Текст книги "Жизнь прекрасна. 50/50. Правдивая история девушки, которая хотела найти себя, а нашла целый мир"

Толчок продлился мгновение. И спустя это мгновение мои руки уже опустились обратно на колени, а Крис взялся за весла. Он начал быстро грести по направлению к берегу.

Когда мы вернулись в главный домик, Фернандо выдал нам ключ от номера и сказал, что ужин будет готов через пару часов. Мы прокатили наши сумки по коридору и отперли дверь в комнату. Когда она распахнулась, представив нашему взору роскошную, королевских размеров кровать, стоявшую посреди комнаты, я не смогла удержаться от смеха. Мне не пришло в голову дать Фернандо инструкцию о том, как следует обустроить наши спальные места, ведь до сего момента я определенно не предполагала того, что мы с Крисом будем делить на двоих одну громадную кровать.

«Похоже, что сегодня ночью мы будем спать в обнимку», – сказал он с ухмылкой.

Я знаю, что вы думаете. Почему она не попросила предоставить ей другой номер? Или потребовать раздельные кровати? Или одну из тех раскладушек в конце-то концов? Полагаю, что я бы сделала это, но эти варианты показались мне одновременно проявлением жадности и убогости, а мне не по душе ни то ни другое. Когда кто-то изо всех сил старается проявить гостеприимство по отношению к тебе, когда тебе предлагают бесплатно переночевать в отеле, где стоимость номеров составляет $400 в сутки, да еще и угощают деликатесным ужином на двоих, ты попросту не имеешь права просить чего-то большего. Ты говоришь: «Да. Спасибо вам. Спасибо вам огромное». Плюс я чувствовала себя слишком расслабленно, чтобы проявлять напористость, не говоря уже о том факте, что напористость совершенно не канадское качество. Сожалею, но это так. Кроме того, я довольно хорошо знаю себя и свое отношение к таким ситуациям. На шкале, где одна крайность это «блюститель нравов», а другая – «шлюха», меня можно определить прямо посередине. Меня не волновала перспектива делить постель с Крисом; в моем представлении эта ночь была девичником в компании сексуального, очень сексуального мужчины, на которого я буду открыто и нежно поглядывать, пока он будет переодеваться, но трогать которого у меня не было никакого желания. Ну ладно, хорошо, может, и был некоторый интерес, но не романтический, лишь эстетический: как если бы кто-нибудь позволил вам провести рукой по скульптуре Венеры Милосской.

Даже после сеанса электрошоковой терапии на лодке я считала, что мы с Крисом достаточно взрослые люди, чтобы как-то справиться с необходимостью делить пуховое одеяло на двоих, и оказалась права. Крис кивнул, тем самым дав честное подтверждение, как и подобает зрелому человеку, что ночью мы будем делить одну кровать и ничего более.

После этого вечер дал ход дальнейшим событиям, первым из которых стала дегустация шампанского и аперитивов в компании других гостей Пеума-Уэ. Ужин нам подали за уединенный столик с видом на озеро – нам принесли свежую форель, как и было обещано – а десерт я поглощала, сидя у бушующего камина с книгой в руке. И хотя я не жила в совсем уж спартанских условиях по ходу своего путешествия, я определенно не баловала себя такой роскошью прежде, а потому смаковала каждое мгновение того вечера. Я выпила чуть больше вина, чем обычно, и просто сидела, оставшись наедине со своими мыслями, которые, если вам интересно знать, звучали примерно так: моя жизнь великолепна. Моя жизнь сейчас просто охренительно крута.

Около десяти часов вечера мы с Крисом вернулись в номер, откололи пару неловких шуточек, а потом забрались каждый на свою половину кровати, следя за тем, чтобы между нами осталось внушительное свободное пространство.

«О᾿кей. Спокойной ночи», – сказала я.

«Спокойной. Только не отжимай одеяло», – сказал он со смешком.

Я лежала на своей половине, отвернувшись от Криса, и пыталась сохранять максимальную неподвижность. Я часто дышала, а потом вновь ощутила это. Легкую реверберацию, слабый удар током, но природу его я определила безошибочно. Между нами прошел еще один электрический разряд.

