Текст книги "Занимательная медицина. Развитие российского врачевания"

После полной победы и окончательной ликвидации вспышки московской чумы доктор Самойлович был удостоен весьма значительной денежной награды и чина коллежского асессора (что соответствовало званию пехотного майора), однако уже с правом потомственного наследования этого отличительного от прочих людей высокого дворянского звания…

Здесь же надо дополнить, что доктору Самойловичу пришлось поучаствовать также в лечении знаменитого бунтовщика, – Емельяна Ивановича Пугачева.

Этого, записного разбойника, как именовала его сама императрица Екатерина II, доставили в Москву чуть ли не в личном сопровождении Александра Васильевича Суворова. Суворову удалось захватить его в результате раздоров между уже самими мятежниками.

Впервые врачу Самойловичу посчастливилось повстречать в Москве будущего генералиссимуса. Он выглядел сухим и костлявым, знать – и был таким от природы, от самого своего рождения…

Однако врачу Самойловичу было некогда всматриваться в лицо Суворова. Он спешил к заболевшему Пугачеву.

Самого же Пугачева содержали в Москве, в сыром и холодном подвале, что лишь усугубило у него и без того уже острое его респираторное заболевание.

Ко всему этому, к охватившему больного Пугачева воспалительному процессу, добавился также острый бронхит, обнаруженный у него уж очень внимательным осмотром со стороны врача Самойловича.

Императрица же непременно желала, чтобы дожил он в полном здравии до дня его публичной казни, назначенный ею уже на один из январских дней.

Что же, здоровьем Пугачева как раз и занялся бывший полковой врач Самойлович.

Когда же этот больной поправился, – так лечащего врача вообще перестали пускать к Емельяну Ивановичу. Пугачев был казнен, вместе со своими сообщниками, на московской Болотной площади.

Это произошло 10 (21) января 1775 года.

В результате всего этого, после такого грандиозного восстания, переросшего даже в настоящую крестьянскую войну, наиболее действующей, даже становой пружиной которого были казаки, все казацкое войско было значительно ограничено в своих правах.

Более того, императрица даже вообще ликвидировала Запорожскую Сечь, о чем уже нами упоминалось в рассказе о Несторе Максимовиче Максимо́виче (Амбодике)…

* * *

После всего этого, в 1776 году, уже в чине штаб-лекаря, Даниил Самойлович Самойлович оставался работать в Московском департаменте, в качестве городского врача тамошней управы.

Он продолжал все так же дружить с врачом Ягельницким.

В связи со всем вышесказанным выше, остается только напомнить: ни о каком, начиненном микроорганизмами окружающем пространстве в то, чересчур уж непросвещенное, слишком давнее время, – никто ничего не ведал.

До открытия Луи Пастера было очень еще далеко…

Однако сам врач Данило Самойлович понял: ему необходимо как-то самостоятельно осмысливать свой опыт по борьбе с чумой…

А он у него, несомненно, был.

И немалый…

* * *

Между тем, от своих многочисленных знакомых доктор Самойлович определенно прослышал, что княгиня Екатерина Дмитриевна Голицына объявила нарочитую стипендию для русских студентов, которые только лишь пожелают изучать повивальное дело в лучших зарубежных университетах[35]35
  Вообще-то она избрала именно Страсбургский университет, в котором повивальное дело поставлено было на более значительную, даже недосягаемую для прочих университетов, высоту. Не обладая крепким, вполне достаточным здоровьем, будучи не в состоянии иметь собственных детей, княгиня Голицына завещала 20 тысяч царских рублей лишь для того, чтобы каждые 6 лет лучшие студенты Московского университета отправлялись в данный университет для наиболее вящего изучения повивального дела.
  Несмотря на то, что Самойлович не был выпускником Московского университета, а лишь окончил в Петербурге лекарскую школу, он был признан вполне достойным этой высокой миссии.


[Закрыть].

Вот тогда-то и врач Данило Самойлович Самойлович отправляется за рубеж, в город Страсбург, все еще продолжавший славиться своим уникальным университетом, точнее – своим содержащимся при нем медицинским факультетом.

Все это случилось где в самом начале августа месяца 1776 года.

