Текст книги "Солдаты удачи поневоле…"

Глава 4. ВОЗВРАЩЕНИЕ НА РОДИНУ…

1967 год. Во Франции остатки «советских легионеров» снова сплотились вокруг своего негласного лидера Франжье. На этот раз он ратовал за возвращение на родину. Его авантюристический характер не находил покоя, и он развернул бурную деятельность для разрешения этого вопроса. Франжье заставляет каждого из 32 человек, согласившихся вернуться на родину, написать свои автобиографические данные, в которых была указана причина их нахождения во Франции, и заявления в Советское посольство. С этой целью, он устанавливает контакты с сотрудниками посольства и ведет с ними переговоры. Естественно все эти его действия не остаются вне поля зрения французской контрразведки. Но, зная, что ничего противоправного ни он, ни его сослуживцы не совершают, он безбоязненно продолжает посещать Советское посольство.

Франжье несколько раз приглашали на беседу во французскую полицию, где сотрудники контрразведки пытались отговорить его от разрешения задуманного, и оказать «положительное» влияние на своих сослуживцев. А, видя, что он стоит на своем, контрразведчики, под предлогом упрощения возвращения его и сослуживцев на родину, делают ему вербовочные предложения. Но он отказывается. Его несколько раз приглашали в Марсель, в штаб-квартиру Легиона, где вели с ним аналогичные беседы. Но Франжье был тверд, – возврат на родину.

Так прошло почти 7 месяцев. И вот все они получают уведомления о приглашении в Советское посольство. В небольшом зале, где собрались 32 человека пожелавших вернуться на родину бывших советских солдат, перед ними выступил сотрудник посольства в ранге первого секретаря.

Он не стал говорить о той большой работе, которую пришлось выполнить, как сотрудникам посольства, так и компетентным органам на родине, но в итоге, все вопросы решены. Также положительно решены вопросы и с Французскими властями. Сотрудник посольства выступил кратко, без всяких патетических слов. Он поздравил всех с положительным решением вопроса, вручил всем, поскольку их никто из Советской армии не увольнял, военные билеты, и попросил следовать к автобусу. И ни слова о том, что все те военнослужащие, которые остались тогда, в 1961 году в бельгийском лагере интернированных, уже давно вернулись на Родину.

Уже летя над территорией своей Родины, все с трепетным волнением вглядывались в иллюминаторы. Но, кроме летящих на встречу облаков, ничего не было видно.

На аэродроме к самолету подкатил автобус, с задернутыми на окнах шторками. Все молча зашли и расселись по местам. По напряжению, с которым входили в автобус бывшие легионеры, чувствовалось, что все они очень волнуются. Волновался и Ян Сперскис. Увидев, что их сопровождают вооруженные автоматами офицеры, все с пониманием отнеслись к этому.

Ехали часа три. Автобус остановился в лесу. Все вышли из автобуса на большой асфальтированной площадке, как оказалось на строевом плацу. По команде одного из сопровождавших офицеров, построились в две шеренги. Сквозь ветви деревьев и кустарника, поглядывал высокий бетонный забор, с бегущими по верху побегами колючей проволоки.

Почти сразу же перед строем остановилась черная «волга», из нее вышел офицер в звании полковника, махнул рукой в сторону автомобиля, который тут же отъехал в сторону, повернулся к строю. Предупреждающе поднял руку в сторону офицера попытавшегося ему доложить, и обратился к бывшим легионерам, теперь уже снова ставших советскими солдатами.

– Поздравляю вас, товарищи солдаты и сержанты с возвращением на Родину! Вы, в этом военном лагере будете три месяца. Затем, будет соответствующий приказ, по которому будете уволены из рядов Вооруженных Сил и отправлены на постоянное место жительства. Куда? Решите сами. И на этот вопрос каждый должен дать свой ответ. Поэтому не буду останавливаться на нем.

– Майор, – полковник повернулся к стоящему рядом майору, – ведите людей в казарму, пусть обоснуются на новом месте, и, в баню. После бани, обмундировать всех в военную форму, и в столовую.