Все, что последовало дальше, отпечаталось в моей памяти неясными очертаниями, я была в полудреме, не до конца в сознании, но и не совсем в забытьи. В какой-то момент рука Криса согнулась и пересекла воображаемую линию, шедшую вдоль наших тел по центру кровати. Я почувствовала его руку, когда она легла у моей подушки. Спустя минуты, а может и часы, я повернулась на другой бок и краешком лица коснулась его пальцев, указательного и большого. Я на мгновение проснулась, ощутив, как его рука нежно гладит мой лоб. Медленно наши тела раскрывались, вполне невинно двигаясь навстречу друг другу. Два маленьких магнита в ночи. Когда мы проснулись на следующее утро, его тело качало мое, как в колыбели. Он держал меня так крепко, что я не могла разобрать, где заканчиваюсь я и где начинается он.

Это напомнило мне поведение растений на солнце. У них нет мозга, который направлял бы их, подсказывал бы им, что нужно раскрываться солнечному свету. Растение поступает так потому, что для этого его создала природа. Инструкции вшиты в каждую его клетку.

«Так приятно быть близко к тебе», – проговорил он, дыша мне в шею. Еще одна энергетическая вспышка мелькнула между нами, и в потоке электричества его слова вцепились в меня, на мгновение приколовшись к моей шее.

«Что только что случилось?» – подумала я про себя, проскользнув в ванную, чтобы умыть лицо. А случилось ли что-то вообще?

Я не знала, как ответить на эти вопросы, но чувствовала, что Крис наконец снял с себя маску. Или, кто знает, может, это я сорвала ее с него. Как бы то ни было, его истинное лицо теперь открылось, и я была немного ошарашена своим открытием. Не так сильно ошарашена, как героиня «Призрака оперы» в тот момент, когда Призрак снимает свою маску, но все же удивлена. Я думала, что Крис – человек сдержанный и отстраненный, а теперь он предстал передо мной теплым, открытым и, посмею сказать, чувствительным. Открыла ли я эту его уязвимую сторону, потому что его подъемный мост наконец опустился? Одно было ясно наверняка: я заблуждалась насчет него.

* * *

По пути в Ушуайю наш самолет сделал остановку в городке под названием Эль-Калафате. Остановка дала нам достаточно времени на то, чтобы арендовать машину, пронестись по скоростной трассе и часок посидеть у ледника Перито-Морено – обязательного к посещению места для любого путешественника, приехавшего в регион.

Перито-Морено – один из немногих ледников на планете, который до сих пор увеличивается в размерах. Он массивен настолько, что ты не в состоянии разглядеть ни конца, ни края, настолько, что если бы ад замерз и стал прекрасным, то, думаю, именно так он и выглядел бы – вот насколько массивен этот ледник. Во внешнем виде ледника ничто не напоминает лед; вблизи он больше похож на громадный шлейф свадебного платья из кольчуги, которое столетия назад носила какая-нибудь мифическая невеста древности. Угольно-серые струйки сбегают по «ткани», словно невесте пришлось бежать через поля пепла и острых черных камней. Края ледника выглядят рваными и поношенными, как будто бесталанный портной изуродовал их своей работой. Я смотрела на ледник и думала, не наложили ли свой отпечаток годы жизни на мою собственную поношенную ткань; я спрашивала себя, что я пронесла – если вообще пронесла – через свою жизнь до сей поры?

Вдобавок я дивилась, как что-то может одновременно расти и таять.

Мои жалкие человеческие глазки, разумеется, не видели, как ледник подползает вперед,

но я знала, что он движется, и не только потому что вычитала это в брошюре в сувенирной лавке. Я знала это, потому что могла расслышать его движение. Жуткий звук раскалывания, словно низкий шепот в темноте, идущий из источника, происхождение которого ты не совсем понимаешь, а потом громкий треск, который слышишь, когда ломаешь лед, чтобы бросить его в стакан с 7-Up, только усиленный тысячекратно.

