Текст книги "Белая бригада"

Рано утром по судовой трансляции прозвучала привычная команда: «По местам стоять, с якоря сниматься!». Главный двигатель уже работал на малых оборотах. Заработал шпиль, загромыхали выбираемые якорь-цепи, и судно, разрезая форштевнем мутные воды залива, на малом ходу направилось к выходу из бухты Дананга. Вьетнамские бронекатера подняли на мачтах флажные сигналы «Счастливого плавания». Низкие болотистые берега бухты постепенно исчезали из вида.

Стояние закончилось. Впереди нас ждал еще почти год плавания и капитальный ремонт в Югославии, где добрая половина экипажа наполучала выговоров за слишком крепкие интернациональные связи с местным населением и традиционную славянскую солидарность в отношении спиртных напитков.

Но это уже совсем другая история.

Старпом

Появление нового старшего помощника стало на танкере неожиданным событием – наш старина Петрович улетал в Таллин, принимать буксир «МБ-18», построенный в Финляндии, для перегона его во Владивосток. Новый «чиф» после громогласного и жизнерадостного Петровича выглядел непрезентабельно – невысокий, лысоватый, немногословный, с хмурым лицом.

Конечно, придирчивым и суровым ему нужно быть по его положению – старпом на судне отвечает за все, включая стихийные бедствия, так уж устроена морская иерархия. Но наш старпом в этом деле сразу начал перегибать палку, чем настроил против себя добрую половину экипажа.

Однако начальство, как и родителей, не выбирают, и на службу в Индийский океан пошли мы все же вместе.

Отношения наши с ним ограничивались служебными контактами, но ведь пароход – это маленькая плавучая «стеклянная деревня», где невозможно жить, не встречаясь и не разговаривая. Здесь всегда знают друг о друге почти все, потому что все и во всем зависят друг от друга. Такова особенность корабельной жизни: ведь возможно придется вместе не только плавать, но и тонуть или гореть, что одинаково приятно.

Чиф в этом плане представлял из себя «черный ящик», замкнутый на служебный ключ. При его появлении все старались свернуть разговоры и поскорее разойтись. К молодым штурманам он попросту придирался, доводя их до тихого бешенства нудными поучениями. К тому же его невнятная речь изобиловала всякими двусмысленными словечками вроде «ептыть», «бытьно» и «значить». В общем оратор он был никакой, что выяснилось на первых же плановых политзанятиях, посвященных Конституции СССР. Невнятный, монотонный «бубнеж» без отрыва от текста в сочетании с бесчисленными «ептыть» произвел на команду неизгладимое впечатление.

Однажды, уже в Восточно-Китайском море, он появился на танкерной палубе во время заправки кораблей в здоровенном оранжевом спасательном жилете (строго по инструкции) и яркой вязаной шапочке с помпоном. Навигатор Женя, по прозвищу Кислый Джо (за сварливый характер и постоянно унылое выражение лица), глядя с сигнального мостика ехидно заметил: «Ну, блин, точно как Петрушка!». Сказал как приклеил, с тех пор (за глаза, конечно) чиф стал Петрушкой.

Надо отдать должное, штурман он был великолепный, да и вообще мужик весьма неглупый – дураков в море на такие должности не ставят, слишком уж они потом дорого обходятся. Кстати, швартовка кормой к пирсу (без буксиров!) ему удавалась легко и красиво, а это одна из труднейших задач.

Дураки же, сидящие в высоких минобороновских креслах на суше в далекой Москве, придумали для оперативных эскадр, находящихся на боевой службе интереснейшую новацию – проводить выходные дни в море (чтобы не давать отгулов на суше). Это давало примерно такой же оздоровительный эффект, как и проведение отпуска в служебном кабинете. Судно становилось на якорь, обычно где-нибудь возле архипелага Дахлак в Красном море (некогда бывшей итальянской каторжной тюрьме), и экипаж погружался на несколько дней в «отдых», более напоминавший полуобморочный летаргический сон, прерываемый только для приема пищи и прочих жизненных надобностей.

