Текст книги "Невидимые руки, опыт России и общественная наука. Способы объяснения системного провала"

Неоклассическая революция

В то время как труды французских philosophes преимущественно касались вопросов государственного устройства и обеспечения гражданских прав и свобод, наиболее важный вклад англичан и шотландцев касался проблемы экономического либерализма. Как мы уже отмечали, основной идеей Адама Смита, воспринятой обществом, была идея laissez-faire – политика развития рынков при минимальном вмешательстве со стороны государства. К этому можем добавить влияние ньютонианской механики. Как мы тоже уже отмечали, именно она убедила многих мыслителей периода Просвещения, что политические и экономические системы можно понять примерно так же, как тяготение и законы движения, то есть как некоторую человеческую версию планетарной системы, ньютоновского «часового механизма».

Это была взрывная смесь, последствия которой оказались весьма далеко идущими. Прежде чем перейти к рассказу о том, как наследие Смита трансформировалось в узкоспециализированную дисциплину «экономической науки», давайте ознакомимся с общим контекстом, в котором писали свои работы Смит и остальные экономисты классики.

В то время как Смита принято считать основателем школы классической экономической теории[142]142
  Первой группой ученых, назвавших себя экономистами, были французские физиократы, основной задачей которых была борьба с меркантилизмом. Их призыв к правительству развивать промышленность и торговлю выражался в классической фразе «laissez faire et laissez passer». Физиократы также считали, что богатство народов происходит из сельского хозяйства, а города паразитируют на деревне. Только сельскохозяйственный труд, по их мнению, производил ценность. Основным наследием этой школы стала работа Франсуа Кенэ «Экономическая таблица», опубликованная в 1758 г. См.: Quesnay F. Tableau Economique. Tokyo: Bibliothèque de la Faculté des sciences économiques, Université Nihon, 1980. См. также: Kuczynski M., Meek R.L. (eds). Quesnay s Tableau Economique. London: Macmillan, 1972.


[Закрыть], начиная с XVII в. в ходу было понятие «политическая экономия»[143]143
  Этот термин впервые прозвучал в 1615 г. в работе французского поэта-экономиста Антуана де Монкретьена «Трактат политической экономии». См.: Montchrestien A. de. Traicte de lbeconomie politique. Genève: Droz, 1999.


[Закрыть]. Это название указывало на то, что объектом исследования экономистов были не изолированные рынки, но, скорее, более емкое понятие государственной, политической экономии. Другими известными представителями этой традиции были Давид Рикардо[144]144
  Главный труд Рикардо «Принципы политической экономии и налогообложения» был опубликован в 1817 г. В нем он излагает свою теорию о связи между демографическим давлением и земельной рентой, а также фундаментальный принцип сравнительного преимущества, который объясняет, почему все страны могут получить выгоду от свободной торговли.


[Закрыть], в котором интерес к экономике пробудило «Богатство народов» Смита, и Томас Мальтус, в 1805 г. назначенный профессором первой в Англии кафедры политической экономии[145]145
  Эта кафедра была открыта в колледже East India Company College, который закрылся в 1858 г. Главной работой Мальтуса было «Эссе о принципе народонаселения», впервые изданное в 1798 г. В этой книге прозвучало упоминавшееся выше «мрачное» предсказание Мальтуса о том, что рост населения обгонит рост объема продовольственных ресурсов.


[Закрыть]. В 1821 г. Джеймс Милль, отец Джона Стюарта Милля, даже основал Клуб политической экономии, члены которого встречались, чтобы читать газеты и обмениваться мыслями.

То значение, которое политическая экономия придавала роли государства, а значит, и политики, в создании общих правил игры, предполагало невозможность провести четкую границу между теми разделами общественной науки, которые мы знаем сегодня под названиями «экономическая теория» и «политология». Неоклассическая революция повлекла за собой полный разрыв с этой традицией. Под влиянием Смитовой политики laissez-faire, предполагающей невмешательство государства в работу рынков, родилась параллельная школа мысли. Эта школа придерживалась мнения, что разделение политики и экономии должно найти отражение и в научном мире, чтобы экономисты могли более профессионально заняться изучением, как работают рынки.

Далее мы увидим, как традиция классической экономической мысли и политической экономии превратилась в неоклассическую экономическую теорию, которая со временем стала все сильнее опираться на математическое моделирование, и как эта перемена курса породила возражения с самых разных сторон. В заключение главы мы скажем несколько слов о состоянии межплеменной войны, в которое вступили представители разных развивающихся подразделов общественной науки.