Пока полуденное солнце обрушивало на ледник свои лучи, я слышала, как лед прилагает все усилия к тому, чтобы вздохнуть; грудь его с такой силой рванула вперед, что в конечном счете взорвалась, раскалывая те части себя, которые ледник больше не мог тащить за собой. Я слышала, как эти куски хлопают, перед тем как плюхнуться в воды озера внизу. Но это были не куски; по размерам они были гораздо крупнее. Это были целые небоскребы, выкрашенные в синий цвет, и они кувырками опрокидывались в гигантское водяное тело озера. Они прошивали его гладь, ныряли глубоко вниз, а потом начинали отвоевывать себе дорогу назад, к поверхности, как будто стремясь глотнуть воздуха, и во все стороны от них расходились громадные волны. Потом цикл повторялся. Ледник стонал и натягивался в попытке приноровиться к своим новым размерам, а затем раскалывался, трещал и сбрасывал целые куски себя вниз в попытке найти место новому льду. Вот только новый лед все так же оставался закопанным где-то далеко, в сотнях миль от этого места, там, где его невозможно было разглядеть.

Пока что моя работа заключалась в том, чтобы стоять на вершине айсберга и созерцать, широко раскрыв глаза и ощущая, как за ушами появляются крошечные капельки влаги. Но мне понадобится совсем немного времени, чтобы испытать такое чувство, будто я стою прямо на поверхности ледника, чтобы увидеть, как много его скрыто под толщей воды и как он с грохотом сбрасывает в нее одну свою оледенелую секцию за другой. Я думала, что знала, в чем смысл моего приключения. Думала, что контролирую его ход. Но как выясняется, путешествие, в которое я пустилась, оказалось куда масштабнее меня самой и моей способности всюду прошибать себе дорогу бараньим рогом.

Вы же знаете, как это происходит, правда? Какой-нибудь маленький крючок цепляет наше самолюбие и заманивает нас к линии старта, впутывая в приключение. Но остальное, истинная причина, подтолкнувшая нас к путешествию, – ну, прежде чем мы ее разгадаем, мы должны дождаться первых трещин и обломков.

Я чувствовала присутствие Криса рядом с собой и заметила, что его рука скользнула в мою. Я взглянула в его зеленовато-голубые глаза и в тот момент безумно захотела узнать, каково же это – окунуться в них. Он наклонился вниз, чтобы поцеловать меня и, о да, вода была теплой.

Глава 7
На краю мира

Многие люди называют Ушуайю «el fin del mundo» – краем мира, – но для меня она ощущалась как его начало. Главным образом в силу того факта, что по приезде я протянула свой дурно пахнущий мешок с грязным бельем (также известный, как здоровый пластиковый пакет, полный ношеного нижнего белья, протухших носков и пропитавшихся потом спортивных лифчиков) консьержке отеля, но были и другие причины. К тому времени я уже накатала свыше 500 тысяч футов перепада высот и, по ощущениям, у меня в баке оставалось еще приличное количество энергии. Последние семь недель были затравкой. Теперь я была готова к основному блюду, и каждое утро в Ушуайе я с аппетитом за него бралась.

Стоя на вершине гор на далеком аргентинском юге, я – вполне буквально – смотрела на мир с совершенно иной точки зрения. Технически я была на дне мира, но чувствовала себя так, словно находилась на его вершине, словно занималась именно тем, чем планировала заниматься в первую очередь. Я водружала свой флаг Яггеров на снегу и заявляла свои права на все, что видела вокруг себя. Как будто я кричала во все горло, чтобы все и каждый услышали: «Это Яггервиль! Он как Маргаритвиль, только снежный!» Я чувствовала себя так, словно стала самой могущественной и сильной версией самой себя. Отрицать это было бессмысленно.