В один из таких «выходных» мы решили отправиться, под командой старпома, на рабочем катере за кораллами на один из многочисленных безымянных песчаных островков бухты Габбет-мус-Нефет. Прихватили с собой легководолазное снаряжение, немного консервов и шлюпочный анкерок с водой. Высадив часть моряков на песок островка покупаться, мы встали над коралловым рифом и спустились под воду.

Прозрачная зеленоватая вода, насквозь пронизываемая отвесными лучами солнца, создавала потрясающей красоты эффект храмовой готической колоннады. Было очень похоже на базилику Нотр-дам-де-ля Гард – «храм всех моряков» в Марселе, который мы в свое время часто посещали. Коралловый риф поражал неописуемым буйством красок и обилием рыб самых невероятных расцветок. Все напоминало сказочный сон. Казалось кощунством даже просто входить в этот мир, а не то что брать оттуда какую-то его часть, нарушая хрупкое равновесие природы. Однако проза жизни все же победила. Загрузив в катер кораллы и отловив попутно несколько зазевавшихся лангустов, мы подобрали своих осоловевших на беспощадном солнце морячков и пошли обратно к пароходу. Мерно и убаюкивающе постукивал мотор. На руле стоял полуголый старпом, лицо его, обычно хронически озабоченное, даже как-то разгладилось и подобрело. Неожиданно я заметил на его загорелом плече глубокий шрам от осколочного ранения и спросил, откуда он взялся. Других этот вопрос тоже заинтересовал, и все пристали к старпому с просьбой рассказать. Чиф вздохнул и, не особенно вдаваясь в подробности, поведал историю своего шрама.

Шла очередная эфиопско-эритрейская война. В один из прибрежных городов, окруженный со всех сторон, набилось несколько тысяч беженцев и раненых. Кончалась питьевая вода – наступающие войска захватили господствующие высоты и взорвали водопровод. Для прикрытия эвакуации города были посланы боевые корабли и с ними танкер, на котором помимо горючего находилось несколько тысяч тонн питьевой воды. Подойти к причалу и отдать воду для населения и госпиталей ему мешал огонь артиллерии. По договоренности с осажденным гарнизоном корабли открыли огонь по высотам, заставив замолчать полевые пушки. Под прикрытием мощных корабельных «стотридцаток» танкер, подойдя к причалу, начал перекачивать воду в береговые цистерны и одновременно, вместе с другими судами, принимать эвакуируемых. Это заняло несколько часов, и все время гарнизон из установок «Град» и корабли эскадры вели массированный огонь по высотам. Наконец, отдав всю воду, танкер отошел от пирса, оставив на берегу группу моряков для сворачивания оставшихся шлангов. Они должны были вернуться на рабочем катере. Работу заканчивали уже под обстрелом, а когда катер отошел – вокруг него поднялись всплески минометных разрывов.

И хотя попасть из миномета в маленький, пляшущий на волнах катерок очень непросто, несколько осколков все же пробили борт и ранили двух человек, в том числе и старпома, тогда еще зеленого четвертого штурмана.

Конечно, после услышанного чиф предстал перед нами уже в другом свете и его обычные придирки воспринимались нами уже не так остро, как раньше. А вскоре выяснилось, что он прекрасно играет на гитаре, не дурак выпить и совсем неплохо поет «под Боярского». Да и на Петрушку в общем-то не похож.

Как-то постепенно исчезло напряжение в его отношениях с экипажем, народ его зауважал, что в мужском коллективе, надолго оторванном от нормальной жизни, заслужить совсем не просто – в море свои законы. Крутые мужики, рассчитанные на одноразовые громкие и публичные поступки, долго там не выживают – «ломаются» и уходят навсегда, стараясь забыть море, как кошмарный сон.

По возвращении на базу чиф так же спокойно перешел на другое судно – уже капитаном. Проводили его тепло, с сожалением. Зла на него никто не держал – служба есть служба.

Манди

Он пришел к нам с пополнением, когда танкер после капитального ремонта в Югославии стоял под погрузкой в Севастополе, готовясь к выходу на боевую службу в Индийский океан, и был назначен четвертым помощником. Непонятное прозвище Манди пришло вместе с ним. Пробыв в экипаже несколько месяцев, он оставил о себе хорошую память в виде разных историй, которые, обрастая подробностями, надолго остались в судовых легендах танкера «Владимир Колесницкий».