Майор, который представился их командиром взвода, назначил своим заместителем старшего сержанта Сперскиса, а уже по его предложению назначил командиров отделения. И только потом взвод в казарму.

Щитовой барак, в котором все оказались, был обустроен, как все армейские казармы. Кубрик для личного состава, ленинская комната со столами и стульями, канцелярия, умывальник, туалет, каптерка, и ружейная комната, которая, как выяснилось позднее, была пуста.

После распределения по койкам, все отправились в баню. Шли молча, мылись молча, иногда лишь перебрасываясь незначительными репликами. Подавлены ли были бывшие легионеры резкой сменой своего статуса, трудно сказать. Скорее все были просто шокированы. Они оказались в прямом смысле того слова, «за колючей проволокой». Но никто не роптал. Каждый знал, на что он шел, давая согласие на возвращение на Родину… И каждый знал, с какими трудностями они вернулись, и с какими трудностями им придется столкнуться.

…Начались длительные и изнурительные беседы с сотрудниками КГБ, которые ежедневно приезжали к ним в лагерь. А где-то через месяц, их, казалось, оставили в покое. Но не так все просто оказалось. У каждого на левой руке между большим и указательным пальцем было вытатуировано «FL» – Французский легион. Пришлось это каждому выжечь. Остался лишь белый кружок.

Три месяца пролетели быстро. Был зачитан приказ об увольнении из рядов Советской армии, подан автобус и все, собрав свои пожитки, загрузились в него. Чувствовалось общее волнение. Билет на железнодорожный транспорт были для них приобретены заранее. Каждый ехал не туда, куда бы хотел, а туда, куда им определило КГБ.

Например, в Советской Армии Ян Сперскис служил восемь лет. Три года в иностранном легионе, два года по контракту на Мадагаскаре, и три года во Франции. За три года службы в легионе, из которых полтора года приходилось на войну в Алжире, – он получил звание сержанта, 25 тысяч долларов, – по тем временам очень большие деньги для Франции, – и три награды за храбрость и мужество.

Формально вернуться домой бывшим советским солдатам и бывшим легионерам было невозможно. С официальной точки зрения, отправленных в Конго советских солдат попросту не существовало в природе. А тут еще служба в иностранном легионе – вещь для советского человека вообще запредельная. Это уже измена Родине. Выручило всех тогда соперничество двух спецслужб: операцию по отправке в Конго в 1961 году проводило ГРУ, не согласовав ничего с КГБ. И только данный факт, и спас бывших советских солдат о привлечении каждого к уголовной ответственности за измену Родине. Так это было или нет, трудно сказать, но поверим Яну Сперскису. Но именно это и спасло их от последующих репрессий. Так им якобы сказал на последнем построении на плацу лесного лагеря, тот же полковник, который их встречал.

Каждому было преложено внести в Красный Крест и Фонд мира от 5 до 10 тысяч долларов из своего заработка, и дать подписку сроком на 25 лет, – молчать…

Вернувшись на Родину, Сперскис вновь поселился в городе Могилеве, – там, откуда его почти 20 лет назад призвали в армию. Всего в СССР вместе с ним вернулось 32 «легионера». Двенадцать из них оказалось в Белоруссии, из них восемь, в том числе и Сперксис, – в Могилеве.

В Могилеве он поступает на заочный факультет строительного института и устраивается на работу в Облремстройтрест на должность инженера по рационализации. Как и все воины-интернационалисты, он претерпел нравственное и психологическое перерождение, что привело его позднее к срыву. Случилось это в 1978 году. При проверке состояния дел в подведомственном тресту РСУ, Сперскис обнаружил злостные нарушения со стороны руководства предприятия. Конфликт замять не удалось, и дело дошло до разбирательства на открытом партийном собрании треста. И когда, Сперскис в своем выступлении стал приводить в качестве примеров конкретные, выявленные им факты нарушений, главный инженер треста, чтобы закрыть обвинителю рот, прилюдно оскорбил Сперскиса. Темпераментный литовец на глазах изумленной публики, молча подошел к обидчику, и несколькими, едва видимыми ударами из арсенала Джиу-джитсу, «вырубил» обидчика. И, буквально через мгновение, сам рухнул без сознания. Прибывшая «скорая» констатировала у него инфаркт…

Когда Ян пришел в себя, первым человеком, которого он увидел, была его жена, Алена. Она смотрела на него встревожено, беспокойно, и он понял, что эта тревога и это беспокойство относятся к нему.