Конечно, человек со стороны, судя по моему внешнему виду, моей одежде и тому, как от меня разило, мог утверждать совсем другое, но я считала все это доказательством своих намерений, составляющими моей абсолютной и неимоверной крутизны. Я гордилась своими мокрыми кальсонами и почерневшими ногтями. Тот факт, что все мои вещи из полиэстера пестрели дырками и то, что я приобрела привычку надевать пару зеленых резиновых сапог всякий раз, когда выходила куда-то не для того, чтобы покататься, наполняло меня чувством удовлетворенности. Каждый день я засовывала свои ноги в жесткие лыжные ботинки, поедала вафли, приготовленные в грязном фургончике, и пила пиво из пыльных бутылок, служивших подтверждением того, что я – «свой парень». Я была довольна быстрым ростом своих квадрицепсов, какими бы бледными они ни выглядели. И мне нравилось то, что мои лыжные штаны после активного катания и каждодневного промокания выглядели так, словно провели ночь-другую в тюрьме Боготы. «Да, – вопили они, – ну разве она не смелая?» Я была женщиной, таскавшей в своем рюкзаке огромный нож, изоленту и лопату, и мне это нравилось. Все эти вещи, включая и штаны, ощущались как медаль почета, и я носила их с такой гордостью, что это даже отдавало напыщенностью.

Если у меня что-то не получалось, если какая-то часть меня валилась на землю, я считала это свидетельством прогресса, улучшений, чем-то, что непременно должно было сделать меня быстрее, крепче и лучше. Все те люди, отпускавшие клишированные реплики о Микеланджело, на самом деле были правы. Давид всегда был на своем месте; нужно было только, чтобы откололись части, которые Давидом не являлись. Конечный результат стал потрясающим символом, олицетворяющим силу, отвагу и целую кучу мужского великолепия. Да, пожалуйста. Такое я возьму.

Кроме того, я ощущала, что удачно подражаю папе, а это подражание я считала краеугольным камнем своей жизни мархура. Спросите любого имитатора, и он скажет вам, что получение одобрения от человека, которым ты притворяешься, – ключевой момент всего спектакля. Оно означает, что тебе удалось вжиться в образ. Оно означает, что имитация получилась достаточно хорошей, чтобы обманулись почти все вокруг. В конце концов, если модный дом «Chanel» оценивает сумку «пальцем вверх», значит, сумка настоящая.

Как же я узнала, что удачно подражаю своему отцу? А так, что катание на лыжах было – и остается до сих пор – прямой дорогой к его сердцу. Я начала узнавать это с пары изношенных, выцветших синих варежек, доставшихся мне по наследству от сестры и двоих моих братьев. К тому времени, как они добрались до меня, они были уже изрядно потрепанными – отчасти по причине пережитых ими бурь, но также потому, что на внутренней кромке каждого из больших пальцев держался слой замерзших соплей, копившихся там лет восемь, а то и больше. Их эластичные манжеты были растянуты как старый носок, а сами варежки практически растеряли всю свою пушистость. Визуально это были чудовищные маленькие монстры, но это не имело значения – я считала эти отсыревшие старые варежки замечательными. Я отчаянно хотела заполучить их, потому что знала, что примерить их – значит стать достаточно взрослой, большой и, как я считала, умелой лыжницей, чтобы кататься вместе с папой. Оглядываясь назад, я прихожу к выводу, что их вполне можно считать моей самой первой ленточкой.

Я до сих пор помню тот день, когда моя мама всучила мне в руки эти варежки и вставила мои лыжные ботинки в крепления старых лыж моего брата – и моих новых – от «Rossignol». На носках тех лыж были нарисованы маленькие петушки, и я вспоминаю, как, нервничая, смотрела на них, глядя себе под ноги, перед тем как отправиться искать папу, поджидавшего меня ниже по склону. Катание с ним было и до сих пор остается очень важной вехой в жизни молодых Яггеров.

Я видела его через линзы своих лыжных очков. Он стоял всего в нескольких сотнях футов от меня, раскинув руки, готовый поймать меня, медленно бороздившую целину ему навстречу. И на лице его была она. Та самая улыбка. Он был в восторге от меня, и я это знала.

«Руки на колени, – сказал он с гордостью и нотками нервозности в голосе. – Руки на колени, Стеф».

