию (итальянская колония). План был выработан, патроны достали, выступление было назначено на 22 августа 1922 г. Наконец этот день настал. В 5 ч 30 мин утра эскадрон выступил на занятие. Компания наша была подобрана так, что мы были все вместе. Я, как исполняющий должность урядника, повел взвод на занятия Взвод состоял из 42 всадников. Мне предстояло освободиться от тех 15 человек, которые не были посвящены в тайну заговора. Отделив их и приказав идти в ближайшую арабскую деревню, расположенную в трех километрах от нашего плацдарма, и ждать меня там, я с оставшимися якобы поехал на ближайшую жандармскую станцию для принятия 8 дезертировавших легионеров. Предлог был довольно глуп. но в тот момент от волнения я не мог придумать ничего более умного. Лишь только эти 15 скрылись из виду, приказал зарядить карабины и два вьючных пулемета. Мы сняли шапки, перекрестились и двинулись в путь. Первую и вторую цепи гумов прошли благополучно. Но когда стали подходить к 3-й цепи, несколько гумов отделились и вышли нам навстречу, категорически потребовав, чтобы мы повернули назад. Видя, что мы очень долго разговариваем, стали подходить другие гумы. Положение становилось критическим, медлить было нельзя. Тогда я по-русски скомандовал: «Рысью, марш!» – и моя группа, смяв гумов, тронулась. Пришлось даже стрелять. Гумы в панике бежали, мы совершенно беспрепятственно дошли до берега, обезоружили еще двоих, охранявших военный сторожевой баркас, оставили лошадей, погрузились и отчалили. Не зная верного расположения этого проклятого залива, мы взяли прямое направление на Триполи. Около 30 километров плыли благополучно, и уже была видна на той стороне сторожевая будка, как почувствовали, что баркас на что-то наткнулся, прошел еще несколько метров и остановился. Мы сели на мель. Несмотря на 5-часовые усилия, ничего сделать не удалось, так как мель тянулась почти на три километра, а до берега было километров 8-10. За это время была организована погоня за нами. Зная, что мы будем бежать прямым путем и обязательно сядем на мель, французская рота, вызванная из Меднина (там стоял дисциплинарный батальон), догнала нас. Пришлось сдаваться. Военный суд. В течение почти месяца длилось следствие и, наконец, нам объявили, что мы отданы под военный суд. Положение сразу улучшилось: выдали матрацы, одеяла и даже подушки, разрешили курить. Мы перешли на привилегированное положение, были совершенно освобождены от работ. Начались томительные дни ожидания суда. Накануне его целую ночь я провел в раздумьях. Скажу откровенно: если бы в тот момент у меня была хоть малейшая возможность, я покончил бы жизнь самоубийством. Но под рукой не было абсолютно ничего. На суде многие держали себя спокойно, но некоторые волновались и больше всех я, так как обвинение главным образом ложилось на меня. Представьте мое удивление, когда председатель суда зачитал, что я являюсь главным ответчиком за убийство 16 гумов! Суд длился всего часа два. На вопрос председателя: «Признаете ли себя виновным?», каждый отвечал: «Да». Когда очередь дошла до меня, я заявил: «Нет, не признаю ни по одному пункту». Удивление выразилось на лицах членов суда. Я сразу понял, что если скажу «да», то этим подпишу себе приговор на 10 лет, а потому решил идти ва-банк, чем спас себя от неминуемой гибели. Я совершенно не слышал обвинительной речи прокурора, всецело поглощенный тем, что буду говорить. Наконец очередь дошла до меня. К сожалению, я не настолько владел французским, чтобы сказать все, что было у меня на душе. Но главную мысль высказал. Правда, три раза председатель суда меня прерывал, говоря, чтобы я не забывался, но все-таки чувствовалось, что он был уже на нашей стороне. Речь зашла об офицерской чести, и я привел пример, когда французский офицер, заведомо зная, что я такой же офицер, как и он, явно издевался надо мной, заставляя без передышки садиться на лошадь и слезать с нее без седла 48 раз. Когда я не мог уже