Отправился он на свои средства, накопленные его неусыпными трудами. Однако денег у него хватило совсем ненадолго. Уже на следующий год последовало его собственноручное отчаянное письмо, адресованное на имя Президента тогдашней российской государственной медицинской коллегии.

Эту должность в то время занимал как раз Алексей Андреевич Ржевский, будущий тайный советник, сенатор, задушевно, а теперь, еще с ранних лет друживший Гаврилой Державиным, Александром Сумароковым и другими своими современниками. В своем письме неосторожный такой путешественник, а ныне ставший студентом, просил погасить свои долги, которые и без того все уже увеличивались и увеличивались.

Сенатор Ржевский никак не мог отойти от поразившей его внезапной смерти своей жены, которая умерла в каких-то крайне патологических родах[36]36
  Это обстоятельство лишний раз свидетельствует о полнейшем отсутствии охраны детства и материнства в условиях Российской империи.


[Закрыть]…

И только лишь в мае 1778 года вышел, наконец, давно ожидаемый правительственный указ о погашении постоянно растущих долгов Даниила Самойловича за счет российского государственного казначейства…

В том же, 1778 году, ему удалось составить и опубликовать в России, на русском же языке, свое пространное руководство под названием «Деревенская и городская повивальные бабки». В своем сочинении, даже книге, он рассуждал как о различии, так и сходстве между ними обеими.

Одновременно с этим он выпустил еще одну книгу, уже строго предназначенную «для простого народа» – о лечении бешенства, которое тогда поражало многих крестьян…

* * *

Диссертацию же ему удалось защитить в голландском городе Лейдене в 1780 году. Она получила название Tractatus de sectione symphyseae ossium pubis et sectionem Caesareum (трактат о рассечении лонного сращения и о кесаревом сечении). То есть, – темой его работы стало тоже оперативное вмешательство при проведении родов.

За отличную защиту своей диссертации и проявленные при этом великолепные знания, – врач Данило Самойлович Самойлович был удостоен степени доктора медицины.

После успешной защиты своей докторской диссертации он продолжил знакомство с разными европейскими странами: исколесил почти всю Западную Европу, – побывал даже в Австрии, Англии, Германии…

Живя в Париже, познакомился он с недавно приехавшим из солнечной Италии, но как-то уже прижившимся там, известным русским скульптором и художником – Феодосием Федоровичем Щедриным.

Тот долго и внимательно слушал своего московского соотечественника. Скульптор же, сам ученик француза Кристофа Габриэля Аллегрена (Аллегри), сильно заинтересовался его слишком одухотворенным лицом. Он и вылепил его своеобразный, однако, довольно выразительный барельеф…

Впоследствии художник – некий Елисей Иванович Кошкин, уже после отъезда самого врача Самойловича на родину, в 1785 году, по этому, довольно яркому оригиналу щедринской лепки, – выполнил его такой же, весьма выразительный портрет, в результате всего этого мы и имеем теперь более или менее четкое представление о его тогдашнем внешнем облике. Был он, кажется, еще в ту пору, – уже достаточно лысоват…

* * *

В это же время Самойлович написал несколько крупных работ, припоминая московскую чуму 1771 года. Еще в августе 1783 года он передал их французским издательствам, и они были изданы в 1785 году, уже после отъезда самого врача на его родину, в Россию.

Естественно, эти работы увидели свет также на французском языке, которым врач Самойлович овладел уже совершенно безукоризненно.

Одновременно Самойлович написал письмо императрице Екатерине II, также на французском языке, в котором просил ее дозволения об организации им специальных школ для отечественных акушерок.

Однако – так и не дождался от нее ответа.

Очевидно, императрице было некогда отвечать на вздорные письма какого-то врача-акушера, не заслужившего себе еще никакого почета и мнимой, хотя бы, известности.

* * *

Что же, заграничное путешествие его продолжалось более семи лет.

В 1783 году Даниил Самойлович возвратился назад на родину, теперь уже – в Санкт-Петербург. Его встретили довольно прохладно, если не сказать – даже совершенно холодно.

Слишком долгой была его сильно затянувшаяся отлучка…

Есть сведения, что он сразу же приступил к созданию в Петербурге какой-то венерологической консультации для женского пола… По правде сказать, вся его жизнь и в дальнейшем, отныне – была направлена только на улучшение человеческого здоровья…

И это – несмотря на то, что ему по-прежнему, в течение нескольких, даже очень нетерпимо-долгих месяцев пришлось просидеть без работы, поджидая какую-нибудь вакансию, лишь понапрасну мечтая хотя бы о должности простого полкового врача.