Адам Смит по сей день остается неким идолом экономической традиции, и на то есть существенные причины. Его вера в преимущества, которые несут с собой специализация и разделение труда, по-прежнему составляет не только основу экономической теории вообще, но и основу более ориентированных на экономическую политику доводов в пользу свободной торговли. Его знаменитый рассказ о работе булавочной фабрики, который занимает большую часть первой главы «Богатства народов», также не теряет своей популярности. Если 10 специализированных рабочих производят 48 000 булавок в день, производительность одного рабочего составляет 4800 булавок в день. Если бы каждый рабочий занимался производственным процессом от начала до конца, он бы не произвел и 20 булавок в день, а может быть, и вовсе ни одной[146]146
  См.: Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. М.: Эксмо, 2007. С. 70–73.


[Закрыть].

Нетрудно понять, почему Смит был так очарован этим примером, почему булавочная фабрика до сих привычно поминается в учебниках по экономической теории. Доводы Смита как таковые сильны и логичны. Проблему представляет не вера в потенциальную выгоду, которую несут специализация и разделение труда, но, скорее, связанная с ними вера в мистические силы не менее знаменитой «невидимой руки». До какой степени мы можем полагаться на инструментальную рациональность экономических акторов, то есть на то, что они станут исследовать все существующие возможности для получения выгоды в будущем? Можем ли быть уверены, что они будут стремиться к краткосрочной прибыли и максимизации полезности, соблюдая то, что мы называем «золотым правилом», то есть не стремясь к личной выгоде за счет других?

В то время как большинство современных экономистов согласятся, что на эти вопросы можно дать ответ в лучшем случае условно положительный, они также скажут, что это не особенно важно. Достаточно того, что большинство акторов чаще будут действовать правильным образом. Возможные проблемы будут всего лишь отклонением от нормы, и с ними можно справиться в рамках стандартной парадигмы. Модели, конечно, не могут быть полной (и при этом полезной) картиной реальности. Мы еще обсудим это в главе VII.

Однако, с точки зрения социологов, как современных, так и классических, именно такого типа вопросы предположительно иллюстрируют, почему современная экономическая наука почти полностью утратила актуальность для реальной жизни. Экономических акторов нельзя рассматривать или моделировать в изоляции. Тот выбор, который делает homo sociologicus, осуществляется не на основе клинически чистого расчета относительных издержек и выгод. Скорее, можно сказать, что он вырастает из шумного, тесного мира социальных отношений, где есть нормы, традиции, привычки, обиды, обязательства и просто иррациональное поведение. Как мы вскоре увидим, экономисты отмахнулись от таких возражений.

Отправной точкой «маржиналистской революции» была предпосылка о том, что все экономические акторы максимизируют полезность всюду, где могут. Говоря более конкретно, это означает, что потребители будут расширять потребление, пока (убывающая) полезность, получаемая от, например, последней чашки кофе, не сравняется с выплачиваемой ценой, а производители будут расширять производство, пока (возрастающие) издержки производства последней единицы товара не будут полностью покрываться получаемой ценой. Вследствие этого центральными понятиями новой теории стали термины «предельная полезность» и «предельные издержки». В более обобщенном виде эту революцию в экономическом мышлении можно рассматривать как первый шаг в сторону теории общего равновесия, которая долго составляла суть современной экономической науки[147]147
  Классическая формулировка модели общего равновесия принадлежит нобелевским лауреатам Кеннету Эрроу и Жерару Дебрё. См.: Arrow К., Debreu G. The Existence of an Equilibrium for a Competitive Economy// Econometrica. 1954. Vol. 22. No. 3. P. 265–290. См. также: Debreu G. Theory of Value. New York: Wiley, 1956.


[Закрыть].

Одним из выдающихся отцов-основателей этого нового начинания был французский экономист Леон Вальрас. Его имя прежде всего ассоциируется с понятием tatonnement и с воображаемым аукционистом, который выкрикивает меняющиеся цены, пока рынки повсеместно не придут в состояние, когда спрос равен предложению[148]148
  Walras L. Elements deconomie politique pure ou Theorie de la richesse sociale. Lausanne: Imprimerie L. Corbaz, 1874. (Рус. пер.: Вальрас 77. Элементы чистой политической экономии, или Теория общественного богатства. М.: Изограф, 2000.) Стоит отметить, что появление и распространение теории игр привело к существенному падению интереса к общему равновесию.


