Текст книги "Белая бригада"

Дельфины острова Сокотра

Каждый моряк, побывавший в этом уголке безбрежного Индийского океана, может подтвердить правдивость истории про умных и добрых дельфинов, живущих возле острова Сокотра.

Когда-то этот живописный остров вблизи Йемена был пристанищем мусульманских пиратов, здесь они делили добычу, отсюда уходили в свои дерзкие набеги, держа в страхе все побережье Африканского Рога и торговые пути индийских купцов. Пиратов со временем поистребили, и в наши дни это просто изумительный красоты зеленый остров с живописными рыбацкими деревушками, чистейшей родниковой водой и самими красивыми (по ошибочному мнению арабов) женщинами.

В восьмидесятые годы возле острова постоянно находилась якорная стоянка оперативной эскадры советского военно-морского флота, контролировавшая район Африканского Рога, где в то время постоянно шли локальные войны. Моряки отдыхали, изредка сходя на берег покупаться, позагорать и половить какую-нибудь экзотическую морскую живность вроде тунцов, лангустов и каракатиц.

Для подхода к якорной стоянке нужно было пройти по извилистому фарватеру между мелкими островками архипелага, где в изобилии имелись рифы и подводные скалы.

Наш танкер замедлил ход перед узкостью до малого. В предрассветной дымке на горизонте маячили отвесные скалы острова Сокотра, покрытые густой тропической зеленью. Вокруг судна на мелких волнах резвились несколько дельфинов, гоняя косяк какой-то мелкой рыбешки, – наверное, завтракали. Кое-что перепадало и вездесущим чайкам, с криком носящимся за дельфинами.

Неожиданно от стайки отделилось три крупных дельфина и понеслись к судну. На ходу они перестроились: один вышел метров на сто вперед по курсу танкера, как бы указывая путь, а двое пристроились по бортам на уровне форштевня.

Штурманы озадаченно столпились возле карты – путь, указываемый дельфином, почти полностью совпадал с рекомендованным в лоции фарватером. Так мы и шли малым ходом почти час, и все время вокруг радостно резвились дельфины и впереди, держа дистанцию и безошибочно указывая курс, шел дельфин-«лоцман». Они исчезли только тогда, когда танкер стал на якорь, перед этим описав изящный круг возле стоянки кораблей эскадры и почти выпрыгивая из воды.

После долгих месяцев, проведенных в качающихся стальных коробках кораблей, после тесноты кают и кубриков так радостно было ощутить под ногами твердую землю, а не зыбкую палубу, дышать воздухом, наполненным ароматом травы, цветов и деревьев, слышать пение птиц, а не звуки команд и круглосуточный шум судовых дизелей.

Пока мы купались, дельфины резвились рядом, выныривая среди людей и нисколько нас не опасаясь. Местные пацаны даже плавали на них верхом или цеплялись за хвостовой плавник. Они прекрасно понимали друг друга. А мористее пляжа цепочкой держались с десяток дельфинов, охраняя нас от акул и гигантских скатов-мант.

После недолгой стоянки отряд кораблей снялся с якорей и кильватерной колонной пошел в сторону Адена. Через пролив как обычно отряд «вели» дельфины-лоцманы, четко указывая путь между рифами. Наверное, и сто и двести лет назад они так же вели пиратские шхуны и купеческие парусники-«дхоу». Они никогда не уходят далеко от острова и не смешиваются с другими дельфинами. Здесь их дом, где они живут в мире и согласии с людьми и морем. Местные жители их просто обожествляют, изображения дельфинов начертаны на древних скалах, они даже дают им имена. Дельфины часто загоняют им в прямо в сети косяки рыбы. То, что дельфины всегда крутятся возле кораблей, – давно известно на всех морях, но с тем, что они грамотно ведут лоцманскую проводку, мы сталкивались впервые. Больше такого нигде наши опытные штурманы не встречали, даже всезнающий капитан не помнил.