Впрочем, у него даже промелькнули, скользящие частной его переписке, а не лучше ли будет, если он вообще навсегда оставит родину и поищет себе счастья где-нибудь за границей… Он даже подумывал о службе во французском Париже… А что же, французским языком он уже овладел достаточно хорошо, может выступать и на каких-нибудь съездах, перед массой французских коллег-врачей…

Несомненно, он знал, что приезжающие после учебы в иностранных университетах и академиях, – в Петербурге подвергаются повторному экзамену, однако – ни о каких даже приготовлениях насчет этого, – он так и не замечал.

Он был по-прежнему абсолютно никому не нужен…

В невыносимой горечи он жаловался своему другу Амбодику, с которым его роднила стипендия, получаемая от вполне зажиточной, даже откровенно богатой княгини Голицыной. Живя в Париже, он часто приходил к ее дому… Вспоминал частенько о ее дружбе с французской трагической актрисой мадемуазель Клермон, об их так не сбывшихся мечтаниях о русской императрице Елизавете Петровне, под крыло которой француженке очень хотелось попасть, что, однако, не вышло никак…

Сама княгиня скончалась уже довольно давно, еще в 1761 году, а все же жизнь в ее фешенебельном доме продолжалась и без ее там присутствия… Вспоминал он также своего невольного друга Максимовича, теперь носящего иное прозвание – просто Амбодик…

* * *

Между тем – наступил уже 1784 год.

Императрица Екатерина II, проявляя всемерную озабоченность о положении своих новых подданных, живущих на только что присоединенных к империи местностях, написала к графу и светлейшему князю Потемкину, управлявшему по-прежнему всем югом Российской империи, – целое послание: «Пронеслись упорные слухи, будто в Херсоне твоем свирепствует сильная язва, и будто бы она пожирает большую часть работников <твоего> адмиралтейства. Сделай милость, сильной рукой примись за истребление оной…»

Еще больше подействовала на сознание светлейшего князя смерть вице-адмирала Федота Алексеевича Клокачева, главнокомандующего всем русским Черноморским флотом.

Клокачев скончался, говорили, прямо при исполнении своих служебных обязанностей. Говорили также, что он почувствовал себя плохо еще за обедом, удалился в свой кабинет, заперся там и…

Нашли его уже без сознания.

* * *

И вот тут-то пришло к Самойловичу письмо от светлейшего князя Григория Александровича Потемкина.

Григорий Александрович без обиняков писал: «Известное искусство и прилежание в отправлении звания Вашего <и долга> побудили меня <именно> Вам поручить главное по должности наблюдение всех тех способов, которых есть нужно по улучшению и искоренению открывающихся иногда прилипчивых болезней. Херсон, претерпевший от заразы и по соседству с турецкой (подразумевается стороной), близко к сему <пребывает в> опасности, должен быть первейшим предметом попечения Вашего…»

Эти слова светлейшего князя прозвучали как призыв к немедленному врачебному воздействию. Сразу же в голове полкового врача всплыли измученные тяжелой чумой заболевшие люди…

Надо ли говорить, что Данило Самойлович с готовностью ухватился за это предложение. Без малейшего отдыха, лишь получив в петербургской канцелярии светлейшего князя деньги на проезд, достиг он сначала города Кременчуга, а затем, преодолев еще несколько сотен верст, добрался, в конце концов, и до города Херсона.

От столичного Санкт-Петербурга южный город Херсон отделялся всего какими-нибудь двумя тысячами верст.

* * *

В Херсоне картина представилась ему совершенно безотрадная.

Прежде всего, там сразу же бросилось в глаза, что людей просто силой выселяют из прежде насиженных ими домов, сжигая при этом все подряд, не оставляя малейшего даже следа их повседневного там пребывания…

Он сразу почувствовал, что надо было действовать, причем – незамедлительно.

Уже в июле месяце устроил он на притоке могучего Днепра, – на реке Камышовой – для всех заболевших чумной инфекцией своеобразный карантин. Более того, при помощи дезинфекции провел там целый ряд, так называемых, – противочумных мероприятий.