[Закрыть]. Вальрас, впрочем, был не единственным отцом «маржиналистской революции». Совершенно независимо от него и друг от друга эту же теорию развивали Стенли Джевонс в Англии и Карл Менгер в Австрии[149]149
  Их основные работы: Jevons W.S. Theory of Political Economy. London: Macmillan, 1871; Menger C. Grundsätze der Volkswirtschaftslehre. Wien: W. Braumüller, 1871. Очертания центральной теории предельной полезности можно было различить уже в ранней работе Джевонса «General Mathematical Theory of Political Economy» («Общая математическая теория политической экономии»), опубликованной в 1862 г. (Изначально эта работа вышла в форме короткой и малоизвестной лекции, но четырьмя годами позже была издана отдельным трудом: Jevons W.S. Brief Account of a General Mathematical Theory of Political Economy // Journal of the Royal Statistical Society. 1866. Vol. 29. June. P. 282–287.) Менгер отличался от двух других основателей теории не только тем, что основал собственную «школу», которая затем развилась в знаменитую австрийскую школу. Он также был гораздо менее склонен представлять свои идеи в виде математических формул. Некоторые исследователи сочли это основанием для того, чтобы поместить его в отдельную категорию.


[Закрыть].

Хотя эти ранние авторы сыграли в развитии науки важную роль, именно английский экономист Альфред Маршалл вписал свое имя в историю экономической мысли как человек, который превратил политическую экономию в экономическую теорию. Его книга «Принципы экономической науки» не только ввела в обиход само понятие «экономическая наука». Она также может рассматриваться как истинная отправная точка развития неоклассической традиции, которая в последние десятилетия царит в экономической науке безраздельно[150]150
  Marshall A. Principles of Economics. London: Macmillan, 1890. (Рус. пер.: Маршалл А. Основы экономической науки. М.: Эксмо, 2008.) Для полноты картины можно добавить, что со временем был найден консенсус относительно того, кто первым сформулировал теорию предельного анализа и кто по праву должен считаться ее основателем. Это немецкий экономист Генрих Госсен (см.: Gossen Н.Н. Entwicklung der Gesetze des menschlichen Verkehrs und der daraus fliessenden Regeln für menschliches Handeln. Braunschweig: Vieweg, 1854).


[Закрыть].

Именно тогда экономисты-теоретики начали закладывать основание современной экономической теории с ее мощным акцентом на общую теорию и на формализованное математическое моделирование. Большинство современных экономистов, если не все, сказали бы, что это был процесс здоровый и полезный, однако он также сигнализировал о возникновении сложных отношений между экономической наукой и более престижными точными науками, а именно физикой и математикой.

Эти отношения надо рассматривать в контексте научной революции, о которой мы уже говорили. В Древнем мире не делалось различий между точными науками, такими как математика, и науками, изучающими политику и экономику или даже поэзию. Аристотель мог применить к любой из них одну и ту же философскую методологию. Даже во времена Томаса Гоббса еще существовала вера в единство описательной науки, что позволило ему утверждать, что Левиафан представляет собой научное описание политического сообщества[151]151
  Предположительное мнение Гоббса здесь процитировано из статьи «Social sciences» в онлайн-энциклопедии Wikipedia (URL: http://en. wikipedia.org/ wiki/Social_sciences).


[Закрыть].

Ньютонианская механика изменила это положение дел. За возрастанием веры в то, что законы движения могут адекватно объяснить Вселенную, последовал, как мы уже отмечали, рост веры в то, что аналогичным образом можно объяснить и явления экономико-политической сферы. А поскольку природную сферу можно было объяснить законами, выраженными в математической форме, гуманитарные науки ощутили необходимость разработать собственные законы. Так началась долгая и до сих пор с неясным исходом битва общественных наук за право мутировать из гуманитарных наук в точные.

В качестве примера связанных с этим проблем можно отметить, что подход многих экономистов к внедрению «системных изменений» в экономику стран бывшего СССР был в большой степени обусловлен существованием четко очерченного набора универсально применимых «экономических законов». Результат, как мы помним, оказался отнюдь не триумфальным. В ходе последовавших за этим провалом дебатов, нередко весьма язвительных, некоторые авторы назвали причиной неудачи извращенную веру в то, что экономическая теория – точная наука, которую можно рассматривать и применять в изоляции от общественно-культурной реальности.