– Сейчас, Аленушка, извини, пробормотал он, пытаясь сесть, но не мог. Руки были как плети и не слушались его.

Он не видел, как Алена, присела на стоявший рядом с кроватью стул, и не почувствовал, как осторожно взяла его руку в свою и ласково стала гладить. И тут только обратил внимание, что Алена в белом халате, а из-за ее плеча на него улыбаясь, смотрит в таком же белом халате немолодой мужчина, на голове которого надета белая шапочка. И тут все понял, – он в больнице. Он попытался что-то сказать, но губы его не слушались. И он снова куда-то провалился…

Очнулся часа через два. В палате никого не было. За дверью слышались тихие женские голоса. В одном из которых он узнал свою Алену.

– Алена, – с улыбкой выдохнул он, и зажмурился, вспоминая первую встречу с ней…

В тот день он с ребятами возвращался из вагона-ресторана в свой вагон поезда, в котором они следовали из Москвы в Могилев, к своему новому месту жительства. И вдруг проходя через плацкартный вагон, поймал взгляд огромных голубых глаз. Они принадлежали молодой девушке сидевшей за столиком сразу у прохода. Напротив, место было свободное.

– Идите, ребята, я приду попозже, – кивнул он вслед проходящим мимо друзьям и, не отдавая отчета в том, что делает, сел на свободное место напротив девушки с голубыми глазами.

Умевший быстро сходиться с незнакомыми людьми, а в особенности с противоположным полом, Ян быстро знакомится с девушкой. Оказалось, что девушку зовут Алена, и она возвращается из Минска, где была в гостях у сестры, домой в Речицу. Болтали о том, о сем часа полтора. Девушка оказалась смелой, речистой и, показав на подворотничок расстегнутого ворота гимнастерки Яна, посетовала, что он не свежий.

– А ты подшей свежий! – Ян с улыбкой посмотрел на собеседницу.

– А я не умею, – также с улыбкой ответила Алена.

– А я научу!

Девушка, на мгновение замолчала, о чем-то думая, и, лукаво взглянув на Яниса, смело сказала, – а давай! Только у меня нет белых ниток, и белого материала.

– Сейчас все будет! – Обрадовался Ян, и, вскочив из-за столика, побежал к выходу из вагона.

Через пять минут он уже был перед Аленой, на нем была спортивная куртка, а в руках гимнастерка, кусок белой материи с воткнутой в нее иголкой с вдернутой в нее длинной белой ниткой…

В Гомеле их ждал автобус. Ян подошел к стоявшей под козырьком автостанции Алене, сказал, что приедет к ней в Речицу свататься, и, поцеловав в щеку, попрощался.

А уже через месяц они праздновали свадьбу…

По приезду в Гомель, их встретил сотрудник местного КГБ, и автобусом доставил в общежитие, где они разместились в четырех комнатах. По три человека в комнате.

Сотрудник предупредил, чтобы прибывшие никуда не отлучались, приводили себя в порядок. Денег, что им выдали на руки, и положили на книжки сбербанка, взамен изъятых у них долларов, хватит, конечно, надолго, но порекомендовал устроиться на работу. Он оставил на столе список предприятий, которые их возьмут на работу, и, предупредив, что завтра с утра все идут в паспортный стол милиции получать паспорта, попрощался.