Я двигалась по склону холма отрывисто, толчками, то останавливаясь, то вновь начиная движение, мои руки болтались передо мной, а маленькие кисти, облаченные в варежки, свисали с их концов. Я, должно быть, выглядела, как зомби на лыжах, но это было не важно, я чувствовала себя так, словно лечу над землей.

В конце концов мы с папой стали кататься рядом друг с другом. Он превратил одну из своих палок в маленькую планку, за которую я могла держаться, двигаясь на одной с ним стороне. Я цеплялась за эту палку, и мы с ним вместе парили вниз с горы, ветер трепал наши щеки, а мои крошечные кулачки, спрятанные покрытыми слизью варежками, крепко, до белых костяшек, держались за палку и этот знаменательный момент. Если бы вы стянули с меня коловшую шею муфту, закрывавшую нижнюю половину моего маленького лица, вы бы увидели, что я улыбаюсь от уха до уха. Та же ухмылка расплывается на моем лице во время катания и сегодня. Душа лыжника родилась в тот день, когда я получила те варежки, и начиная с того дня я уже знала, как выглядит и как ощущается одобрение моего отца.

Оно и сделало все мое приключение таким сказочным. Я каталась на лыжах по всему миру с альтиметром на запястье, подаренным мне отцом перед началом путешествия, и подарок этот я расценивала как символ одновременно и гордости, которую он испытывал за меня, и благословения, которое давал мне. Я чувствовала себя так, словно до вершины Эвереста мне оставалось два шага, два шага до того, чтобы мне сказали, что я – настоящая сумка от «Chanel», неповторимый оригинал. Я делала именно то, что планировала делать, добивалась всего, чего хотела добиться. Я была так близка к тому, чтобы стать тем, кем хотела, кем видела себя в своих мыслях. Я держала королевство Яггеров в своих ладонях.

Другой причиной, по которой я ощущала себя так клево, был Крис. Наш ледяной поцелуй у Перито-Морено превратился в поцелуи (во множественном числе), во много-много поцелуев.

Пять дней подряд мы исследовали главный курорт Ушуайи, Сьерро-Кастор. Катаясь, мы выходили далеко за пределы территории курорта, прыгали по желобам и уворачивались от камней патагонских скал. Нам попадались такие громадные глыбы, что нам казалось, будто мы гуляем по Луне. Массивные ледяные плиты скручивались, как волны над гигантскими снежными полями. Мы исследовали потаенную местность, где на глаза не попадалось и намека на лыжню. Мы гуляли и катались на лыжах, выписывая узоры «восьмеркой» на глубоком аргентинском пухляке.

И хотя исследования, которыми мы занимались ночами, были несколько иного рода, они не уступали, а, скорее, зеркально отражали те физические усилия, что мы прилагали при катании на склонах при свете дня. Сердца колотились, бедра дрожали, и каждый из нас ловил ртом воздух.

«Разве не потрясающе то, что могут сделать два подготовленных человека?» – сказал в одну из ночей Крис, стаскивая меня с кровати и прижимая к стене одним ловким рывком.

Если бы я могла ответить, я бы ответила. Мне кажется, что если бы я смогла сказать что-нибудь очень возбуждающее, мои слова добавили бы масла в огонь и так горячего момента, что-нибудь вроде «Хватит болтать. [Глубокий вдох.] Продолжай трахать». Ой, да кого я обманываю. Именно это я и сказала.

* * *

Погода в горах меняется очень быстро. Как только шторм надвинулся, он уже не отступал, а только неуклонно продвигался вперед. Не то чтобы мы хотели, чтобы он кончился, просто Крису предстояло заявить свои права на Фитц-Рой, а мне – лететь в Новую Зеландию.

Мы крепко обнялись и долго не отпускали друг друга, а потом разошлись в лобби отеля.

«Дай знать, как вернешься в Северную Америку», – сказал Крис, собирая свои сумки.

«Разумеется, – ответила я. – Где-нибудь в марте».

Двадцать минут спустя я собрала свои сумки, одна из которых была полна фантастически чистой одежды. А значит, я была готова покинуть Южную Америку и двинуться дальше вниз. Ничто не удержит меня от достижения поставленной цели. Синие ленточки были куда важнее для меня, чем мальчики.