Мы еще не раз бывали на Сокотре, и всегда встречали нас друзья-дельфины. На подходе к проливу свободные от вахт моряки высыпали на верхнюю палубу и радостно приветствовали дельфинов, которые, временами вылетая из воды, как черные торпеды, стремительно носились возле бортов и, казалось, радовались не меньше нас. А «лоцман» неизменно появлялся за милю до пролива и шел, выдерживая курс как по карте.

Хорошо ощущать, что мы не одни на этой земле, что в глубинах далекого Индийского океана живут наши братья по разуму и бескорыстные друзья – добрые дельфины острова Сокотра.

Пернатые супруги

На траверзе южнокорейского острова Уллындо, спасаясь от ястреба, в открытую дверь боцманской «малярки» влетели две маленькие серые птицы. Это заметили с мостика, сообщили боцману, тот, попутно прихватив меня, отправился в кладовую. Включив свет, мы обнаружили двух маленьких сов-сплюшек, сидящих рядом на полке с банками краски и новыми кистями. Птицы, походившие на забавные игрушки, совершенно нас не боялись, только таращили свои круглые желтые глазищи и тихонько пощелкивали клювами.

Мы осторожно сняли их с полки и отнесли в пустующий лазарет, куда сразу же началось паломничество свободных от вахт моряков. Вылез даже стармех из машины.

Все умилялись, глядя, как пернатая парочка бок о бок чинно сидит на шкафчике с медикаментами и в свою очередь разглядывает их, уморительно склоняя набок ушастые головы и подмигивая глазами. Освоившись, сплюшки стали даже бесшумно летать по медицинскому отсеку, вызывая бурный восторг у публики.

Всех разогнал первый помощник, вполне резонно заметив, что птичек надо покормить, напоить и дать отдохнуть. И вообще здесь не зоопарк.

До Владивостока оставалось почти двое суток хода, земли поблизости не было и парочку решили оставить у меня в лазарете. Сердобольные поварихи принесли им с камбуза поесть и попить, периодически забегали их навестить, пуская слезы умиления при виде такой супружеской верности.

Надо сказать, что на танкерах никакая живность (кроме крыс, разумеется) не выживает дольше десяти дней. Сколько на моих глазах поумирало собачек и кошек, по незнанию неосмотрительно прихваченных хозяевами с собой в море! Виноваты то ли пары горючего в танках, то ли статическое электричество, то ли тоска по земле, но факт – не выживают они, и все. Один рыжий кот даже сам с воем бросился с кормы в воду.

Через день, на рассвете, наш танкер бросил якорь в бухте Стрелок. Берег и лес были рядом, свежий ветер приносил запах сосен. Жаль, но надо было с полюбившимися экипажу совушками все же расставаться. Не место им среди железа и воды.

Я открыл иллюминатор лазарета, птицы, немного «посовещавшись», вылетели наружу. И тут началось что-то непонятное.

Немного покружившись над судном, они снова влетели в открытый иллюминатор и сели на знакомый шкафчик. Минут пять мы рассматривали друг друга. Я – молча, с раскрытым от удивления ртом, и они – моргая глазами и что-то тихо говоря на своем птичьем языке. Наверное, благодарили за приют и звали с собой.

Потом они вылетели в иллюминатор, бесшумно дали красивый прощальный круг над судном и исчезли навсегда на фоне густого соснового бора.

С тех пор прошло много времени, но всегда, когда я вспоминаю этих милых пернатых «супругов», трогательно прижавшихся друг к другу, у меня теплеет на сердце. Два маленьких комочка перьев, два крошечных любящих сердца посреди тысяч тонн стали, мазута и множества непонятных двуногих существ, несущихся по бескрайнему морю, дали всем нам пример истинных чувств, которых так нечасто встретишь в мире людей.

