Текст книги "Невидимые руки, опыт России и общественная наука. Способы объяснения системного провала"

Теперь, чтобы завершить первую часть дискуссии о возможностях и собственном интересе, вспомним период краха советской системы и подчеркнем ту роль, которую сыграла общественная наука в концептуализации предстоявших России задач. Поскольку стратегия преследования (часто хищнического) краткосрочных собственных интересов со временем вылилась в нечто совершенно отличное от того, чего ожидали многие наблюдатели, остается только заключить, что общественная наука совершила существенные промахи при анализе ситуации.

В следующих главах мы попытаемся продемонстрировать, что экономическая теория мейнстрима не смогла понять самой сути командной экономики, и она буквально отказалась учитывать всю тяжесть исторического наследия России. Кроме того, она воспитала в экономистах идеализированное понимание того, на что способны освобожденные рынки. Последовавшее за этим глубокое разочарование так было описано Гринспеном, который лучше многих других олицетворяет истинный дух рыночной экономики: «Немногие экономисты задумывались об институциональных основах свободного рынка до того, как рухнула стена и стало очевидным, что нужно развивать рыночную экономику в странах Восточной Европы, где раньше царствовало централизованное планирование. Сами того не желая, люди из стран бывшего СССР стали участниками нашего эксперимента. Некоторые из полученных уроков были просто поразительными. Крах централизованного планирования не привел к автоматическому становлению капитализма, несмотря на радужные предсказания многих консервативно настроенных политиков»[113]113
  Greenspan A. The Age of Turbulence: Adventures in a New World. New York: Penguin, 2008. P. 139.


[Закрыть].

Если мы добавим, что разочарование ожидало не только «консервативно настроенных политиков», но и многочисленных сторонников теории мейнстрима, участвовавших в формировании переходной политики, останется только сделать вывод, что мы должны пересмотреть свое понимание мотивов преследования собственных интересов – от убеждений и ожиданий до глубоко укоренившихся общественных норм.

Давайте посмотрим на причины, в силу которых общественная наука вообще и экономика в частности оказались совершенно не готовы справиться с задачами, которые открылись им вместе с дверью в великую «лабораторию реформ».

II. Предмет и традиция общественной науки

С незапамятных времен исследование и совершение открытий составляют неотъемлемую часть человеческого существования. Люди издавна стремились улучшить свой удел, придумывая все новые способы обеспечить свою жизнь и выискивая для этого места получше, что выражалось в постоянном потоке низкотехнологичных инноваций, а также в постепенной колонизации новых земель. На более зрелищном уровне эти попытки ассоциируются у нас с великими именами, с путешественниками и изобретателями, о свершениях которых рассказывается в книгах по истории.

История научных и географических открытий завораживает, прежде всего как захватывающий рассказ. Невозможно не увлечься приключениями великих путешественников, которые отправлялись в путь в поисках Индии и Китая, погружались в самое сердце Африки и состязались в том, кто первым достигнет Северного и Южного полюсов. Также невозможно не увлечься историями о жизни и работе великих ученых, совершивших прорывы в математике, астрономии, физике, медицине и т. д. И те и другие подтверждают, что независимо от культурной принадлежности люди всегда были одержимы стремлением к открытиям и усовершенствованиям.

На более глубоком уровне рассмотрения, однако, становится очевидно, что захватывающий рассказ полон осложнений и важных вопросов, ответы на которые до сих пор не получены. Почему, например, технический прогресс так неравномерно затронул разные культуры? Почему китайцы и арабы, когда-то настолько опережавшие европейцев, «внезапно» сошли с дистанции? Существуют ли особенности, которые делают одни культуры более благоприятными для совершения научных и географических открытий, чем другие? Правильно ли Джоэль Мокир спрашивает: «Какие социальные условия делают индивидов новаторами, какие стимулы, мотивы и институты ведут к созданию экономики, поощряющей творческий подход к технологиям?»[114]114
  Mokyr J. The Lever of Riches: Technological Creativity and Economic Progress. New York: Oxford University Press, 1990. P. 8.


[Закрыть].