Доктор Самойлович сразу же запретил солдатам сжигать дома заболевших чумой людей, весьма резонно предполагая, что человек в таком виде, лишенный к тому же всего своего имущества, даже такого привычного своего двора, как-то мигом оказавшись в состоянии совершенно бездомного, – каждый заболевший такой непонятной ему болезнью способен натворить еще целую кучу самых опасных, воистину форменных безобразий…

Стремясь проникнуть в глубинные тайны чумной палочки, доктор Самойлович приобрел даже микроскоп Жана Эммануэля Деллебара, выпускника старинного французского университета в городе Монпелье, преподававшего затем студентам в так называемой Белорусской академии, своеобразном объединении белорусской молодежи…

И хотя сама чума так и не открыла перед ним свои тайны, хотя само исследование было описано лишь в последующих книгах его, однако именно ему принадлежит пионерство в описании природы чумы с использованием оптической техники. Этому изучению он посвятил свою специальную книгу, озаглавленную «Краткое описание микроскопических исследований о существе яду язвенного».

Правда, она появилась лишь в 1792 году, когда он, на последние гроши свои, попытался издавать свои книги, пребывая уже в столичном городе Санкт-Петербурге, о чем мы еще попробуем рассказать слишком внимательному читателю.

* * *

И все же чума, в конце концов, вынуждена была отступить. Это произошло в том же, 1784 году. Возможно, на нее достаточно сильно подействовали суровые климатические условия. Зима в том году, особенно в городе Херсоне, оказалась, на самом деле, холоднее, чем в обычные годы.

Подводя итоги борьбы с чумой, сподвижник князя Потемкина в освоении всего юга обширной Российской империи, генерал-майор Иван Максимович Синельников, тогдашний правитель Екатеринославского наместничества, так и написал в докладе самому светлейшему князю:

«Особенно отличил себя доктор Самойлович, который своим примером, побудив многих медицинских чинов к пользованию зараженных, великое количество таковых спас от верной смерти и о роде болезни их учинил великие открытия… Се – герой настоящий, если хотите, истинный Эскулапий, Гиппократ…»

Что же, врач Самойлович совсем не напрасно удостоился столь лестного сравнения с самим древнегреческим «отцом медицины»…

В 1785 году доктор Даниил Самойлович был удостоен чина коллежского советника (полковника).

В следующем году, восстановив переписку с виднейшими европейскими учеными, он отправил в Париж свои медицинские труды, которые были изданы там уже в 1787 году.

* * *

Мировая слава его растет.

Целый десяток зарубежных Академий Наук провозглашают его своим почетным членом.

Более того, австрийский император Иосиф II наградил его золотой медалью, отмечая тем самым его выдающиеся успехи в одолении так неожиданно, пришедшей вдруг в движение, эпидемии чумы.

* * *

В декабре 1786 года был, наконец, утвержден был план путешествия императрицы Екатерины II на юг Российской империи.

Врач Самойлович, пребывая в свите светлейшего князя Потемкина, совершает даже поездку по всему этому, указанному ему, маршруту.

Путь императрицы пролегал по Днепру. Везде, по ходу ее продвижения, выстраивались целые, так называемые «потемкинские деревни», жителям которых предписывалось в знак благодарности выходить на днепровские берега и славить проплывавшую где-то внизу, по Днепру, царицу за их такую – прямо слишком счастливую жизнь…

Во время его инспекторской поездки особое внимание было обращено им на устье реки Ингул. По его рекомендации там вырыты были три колодца, а при них – установлены строгие воинские посты.

За все эти труды врачу обещан даже орден Святого Владимира, однако он так и не получил обещанную ему награду: быть может, до ушей Григория Александровича Потемкина дошел, какой-то слишком зловредный слух, что вся эта показуха напоминает его врачу, Даниилу Самойловичу, нечто, давно уже виденное… Например, посмотренную им на им еще на парижской, пустейшую оперетку, за которой, в общей сложности, ничего не стоит… Один лишь мираж…

Однако и это не помешало врачу Самойловичу и дальше относиться к своей работе как – к самому ответственному эпизоду за всю его походную жизнь. Под патронажем графа и князя Потемкина он навел строжайший порядок по местам продвижения императрицы Екатерины, более того, приготовился и сам, как-то слишком восторженно встречать ее…