Хождение по «Эллипсу»

Морское посыльное судно «Моржовец» (более известное в бригаде как «Хрен моржовый»), плавно раскачиваясь на высоких с белым гребнем волнах, пробивалось через Сангарский пролив в Тихий океан. Совсем недавно прошел шторм, и крупная зыбь еще не улеглась, по небу носились рваные клочья черных туч, берега Японии были затянуты серой дымкой дождя, крупные капли которого разбивались об остекление ходовой рубки. Было сыро и неуютно. Однако, несмотря на волны, в проливе было оживленное движение, сновали паромы, грузовые суда и мелкие рыбацкие шхуны. Дорогу нам, порой исчезая в волнах, пересек маленький бот-кавасаки, тащивший на буксире еще два бота. Рослый японец в синей, насквозь мокрой рыбацкой робе приветственно поднял руку. Его жесткие черные волосы стояли торчком, он весело и белозубо улыбался.

– Крепкий мужик! Меня бы хрен кто в такую погоду на шлюпке в море выгнал, – с ноткой уважения сказал вахтенный офицер.

– Ага! Акимчик скажет – ты и на бревне быстрее торпеды в океан выскочишь! – откликнулся из своего высокого кресла командир, капитан-лейтенант Иконников. Оба сдержанно засмеялись – крутой нрав начальника аварийно-спасательной службы флота был всем хорошо известен.

«Моржовец», один из переоборудованных кораблей большой и удачной серии польских «гидрографов», был великолепным ходоком, прекрасно «отыгрывался» на волнах, а амплитуда качки позволяла экипажу и пассажирам ее нормально переносить. Он постоянно бегал между Владивостоком и базами в Камрани и Кампонгсаоме, перевозил людей и грузы, и в главной базе его можно было увидеть очень редко. На судне был смешанный экипаж – военное командование, немного матросов-срочников да несколько вольнонаемных специалистов. Небольшой экипаж жил дружно, командира все уважали, судно сияло чистотой деревянной палубы и свежеокрашенными надстройками.

Наш танкер находился в планово-предупредительном ремонте, и мы с радистом Сергеем Молодовым были временно прикомандированы на «Моржовец» для обеспечения выхода по программе «Эллипс». Это была программа обеспечения запусков пилотируемых космических аппаратов, по которой от Байконура до точки выхода на орбиту в Тихом океане были расставлены поисковые группы на случай нештатной ситуации. На море это были специально оборудованные корабли и суда с соответствующей поисковой аппаратурой и обученными командами. Судовых врачей, которые должны были оказывать помощь в случае необходимости, готовили на специальном полигоне под Владивостоком, на реальных спускаемых аппаратах, уже побывавших в космосе.

Через несколько часов мы вышли из узкого Сангарского пролива на безбрежные просторы Тихого океана, который встретил нас довольно неприветливо. Громадные валы мертвой зыби подбрасывали судно, а сильный боковой ветер сносил с курса. «Моржовец», ныряя в волнах словно утка, стряхивал с себя воду и упорно карабкался на гребень следующей волны. Делать было совершенно нечего, до заданного района оставалось еще несколько дней пути, и мы просто лежали по каютам, выходя в кают-компанию только поесть и пообщаться.

На следующий день океан немного поутих, тучи рассеялись, и судно увеличило скорость. Экипаж начал проверку спецаппаратуры и тренировки на макете спускаемого аппарата.

На палубу повылезала и вся судовая живность– пес Кнопа и здоровенный рыжий кот Васька, перед самым отходом нагло перепрыгнувший к нам на борт с буксира МБ-16 и моментально освоившийся на диванчике в каюте боцмана. Свою полезность кот доказал, придушив несколько крыс и сложив их рядышком на корме. За пару суток опытный котяра-крысолов существенно проредил давно не пуганное крысиное поголовье «Моржовца», загнав оставшихся особей из надстройки под пайолы в машинном отделении, где они тихо ползали по замасленной воде.

Пес Кнопа, некогда бывший нормальной домашней чистенькой болонкой и случайно отбившийся от хозяйки, был прихвачен мотористами в увольнении и тайком принесен на судно. Поскольку он спал на подстилке возле машинного отделения, то весь был в масляных пятнах и напоминал средней величины корабельную швабру.