Вообще-то его звали Виктором, после окончания Ломоносовского мореходного училища ВМФ он был направлен на Тихоокеанский флот и полгода проплавал на ледоколе «Вьюга» в каботажных рейсах. Витя был парнем высоким, худощавым и носил маленькие усики, которые делали его похожим на одного французского киноартиста. А еще он умел играть на гитаре и замечательно краснеть, что в его возрасте и профессии встречается крайне редко. Он прямо-таки наливался красной краской до самых ушей и его лицо по интенсивности свечения напоминало кормовой пожарный ящик.

Первый раз Витя отличился на занятиях по штурманской подготовке во время изучения лоции Красного моря – нашего постоянного места службы. Он назвал Баб-эль-Мандебский пролив Эль-Мандибабским, чем вызвал неподдельно радостное оживление среди штурманского состава, достойно оценившего Витино ассоциативное мышление. На вопрос невозмутимого флагманского штурмана, что бы он сделал с мысом Гвардафуй, Витя, залившись краской, скромно отмолчался. Зачет ему пришлось сдавать еще дважды, за что среди острых на язык бригадных штурманов он получил прозвище – Бабель мандебский, постепенно для удобства и краткости произношения трансформировавшееся в нейтральное и почти что английское слово Манди.

Начальство Черноморского флота загнало нас в самый конец Северной бухты – к Сухарной балке, на территорию хорошо охраняемого флотского арсенала, с очень впечатляющим видом на корабельное кладбище. Танкер интенсивно загружали пресной водой, продовольствием, авиационным топливом, флотским мазутом, соляром и зенитным боезапасом для обеспечения отряда кораблей, идущих на разминирование Красного моря. Флагманом шел крейсер-вертолетоносец «Ленинград», командовал отрядом в восемнадцать вымпелов контр-адмирал с истинно черноморской, «говорящей» фамилией Хронопуло. Приданный дивизион морских тральщиков в это время «разминался» у Балаклавы, отрабатывая совместное траление с тяжелыми вертолетами Ми-14. Готовились к походу очень серьезно, как на войну, да, собственно, так и было.

Увольнения в Севастополь были сведены к минимуму, но все же нам удавалось иногда под разными служебными предлогами вырваться и душевно отдохнуть, а то и просто побродить по улицам этого по-настоящему красивого приморского города. Бывало, что и запаздывали. Севастопольцы – народ очень приветливый и гостеприимный.

Однажды вечером из увольнения здорово припоздал Манди. Начальник радиостанции Володя Онощенко, стоявший вахтенным помощником, бродил по пирсу и, матерясь сквозь зубы, разрывался между служебным долгом (доложить капитану) и мужской солидарностью (не докладывать). Пассажирские катера уже не ходили, а Витя к тому же должен был заступать на вахту утром, меняя начальника.

Неожиданно во мраке осенней крымской ночи послышалось шлепанье по воде и невнятные звуки, отдаленно напоминающие мелодию «Варяга» вперемешку с матерщиной. Затем к пирсу приткнулось некое бесформенное плавсредство, оказавшееся приплывшим на доске полуголым и грязным Витей в тельняшке. Он был совершенно трезв, но водкой и мазутом от него несло за версту, к тому же он основательно закоченел и на все вопросы только невнятно мычал и лязгал зубами.

Мы с начальником быстро затащили его в корабельную сауну и влили немного спирта из моего личного НЗ. Отогревшийся и отмывшийся Манди поведал, что после посещения приятелей по училищу на танкере «Иван Бубнов» он опоздал на последний катер, отходивший от Графской пристани. Прихватив на последние деньги такси, он добрался до Минной гавани, откуда до стоянки танкера (по Витиным понятиям) было рукой подать. Всего лишь переплыть бухту, каких-то метров триста. Сущие пустяки для крутого моремана. Оторвав от ближайшего забора толстую доску и отпив прилично из горлышка прихваченной бутылки, Витя храбро отправился в плавание, держа курс правее Инкерманского створа и ориентируясь на якорные огни родного танкера. На полпути, слегка протрезвев, он понял, что может и не доплыть, и приготовился достойно «отдать концы», как и положено русскому моряку – с пением «Варяга». Однако парню крепко повезло – попутное течение прибило его к пирсу там где надо, а то бы дрейфовал с песнями до самого корабельного кладбища.