В то же время уверены ли мы, что знаем всю правду о том, как невероятный скачок технологической креативности внезапно перенес несколько европейских стран на траекторию развития, которая впоследствии стала известна как «восхождение Запада»?[115]115
  Landes D. The Unbound Prometheus: Technological Change and Industrial Development in Western Europe from 1750 to the Present. Cambridge: Cambridge University Press, 1969; Rosenberg N., Birdzell L.E., Jr. How the West Grew Rich: The Economic Transformation of the Industrial World. New York: Basic Books, 1986.


[Закрыть] Правы ли Дуглас Норт и Роберт Томас, когда тесно связывают этот процесс с рынками и правами собственности?[116]116
  North D.C., Thomas R.R The Rise of the Western World: A New Economic History. Cambridge: Cambridge University Press, 1973.


[Закрыть] Можем ли мы на самом деле объяснить, почему паровому двигателю пришлось дожидаться Джеймса Уатта, хотя необходимая для его создания технология была известна еще в Древнем Египте?[117]117
  Первооткрывателем этой технологии был греческий ученый Герон Александрийский, предположительно живший в I в. до н. э. Изобретенный им паровой шар, вращаемый силой пара, хотя и был основан на том же принципе, что и паровой двигатель, так и не нашел широкого практического применения.


[Закрыть] И согласны ли мы, что 1750 г. правильно определен как начало того подъема, который привел к появлению «Запада»?[118]118
  На основе своих расчетов мирового уровня ВВП в прошедшем веке Энгас Мэддисон бросает вызов традиционно принятому мнению и предполагает, что переход к быстрому росту произошел только в 1820 г. (См.: Maddison A. The World Economy: A Millennial Perspective. Paris: OECD, 2001. P. 45.) Это предположение подтверждается тем, что никто из классических экономистов, активно работавших во второй половине XVIII в., не упоминает об ускорении экономического роста в недавнем прошлом.


[Закрыть]

В данной главе мы не пытаемся найти ответы на все эти вопросы. У нас более узкая цель: обсудить появление и эволюцию организованного знания, а также постепенный рост того, что со временем, в начале XIX в., стало называться «общественной наукой»[119]119
  Впервые этот термин приведен в книге Уильяма Томпсона (William Thompson) 1824 г. «An Inquiry into the Principles of the Distribution of Wealth, Most Conducive to Human Happiness; Applied to the Newly Proposed System of Voluntary Equality of Wealth». Книга переиздавалась под следующим названием: Thompson W. An Inquiry into the Principles of the Distribution of Wealth, Most Conducive to Human Happiness. New York: Augustus M. Kelley, 1963. Термин появляется в главе «Preliminary observations».


[Закрыть]. Однако пока будем следовать своему плану, нам может оказаться полезным не забывать обо всех этих вопросах.

На протяжении большей части истории человечества прослеживается четкая связь между наукой и географическими открытиями, с одной стороны, и улучшением условий человеческой жизни – с другой. Конечно, приходится признать, что изобретательность человека имеет и обратную сторону, поскольку позволяет ему постоянно совершенствовать способы нанесения вреда себе подобным. Однако нельзя не изумляться тому, как эта изобретательность со временем все сильнее улучшает качество жизни человечества. Как минимум, это верно в отношении точных наук.

Однако, как только мы обратим внимание на вопросы, которые непосредственно относятся к данному тексту, – вопросы усовершенствования общественного порядка, увидим совершенно другую историю. В этой области, как указывает Альберт Хиршман, попытки усовершенствований начали предприниматься не так давно: «Когда-то, хотя не так уж и давно, социальный, политический и экономический порядок, при котором жили мужчины и женщины, воспринимался как нечто само собой разумеющееся»[120]120
  Hirschman A.O. Rival Interpretations of Market Society: Civilizing, Destructive, or Feeble? // Journal of Economie Literature. 1982. Vol. 20. No. 4. P. 1463.