Кнопа по неискоренимой собачьей привычке очень любил облаивать встречные корабли, опираясь передними лапами на планширь сигнального мостика. Доставалось даже японским патрульным самолетам, постоянно следившим за нами. Так что пес был у нас вроде зенитки. Особенно он не любил четырехмоторные японские гидросамолеты ПС-1 – прямо заходился в собачьей истерике.

На судне была деревянная палуба, и животным было на ней хорошо резвиться, при этом Васька постоянно охотился за простоватым Кнопой, прихватывая его в самых неожиданных местах, на радость команде. Помощник командира капитан-лейтенант Смыслов относился к этому философски. Как говорится, «чем бы матрос ни тешился…». Мужик он был тертый, к своим тридцати двум годам побывавший во многих переделках, знаток анекдотов и душа офицерской кают-компании.

Наконец прибыли в заданный район, застопорили машину и легли в дрейф в ожидании сигнала. На штурманской карте среди сплошного синего цвета в углу крохотной точкой был обозначен ближайший клочок суши – коралловый атолл Уэйк. Было воскресенье, и до запуска оставалось два дня. Команда, вытащив удочки, приступила к рыбалке на тунцов, а мотористы во главе с командиром БЧ-5 стали охотиться на акул. «Удочка» представляла собой здоровенный кованый крюк на поводке из стального тросика, прикрепленного к толстому капроновому линю, пропущенному через шлюпочную лебедку. Мотористы, зажимая носы, притащили из машинного отделения специально подготовленный кусок тухлого мяса, прицепили его на крюк и бросили в воду. В прозрачной воде было видно, как из глубины появились сначала спутники акул – рыбы-«лоцманы», а затем к наживке метнулась громадная тень первой акулы.

Дальше уже было дело техники – извивающуюся акулу вытащили на корму, опустили на палубу и начали коллективно убивать. Лупили от души и чем ни попадя, наверное, с полчаса, но почти трехметровая акула еще подавала признаки жизни. Неосторожно подошедший Кнопа от легкого движения хвоста отлетел к пожарному щиту и с обиженным воем удалился.

Акула утихла только после того, как ее несколько раз проткнули ломом. И тут в дело вступил Васька, до этого следивший за схваткой с приличного расстояния.

С совершенно не кошачьим ревом Васька прыгнул на спину акуле, вцепился когтями в плавник и начал с остервенением его грызть, при этом успевая злобно шипеть на матросов, пытавшихся отобрать у кота его законную добычу.

Утихомирили кота только струей из шланга. Под общий хохот команды мокрый Васька с куском плавника в зубах со злобным урчанием шмыгнул под кормовой трап. Акулу разделали, лучшие куски положили в баки с морской водой вымачивать, вырезали плавники и челюсти, а остатки сбросили за борт, где тут же началось форменное пиршество. Акулы просто кишели у борта, жадно хватая окровавленные куски мяса своей незадачливой соратницы. В воде мелькали разинутые зубастые пасти и хвосты. Всю эту шайку удалось разогнать только бросив в воду гранату, сохранившуюся от последнего рейса во Вьетнам. Сразу всплыло несколько оглушенных акул и тунцов.

Утром начались учения. За борт вывалили краном макет спускаемого аппарата, «группа спасения» села в надувную лодку, и пошло отрабатывание процесса спасения «космонавта» согласно многочисленным инструкциям и наставлениям. Залезая на макет, я чуть было не свалился в воду, так как на шее у меня (с учебными целями) висел здоровенный гаечный ключ (табельный спецключ, положенный мне как командиру группы для открывания люка, был – от греха подальше – в сейфе у командира). Еще пару раз потренировавшись, мы краном подняли макет на борт и с большим удовольствием искупались в чистейшей океанской воде. За период стоянки мы наловили изрядное количество тунцов, до половины забив рефкамеру.