Утром Витя как ни в чем не бывало заступил на вахту. Мудрый капитан сделал вид, что ничего не произошло, хотя ему об этом, разумеется, было известно. По морским понятиям подгулявший штурман сделал все возможное, чтобы в критической ситуации достойно и вовремя прибыть на службу, а такие вещи в мужском коллективе ценятся достаточно высоко. Однако капитан в наказание заставил Витю назубок выучить лоцию севастопольской гавани со всеми маяками, течениями и глубинами.

Вскоре отряд отправился в Красное море, где несколько месяцев совместно с английской эскадрой занимался очень серьезной работой. Моряки не спали сутками, заправляя боевые корабли водой и топливом. По всему морю разными галсами ходили тральщики и летали вертолеты с английского авианосца «Инвинсибл». Мины находили и обезвреживали. Кому-то иногда не везло – подрывались. Операция заняла два с небольшим месяца и с нашей стороны обошлась без потерь. Англичане задержались подольше. Черноморские боевые корабли вернулись в Севастополь, а мы остались в Красном море обеспечивать горючим «воздушный мост» для голодающей в очередной раз Эфиопии.

После окончания операции с Витей случалось немало всяческих историй. То он обучал танцам женское население рыбацкой деревушки на острове Сокотра (рок-н-ролл в исполнении босых женщин с кувшинами на голове смотрелся очень эффектно), то чуть не утопил спасательный бот в Ходейде, то из-за рефракции принял встречную рыбацкую шхуну за супертанкер и вызвал безмятежно дремавшего в каюте капитана в рубку. Капитан в долгу не остался и всегда при проходе Баб-эль-Мандебского пролива деликатно «высвистывал» Витю на мостик для решения штурманских задач с секстаном. Тот безропотно плелся на сигнальный мостик и брал пеленги по звездам и маякам. Потом ему это дело даже понравилось, и штурманские задачи он уже щелкал как орешки.

Честно говоря, пролив этот представляет собой довольно мрачное место, с берегами, усеянными останками кораблей, и никаких игривых ассоциаций абсолютно не вызывает.

Однажды при купании на Сокотре пойманный лангуст случайно ущемил клешней Витино мужское достоинство. «Достоинство» немного изменило цвет и увеличилось в размерах, что весьма существенно затруднило бравому штурману передвижение по крутым корабельным трапам и негативно повлияло на красоту походки.

Благодаря болтливости радистов сей прискорбный факт стал известен всей эскадре, и Манди, что называется, «наутро проснулся знаменитым». Со всех кораблей эскадры в адрес Вити дня три неслись соболезнования, полезные советы по лечению «достоинства» и искренние возмущения некорректным поведением лангуста. Самого лангуста, естественно, съели, а отлакированный панцирь с клешнями украсил переборку кают-компании танкера в назидание его потомкам.

Уже на пути домой, когда был пройден Индийский океан и намечался вход в Малаккский пролив, на нас налетел «Орион»[5]5
  Локхид Р-3 С «Орион» (США) – базовый противолодочный самолет.


[Закрыть] с австралийскими опознавательными знаками. Назойливо гудя тремя моторами, он сначала носился над судном в разных направлениях, опасно снижаясь до уровня мачт, а потом начал сбрасывать вдоль курса радиогидроакустические буи на парашютах, – видимо, решил, что под нами прячется подводная лодка. Разозленный таким поведением капитан застопорил ход, положил судно в дрейф и приказал спустить рабочий катер, чтобы подобрать несколько буев, здраво рассудив, что хотя существенных потерь мировому империализму это, конечно, и не причинит, но все же трофеи в виде катушки стометрового сверхтонкого кабеля с «ушами»-гидрофонами, приемник и передатчик с химическими батареями в красивом двухметровом корпусе разведотделу эскадры уж явно не помешают.