Мы не станем возвращаться к этим дебатам, но сопоставим веру в экономические законы, так прочно укоренившуюся в начале посткоммунистических 1990-х годов, с той атмосферой сомнений и разочарования, которая распространялась среди экономистов в начале XX в. Эту атмосферу так описывал Генри Мур в 1914 г.: «В последнюю четверть прошлого века экономисты питали большие надежды относительно способности экономической теории стать “точной наукой”. Передовые теоретики считали, что развитие доктрин полезности и ценности заложило базу экономической науки, основанной на точных понятиях, и на этой основе вскоре можно будет построить крепкую структуру из взаимосвязанных частей, которая своей определенностью и неопровержимостью напоминала бы строгую красоту физико-математических дисциплин. Но эти надежды не сбылись»[152]152
  Moore H.L. Economic Cycles: Their Law and Cause. New York: Macmillan, 1914. P. 84–85. (Курсив мой. – S. H.)


[Закрыть]. Утверждая, что «где-то должна была быть серьезная ошибка», Мур предполагает, что «объяснение можно найти в предубежденной точке зрения, согласно которой экономисты рассматривали возможности науки, а также в радикально неверных методах, которыми они пользовались». Предубеждение и ошибочный метод заключались в необоснованной вере в то, что экономическую теорию можно развивать так же, как математические науки: «Экономическая теория должна была стать “исчислением удовольствий и страданий”, “механикой полезности”, “общественной механикой”, “physique sociale”»[153]153
  Ibid. P. 85.


[Закрыть]. Для неоклассической экономической теории и ее приверженцев это был нелегкий период.

Возражения в адрес неоклассической революции звучали с разных сторон, но самым язвительным ее критиком была зарождающаяся американская институциональная школа. Неприкрытая враждебность, которую Торстейн Веблен питал к неоклассической экономике, отражена в его сокрушительном обличении понятия экономического человека, написанном в 1898 г.: «Гедонистическая концепция уподобляет человека быстродействующей машине для исчисления ощущений наслаждения и страдания, которая вибрирует как некая однородная глобула стремления к счастью и приходит в движение под воздействием стимулов, оставаясь при этом неизменной. У него нет ни прошлого, ни будущего. Он представлен изолированным субъектом, находящимся в устойчивом равновесии, которое нарушается лишь под ударами внешних сил, перемещающих его то в одном, то в другом направлении»[154]154
  Veblen T. Why Is Economies Not an Evolutionary Science? // Quarterly Journal of Economies. 1898. Vol. 12. No. 4. P. 389. Цит. по: Веблен T. Почему экономическая наука не является эволюционной дисциплиной // Истоки. Из опыта изучения экономики как структуры и процесса. М.: Изд. дом ГУ ВШЭ, 2006. С. 25.


[Закрыть].

В то время как Веблен просто отверг неоклассическую теорию без лишних дискуссий, другие ученые подошли к ее опровержению более серьезно. Методологически значимые возражения против «маржиналистской революции» были выдвинуты немецкими экономистами – представителями исторической школы. Под влиянием Вильгельма Рошера они разработали подход, отрицавший формирование общих теоретических систем[155]155
  Основная методологическая работа этой школы: Roscher W.G.F. Grundriss zu Vorlesungen über die Staatswirtschaft nach geschichtlicher Methode. Göttingen: Dieterich, 1843.


[Закрыть]. Утверждая, что экономические «законы» нельзя рассматривать вне контекста, представители исторической школы призывали к подробным эмпирическим исследованиям, целью которых было найти законы исторического развития[156]156
  В продолжение своей идеи о необходимости серьезного изучения исторических деталей Рошер ввел различие между «ремесленниками» (Handwerker) и «мастерами» (Künstler) истории; первые должны были собирать данные, а вторые – их анализировать.


[Закрыть]. Только основываясь на этом знании, считали они, можно будет сформулировать более узкие «экономические» теории.

Такой индуктивный подход означал не только отказ от узкой специализации экономической науки и призывы к междисциплинарной деятельности, которая охватывала бы и историю, и социологию. Сторонники историзма также отрицали методологический индивидуализм, составлявший ядро «маржиналистской революции», поддерживая вместо него методологический холизм или коллективизм. В основе этого спора лежит сомнение в природе знания, о чем мы упоминали выше.