[Закрыть]. Причиной несчастий и несправедливости долго считалось нечто неизменное, например, человеческая природа или Божья воля. Только в XVIII в. мыслители начали предполагать, что человеческое счастье можно организовывать, меняя общественный порядок. Эту задачу сформулировал в своем знаменитом высказывании Сен-Жюст: «Счастье – это новая идея для Европы»[121]121
  Ibid.


[Закрыть]. То было время Просвещения и первых шагов к созданию общественной науки.

Основной вопрос, который мы будем задавать далее: до какой степени современная общественная наука действительно соответствует идеалам улучшения жизни человека? Не вышло ли так, что в последние несколько десятилетий основные тенденции в общественных науках вели нас в неверном направлении – в сторону ars gratia artis (искусства для искусства), а не в сторону наращивания общественно полезных знаний? Этот вопрос намеренно сформулирован провокационно, и ответы на него, возможно, окажутся не полностью удовлетворительными. Однако он помогает нам сфокусировать внимание.

Давайте начнем с краткого взгляда на европейское Просвещение. Будучи, пожалуй, самым глубоким из всех тех интеллектуальных преобразований, которые сформировали западную цивилизацию, оно задаст подходящий контекст нашей дискуссии о системных различиях. Просвещение по сей день остается предметом активных споров, потому что идея «усовершенствуемого общественного порядка» появилась тогда же, когда люди начали осознавать непреднамеренные последствия человеческих действий и решений. Первая идея была продуктом французского Просвещения, а вторая – вкладом шотландских философов-моралистов[122]122
  Hirschman А. О. Rival Interpretations of Market Society: Civilizing, Destructive, or Feeble? // Journal of Economic Literature. 1982. Vol. 20. No. 4. P. 1463–1464.


[Закрыть]. Трения между этими двумя подходами оказали сильнейшее влияние на то, как более поздние мыслители стали воспринимать капитализм и рыночную экономику: как нечто, способствующее хорошим манерам и морали, либо как нечто, разрушающее их.

В этом-то контексте мы и займемся кратким изложением того, как исследование человека и общества, когда-то единое, превратилось в многочисленные и узкоспециализированные научные дисциплины, которые продолжают все больше отдаляться друг от друга. В заключение мы также кратко обсудим, как постоянные попытки общественных наук подражать точным наукам стали «зависимыми от пути», и почему этот процесс может оказаться сложно повернуть вспять.

Европейское просвещение

Явление, получившее название «Просвещение», было результатом усилий довольно небольшой группы людей, действовавших на протяжении довольно недолгого времени. Большинство выдающихся работ, обыкновенно ассоциирующихся с этой важной фазой культурной истории Европы, было опубликовано на протяжении нескольких лет – с 1748 по 1751 г.[123]123
  Первой публикацией стала работа Монтескье «О духе законов» 1748 г., за ней в 1750 г. последовала книга Руссо «Рассуждения о науках и искусствах», а кульминацией стало появление в 1751 г. первого издания монументальной «Энциклопедии» Дени Дидро (в конечном итоге в «Энциклопедию» вошло 35 томов, 71 818 статей и 3129 иллюстраций; первые 28 томов под редакцией Дидро были изданы между 1751 и 1766 гг., а последняя часть, алфавитный указатель размером в два тома, вышла в 1780 г.).


[Закрыть] Перед тем как более подробно обсудим эти труды, отметим, что европейское Просвещение возникло во времена весьма и весьма бедственные.

Предшествовавшие Просвещению этапы Реформации и Контрреформации привели не только к установлению турбулентных взаимоотношений между церковью и государством (при этом многие сильные мира сего колебались в своих симпатиях), но и к Тридцатилетней войне, которая полностью истощила значительную часть сегодняшней восточной Германии. Даже после того, как в 1648 г. война завершилась Вестфальским миром, отношения между монархами и их подданными оставались конфликтными. В Англии эти конфликты привели к Славной революции 1688–1689 гг. Во Франции они привели к консолидации абсолютной монархии. Зарождающемуся классу «просвещенных» европейских интеллектуалов было над чем подумать.