Старшим на катере вызвался идти Витя, с ним пошли два моториста и навигатор Женя, по прозвищу Кислый Джо, названный так из-за вечно недовольного вида и привычки бурчать под нос во время работы. Пока катер собирал буи, «Орион» еле заметной точкой крутился где-то в стороне, отслеживая радиосигналы буев, потом, почуяв неладное, врубил четвертый двигатель и со снижением помчался к катеру. Прямо над катером вдруг с дымом взревели двигатели, маленький катер исчез в фонтане воды и грохоте форсажа четырех турбовинтовых моторов, затем самолет резко взмыл вверх и, оставляя в небе черный след, исчез за горизонтом.

Для адекватности восприятия представьте себе, что вы стоите один посреди поля, а на вас с неясными целями, с ревом и свистом валится громадный пассажирский Ил-18.

Полузатопленный катер с заглохшим двигателем и обалдевшим экипажем, потеряв ход, беспомощно болтался на волнах. На корме мокрый Манди грозил кулаками в сторону улетевшего «Ориона», мотористы и навигатор откачивали воду ручной помпой и пытались завести залитый водой двигатель. Минут через десять им это удалось, и катер, глубоко сидя в воде и поплевывая выхлопом, подошел к борту. Промокших до нитки парней встречали как героев. Кислый Джо цвел непривычно радостной улыбкой, отошедшие от шока мотористы наперебой делились подробностями, покрасневший Витя загадочно молчал. Трофейные буи загрузили в шифровальную каюту, один распотрошили радисты на запчасти. Вите подарили длинную антенну, которую он приспособил в каюте к своему приемнику.

В принципе сбор буев в нашей бригаде практиковали все кто мог, но американские и японские «Орионы» на это дело особенно не реагировали и только иногда, выйдя на нашу волну, ругались на плохом русском языке по радио. И летали они всегда в строгом соответствии с международными правилами. Какая вожжа попала под хвост австралийцам, осталось для истории неясным.

После прохода Сингапурского пролива капитан собрал нас в кают-компании и от имени командира оперативной эскадры объявил Вите и экипажу катера благодарность.

Затем откашлялся и дополнил, что по приходу в порт Камрань Виктор Сергеевич назначается третьим помощником на танкер «Вилим», идущий в Коломбо. Соответствующий приказ адмиралом уже подписан, на новом судне его с нетерпением ждут, а он со своей стороны желает уважаемому Виктору Сергеевичу успехов в службе.

В Камрани новоиспеченный Виктор Сергеич с маленьким чемоданчиком сошел с борта, неся под мышкой лакированное чучело злополучного лангуста – подарок от кают-компании. Подарок ему вручил старпом, с искренним пожеланием всемерно беречь свое достоинство. Виктор улыбнулся, покраснел последний раз и твердым шагом направился к кормовому трапу «Видима», стоявшего у соседнего пирса.

Так с нашего горизонта исчез бесшабашный юный штурманец Манди, искатель приключений и мишень для беззлобных острот, зато танкер «Вилим» приобрел молодого, но уже опытного и весьма серьезного третьего штурмана Сергеича.

Лейтенант Нгуен

В середине восьмидесятых наш танкер на пути в Аден зашел во вьетнамский порт Дананг и встал на якорь на внешнем рейде. В море бушевал очередной декабрьский тропический циклон, и даже на мелководном рейде ощутимо покачивало. Было 30 декабря, и Новый год был уже на носу.

По согласованию с командованием капитан решил здесь отстояться, встретить новогодний праздник и средним ходом двигать дальше, на соединение с оперативной эскадрой, благо спешить было некуда – впереди ждали девять месяцев боевой службы в Красном море.

Для оформления прихода к нам прибыл бронекатер с командиром военно-морского района и отделением пограничников под командой молодого, но уже седого лейтенанта.

В окрестных джунглях в то время еще бродили остатки не успевших удрать с американцами южновьетнамских рейнджеров, и они периодически оттуда постреливали, поэтому присутствие на судне вооруженных солдат было вполне оправданным.

Хотя в принципе попадание пары хороших очередей зажигательных пуль из крупнокалиберного «браунинга»[6]6
  «Браунинг» М2 НВ – 12,7-мм американский пулемет.