Часть II
Средиземье

«Они жадно хватаются за свою суть – за то, кем были. А потом изношенная наконец личность, которую следовало бы сбросить, как оперение, что птицы обновляют каждый год, так крепко к ним прилипает, что они не в состоянии стряхнуть ее с себя, даже когда она становится для них источником раздражения и злобы».

Генрих Циммер,

«Король и труп»

Глава 8
Ветер на пипке

За несколько месяцев до отъезда в путешествие я ехала с другом по Ванкуверу, пересекая Беррерд-Стрит-Бридж. Свет утреннего солнца прыгал по водам залива, текшими под нами, и, пока мы двигались, он выглядел так, словно по водной глади скакал камень – крошечные проблески света тут и там перепрыгивали друг через друга по всей поверхности воды. Стояла весна, и воздух был свежим.

«Я с нетерпением жду поездки в Новую Зеландию, – сказала я, глядя на залив Инглиш. – Думаю, она выглядит в точности как это место. Как Ванкувер, как Британская Колумбия. Новая Зеландия – место, волнующее меня сильнее всех прочих».

Невзирая на тот факт, что я никогда не бывала в Новой Зеландии, я четко представляла себе, каким получится опыт пребывания там. Я думала, что в физическом плане страна будет мгновенно узнаваемой, как вылитая родственница Британской Колумбии, разве что немного переборщившая с тенями для век а-ля 1980-е. А приятным бонусом было то, что нас объединял родной язык, а значит, больше никакого свинского латинского. Новая Зеландия должна была выглядеть и звучать знакомо, следовательно, вызывать знакомые чувства.

Месяцами я твердо придерживалась своих ожиданий и выводов, и к тому времени, как приехала в страну, уже убедила себя, что путешествие по Новой Зеландии будет комфортным и легким. Простое осознание того, что я могу спросить дорогу в туалет без того, чтобы люди странно на меня пялились, приносило мне громадное удовлетворение. Я ненавижу выглядеть смущенной и потерянной, а в Новой Зеландии у меня не было никаких шансов выглядеть смущенной и потерянной. Я могла читать карты, могла говорить на местном языке, а кроме того, я обожала совиньон-блан. Что могло пойти не так? Эта потрясающая маленькая страна станет моим отпуском, шестинедельной передышкой в десятимесячном путешествии.

«В чем разница между отпуском и путешествием?» – спросите вы. Позвольте объяснить. Для меня путешествие всегда было поездкой в заграничное место с самостоятельной заботой о себе там, посреди всей окружающей чуждости. Это весело, но не так расслабляет как поездка в отпуск, потому как в процессе приходится общаться жестами, чтобы объясняться с людьми, есть еду, насчет которой ты не уверен, что это еда, а во многих случаях и заново переживать панические моменты из далекого прошлого: пытаясь в голове конвертировать валюту, я словно попадала на урок математики в восьмой класс родной школы. Вдобавок тебя наверняка тем или иным образом обругают или пристыдят посредством недоумевающих взглядов и/или жестов, ретранслирующих месседж вроде

«Ты, друг мой, неуклюжий идиот, и тебе вообще не следует разрешать свободно расхаживать по этой земле».

В моем сознании отпуск – полная противоположность такого опыта. Кроме необходимости рассчитывать время перехода с солнцезащитного крема в 30 SPF[22]22
  Основная характеристика солнцезащитных косметических средств; обозначает коэффициент, показывающий, во сколько раз большее время потребуется коже, защищенной солнцезащитным средством, для получения таких же фотоповреждений (солнечного ожога), как незащищенной коже. – Прим. пер.