Ночью был получен сигнал готовности, экипаж с напряжением ждал известий на своих постах. Судно малым ходом описывало круги в заданном районе. Старт ракеты-носителя «Союз» с Байконура прошел благополучно – вскоре в темном небе над нами пронеслась яркая звездочка, а по радио с главной базы сообщили, что на орбите находится вьетнамский космонавт Фам Туан. По этому случаю для экипажа был приготовлен праздничный ужин, где присутствовали и деликатесы из акулятины. Кстати, после них у многих начала усиленно шелушиться кожа.

Обратный путь проходил уже веселее. Задание было выполнено и можно было вдоволь любоваться красотами океана и «травить» байки на корме. Злые языки утверждают, что моряки по болтливости находятся на втором месте после детей и незначительно уступают только артистам. Отчасти они правы, потому что содержание этих историй напоминает сказки братьев Гримм и мемуары Казановы одновременно, ибо всегда посвящается одной и неизменной тематике. При сем всегда присутствовали и Кнопа с Васькой, причем Васька только загадочно прищуривался, а Кнопа, забавно вывалив розовый язык, переводил удивленный взгляд с одного рассказчика на другого.

В туманный пролив Лаперуза мы входили уже в свежую погоду, на выходе превратившуюся в настоящий шторм, не прекращавшийся до самого Владивостока. У мыса Скрыплева судно ненадолго задержалось на внешнем рейде, приводя себя в порядок.

Народ уже маялся в нетерпении, предвкушая увольнение в город. Из открытого иллюминатора нашей каюты был виден нос зачехленной спасательной шлюпки, на которой в величественной позе сфинкса восседал рыжий Васька, его уши стояли торчком, глаза были устремлены на город, а усы раздувал береговой ветер. Наверное, тоже соскучился по своему дому – уютному старому буксиру.

Судно лихо пришвартовалось кормой к 36-му причалу, где нас уже ожидали комбриг со штабными офицерами и человек двадцать военных, нагруженных вещами. Мы с Сергеем, наспех попрощавшись, быстро перешли на свой танкер, а «Моржовец», заправившись топливом и пресной водой, на следующее утро, ушел во Вьетнам. Такая уж у него была служба!

Стояние в Дананге

Пробившись сквозь завесу неожиданно налетевшего тропического ливня, танкер «Владимир Колесницкий» малым ходом втянулся на мелководный внешний рейд южновьетнамского порта Дананг и встал на якорь. Промокшие до нитки матросы боцманской команды, нехорошо поминая погоду, разошлись по кубрикам. Во мраке тропической ночи сквозь струи дождя еле проглядывали стояночные огни немногочисленных судов и мутное световое пятно в стороне города.

Утром, едва развиднелось, со стороны порта показалось некое темное пятнышко, которое вахтенный матрос не смог опознать, а вахтенный помощник, присмотревшись, как-то неуверенно доложил капитану о появлении «неизвестного корытообразного плавсредства», направляющегося к судну, хотя по радио из порта и оповестили о выходе лоцманского катера.

Разбуженный капитан, в кителе и домашних тапочках, посмотрев в свой персональный 15-кратный «цейсовский» бинокль, зевая, покопался в справочнике и классифицировал цель как американский речной бронекатер типа АТС, на котором вьетнамское начальство и портовые власти, видимо, решили нас навестить. Таких катеров штук с сотню досталось вьетнамцам в виде трофеев после войны. Шлепая плоским днищем по мелким волнам, трофейное чудо заморской техники, ощетинившееся пушками и пулеметными башнями, лихо пришвартовалось к парадному трапу, окатив открытые иллюминаторы танкера из своего камбуза удушливой волной запаха традиционного вьетнамского соуса «ныок мам», по слухам, приготовляемого из квашеной рыбы. Амбре от соуса, надо сказать, был совершенно убойное. На борт прибыл комендант военно-морского района с портовыми чиновниками и несколькими офицерами-пограничниками, сразу прошедший в капитанскую каюту.