[Закрыть] в танкер, имеющий на борту 11 тысяч тонн соляра, флотского мазута и авиационного керосина, гарантированно превращало его в огненный гейзер с нулевыми шансами на спасение экипажа.

После теплого приема изрядно подвыпившее вьетнамское начальство отбыло на берег, оставив пограничников с ручным пулеметом на борту.

Лейтенант, расставив посты, зашел ко мне в лазарет. Ему явно нездоровилось, появились первые симптомы приступа тропической малярии Я провел его в изолятор, уложил на койку и доложил капитану. Тот быстро связался с береговой базой, однако из-за усилившегося шторма послать катер было невозможно. Надо было выкручиваться своими силами.

Я напичкал лейтенанта таблетками, через полчаса ему стало заметно легче, он заулыбался какой-то трогательно-детской улыбкой. Его звали Нгуен, он был родом из-под Сайгона и воевал с 12 лет в болотах близ Кхе Сани. Несколько раз был ранен, почти все тело в осколочных шрамах. Жена была учительницей, подрастали двое детей. Все это мы выяснили с помощью сержанта, который немного понимал по-русски.

Измученный лихорадкой Нгуен уснул, а мы быстро убежали встречать Новый год. Учитывая ситуацию, капитан ограничил празднество бутылкой сухого вина на четверых и песнями судового ансамбля без ограничений. Все завершилось скромным салютом из сигнальных ракет, да слегка подвыпившие вьетнамцы пустили в небо пару трассирующих автоматных очередей, что вызвало нешуточный переполох на берегу.

Нгуену под утро стало заметно хуже, приступы участились, он скрипел зубами и обливался холодным потом, его худенькое израненное тело сводило судорогами.

Мы по рации связались с нашим плавучим госпиталем и постоянно консультировались с инфекционистом, держа Нгуена на капельницах. Он вел себя на редкость мужественно – когда боль его отпускала, улыбался своей детской улыбкой, что-то рассказывал на своем певучем языке и даже пел слабым голосом вдвоем с сержантом. Сержант потом тихо плакал в коридоре, почему-то думая, что Нгуен непременно умрет. О своем долге лейтенант, однако, не забывал, я несколько раз его ловил на пороге изолятора, когда он порывался проверить посты. Однажды я даже застал слабо улыбающегося Нгуена за чисткой оружия, у него был здоровенный трофейный американский «кольт» 45-го калибра, который хоть и был явно не по росту, но очень ему нравился. Нгуену он достался при разгроме артиллерийской базы американцев в Тан Лам и все время был у него под рукой.

Через два дня шторм стих, к борту подошел бронекатер с вьетнамскими врачами и женой Нгуена. Побледневшего и слабого Нгуена мы на руках отнесли в тесный катерный кубрик. Я подарил ему для детей свою любимую сингапурскую куклу-обезьянку в морской фуражке, он отстегнул мне плетеный ремешок от пистолетной кобуры. Распрощавшись с Нгуеном, его заплаканной от радости женой и вьетнамскими коллегами, я вернулся к себе в опустевший лазарет.

В каюте меня ждал приятный сюрприз – громадный букет тропических орхидей, четыре бутылки рисовой водки с «убойными» градусами и вьетнамская шляпа «нон» из рисовой соломы. К букету была приколота записка с корявой надписью печатными буквами «спасиба!».

Цветы, как и положено, завяли на третий день, водка, к сожалению, пережила их ненадолго, а изрядно повзрослевшая шляпа висит у меня стене квартиры до сих пор, напоминая о дальних плаваниях и мужестве маленького вьетнамца-пограничника.

Нгуен несколько раз передавал мне приветы через наших морских врачей, бывавших в Дананге, но больше увидеться нам не довелось.

Я много раз встречался с вьетнамцами, поражаясь силе духа этих людей, выигравших тяжелейшую войну с Америкой и недавно давших по зубам китайцам в Лангшоне и Каобанге. Когда своими глазами видишь горы оружия и снаряжения, брошенного американцами и сайгонской армией во время бегства с прекрасно оборудованных военных баз, стада ржавеющих танков и шеренги трофейных реактивных самолетов на базе Камрань – понимаешь, что такой народ и таких людей, как лейтенант Нгуен, победить невозможно.