Каркас движения Просвещения составляла группа французских, английских и шотландских мыслителей, которые в случае французов стали называться philosophes (философами). Их открыто объявленной целью было улучшение условий человеческого существования, и они предлагали различные способы достижения этой цели. Хотя некоторые из этих мыслителей были склонны оглядываться на более счастливое прошлое (в частности, Руссо, но также и Адам Фергюсон), большинство из них твердо верили в прогресс и в необходимость толерантности по отношению к людям разных вер[124]124
  Примером может послужить Вольтер. Его «Трактат о толерантности», опубликованный в 1763 г., был написан, чтобы оправдать протестанта по имени Жан Калас, которого несправедливо обвинили в том, что он убил своего сына, чтобы не дать ему перейти в католицизм. Вокруг этого дела возникла огромная шумиха, однако, несмотря на жестокие пытки, обвиняемый так и не признал свою вину и был задушен. Во многом благодаря Вольтеру он был посмертно реабилитирован. См.: Voltaire. Treatise on Tolerance. New York: Cambridge University Press, 2000.


[Закрыть]. Можно сказать, что это было время, когда наука стала по-настоящему «общественной» в том смысле, что сконцентрировалась на вопросах, имевших практическую важность для человеческого существования.

Хотя главными звездами Просвещения были французы (такие мыслители, как Вольтер, Руссо, Монтескье и Дидро), для глубинного его понимания нам необходимо также учесть несколько течений мысли, зародившихся в Англии и Шотландии и оказавших на Просвещение существенное влияние. Мы можем насчитать четыре таких течения, при этом три из них стали влиятельными также во Франции.

Первое течение стало следствием «научной революции»[125]125
  Среди историков науки само это понятие считается противоречивым. Оно использовано здесь только для того, чтобы предположить, что череда открытий в естественных науках подкрепила веру в то, что гуманитарные науки требуют такого же упорядоченного и дисциплинированного подхода.


[Закрыть], и мы можем связать его с именем Исаака Ньютона. В своем знаменитом труде «Математические начала натуральной философии» (часто его называют просто «Начала»), опубликованном в 1687 г., Ньютон изложил теорию всемирного тяготения и законов движения, которая стала основой классической механики. Популярная метафора, связанная с именем Ньютона, сравнивает Вселенную с огромными часами, в механизме которых каждое движение можно понять при помощи разума, а значит, предсказать. Подобный подход не надо путать с атеизмом. Ньютон был религиозным человеком, более того, он предупреждал, что не следует понимать Вселенную просто как механизм, сходный с громадными часами: «Тяготение объясняет движение планет, но не может объяснить, кто запустил их движение. Бог управляет всем и знает все, что делается или может быть сделано»[126]126
  Tiner J.H. Isaac Newton: The True Story of His Life as Inventor, Scientist and Teacher. Milford, MI: Mott Media, 1975. P. 107.


[Закрыть]. Хотя Ньютон таким образом подчеркивал, что это Бог создал часы и завел их механизм, вывода это не меняло: мир можно понять при помощи одного лишь разума, не обращаясь к религии или мистицизму.

Эта идея оказала сильнейшее влияние на мыслителей Просвещения. В общих чертах она зародила в них веру в то, что использование Ньютоном натурфилософии для упорядочения Вселенной можно воспроизвести в области политической философии, то есть что рациональное мышление способно создавать порядок и в вопросах политики и экономики. На более практическом уровне эта вера была сформулирована в одном из самых важных принципов Просвещения – деизме, который бросал вызов церкви, ставя разум выше религии[127]127
  Здесь нужно отметить, что, как и Ньютон, philosophes не были атеистами. Они продолжали верить в роль Бога как создателя и даже предложили ввести культ верховного существа, который был бы лишен мистических и сверхъестественных аспектов религии. В конце концов, если Бог создал рациональную Вселенную, то он тоже должен быть рациональным, а это исключает любое обращение к мистицизму. Некоторые считают, что деизм деятелей Просвещения мог быть всего лишь маской, придуманной, чтобы избежать наказания за атеизм, считавшийся в то время преступлением. Если это действительно так, то страстный призыв Вольтера к толерантности нужно считать отчасти (или полностью) корыстным. Впрочем, это остается лишь предположением.