даже подпрыгнуть, то не французский офицер, а лошадь догадалась, нагнула голову и форменным образом вкатила меня на себя. Закончил я словами. «Мы, русские офицеры, попавшие в легион, потеряли обманным путем свою Родину, но чести мы не теряем, и смешно говорить о чести французскому офицеру, позорящему не только свою честь, но даже нацию такими поступками». На вопрос председателя, могу ли я назвать фамилию этого офицера, я охотно ее назвал, добавив, что он был одно время в России и пользовался гостеприимством (вскоре после суда офицер был переведен в один из испанских кавалерийских полков) И что мы, русские, были слишком наивны, видя во французах только союзников, а в гражданскую войну и во время эвакуации смотрели как на спасителей. Приговор. Моя ставка была выиграна, заметно было, что весь состав суда оказался на моей стороне… Приговоры были довольно гуманными и на разные сроки, начиная от 6 месяцев и кончая годом тюремного заключения с принудительными работами. Я был приговорен к трем годам каторжных работ. Итак, моя судьба была решена. Три года прожить среди арестантов, в большинстве своем уголовников. Ждать отправки пришлось недолго: на третий день партия в количестве 12 человек была посажена в вагон и убыла в местечко Тубурсук, в 120 километрах от Туниса. Тубурсук – это каторжная тюрьма, предназначенная для 7 тысяч арестантов. В действительности же там было около 11 тыс. Тюрьма окружена со всех сторон беспрерывной цепью совершенно голых гор. В горах находились свинцовые рудники, где нам предстояло работать. Погода стояла ужасная. Сильный ветер и холодный дождь, смешанный со снегом, били прямо в лицо, так что идти в кандалах было очень трудно. Но французский сержант, сопровождавший нас, мало об этом беспокоился. Сидя на коне, он подгонял заключенных резиновым стэком. Нам предстояло пройти 8 километров. Наконец показались огоньки. Еще полчаса – и мы у ворот тюрьмы. Ввели в холодную полутемную комнату. Сняли кандалы, приказали раздеться. Голых построили в одну шеренгу. Под сильным дождем и снегом мелкими шагами повели через весь двор в душевую с совершенно холодной водой. Затем привели в приготовленное для нас помещение. Это была длинная комната с выбитыми окнами. Думать ни о чем не хотелось, так что все эти три дня я провел, прогуливаясь по комнате. На 3-й день почувствовал себя нездоровым. Заявлять об этом было нельзя, так как на 4-й день бывает «медицинский осмотр» и только там можно сказать о своей болезни. Медосмотр по-французски. Настал день медицинского осмотра. Пришел доктор, обошел шеренгу и, ничего не спросив, взял у сержанта книгу, подписал ее и собрался уходить. Только тогда я заявил, что болен. Военный доктор с искаженным от злобы лицом подошел ко мне и с силой ударил в грудь, чуть не свалив на пол. «О да, он слаб, пересадите его на «диету». Затем повернулся и вышел. После осмотра нас повели в спальню, где мне пришлось прожить 14 месяцев за исключением 18 дней, тех, что я провел в тюремном лазарете. На другой день у меня был сильный жар, но на работу все же погнали. С довольно высокой температурой проработал два дня. Приходилось трудиться, нагружая вагонетки, стоя почти по колено в воде. На третий день утром я подняться уже не мог. Пинками в бок и дерганьем за уши сержант хотел заставить меня встать, но я еле шевелил руками. Отправили в лазарет. Оказалось воспаление легких. Амнистия…Прошли месяцы. Многие мои приятели были уже освобождены. Сердце щемило при одной мысли, что придется сидеть еще 26 месяцев. Но неожиданно разнесся слух об амнистии. В первых числах декабря 1923 г. в нашу камеру вошел комендант тюрьмы и объявил: президент Французской республики амнистирует нас. Он начал читать амнистированных по фамилиям. Наконец, назвав мою фамилию, подошел ко мне, взял за пуговицу арестантской куртки и сказал, что он имеет распоряжение от высшего начальства взять с меня слово о том, что я никогда не буду больше не только дезертировать, но