– Однако солярку будут просить, – уверенно сказал третий механик Петя Скворцов, стоящий рядом со мной на шкафуте правого борта (на левом дышать было уже невозможно). Петя был парень серьезный и умный, в свое время закончивший абсолютно не морское учебное заведение – Киевский институт инженеров гражданской авиации (за что носил негласное прозвище – Чкалов). Затем Петя экстерном сдал за курс средней мореходки и после полугода каботажа на ледоколе «Вьюга» был направлен сразу третьим механиком на танкер, идущий на боевую службу в Красное море.

Сверху, из иллюминаторов капитанской каюты, доносился звон стаканов и возбужденные голоса на двух языках – «дипломатический прием» был в разгаре: законы морского гостеприимства священны и неизменны на всех широтах, а русская водка – она и в Африке водка, незаменимое средство для общения.

В это время мы с Петей заметили маленькую лодчонку, которая направлялась к нам от стоящей мили за полторы от нас полузатопленной старой деревянной баржи. В ней сидели два маленьких пацана, в каких-то лохмотьях, традиционных соломенных шляпах, и гребли небольшими деревянными лопатками. Когда они подошли поближе, стало заметно, что лодка очень странной круглой формы и сплетена из прутьев, чем-то обмазанных снаружи. Страшно было смотреть, как эта большая корзина качается на волнах рядом с судном и от ее краев до воды – всего насколько сантиметров. Пацаны показывали на свои рты, кричали тоненькими голосками «ням-ням». На их худеньких тельцах просвечивали ребра, а из одежды было что-то вроде набедренных повязок. И это в декабре! Разумеется, в теплом вьетнамском декабре, но утро было уж очень свежим.

И хотя нам было строжайше запрещено давать что-либо вьетнамцам, конечно, мы не удержались. Подкинули пацанам несколько буханок свежего хлеба и консервов. Да из кубрика мотористов через иллюминатор ребята передали несколько рубашек. Больше дать было никак нельзя, так как лодчонка, наверное, тут же сразу бы и утонула. Пацаны что-то бормотали, прикладывая руки к сердцу. Потом начали потихоньку отплывать в сторону баржи, где они, видимо, жили.

Вдруг сверху послышалось солидное покашливание, и начальственный бас произнес: «Эт-та что еще за безобразие! Кто позволил? Потом оба ко мне зайдете, с рапортами!».

Мы подняли головы вверх – над нами, на шлюпочной палубе, стоял начальник политотдела бригады капитан второго ранга Усенцов, шедший с нами пассажиром до Камрани. Приспичило же ему выйти покурить! Не сиделось в каюте! Наведя порядок, Усенцов с чувством выполненного долга гордо удалился в капитанскую каюту – продолжать укреплять интернациональные связи, а мы с Петей, разозлившись, пошли по своим каютам писать рапорты.

В плавсоставе бригады танкеров береговых штабников особенно никогда не жаловали, мы-то из морей иногда годами не вылезали, а эти «орлы» раз в год на недельку в море выскочат и гордятся, будто подвиг какой совершили. Правда, были и среди них мужики вполне приличные, в основном из бывших корабельных офицеров, кому здоровье больше не позволяло в море ходить.

После проводов вьетнамского начальства в каюту позвонил расстроенный помполит Леонтьич и сказал, что начальник политотдела ему устроил выволочку, что нам это с рук не сойдет и вечером у капитана будет «разбор полетов». Свой рапорт я написал быстро и пошел к Пете, посмотреть, как у него дела. Всклокоченный Петя дымил сигаретой и яростно стучал на машинке уже вторую страницу рапорта. Глаза его горели, Петю что называется, «несло». Увидев меня, он только замахал руками: мол, не мешай творческому процессу. Ну и ладно! я спустился в машину, ко второму механику Семенычу, который как всегда находился на своем штатном месте – на четыре метра ниже ватерлинии. Бородатый Семеныч полулежал в мягком кресле, вытянув на пульт длинные волосатые ноги в тапочках 48 размера и, закрыв глаза, казалось, спал. Однако это только казалось, так Семеныч «слушал» машину. Хотя главный двигатель сейчас не работал, но на судне было много вспомогательных двигателей, насосов и электромоторов, и во всей этой симфонии звуков тренированное ухо Семеныча чутко улавливало неправильные тона. За его спиной на переборке висел небольшой плакатик, написанный псевдославянским шрифтом с изречением, приписываемым Петру:

1. «Штурмана народ хамский, до баб и зелья весьма охочий. Слова путнего не скажут, но драку завсегда учинят. Однако из-за знания зело хитрых навигацких наук на ассамблеи допущены быть могут!».