[Закрыть].

Вторым течением, оказавшим влияние на мыслителей Просвещения, был британский эмпиризм[128]128
  Некоторые из наиболее влиятельных текстов см. в: The Empiricists. Garden City, NY: Anchor Books, 1974.


[Закрыть], одним из представителей которого был сам Ньютон. Эмпиризм вел свое начало от философии Аристотеля и был заново введен в европейскую культуру Джоном Локком. В своем «Опыте о человеческом разумении», изданном в 1690 г., Локк предположил, что человеческий разум – это чистая доска. Говоря словами Локка, разум – это «белая бумага», на которой с течением жизни запечатлевается опыт человека[129]129
  Формулировка Локка звучит так: «Предположим, что ум есть, так сказать, белая бумага без всяких знаков и идей. Но каким же образом он получает их? Откуда он приобретает тот [их] обширный запас, который деятельное и беспредельное человеческое воображение нарисовало с почти бесконечным разнообразием? Откуда получает он весь материал рассуждения и знания? На это я отвечаю одним словом: из опыта. На опыте основывается все наше знание, от него в конце концов оно происходит». См.: Локк Д. Соч.: в 3 т. T. 1. Опыт о человеческом разумении. (Философское наследие. Т. 93). М.: Мысль, 1985. С. 154.


[Закрыть]. Философский вывод из этой идеи заключается в том, что чистого разума не существует, и знание можно получить только путем индукции, основанной на опыте.

В то время как на родине у Локка появилось множество верных последователей, включая таких корифеев, как Джордж Беркли в XVII в., Давид Юм в XVIII в. и Джон Стюарт Милль в XIX в., в континентальной интеллектуальной традиции продолжал доминировать рационализм, то есть вера в то, что знание можно получить только путем дедукции из известных истин. Традиция рационализма, корни которой лежат в трудах Платона, связана с такими великими именами, как Декарт, Лейбниц и Спиноза. Среди французских philosophes один только Вольтер пытался отстаивать эмпиризм, и это был неравный бой. Французская эмпирическая наука в долгу перед этим человеком и его усилиями.

Третье из четырех английских течений, оказавших влияние на Просвещение, связано с природой отношений между государством и его обитателями; оно ведет начало от трудов Томаса Гоббса. За точку отсчета Гоббс принял то, что в отсутствие общества люди жили бы в воображаемом «естественном состоянии», в котором у всех были бы одинаковые естественные права, в том числе право причинять вред другим ради собственной выгоды. При таких условиях неизбежным результатом станет «война всех против всех» (bellum omnium contra omnes), в которой «жизнь человека одинока, бедна, беспросветна, тупа и кратковременна»[130]130
  Учитывая важность этой усеченной цитаты, ее стоит повторить здесь целиком: «В таком состоянии нет места для трудолюбия, так как никому не гарантированы плоды его труда, и потому нет земледелия, судоходства, морской торговли, удобных зданий, нет средств движения и передвижения вещей, требующих большой силы, нет знания земной поверхности, исчисления времени, ремесла, литературы, нет общества, а, что хуже всего, есть вечный страх и постоянная опасность насильственной смерти, и жизнь человека одинока, бедна, беспросветна, тупа и кратковременна». См.: Гоббс Т. Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского. Избранные произведения: в 2 т. Т. 2. М.: Мысль, 1964. С. 152–153.


[Закрыть]. Именно чтобы предотвратить этот ужасный результат, люди когда-то давно сформулировали «общественный договор», согласно которому граждане добровольно отказывались от прав и свобод в пользу абсолютной власти, Левиафана, способного сохранять порядок.