Надо также добавить к этому, что командующий войсками Херсонского гарнизона генерал Александр Николаевич Самойлов, быть может, даже движимый просто случайным совпадением их фамилий, предложил немедленно наградить врача Самойловича орденом Святого Владимира…

* * *

Летом 1787 года в Кременчуг, где отныне находился Даниил Самойлович, прибыл германский врач и завзятый путешественник Август Меллер. Самойлович встретил его, как и полагается коллеге, а на прощание вручил ему свои книги, отпечатанные как еще во французском Париже, так и у себя, на родине, уже на русском языке…

Между тем, едва успела завершиться эта война с Турцией, – как уже началась новая. Она длилась на протяжении 1787–1792 годов.

И снова началась осада Очакова.

На подступах к этому городу скопилось 88 человек заболевших, к ним добавилось 52 человека – уже чисто местных больных. Кроме того – среди воинов, осаждавших Очаков, началась какая-то острая желудочно-кишечная инфекция. Это заставляло врача Самойловича подумать, где разместить ему всех заболевших…

Однако и эта напряженная работа не помешала врачу Самойловичу писать свою новую книгу. В том же году у него появилась книга «Способы восстановления медико-хирургической работы в русской армии».

Между тем, едва успели завершиться приготовления к торжественной встрече императрицы, как на Кинбурнской косе снова возобновились сильнейшие военные действия. Будущий генералиссимус, а ныне действующий генерал-аншеф Александр Васильевич Суворов получил тяжелейшую рану – в грудь и руку.

Достаточно сказать, что сам Суворов, в письме к светлейшему князю Потемкину так описывает это, почти что банальное, в его глазах, происшествие: «Какие же молодцы, светлейший князь, <вместе> с такими я еще никогда и не дрался. Они просто летят на холодное ружье! Нас особливо жестоко и, почти на полувыстреле, бомбами и ядрами, а паче картечами били; мне все лицо засыпало песком, и под сердцем рана картечная, хорошо еще, что две их шебеки[37]37
  Так во времена А. В. Суворова называли парусно-гребное турецкое вооруженное судно, обладавшее, ко всему прочему, еще и пушками.


[Закрыть] скоро пропали».

Рядовой солдат Новиков спас генерал-аншефу жизнь. А тут еще и врач подоспел… Этим врачом, разумеется, и был как раз Даниил Самойлович Самойлович.

Это была уже вторая их встреча…

Больше месяца лечил Самойлович гениального русского полководца. Суворов, в конце концов, остался им очень довольным…

За этот подвиг императрицей был пожалован талантливому полководцу орден Святого Андрея Первозванного, но и врачу пообещали достойную его лечения награду. Тогда как орден, давно ему обещанный, – орден Святого Владимира, – он так и не получил.

За вручение этого ордена теперь уже хлопотал сам полководец Суворов.

На нем он просто настаивал…

* * *

Но вот, 9 сентября 1790 года, в самом разгаре новой войны, случилось форменное несчастье. Приказом светлейшего князя Григория Александровича Потемкина – врач Даниил Самойлович Самойлович был уволен со всех своих должностей.

Многие тогда говорили, что в этом четко усматривается – чуть-чуть запоздавшая месть немца Дитриха Дрейера, тоже врача, которого доктор Самойлович уволил с его поста придворного аптекаря, как довольно неопытного, обладающего весьма сомнительной подготовкой, вдобавок к тому же – и какого-то, вечно нетрезвого.

Знать, не давала ему возможности проходить мимо шкафов с лекарствами без того, чтобы не наполнить себе всегда лишнюю чарочку…

Что же, и в это также нетрудно было поверить.

* * *

Пришлось ему снова уезжать, на этот раз – в Санкт-Петербург. Город, где находилась необходимая ему прочная научная база. Где были его старинные друзья, где был, по крайней мере, его верный друг Максимо́вич-Амбодик…

А там и настигло его форменное бедствие.

Вскоре ему пришлось усиленно просить хотя бы о какой-нибудь ничтожной пенсии, чтобы он и его семья смогли продолжить самое скудное свое существование.

Теперь у него были супруга и двое малолетних ребят.

Признаться, он успел за это время жениться, обзавестись семьей.