Таким образом питомцы разных отделений Ломоносовского мореходного училища ВМФ традиционно обменивались любезностями. При этом штурманам было явно хуже, поскольку при Петре 1 механиков еще не было.

Я рассказал, как мы с Петей «влетели».

Старина Сэм, потомственный волгарь, проплававший на море уже тринадцать лет и навидавшийся всяких «залетов» только хмыкнул. Вызвав вахтенного моториста Лешу – Биг Фута, с неистребимым саратовским акцентом приказал тому сбегать в кубрик и сказать, что рубашки вьетнамцам выдали по его личному распоряжению. Пусть-ка еще и его «политрабочие» попробуют зацепить! Подумаешь, трагедия какая. Это еще, братки, не «залет». На том и сошлись.

Биг Фут, прозванный так за то, что при росте 165 сантиметров имел 48-й размер обуви (казалось, будто он идет на лыжах), шустро спустившись по трапу, доложил о выполнении приказа. «Добро!» – традиционно ответствовал Семеныч и снова задраил веки.

После вечернего чая нас с Петей вызвали к капитану. Надев тропическую форму с погонами, мы прибыли в каюту капитана и отдали листки с рапортами.

В каюте были только капитан, помполит Леонтьич и стармех, и было уже изрядно накурено. Мой рапорт капитан бегло проглядел, на двух Петиных листках споткнулся, заулыбался, удивленно глянул на совершенно серьезного Петю, потом положил рапорты в сейф и тяжело вздохнул. Капитан Владимиров был человек вежливый и громких «разносов» не любил, придерживаясь ленинского мнения, что наказание страшно не своей жестокостью, а своей неотвратимостью. Поэтому любил долго «мариновать» нарушителей дисциплины, пока те не осознают всю глубину своего падения. Однако на сей раз он был краток и мыслью по древу особенно не растекался.

– В общем так, товарищи командиры! Факт нарушения инструкции налицо, начальником политотдела подтверждается, нарушителями не оспаривается. Долго разбираться не будем. Вам, Скворцов, выговор, а вам, милейший доктор, «строгач», – так сказать, по совокупности деяний! Надеюсь, помните, как вы две недели назад, «послали» ночью группу офицеров с МПК во время заправки! А они, между прочим, уже успели настучать адмиралу! Воспитывать вас всех уже поздно, списывать некуда, так что давайте больше меня не подводить. На этом все! Теперь к делу. Ночью подойдут два бронекатера, надо заправить их соляром, тонны по три. Из судовых запасов, конечно, там у нас экономия приличная. А вьетнамцы с береговой базы просили еще перевязочного материала немного подкинуть на катера и чего-нибудь из лекарств. Вы уж там сами разберитесь, доктор, чего вам не жалко. Завпроду я уже сказал, чтобы по паре мешков муки на каждый катер выделил. Так что тоже проследите. Вам говорю, Андрей Леонтьевич, вы у нас вроде как за интернациональную помощь народу Вьетнама отвечаете. Как закончим, с рассветом снимаемся на Камрань. Все! Все свободны! Старпома ко мне!

Мы дружно ответили «Есть!» и, переглянувшись, вышли из каюты, мягко говоря, слегка ошарашенные. Ну, к выговорам-то нам не привыкать: как дали, так и снимут, дело знакомое, даже, я бы сказал, привычное, а вот насчет остального… Поистине, что положено коту, то не положено котенку!