Ян предупредил сослуживцев, чтобы не злоупотребляли спиртными напитками, не вступали в свару с местными парнями…

Вспоминая те, почти двадцатилетней давности годы, он, лежа на больничной кровати, многое передумал. Сравнивал почему-то людей то с рекой, то с деревом. Реки не могут течь, не меняя русла, так и человек не может быть недвижимым, разве что, когда болен, как он сейчас. Вот взять хотя бы дерево. Стоит на месте, шагу не может сделать. Но ведь оно живое! Внутри его, круглый год циркулируют животворящие соки, нарастают годовые кольца. Но никто, ни река, ни дерево не делает подлости окружающим, а люди делают. И жестоко, и больно, даже зная, что не правы. Так вот получилось и в его стройтресте. Сказал правду в глаза. Получил в ответ поток грязи. Не привыкший прощать незаслуженной обиды, он не выдержал и в этот раз. Слава Богу, что главный быстро оклемался. А сейчас, как поведала ему его жена Алена, с ним разбирается прокуратура.

Строительный институт Ян закончил за четыре года. Взял упорством, которого ему не занимать. Получил диплом. Но повышения по службе не получил, так и остался на должности инженера по рационализации. И виной тому его «острый» язык. Но все эти неприятности перекрыла главная радость в его семье, – рождение сына Михаила. А два года спустя, еще одного сына, – Арнольда. Алена на лето отвезла их на село к деду и бабушке в Речицу.

Ян старался не вспоминать свое пребывание в Легионе. Но ничего не получалось. Постоянно снятся сны. Будто он снова в Африке, то на Мадагаскаре… Последнее время стало побаливать сердце, скакать давление. И вот итог, – инфаркт.

Он старался мысленно уходить в свое детство, юность. Вспоминал, как всегда был любознательным, искал в районной библиотеке книги про путешествия. Вспоминал свою литовскую деревушку, отца, мать. Как приехал туда восемь лет назад. Его встретил едкий запах конской мочи, и прочих испарений присущих деревеньке состоящей из отдельных хуторков, где все сто процентов жителей держат коров и коз, а в каждом дворе деревянный туалет. Соседи, с трудом узнав его, показали лишь могилы родителей на кладбище. А в доме проживала уже другая семья. Он помянул родителей с новыми хозяевами своего дома. Успокоил, что никаких претензий к ним не имеет, попросил лишь ухаживать за могилками, прошелся по деревеньке и уехал. А что делать? Он все равно бы не смог спокойно жить там. С его-то характером?

Но к родному хутору память его возвращала вновь и вновь… Вот и в этот вечер он мысленно снова был там, в своем родном хуторе.

Тогда был 1941 год. Август месяц. Ему было всего пять лет. Он, как сейчас, помнит желтые поля озимых, с переспелым зерном. Почувствовал вдруг запах скошенного луга, сада, вишен, с которых осыпались скороспелые ягоды. Услышал стук телеги, которая, скрипя, тащила воз с клевером. И если бы не следы быстро прогремевшей рядом войны – воронки от бомб, да подбитый на околице танк, облепленный чумазыми ребятишками, в числе их был и он, Ян, никто бы не поверил, что где – то там, на востоке, продолжается война…

Потом 1944 год. Тогда ему уже было 9 лет… Тридцать лет назад… Дома тогда стояли угрюмые, безмолвные, с траурно занавешенными окнами. А некоторые отгородились от мира ставнями. Он вспомнил, как тут, на улице, стоял взорванный немецкий грузовик. Раненых тогда увезли, а изуродованные, изорванные на куски трупы, тут же грузили на повозку. Он закрыл глаза, и как бы вновь, почувствовал тот запах гари, который витал тогда над грузовиком… Он вспомнил и тропинку, которая также, как и сейчас, тридцать лет назад бежала за канавой, и вспомнил, как, утопая в облаках пыли, поднятой армейскими повозками и грузовиками с ранеными, устало брели по ней отступающие немцы.