Женой его стала какая-то довольно вздорная мещаночка, которую привлекала слишком заманчивая возможность вступить в столь желанное ею дворянство. Кроме того, ее сильно возмущали все это неуважение к ее ученому и авторитетному мужу…

Однако все эти нужды его никого из царских придворных нисколько не задевали. Так прошло целых два года. Но и в это, исключительно тяжелое, время, он продолжал свои научные изыскания.

Однажды, доведенный до крайнего отчаяния (Амбодик в это время как раз заканчивал свою самую главную книгу по акушерству, прославившую его на весь ученый мир), отослал письмо самой императрице.

Талантливый ученый, подстрекаемый женой, вынужден был изложить свою нижайшую просьбу уже самой императрице, Екатерине II.

Вот что написал он в своем письме к ней: «Я первый основал и обустроил Витовский, ныне Богоявленский госпиталь[38]38
  В окрестностях города Николаева. В период русско-турецкой войны 1787–1792 годов здесь удобнее всего было лечить больных военнослужащих с Кинбурнского полуострова. В советское время там основан был поселок Жовтневое.


[Закрыть], где с 1788 года по май месяц 1790 на моих руках на протяжении всего времени было 16 тысяч больных военнослужащих, обессиленных тяжелыми болезнями. Из них вылечилось 13824 и осталось на май месяц 1038 человек… Я слабый, больной, имею жену и двух малолетних детей. Прошу Вас трудоустроить меня или назначить <мне хотя бы небольшую> пенсию».

Самолюбие не позволяло ему напомнить, что он ни копейки не получил из той платы, которая полагалась ему за последние девять месяцев самоотверженной воинской службы…

И все это творилось притом, что он уже являлся действительным членом Академии наук двенадцати европейских государств: Падуанской, Марсельской, Тулузской, Дижонской, Манхаймской, Краковской и многих, многих других, не менее почетных и не менее знаменитых. Что сам он, в течение целых 30 лет, усиленно предавался воинской службе…

Одним словом, он и впоследствии, после такого слезного, отчаянного письма, чувствовал себя – «аки умершим, безвременно погребенным». Однако же главное усматривает он даже не в этом. Он по-прежнему сожалеет, что одновременно с ним погребенными «безвременно окажутся и все труды его», все мысли, «вся дражайшая наука моя!»

Он по-прежнему не находил для себя успокоения…

* * *

Прощение для него наступило только в июне 1793 года.

В этом месяце, 6 числа, был подписан новый царский указ.

Платон Александрович Зубов, отставной к тому времени фаворит Екатерины II и новый генерал-губернатор всего Екатеринославского наместничества, заступился за него перед грозной императрицей. После столь неожиданной смерти всесильного Григория Александровича Потемкина, которая случилась с Потемкиным на пути из города Ясс еще 5 (16) октября 1791 года, – Даниил Самойлович был назначен главным врачом всего Екатеринославского наместничества. Резиденцией ему назначался впредь отбитый у турок город Очаков.

Во время новой вспышки эпидемии чумы врачу Даниилу Самойловичу Самойловичу удалось окончательно убедиться, в чем заключается неуловимый источник этой болезни: в контактах больных со здоровыми.

У нас имеются все основания предполагать, что он сильно ратовал за создание в Екатеринославле специального медицинского института, где бы можно было готовить кадры новых врачей…

А пока что – он во всю мощь использует типографскую базу города Николаева. Именно там печатаются его основные, классические труды по медицине, по раскрытию тайны чумной инфекции…

Именно о них, этих тайнах, и поведал ученый в своих многочисленных трудах…

С 1800 года он был назначен инспектором врачебных дел Черноморского флота. Единственный в своем роде, как врач, – он был удостоен даже столь высокого звания – генеральского чина.

Однако он слишком недолго наслаждался своим генеральским званием и тесно связанным с этим званием своим положением.

Скончался же этот, первый и самый замечательный эпидемиолог 20 февраля 1805 года в городе Николаеве, куда прибыл с новой инспекторской проверкой.

Причиной его смерти – стал острый приступ желчнокаменной болезни.

Там же, в городе Николаеве, он и похоронен.

Характерно, что памятник, который установлен ему на улице в городе Николаеве, тоже носит его бессмертное имя…