«Общественный договор», предложенный Гоббсом, воспринимался как основополагающая истина, не подлежащая пересмотру. Локк же решил пойти по пути разработки более «договорной» в подлинном смысле слова системы. Основным различием между их подходами стало понимание «естественного состояния», центрального для всех теорий «общественного договора». Гоббс находил это состояние совершенно ужасным, так что любая форма абсолютной власти, не важно, насколько деспотичной, была для него предпочтительнее. Локк, напротив, считал естественное состояние мирным и гармоничным. Поскольку этому состоянию могла угрожать война, возможно, затяжная, имело смысл назначить верховного правителя[131]131
  Локк считает, что есть одна «главная причина того, что люди образуют общество и отказываются от естественного состояния. Ведь когда имеется какая-либо власть, какая-либо сила на земле, от которой можно получить помощь, если к ней обратиться, продолжение состояния войны исключается и спор решается этой властью». См.: Локк Д. Два трактата о правлении. Соч.: в 3 т. Т. 3. М.: Мысль, 1988. С. 273–274.


[Закрыть]. Критически важно для Локка было то, что этот правитель сохранял власть только тогда, когда защищал и поддерживал права своих подданных. Если же их права нарушались, договор считался расторгнутым, и подданные были вправе восстать[132]132
  Локк утверждает, что когда целью, ради которой давалась власть, «явно пренебрегают или оказывают ей сопротивление, доверие по необходимости должно быть отобрано, и власть возвращается в руки тех, кто ее дал, и они снова могут поместить ее так, как они сочтут лучше для их безопасности и благополучия». См.: Там же. С. 349.


[Закрыть]. В противовес Гоббсу Локк, таким образом, признавал, что некоторые формы тирании могут оказаться хуже естественного состояния.

Во Франции с понятием «общественного договора» прежде всего связано имя Жан-Жака Руссо. Для Руссо естественное состояние было состоянием безоблачного существования, которое постепенно разрушалось модернизацией; хотя сам он никогда не использовал термин «благородный дикарь», именно ему приписывается авторство этого понятия. Взгляды Руссо на развращающее воздействие цивилизации были изложены в двух работах. В трактате «Рассуждение о науках и искусствах», опубликованном в 1750 г., Руссо утверждает, что искусствами и науками движет гордость и тщеславие, и рост знаний проложил путь государству, которое уничтожило личную свободу и творчество. В трактате «Рассуждение о происхождении и основаниях неравенства между людьми», вышедшем в 1754 г., Руссо более подробно изложил, каким образом появление частной собственности и разделения труда, столь основополагающих для Адама Смита, привело к деформированию «общественного договора», благоприятствующего богатым и власть имущим[133]133
  Обе эти работы были отправлены на конкурс эссе, который финансировала Дижонская академия. Первый трактат – «Рассуждение о науках и искусствах» – был удостоен приза. Второй – «Рассуждение о происхождении и основаниях неравенства между людьми» – был слишком длинным и противоречивым, чтобы рассматриваться всерьез (переводы на английский язык см.: Rousseau J.-J. The Social Contract and the Discourses. New York: Alfred A. Knopf, 1993). Возможно, самой впечатляющей чертой этих рассуждений было то негативное отношение, которое в них демонстрировалось по отношению к знаниям, прогрессу и частной собственности. Это обстоятельство в сочетании со сложным характером Руссо отгородило его от других французских philosophes.


[Закрыть].

В качестве реакции именно на это положение дел Руссо опубликовал свой самый знаменитый труд – трактат «Об общественном договоре, или Принципы политического права», в котором утверждал, что «общественный договор» необходимо пересмотреть. Как и Локк, Руссо считал, что обязательства правительства и граждан должны быть взаимными. Любое правительство, писал он, которое не выполнило своих обязательств по защите и поддержке прав и свобод граждан, должно считаться нарушителем договора, составляющего основу его политической власти. Руссо также подчеркивал, что договор должен основываться на правах и свободах всех граждан, а не только богатых и власть имущих[134]134
  Здесь, безусловно, не время и не место для обсуждения сложностей и провокаций, содержащихся в эссе Руссо об «общественном договоре». Небесполезно, однако, отметить, что вскоре за публикацией этого эссе последовал выход другой основополагающей работы Руссо: «Эмиль, или О воспитании». В этой книге Руссо предлагал радикальную систему образования, которая позволила бы его неиспорченному «естественному человеку» жить в испорченном обществе. Книгу немедленно было велено сжечь как в Париже, так и в Женевской республике, гражданином которой был Руссо. Эти две неоднозначные книги, вышедшие с интервалом в несколько месяцев, заставили Руссо бежать, спасаясь от правосудия.