Вспомнил базарную площадь, и зажмурился от страшных для тех лет, воспоминаний. Там на сколоченной перекладине тогда висели пятеро партизан. У каждого на груди была закреплена табличка с надписью, – «партизан». Пятеро за одного убитого немца. Тогда и про партизан-то никто не слышал, у тут вдруг пять человек. Жители хутора проходили мимо и лишь изредка бросали на повешенных свои взгляды.

Ян вспомнил и разговор отца с хозяином соседского хутора Антанасом Петраускасом. Антанас тогда говорил отцу, что хотели повесить шестерых, но тот, оказавшийся широким в плечах не уместился. Перекладина оказалась короткой. И его просто расстреляли.

Проходя мимо хутора Пранскунаса, вспомнил, как с младшим сыном его Витаускасом, стали свидетелями, ссоры его отца с местным начальником полиции Адоматисом…

Они тогда играли на сеновале Пранскунасов, и вдруг услышали громкий мужской разговор. Он прильнул к щели на сеновале и увидел своего отца стоявшего напротив начальника местной полиции Адомайтиса. Глаза у обоих скованы, словно цепью. Оба не отрываясь, смотрели друг на друга. В руках отца вонзенные зубьями в землю, вилы.

– Если ты, шепелявый кобель не отстанешь от моей жены, убью… – донесся до Яна хриплый голос отца.

Откуда было знать тогда Яну, маленькому мальчику, что он стал свидетелем обыкновенной житейской разборки, виной которой стала его мать…

Ян, когда вырос побольше, только тогда понял, кто такие партизаны, и что они были тогда совсем рядом с их хутором, граничащим с Вентским лесом. Он снова вспомнил про партизан, когда проходил мимо площади, на которой много лет назад, при немецкой оккупации Литвы, на перекладине висели пятеро повешенных партизан. Он вспомнил, как к ним на хутор пришли двое, одетые по-крестьянски, но вооруженные винтовками люди. Одного он видел впервые, но другого узнал сразу. Это был старший сын хозяина соседского хутора, Петраускаса. Тот, который ему был незнаком, был бывший советский пленный, сбежавший с хутора, куда был определен немцами, как батрак…

Сколько еще воспоминаний пришло в голову Яну Михайловичу при посещении им родного хутора, знал только он.

Когда он вернулся в Могилев, за столом делился с женой и сыновьями впечатлениями о своей поездке. Вспомнил, как проверяли его на литовской таможне. Увидев по документам, что он литовец, пограничники быстро поставили ему штамп на паспорт, а таможенники, практически его не проверяли. Но когда он возвращался назад, тут уже свои, белорусские пограничники и таможенники усердствовали, выполняя свои служебные обязанности, так, что Яну пришлось раздеваться до трусов. Но он был не в обиде на белорусских чиновников. «Значит так надо», – всегда говорил он себе и тем, кто его проверял, и беспрекословно выполнял все их требования…

Потом ушли немцы, а с ними полицейские, староста, и снова началась мирная жизнь… Школа, а там и армия.

С друзьями по легиону, хотя не часто, но встречался. Кое-кто из ребят был связан с бандитами, а кто живет, как и он, праведной жизнью. Большинство обзавелись семьями, народили детей.

Воспоминания, воспоминания… Ему вдруг вспомнилось, как в райцентре, где он ходил в школу, с ватагой ребят, своих сверстников гуляли по вечерам. Идут по тротуару широко, цепью, пришаркивают клешами. Глаза щурят презрительно. У каждого на губах прилип окурок. Как лазили через забор на танцплощадку. Но сами не танцевали, а смотрели на танцующие пары и грызли семечки…

И вот пришел день его выписки из больницы. Алена приехала за ним с его другом «легионером», которого все почему-то называли «Медведь», на его автомобиле «Волга». Почему именно «Медведь»? Ни сам хозяин «Волги», ни Янис, Алене об этом ничего не рассказывали, а только лишь посмеивались. С этим «Медведем» Ян встречался наиболее часто. Вот и сейчас за ним приехал именно он. «Волгу» он купил на деньги, что получил во Франции. Алена уговаривала купить автомобиль, хотя-бы «Москвич», и Яна, но тот категорически говорил, нет. Деньги пригодятся им и их детям в будущем.