[Закрыть] на крем в 15 – или даже 8, если вы рисковый человек – в отпуске у вас будет мало других поводов паниковать. По большей части вы будете говорить на родном языке, есть знакомую пищу и использовать американские доллары или даже маленькие пластиковые шарики, чтобы расплачиваться за покупки. Как весело! Поездка в отпуск позволяет нам окунуться во множество ошеломляющих событий и занятий, что приносит огромную пользу, тогда как путешествия включают в себя гораздо больше этих ошеломительных вещей – также приносящих пользу, но совершенно другого рода. Как правило, в путешествия мы отправляемся, тогда как в отпуске мы с большей долей вероятности будем просто существовать, как, скажем, существуем, сидя в удобном кресле и попивая что-нибудь из стакана с торчащим из него крошечным зонтиком.

Не поймите меня неправильно, я люблю путешествовать. Я бы не подписалась на десять месяцев путешествий, если бы от мысли о них у меня немного не подкашивались колени от предвкушения. Но мой родной язык и я с нетерпением ожидали маленького отпуска в путешествии.

Как выяснилось, я была права насчет внешнего вида Новой Зеландии – ее красота очевидна. Я была поражена ею еще до того, как самолет приземлился. Пока мы парили над ней, направляясь в сторону Крайстчерча, я видела озера и реки, сплетавшиеся воедино прямо под нами. Вода была такой чистой, что выглядела, как длинная тонкая лента флуоресцентно-бирюзового оттенка, словно на ветру развевавшаяся позади возбужденного, радостно несущегося куда-то ребенка. Я с благоговейным трепетом смотрела на небо, по которому, сменяя друг друга, плыли целые цепочки облаков самых разных цветов и оттенков, то представая взору, то поспешно скрываясь. Все выглядело так, словно кто-то на небе тасовал цветастую колоду карт: одни были бледно-голубыми, другие темно-синего прусского цвета; здесь они были синюшного цвета, а там – окрашены в темные оттенки баклажана. Сам горизонт же был цвета красного апельсина, как будто на краю земли лежали спелые мандарины, ожидавшие, когда их уже подберут и обратят в сок. То, что я видела из маленького иллюминатора самолета, было даже более впечатляющим чем то, что я себе напредставляла. Страна оказала мне пышный, крутой прием, словно выпустив на волю рубиново-красных павлинов, танцевавших вокруг и обращавших все, что только видели, в цвет своих перьев.

И это было лишь первое знакомство, маленький образец новозеландской красоты. Она – противоестественно естественна, красива, как галлюциногенный трип. Она – Британская Колумбия под кислотой. Я с неохотой это говорю, потому что вся Канада будет до конца моей жизни точить на меня зуб за эти слова, но все же не могу лгать – на фоне Новой Зеландии БК выглядит как девушка из рекламы пылесоса, на полставки подрабатывающая моделью. Мне жаль, м-да, но это правда. За шесть недель, которые я провела там, я ни разу не видела никакого уродства. Ни единого его проявления.

Когда я приехала в страну, у меня за плечами было уже 700 тысяч откатанных футов перепада высот. К концу своего шестинедельного отпуска я надеялась как минимум удвоить эту цифру, что, казалось, легче легкого с учетом более скоростных подъемников и спокойной весенней погоды.

Из Крайстчерча я на кукурузнике добралась до Куинстауна, маленького городка, спрятавшегося в дальнем конце Южных Альп. Почти сразу, как только пропеллеры самолета начали вращаться, я услышала, как несколько человек, сидевших в задней части самолета, запели. Через несколько мгновений все до единого люди, находившиеся на борту, включая и стюардесс с пилотами, присоединились к ним в бурном исполнении песни Джона Денвера «Leaving on a Jet Plane». Я улыбнулась. Новая Зеландия будет фантастическим опытом.

Спустя примерно тридцать минут я напевала уже несколько другой мотив. С момента окончания последнего куплета песни самолет вошел в зону турбулентности и его начало сильно трясти. В какой-то момент я выглянула из окна и немедленно об этом пожалела. То, что я увидела, заставило меня задаться вопросом, не попала ли я в актерский состав ремейка фильма «Смерч» на место Хелен Хант. Парень, сидевший рядом со мной, должно быть, заметил, какой страх изобразился на моем лице, потому что повернулся ко мне и сказал: «Просто немного ненастно. Тасманово гневается, только и всего».