Тем не менее мы резво разбежались по местам, готовить «передачу» вьетнамским морякам. Пришлось ночью немного потрудиться. А то, что капитан вспомнил мне про историю с офицерами-противолодочниками, так еще неизвестно, чья это вина. Ночью в Японском море к нам подошли на заправку два малых противолодочных корабля – они там «гоняли» американскую подлодку. Я, разбуженный среди ночи шумом дизеля, выглянул из открытого иллюминатора каюты и был совершенно неожиданно в три голоса беззлобно «обложен» товарищами офицерами, стоявшими на мостике. Соответствующим образом достойно ответив (предложением совершить пешее эротическое путешествие по всем известному, давно проторенному маршруту), я спокойно улегся спать. А они, видите ли, обиделись!

Но мысль о том, чего же такого смешного написал в рапорте Петя, меня не оставляла, и я попросил у него копию почитать. У Пети осталась только одна помятая страница, но и ее хватило, чтобы понять, почему так улыбался капитан.

Рапорт, хотя по форме и напоминал официальный документ, был выдержан в смешанном духе произведений Ильфа и Петрова и циркуляров Главного штаба ВМФ, после стандартной «шапки» он начинался примерно так:

«Сего числа я… находясь на правом шкафуте, между 58 и 62 шпангоутами, совместно с судовым врачом проводил скрытое визуальное обследование акватории внешнего рейда порта Дананг с целью о выявления внешних проявлений диверсионной деятельности в соответствии с директивой ГШ ВМФ от… года №… В 10.30 по судовому времени на остовом направлении (курсовой угол 20, дистанция 5 кабельтовых) нами было обнаружено малое плавсредство иностранного производства, без опознавательных знаков, направляющееся непосредственно к судну с неизвестными намерениями, не подавая положенных по МППСС сигналов. Вследствие слабого знания корабельного состава иностранных флотов и при наличии отсутствия соответствующей справочной литературы плавсредство было ошибочно классифицировано нами как сверхмалая подводная лодка, находящаяся в позиционном положении. В соответствии сп… ст… Корабельного устава (КУ-57) нами было проведено голосовое оповещение дежурно-вахтенной службы. Поскольку судовая тревога дежурной службой не объявлялась, нами было принято решение скрытно продолжать усиленное наблюдение.

В ходе наблюдения, при сближении с плавсредством до 0,5 кабельтовых, было визуально уточнено, что в нем находятся два несовершеннолетних гражданина СРВ, по-видимому, терпящих бедствие. Поскольку у граждан не было установлено наличия запасов продовольствия и пресной воды, необходимых для плавания (о чем они сигнализировали вьетнамскими словами «ням-ням»), нами было принято решение о снабжении вышеуказанных граждан СРВ минимально-необходимым количеством продовольствия из личных запасов для перевода плавсредства на левый борт судна и последующей передачи несовершеннолетних граждан вьетнамским представителям, находившимся на бронекатере № 32.

Однако после пополнения запасов граждане от дальнейшей помощи путем активной жестикуляции отказались и, видимо, сочли необходимым самостоятельно добраться до пункта назначения, чему мы воспрепятствовать не смогли в связи с незнанием вьетнамского языка и отсутствием механических удерживающих средств.

В своих действиях мы руководствовались исключительно чувством интернациональной солидарности с народом СРВ, привитым нам на плановых судовых политзанятиях, а также основными положениями «Женевской конвенции об оказании помощи терпящим бедствие на море» 1949 года.

Прошу отметить, что заключительная часть наших действий происходила под наблюдением начальника политотдела, капитана второго ранга Усенцова В.Г., который не отдавал прямых приказаний об их прекращении, что свидетельствует о правильности принимаемых нами решений.

При этом считаю возможным…» (тут лист обрывался).

Я с трудом оторвался от чтения этого шедевра бюрократического творчества. Ай да Петруччио! Не зря его острого языка помполит Леонтьич откровенно побаивается и от дискуссий старательно увиливает.