На «больничном» Ян побыл еще дней десять, а потом вышел на работу. И тут произошло то, о чем он не смог забыть уже никогда.

Участники этой разыгравшейся истории, рассказывали о последовавших за ней последствиях, крайне неохотно. Об этом написал в своей статье в газете «Могилевская правда» бывший тогда там корреспондентом публицист Виктор Демидов.

В целом картина тогда выглядела примерно так, – Пока ветеран-интернационалист лежал в больнице, в «Могилевской правде» с подачи местных партийных боссов был напечатан фельетон, в котором Сперскис был облит грязью, а сцена на партсобрании искажена до неузнаваемости. Состоялся суд, который вынес Яну Сперскису приговор-год принудительных работ с удержанием 20 % от заработанной платы. Сперксис потребовал справедливости, но ни в местной газете, ни в местных органах власти его не приняли.

Все, тщательно продумав и взвесив, Сперксис назначил встречу со своим другом «Медведем» и попросил того достать ему на временное пользование израильский автомат «Узи» с гильзоприемником, и магазином холостых патронов, предложив за эту услугу хорошие деньги. Но «Медведь» от денег отказался, а автомат с гильзоприемником и холостыми патронами достал.

И вот, весенним утром 1979 года он вошел в редакцию «Могилевской правды» с израильским автоматом «Узи». Распахнул дверь в кабинет редактора, он дал длинную очередь и ворвался внутрь. Под прицелом автомата редактор написал: «Фельетон не соответствует действительности, он искажает факты, произошедшие в Могоблремстройтресте. Редакция приносит Сперскису свои извинения».

Ветеран вышел из кабинета, развернулся, дал еще одну очередь и уехал на поджидавшей его машине.

Примчавшаяся в редакцию милиция, не смотря на клятвенные заверения редактора и секретарши, так и не могла подтвердить факта стрельбы. Пулевых отверстий нигде не было. Не было найдено и стреляных гильз. Хотя очевидцы говорили, что стрелявший ничего с полу не собирал. Откуда милиционерам конца 70-х было знать, что предназначенный для спецопераций автомат «Узи» оснащается специальным гильзоприемником. Обыск квартиры Яна тоже ничего не дал.

Оружие Сперскис оставил друзьям в машине и попросил высадить его около прокуратуры. Бумагу, которую ему написал под дулом автомата редактор, он отнес прокурору…

Следствие по этому инциденту закончились ничем. Но пережитое дало себя знать. Яна ударил инсульт. Провалялся он в больнице двадцать дней. После выписки, с палочкой, стал осторожно ходить около дома. Овладевающее его уныние, он решительно отбрасывал в сторону. Его живой, неуемный характер, решительно не поддавался ему, этому унынию. Он словно новорожденный смотрел вокруг себя. На проходящих мимо редких прохожих, на стайку воробьев порхающих прямо на дорожке, на голубей взмывающих в голубизну неба. Тут же прохаживались две уже немолодые женщины, которые явно присматривались к Яну. Ян привык ходить каждый день, в одно и тоже время по этой дорожке вдоль его дома. Вот и в этот день он вновь медленно шел по дорожке. Он уже здоровался с этими незнакомыми ему женщинами, которые при этом улыбались ему, как старому знакомому. И вот в один из дней, они подошли к нему и вежливо попросили принять от них брошюры про Иисуса Христа. Название брошюр он не запомнил, но на корочке был в цветном изображении распятый Христос. Сели все трое на скамеечку. Ян пролистал одну из брошюр, и не увидел ни одного упоминания о православии, к которому он уже давно тяготел. Женщины ответили, что они принадлежат к христианской церкви евангелистов. Ян, теперь уже ради интереса спросил, про какие взгляды этой церкви на бытие людское они могут ему рассказать. Тут обе женщины, не перебивая друг друга, вежливо, то одна, то другая, стали говорить о бессмертии человеческих тел, которые, с благословения Господа, воскреснут. Ян подумал, вспоминая православную библию, где говорилось только о бессмертии души, но ни как ни тела, стал доказывать им обратное. Он даже задал им вопрос, – как же то, что в могиле превращается в тлен, может вновь превратиться в живое кровонесущее тело? А душа, да. Она бессмертна. Тут женщины смешались, и стали приводить в качестве примера воскрешение Христа. Но и тут не смогли убедить Яна…