В своей работе 1890 г. о предмете и методе политической экономии Джон Невилл Кейнс (отец куда более известного экономиста Джона Мейнарда Кейнса) сравнивает «две уважаемые школы, одна из которых описывает политическую экономию как позитивную, абстрактную и дедуктивную науку, а вторая – как этическую, реалистичную и индуктивную»[157]157
  Keynes J.N. The Scope and Method of Political Economy. 4th ed. London: Macmillan, 1917. P. 9–10. (Курсив автора. – S. H.)


[Закрыть]. Он также отмечает, что, хотя обе эти школы ссылаются на авторитет Адама Смита, чтобы подкрепить свои аргументы, непредвзятое прочтение показывает, что Смит пользовался и дедуктивным, и индуктивным методами, то есть вначале создавал теорию, а затем в силу возможностей проверял ее на прочность. Более специализированный дедуктивный метод в политической экономии был разработан Рикардо и особенно Джоном Стюартом Миллем[158]158
  Mill J.S. Essays on Some Unsettled Questions of Political Economy. London: J.W. Parker, 1844.


[Закрыть].

Настаивая на индуктивном подходе, историческая школа порвала с английской традицией и пошла по собственному пути развития. На этом пути она столкнулась с непреодолимыми проблемами. Поскольку повторное наблюдение в общественной науке невозможно, Рошер предложил холистический подход, который создавал бы знание путем выявления и сравнения путей экономического развития всех стран. Здесь не место вдаваться в философские проблемы знания и метода, возникающие при данном подходе[159]159
  Далее см.: Milford К. Roschers Epistemological and Methodological Position: Its Importance for the Methodenstreit // Journal of Economic Studies. 1995. Vol. 22. No. 3, 4, 5.


[Закрыть]. Однако мы можем отметить масштабность целей, которые историческая школа ставила перед собой. «Поскольку во всех странах были свои обычаи, привычки и традиции, создававшие их уникальную историю и определявшие современный общественный строй, Рошер считал, что задача экономической науки заключается отнюдь не в объяснении закономерностей, которые можно выделить из рационального поведения индивидов. Ее первичной задачей он считал анализ исторического развития таких “целых”, как страны, экономические системы и классы, а также определение исторических законов их развития. Общественные науки, считал он, это теория истории»[160]160
  Ibid. P. 39.


[Закрыть]. Основным следствием последнего заявления было проведение четкой разделительной линии на академическом песке: «Главным утверждением исторической школы является то, что общественные науки – это науки исторические, и они совершенно не похожи на естественные науки»[161]161
  Ibid. P. 38.


[Закрыть]. В еще более провокационной манере историческая школа заявляла, что «общественные науки – это не науки sui generis, но теория истории, поэтому они являются частью исторической науки. Позитивные науки делятся только на науку и историю»[162]162
  Milford К. Roschers Epistemological and Methodological Position: Its Importance for the Methodenstreit // Journal of Economic Studies. 1995. Vol. 22. No. 3, 4, 5. P.31.


[Закрыть]. Учитывая этот настрой, не приходится удивляться ни тому, что влияние немецкой исторической школы на развитие экономической теории оказалось ничтожно малым, ни тому, что усилия ее членов привлекали пристальное внимание как историков, так и представителей других общественных наук. Однако у себя на родине историческая школа оказала колоссальное влияние на несколько поколений немецких экономистов[163]163
  Вильгельма Рошера обычно причисляют к «старой» исторической школе, к которой также принадлежали Бруно Гильдебранд и Карл Кипе. Лидером «молодой» исторической школы был Густав фон Шмоллер, который в 1900 г. считался одним из самых выдающихся европейских экономистов. Сегодня его имя почти забыто. Среди других видных ученых, связывавших себя с немецкой школой, мы найдем и Макса Вебера. Некоторые также считают, что труды Йозефа Шумпетера продолжают традиции этой школы.


[Закрыть].