Он имел в виду Тасманово море, которое, как я узнала, было толщей воды, навечно застрявшей в капризном возрасте «ужасных двух лет»[23]23
  Возрастной кризис у детей, характеризующийся частыми капризами, истериками и недовольством. – Прим. пер.


[Закрыть]. Это она продемонстрировала, впав в полномасштабный припадок ярости, случившийся у нее сразу после моего приезда. Припадок выражался в завывании ветра и завесе дождя, накрывшего землю. И если вам интересно, то да, даже будучи в образе орущего двухлетки, Новая Зеландия оставалось безупречно красивой.

Как лыжник, пустившийся в это путешествие, я отлично понимала одно: погода была единственной серьезной переменной в моей задаче, если оставить за скобками контроль. Самой большой угрозой из всех возможных угроз моим планам была именно погода: теплая ли, холодная, с ветром, дождем, градом и снегом (или нехваткой оного). Меня это полностью устраивало, но лишь потому, что доселе я не была знакома с новозеландской погодой.

Моей первой реакцией на шторм – как только самолет благополучно приземлился – была радость. Истерика Тасманова моря выглядела как продолжение зимы, а больше снега означало больше катания. Добавьте сюда тот факт, что я могла попросить стакан воды без необходимости лезть в свой испанский разговорник, и поймете, почему я продолжала верить, что попала в рай.

Я поймала такси у аэропорта, дала водителю адрес своего хостела и погрузила лыжную сумку на заднее сиденье. Усевшись спереди, я взглянула на водителя, который повернулся ко мне лицом и проговорил:

«На пипке кы’метров сто» – сказал он.

Дождь громко барабанил по крыше автомобиля.

«Простите?» – сказала я.

«Сто кэмэ на пипке!» – прокричал он.

«Простите, я не…»

Он оборвал меня. «Ветер. Вам не удастся покататься по меньшей мере день-два», – сказал он, жестом указывая в ту сторону, где лежала моя лыжная сумка.

Я остановилась в маленьком молодежном хостеле на окраине города, и по приезде, едва втащив в его двери свои мокрые от дождя сумки, спросила у девушки за стойкой, нет ли у нее свежей погодной сводки по ситуации в горах.

«Дя», – сказала она с очевидным акцентом «киви».

И протянула мне листок бумаги. Мой таксист был прав. Все четыре местные горы были закрыты до дальнейшего уведомления властей.

Ничего страшного, подумала я. Так у меня будет пара дней, чтобы побороть джетлаг.

Я подремала, устроила пробежку по мокрому снегу, что по ощущениям могло бы сравниться с прогулкой в компании разъяренного верблюда, плюющего тебе прямо в глаза, а потом сходила на восковую депиляцию зоны бикини. Удовольствие от того, что я могла зайти в салон и просто сказать: «Депиляцию бикини, пожалуйста», а не пытаться объяснить, чего я хочу, указывая на свою промежность и жестами изображая отрывающее движение, было ни с чем не сравнимым. Отпуск проходил хорошо, но по прошествии совсем недолгого времени я начала становиться немного дерганой – из-за этого ветра «на пипке», знаете ли.

Я пришла к выводу, и довольно быстро, что для того, чтобы кататься или заниматься чем-либо еще на открытом воздухе в этой крошечной стране, человек должен развить в себе чутье на погодные перемены, и желательно, чтобы это чутье позволяло делать прогнозы с точностью до минуты. Это сродни попыткам предсказать настроение подростка. Человек должен брать в расчет, что в любой момент времени возможно бесконечное множество вариантов изменений окружающих условий. Включая погодные условия, состояние дорог и условия вождения, дождевые, снежные или одновременно снежно-дождевые условия, а также ветер, неистовый, штормовой ветер. Этот список, разумеется, условный и почти полностью зависит от того, есть ли в вашем распоряжении цепи противоскольжения, полноприводный автомобиль, машина, лодка, нижнее белье из ткани Gore-Tex, работающие стеклоочистители на лобовом стекле и доступ к прогнозу погоды каждые три минуты.