[Закрыть].

Четвертым – и последним – фактором влияния со стороны Англии была собственно Славная революция[135]135
  О событиях, окружавших этот переломный момент в историческом развитии Англии и Европы, см.: Vallance Е. The Glorious Revolution, 1688: Britain’s Fight for Liberty. London: Little, Brown, 2006.


[Закрыть]. В результате того конфликта, который привел к свержению короля Якова II и возведению на трон Вильгельма Оранского, парламент успешно заставил нового монарха принять набор правил, превративший Англию в конституционную монархию, которая со временем стала парламентской демократией. Документом, излагающим этот набор правил, был «Билль о правах», возможно, самый важный документ в политической истории Англии со времен Великой хартии вольностей[136]136
  Полное название этого документа, принятого парламентом в 1689 г., звучало как «An Act Declaring the Rights and Liberties of the Subject and Settling the Succession of the Crown» («Акт, декларирующий права и свободы подданного и устанавливающий наследование короны»). Ему предшествовали 23 статьи, впоследствии получившие название «Декларация прав», которые были вручены Вильгельму перед принятием им трона. Во время коронации Вильгельма убедили поклясться поддерживать законы, принимаемые парламентом. Подробнее см.: Schwoerer L.G. The Declaration of Rights, 1689. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1981 (в этой книге содержатся полные тексты вышеупомянутых документов).


[Закрыть]. В Билле оговаривалось некоторое количество позитивных прав граждан, а также приводился список ограничений, налагаемых на власть монарха. Этот документ можно рассматривать как первую – неявную – договоренность о делении власти на три ветви: исполнительную, законодательную и судебную.

Для французского барона де ла Бред де Монтескье, по совпадению рожденного в 1689 г., пример этой «революции» в государственном устройстве стал источником вдохновения. В своей знаменитой работе «О духе законов», опубликованной в 1748 г., он заложил основание всех последующих теорий о разделении ветвей власти. Поскольку краеугольным камнем мышления Монтескье было понятие политической свободы, его крайне заботило введение того, что в будущем стало известно под названием «система сдержек и противовесов». Вдохновленный рассуждениями Локка, сформулированными во втором из двух его трактатов о правлении, Монтескье утверждал, что исполнительная, законодательная и судебная функции правления должны выполняться разными органами, чтобы любые попытки одной ветви власти нарушить политическую свободу граждан ограничивались другими ветвями[137]137
  Montesquieu С. de S. The Spirit of Laws. Amherst, NY: Prometheus Books, 2002. См., в частности, книгу одиннадцатую «О законах, устанавливающих политическую свободу в ее отношении к государственному устройству», где подчеркивается «душевное спокойствие, основанное на убеждении в своей безопасности» и утверждается, что «если власть законодательная и исполнительная будут соединены в одном лице или учреждении, то свободы не будет» (см.: Монтескье Ш.-Л. О духе законов. М.: Мысль, 1999. С. 138).


[Закрыть].

Усилия французских philosophes напрямую повлияли на два великих эксперимента по построению государства, которые последовали всего через три десятилетия после публикации их шедевров. Ярче всего это влияние проявилось в случае Французской революции 1789 г.; несмотря на все ее кровавые бесчинства, революция все же ввела в обиход каталог прав, перечисленных в «Декларации прав человека и гражданина». Подобное отношение к philosophes представляло разительный контраст с тем, как к ним относились при монархии. Критика церкви и непоколебимая преданность philosophes гражданским свободам привели их к очень натянутым отношениям с королевской властью. Монтескье был вынужден опубликовать «О духе законов» анонимно. Вольтер значительную часть жизни провел в ссылке, а Руссо после публикации «Общественного договора» был вынужден бежать, чтобы не быть арестованным[138]138
  Учитывая, какое громадное влияние Руссо оказал на поколения будущих мыслителей и государственных деятелей, стоит отметить, что его положение среди других philosophes было обособленным. В течение последних 15 лет жизни его здоровье постоянно ухудшалось, кроме того, у него развилась паранойя, заставлявшая его кусать руки, пытавшиеся его кормить. Его жизненный опыт описан в трех автобиографических произведениях, в которых он пытается оправдать свою жизнь и свои труды: «Les confessions» («Признания»), «Dialogues de Rousseau: juge de Jean-Jacques» («Диалоги: Руссо судит Жан-Жака») и в незаконченной работе «Les Reveries du promeneur solitaire» («Прогулки одинокого мечтателя»).