Ночью с ним случилось вообще, что-то невероятное, заставившее его вспомнить разговор с женщинами, и навсегда запомнить то, что с ним произошло…

Где-то около 3 часов утра, когда был довольно крепкий сон, он вдруг почувствовал, как в затылке его головы раздался явственный щелчок, ну точь в точь, как щелчок электрического выключателя. И он неожиданно очутился в какой-то темноте. Он смотрел вокруг себя и нечего не видел, ощущая себя, как – бы частичкою этой темноты. Потом неожиданно увидел перед собою какое-то огромное тело, которое показалось ему знакомым. В этом теле он узнал себя самого. Это все длилось какое-то мгновение. Затем он сам, или его сущность, или душа, как называют эту сущность, вдруг оказалась около затылка лежащего тела. И снова явственный щелчок… Ян открыл глаза и увидел перед собой спальню, в которой лежал на кровати. Провел поверх одеяла рукой. Да, он был дома, и лежал на своей кровати. Посмотрел на часы. Время показывало 3 часа 01 минуту. Окна просвечивали просыпающимся утром. И то, что произошло с ним, не было сном. Он понял, что какие-то сверхъестественные силы показали ему, что он, споря с женщинами, был прав. Душа бессмертна…

Но и этим все не закончилось. Где-то спустя двое суток, в это же время, Ян просыпается оттого, что кто-то дергает его больную ногу. Открывает глаза и видит в ногах кровати, невысокого молодого человека, скорее мальчика. На голове длинные светлые волосы, одет в современную светлую куртку. Вокруг головы, как ореол, какое-то неясное освещение. Увидев, что на него смотрит Ян, мальчик мгновенно исчезает. Ян уже не мог заснуть. Утром, он, ничего не объясняя, попросил жену Алену, или сына Михаила проводить его до церкви. Проводила его жена.

В церкви он обратился к батюшке, отцу Серафиму, окрестить его. Вот тут-то он был вынужден и объяснить тому, что его заставило принять это решение, к которому он шел уже давно…

15 лет Ян Сперскис постоянно требовал пересмотра решения суда. Получил 76 отказов. А в местном управлении КГБ, куда он также обращался, только пожимали плечами и показывали рукой на потолок. И только в 1994 году Ян Сперскис был реабилитирован.

О реабилитации Яну сообщили в прокуратуре, куда он был приглашен. Хотя и лет ему было и не так много, но служба в легионе и пережитые, уже после возвращения на Родину, инфаркт с инсультом, давали себя знать. А еще вдобавок ко всему начал побаливать позвоночник, поврежденный в боях в Алжире.

Единственная радость его была любимая жена и дети.

Спать в последнее время он старался один. Трехкомнатная квартира это позволяла. В середине 70-х он вступил в кооператив, внеся туда, благо сбережения еще были, свой пай. Он специально ложился спать один, чтобы не нарушать сон Алены своими ночными думами и хождениями.

Ночами он ходил по комнате, смотрел в темные окна и думал, думал, думал… Кем были они тогда, бывшие советские солдаты в легионе. Да ни кем. Легионер-иностранец, какими считались они «там», были существами «без роду и племени». Об этом ему как-то сказал в порыве гнева, взводный, лейтенант Бардан. Он тогда так и сказал:

– Умрет ли легионер, или будет убит, он вычеркивается из списков «как номер» и только. Никаких родных и наследников у него нет и не должно быть. Его вещи продаются в роте с аукциона. Это относится и к офицерам-иностранцам. Все они считаются неженатыми, хотя бы и имели законных жен. В случае гибели – семья не получает ничего. Вот так-то, капрал!