В 1880-е годы историческая школа имела такую безраздельную власть над научным сообществом Германии, что любая форма влияния на немецких экономистов со стороны как классической, так и неоклассической теории была исключена. Однако начиная с 1883 г. сторонники историзма вступили в ожесточенную дискуссию по поводу методологии, в знаменитый Methodenstreit, в котором за явным преимуществом победили их оппоненты Карл Менгер и австрийская экономическая школа[164]164
  Первым раундом в этой битве была публикация в 1871 г. упоминавшейся выше работы Менгера «Основания учения о народном хозяйстве». Являвшаяся частью «маржиналистской революции», эта книга излагала субъективную теорию ценности, совершенно противоречившую классической. Настоящий конфликт начался в 1883 г., когда Менгер более широко подошел к вопросу о методологии общественных наук, явно намереваясь поставить историзм на причитающееся ему место. См.: Менгер К. Исследование метода социальных наук и политической экономии в частности. 1883 // Менгер К. Избранные работы. М.: Территория будущего, 2005. С. 289–450.
  Тогда со стороны немцев Густав фон Шмоллер написал уничтожающую рецензию на работу Менгера, назвав ее нерелевантной (Schmoller G. von. Zur Methodologie der Staats– und Sozial-Wissenschaften // Schmollers Jahrbuch. 1883. Bd. 7. Heft 3. S. 975–994). Менгер ответил в 1884 г. публикацией «Die Irrthümer des Historismus in der deutschen Nationaloekonomie» (Wien: A. Hoelder). Последовавшая за этим битва умов бушевала два десятка лет. Менгерова сокрушительная критика «исторического метода» и его доводы в защиту экономической теории все еще считаются решающим аргументом в этом дебате. См. также: Haller М. Mixing Economics and Ethics: Carl Menger vs Gustav von Schmoller // Social Science Information. 2004. Vol. 43. No. 5; Schumpeter J.A. History of Economic Analysis. London: Allen & Unwin, 1954. P. 800–819. (Рус. пер.: Шумпетер Й.А. История экономического анализа. СПб.: Экономическая школа. Ч. IV. Ел. 4.)


[Закрыть]. Несмотря на поражение в этом споре, историческая школа не только успешно сохранила свое положение в Германии, но и сумела расширить сферу влияния на Америку Когда американский экономист Ричард Т. Эли, учившийся в Гейдельберге, объединился с Джоном Р. Коммонсом и Уэсли К. Митчеллом, чтобы основать американскую институциональную школу, вдохновение они черпали преимущественно из наследия немецкой исторической школы, пару десятилетий в начале XX в. они имели большой успех[165]165
  Подробный рассказ об этом см.: Hodgson G.M. The Evolution of Institutional Economics: Agency, Structure and Darwinism in American Institutionalism. London; New York: Routledge, 2004.


[Закрыть].

Вернемся немного назад – в конец XIX в. Пока немецкие экономисты вели бои по поводу методологии, в Европе возникла еще одна группа критиков неоклассической революции; их доводы по сей день продолжают сеять раздор среди представителей общественных наук. На сцене появилась экономическая социология, созданная одновременно независимо друг от друга Максом Вебером в Германии и Эмилем Дюркгеймом во Франции[166]166
  Краткий обзор см.: Smelser N.J., Swedberg R. The Sociological Perspective on the Economy // Smelser N., Swedberg R. (eds). The Handbook of Economic Sociology. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1994.


[Закрыть].

Как и Эли, Вебер учился в Гейдельберге, где, само собой, ему преподавалось учение немецкой исторической школы. Когда в 1895 г. его назначили на кафедру политической экономии во Фрайбургском университете, он назвал себя одним из младших представителей этой школы, а в следующем году вернулся в Гейдельберг, где стал профессором политической экономии[167]167
  Недолгое Веберово руководство кафедрой во Фрайбурге памятно прежде всего его «Фрайбургской речью», в которой он выразил свои либеральные убеждения.


[Закрыть]. Самой знаменитой и самой раскритикованной работой Вебера стала упоминавшаяся выше «Протестантская этика и дух капитализма», вышедшая в 1904–1905 гг. и определенно отражавшая тот факт, что сам Вебер был воспитан матерью-кальвинисткой[168]168
  Перевод см.: Weber М. The Protestant Ethic and the Spirit of Capitalism. London: Routledge, 2001. (Рус. пер.: Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма. Ивано-Франковск: Иствью, 2002.)


[Закрыть].