даже и думать об этом. Мне страшно хотелось ударить по руке этого зверя-коменданта – офицера французской армии, но, зная, чем это кончится, я в вежливой форме ответил, что, мол, мне странно слышать это, тем более от французского офицера. Я заявил, что считаю себя во французском Иностранном легионе пленником, а потому такого слова дать не могу. Я знал, что это, скорее всего собственная выдумка коменданта. Возвращение в легион. И вот, наконец, полк. Наручники сняты, и после некоторых формальностей я свободен. Сразу же из караульного помещения меня подхватили на руки и на руках понесли прямо в комнату. В этот вечер я был сильно пьян… Служба в легионе протекала довольно своеобразно: занятия, работа, караул, патруль за дезертирами и пьянство. Иногда случались драки. В особенности частыми они были между поляками и немцами. Но замечательно то, что как бы друг с другом не враждовали и не дрались в расположении картье (казармы), достаточно было выйти в город, как все забывалось и один стоял за другого. Не дай Бог, если кто тронет легионера в городе! Впрочем это не мешало вернувшемуся в казарму из города подраться с тем, кого только что защищал. Нередко дело доходило и до поножовщины… Такая жизнь, безусловно, не могла отразиться хорошо, а потому в большинстве случаев под конец службы легионеры становились пьяницами и неврастениками. На войну! Вскоре пошли слухи, что эскадрон должен идти в Сирию. Ожидания наши длились недолго. Выступал эскадрон под командой бездарного капитана Ландрио. После восьмидневного пути мы прибыли в Бейрут. Целую неделю патрулировали город. Потом нас продвинули ближе к крепости Суйде, где мы несли сторожевое охранение. В крепости в течение трех месяцев находился французский батальон, окруженный друзами. Положение его было страшным. Продукты – хлеб, консервы и мороженое молоко – им сбрасывали с аэроплана, хотя последнее почти никогда не долетало, еще в воздухе таяло. Численность друзов, окруживших Суйде, была приблизительно около 6–8 тыс. Нашему эскадрону при содействии французской колониальной пехоты был дан приказ атаковать друзов и освободить французов из крепости… Друзы, как сумасшедшие, неслись на нас, и казалось, вот-вот раздавят своей численностью, но благодаря удачным залпам они были остановлены, запаниковали. Воспользовавшись их смятением, мы бросились в атаку и пробились в Суйде. Заперев за собой ворота крепости, увидели ужасную картину: по всем углам лежали истощенные французы. Многие даже не могли двигаться. Нас в крепости оказалось мало: больше 80 человек было убито и приблизительно столько же ранено. На рассвете подошло подкрепление, и друзы были разбиты. Они оставили на поле боя больше 1000 убитых. Меня заинтересовала обстановка боя, и я выглянул через стену. Увидел бегущих друзов. Всевозможных цветов знамена развевались в их рядах. Смотрел не больше одной минуты, как почувствовал, что меня что-то ударило в голову. Упал. Минуты через 2–3 потерял сознание. И… 44 франка пенсии. В лазарете в Бейруте пробыл 6 дней, в течение которых почти все время был без сознания. Рана пришлась на затылочную часть, я нуждался в операции, так как пуля оставалась в голове. На 7-й день нас погрузили на военный миноносец и через Марсель отправили в Бизерту. На миноносце было великолепно – чудный уход, внимательное отношение со стороны начальства, вообще чувствовали себя как в хорошем госпитале в России. Трепанация прошла успешно. Пролежав в госпитале несколько месяцев, был выписан и опять попал в строй. Но ранение давало о себе знать. На комиссию я был представлен за 20 дней до окончания срока службы. Она была поверхностной. Доктора быстро решили, что я к службе «не годен», дав мне отставку и… 44 франка пенсии. Об обещанных куда более внушительных суммах говорить не приходилось… Все пережитое за это время настолько озлобило меня против французов, что я решил ни в коем случае не оставаться во Франции. Я уехал в другую страну».