Бодрствуя ночами, Ян неоднократно возвращался к мысли, правильно ли он поступил, подбив своих сослуживцев бежать из лагеря интернированных. И не находил ответа. Но то, что заставил себя и 32 солдата с ним вернуться на Родину, ответ был четкий, – да правильно! Какая бы Родина ни была, – но она своя, единственная…

Ян Михайлович Сперскис. 2000 год

Потом к нему стали наведываться журналисты ведущих белорусских газет, – Вероника Черкасова, Михаил Поликарпов, Виктор Демидов. Из всех троих, автор установил только двоих.

Вероника Черкасова убита в 2004 году в своей квартире. Убийца так и не был найден. Михаил Поликарпов ведущий специалист в области журналистики. Виктора Демидова установить, пока не удается. Но его очерк про нашего героя можно и сейчас найти в Интернете…

Вот как объяснил возвращение бывших советских солдат – легионеров, в конце 90-х прошлого столетия главный герой Виктору Демидову:

«Формально это было невозможно – ведь с официальной точки зрения, отправленных в Конго советских солдат попросту не существовало в природе. А тут служба в Иностранном легионе – вещь для советского человека вообще запредельная. Выручило соперничество двух спецслужб: операцию по отправке войск в Конго в 1960 году проводило ГРУ, не согласовав ничего с КГБ. И вот, в 1968 году Комитет в порядке мелкой мести своему конкуренту, ГРУ, позволил бывшим советским солдатам вернуться в Советский Союз». Виктор Демидов. Интернет 14 сентября 2002 г.

А вот как главный герой охарактеризовал тех людей, которые прошли Иностранный Легион журналистке Веронике Черкасовой:

«По мнению Яна Михайловича, – пишет она в своем очерке в 2002 году, – наемник обычная мужская профессия. Его семье о ней знали издавна. Наемниками еще у Ивана Грозного воевали предки Яна Михайловича. В его семье до 1940 года, когда в Прибалтику вошли части Красной Армии, хранилось 27 офицерских патентов. – Наемники были, есть, и будут до тех пор, пока будут войны, – уверен Ян Михайлович. – Адреналин в крови бродит, его надо куда-то спускать, – говорит он, и на миг глаза его вспыхивают тем самым блеском, за который его когда-то и прозвали бешеным…

…А вообще, слово «наемник», – пишет Вероника Черкасова, Ян Михайлович не любит, предпочитая ему выражение «солдат удачи»… И прекрасная богиня Удача действительно никогда не оставляла его, простирая над ним свои крылья, защищавшие его от шальных пуль и глупой смерти…» «Белорусская деловая газета» 8 декабря 2000 г.

Много лет спустя, Ян часто засиживался за книгами, журналами, брошюрами, о Зиновии Пешкове, как и он, бывшем легионере Французского иностранного легиона. Только эти издания и смог найти в Москве на книжном рынке, его старший сын Михаил. Вот тут-то, хотя и не так уж и много, он мог прочитать о ставшем ему близким, Легионе. Кое о чем он уже читал в книгах приобретенных им еще во Франции. Но все они были конфискованы у него в 1968 году на Советской таможне…

В одном из журналов он прочитал интервью, данное Книжному обозрению, знаменитым кинорежиссером Эльдаром Рязановым.

Вот что там было написано:

– Когда я сперва снимал, а потом писал очерки о Зиновии Пешкове, я просто ощущал себя вторым Александром Дюма. Приключения Эдмона Дантеса порой уступают приключениям Пешкова… Причем ясно, что это было на самом деле, а ведь ситуации просто невероятные.

Судьба его брата, Якова Свердлова, действительно загадочна. Так же загадочна и его смерть.

Зиновий же, Пешков, старший брат Якова, прожил долгую жизнь и похоронен в большом почете, как и подобает заслуженному боевому французскому генералу и командору. И никто не подозревал, что судьба этого человека определилась в начале прошлого века в тесной камере Нижегородского острога.