Однако для нашей темы куда важнее то, что в 1908 г. Вебер был назначен редактором монументального справочника по экономической теории: двенадцатитомного «Grundriss der Sozialoekonomik» («Очерк социальной экономии»). Замысел Вебера был определенно междисциплинарным. В учебник вошли статьи из области экономической теории, экономической истории и экономической социологии; более того, обе стороны все еще пылавшего Methodenstreit были приглашены принять участие в проекте. Собственный вклад редактора в эту работу – книга «Хозяйство и общество» – содержит то, что Нил Смелсер и Ричард Сведберг назвали «неким основополагающим документом экономической социологии»[169]169
  Smelser IV.J., Swedberg R. The Sociological Perspective on the Economy // Smelser N., Swedberg R. (eds). The Handbook of Economic Sociology. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1994. P. 10; Weber M. Wirtschaft und Gesellschaft. Tübingen: J.C.B. Mohr (P. Siebeck), 1922.


[Закрыть]. В этой книге Вебер последовательно подчеркивает ту роль, которую играют общественные отношения в формировании рыночных взаимодействий. Название работы, «Хозяйство и общество» также указывает на то, что неоклассическая революция еще не успела полностью отделить рынок от его социального контекста.

Эмиль Дюркгейм кажется полной противоположностью Веберу, возможно, потому, что он никогда не учился политической экономии или экономической науке и не преподавал ни то ни другое. Все, что он знал, он впитал самостоятельно, и сомнительно, что он многое знал о происходящей «маржиналистской революции». Возможно, это обусловило его общее довольно негативное отношение к экономической теории: «Дюркгейму не нравилось многое из того, что он читал по экономической теории, – очевидно, из-за его антипатии к утилитаризму, индивидуализму и спекулятивным рассуждениям»[170]170
  Smelser N.J., Swedberg R. The Sociological Perspective on the Economy // Smelser N., Swedberg R. (eds). The Handbook of Economic Sociology. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1994. P. 11.


[Закрыть].

В своей знаменитой лекции о «социологии и общественных науках», опубликованной в 1909 г.[171]171
  Durkheim É. Sociologie et sciences sociales // Bouasse H. et al. (eds). De la méthode dans les sciences. Paris: F. Alcan, 1909.


[Закрыть], Дюркгейм отдает дань уважения Огюсту Конту – человеку, который, как считается, ввел понятие социологии как науки об обществе. У Дюркгейма были все причины быть очарованным этим ученым-позитивистом. Опережая программу формализации, которую со временем разработали неоклассические экономисты, Конт считал, что социология должна стать «социальной физикой» (physique sociale). Вторя убежденности Конта в том, что социология рано или поздно займет место на самой вершине иерархии наук, Дюркгейм ничего, кроме презрения, не питал к роли и положению экономической теории: «Став ветвью социологии, экономическая наука будет естественным образом вырвана из своей изоляции и одновременно более глубоко пропитана идеей научного детерминизма»[172]172
  Цит. no: Durkheim É. On Institutional Analysis. Chicago: University of Chicago Press, 1978. P. 81–82.


[Закрыть].

Возможно, самое критическое расхождение между Дюркгеймом и неоклассическими экономистами касалось его отказа принять их акцент на роли индивида, воплощенный в понятии homo economicus. Для Дюркгейма введение этого понятия было равноценно созданию несуществующего мира, причем с серьезными последствиями для науки политической экономии: «Она оставалась абстрактной, дедуктивной наукой, занятой не наблюдениями за реальностью, а созданием более или менее желательного идеала. Ибо этот абстрактный человек, этот систематический эгоист, ею описанный, является лишь порождением разума. Настоящий человек – человек, которого мы все знаем, которым каждый из нас является – сложен в другом смысле: он принадлежит времени, стране; у него есть семья, город, родина, религиозная и политическая вера; и все эти и многие другие факторы смешиваются и соединяются друг с другом тысячей разных способов»[173]173
  Это заявление впервые прозвучало во вводной лекции «Cours de science sociale: Leçon d’ouverture», опубликованной в 1888 г. в журнале «Revue internationale d’enseignement». Цит. no: Durkheim É. On Institutional Analysis. Chicago: University of Chicago Press, 1978. P. 49–50.


[Закрыть].

Среди всех возражений в адрес неоклассической революции в экономической науке, прозвучавших в последние десятилетия XIX в., тезисы, выдвинутые Контом и Дюркгеймом, стоят особняком. Не ограничиваясь возражениями по поводу методологии, они шли на прямой конфликт, на то, чтобы раз и навсегда решить, какая из двух наук стоит выше другой. Сложившуюся в результате этого конфликта обстановку можно описать как «война племен»; в этом состоянии войны разделы общественной науки находятся уже несколько десятилетий, и конца ему пока не видно.