[Закрыть].

При этом не подлежит сомнению, что лучшим историческим примером воплощения теорий Просвещения в реальные политические действия была не Франция, а Америка с ее Американской революцией. При составлении «Декларации независимости» в 1776 г. Томас Джефферсон явно черпал вдохновение в трудах Руссо, например, во вступительных словах «Общественного договора»: «Человек рождается свободным, но повсюду он в оковах»[139]139
  Руссо Ж.-Ж. Трактаты. М.: Наука, 1969. С. 152. Во французском оригинале говорится: «L’homme est né libre, et partout il est dans les fers».


[Закрыть]. Американская Конституция, принятая в 1787 г., во многом опиралась на введенные Монтескье понятия разделения властей и системы сдержек и противовесов. Джеймс Мэдисон, формулируя в 1789 г. 10 поправок к Конституции, черпал вдохновение в трудах Вольтера. Не будет преувеличением сказать, что отцы-основатели американской республики воплотили на практике то, что philosophes всего лишь описали в своих работах. Занимательно также, что еще один француз – Алексис де Токвиль – стал автором одной из самых важных книг о достижениях американцев.

Мы можем завершить эту тему, проведя параллель между Токвилем и другим знаменитым французским путешественником – маркизом де Кюстином. Прочитав в книге Токвиля «Демократия в Америке» знаменитое предсказание о том, что будущее принадлежит Америке и России[140]140
  Этот отрывок из самого конца первой книги звучит так: «В настоящее время в мире существуют два великих народа, которые, несмотря на все свои различия, движутся, как представляется, к единой цели. Это русские и англо-американцы. Оба этих народа появились на сцене неожиданно. Долгое время их никто не замечал, а затем они сразу вышли на первое место среди народов, и мир почти одновременно узнал и об их существовании, и об их силе». См.: Токвиль А. де. Демократия в Америке. М.: Весь Мир, 2000. С. 296–297.


[Закрыть], Кюстин решил стать, как выражались некоторые, «Токвилем России». Однако результаты трудов этих двух авторов оказались разительно непохожими. Токвиль отправился в Америку, чтобы изучать демократию, и вернулся вдохновленный увиденным. Когда в 1839 г. Кюстин отправился изучать Россию, он надеялся обнаружить там лучшую альтернативу французскому режиму, однако вернулся из своей поездки глубоко разочарованным человеком. Его книга «Россия в 1839 году» остается классической работой о самодержавии в России в XIX в.[141]141
  Custine A. Empire of the Czar: A Journey through Eternal Russia. New York: Doubleday, 1989. Оригинал был издан в 1843 г. под названием «Lettres de Russie». Запрещенная в России, эта книга 6 раз переиздавалась во Франции и была переведена на английский язык (на русском языке книга вышла полностью под названием «Россия в 1839 г.». – Примеч. пер.). См. также: Кеппап G.F. The Marquis de Custine and His Russia in 1839. Princeton: Princeton University Press, 1971.


[Закрыть]

Контраст между книгами Токвиля и Кюстина важен для нашей дискуссии преимущественно потому, что подтверждает, насколько важны для строительства либеральной демократии и рыночной экономики, основанной на системе правил, те проблемы, которые воплощает понятие «общественного договора». Этот контраст также указывает на основополагающую причину, по которой российское развитие пошло по столь радикально иной траектории. В последующих главах мы еще много скажем на эту тему. Сейчас же обратим внимание на развитие более узкой экономической науки, которое со временем привело к появлению современного экономического мышления и экономической теории.