Текст книги "Невидимые руки, опыт России и общественная наука. Способы объяснения системного провала"

IV. Историческое наследие России

До сих пор мы подчеркивали общую роль возможностей и собственного интереса как детерминантов экономического развития; мы также признавали необходимость выйти за рамки предпосылок о гедонизме и рациональности, на которых основана неоклассическая экономическая традиция. В соответствии со своим стремлением охватить широкий институциональный контекст трансакций, мы также предположили, что нужно провести разграничение между дальновидной инструментальной рациональностью и теми неформальными типами мотивации, которые так или иначе укоренены в общественных структурах.

Именно при исследовании того, как такие неформальные типы мотивации могут влиять на выбор индивида, мы видим необходимость учитывать также роль факторов, которые можно определить как «культурные». Поскольку это, в свою очередь, приведет к рассмотрению долгосрочной перспективы и возможной зависимости от пути, нам приходится дополнять неисторический сам по себе анализ трансакционных издержек пониманием движущих сил истории. Чтобы такое понимание было действительно полезным, оно должно отличаться от популярной западной традиции, породившей то, что сегодня мы знаем как демократию и основанную на правилах рыночную экономику.

Как мы неоднократно говорили, случай России подходит для этого идеально. История России содержит яркие иллюстрации критических поворотных моментов; стремления к реформам, за которым следует откат к прошлому; причин, которые заставляют институты самовоспроизводиться, а также отчетливо антирыночного управления. Короче говоря, история России служит интересным контекстом, в котором возможности и собственный интерес приводят к результатам, совершенно отличным от тех, которые принято ассоциировать с невидимыми руками и экономической эффективностью. Рассказ о российской истории, задающий контекст для следующих глав, делится на четыре части, выстроенные в хронологическом порядке.

В первой части говорится о зарождении в XIV и XV вв. институциональной матрицы, совсем не похожей на матрицы, развивавшиеся в других странах Европы[267]267
  Джефри Хоскинг открывает свой рассказ о России и россиянах заявлением о том, что «северо-евразийская равнина это не только географическое расположение России, но и ее судьба». (См.: Hosking G. Russia and the Russians: A History from Rus to the Russian Federation. Harmondsworth: Penguin Press, 2001. P. 1.) Более нейтральное описание зарождения российского государства на восточной границе степей см., например, в: McNeill W.H. The Rise of the West: A History of the Human Community. Chicago, IL: University of Chicago Press, 1963.


[Закрыть]. Эта матрица была сформирована особыми обстоятельствами и, несмотря на свою непохожесть, была вполне рациональной для нужд того времени.

Во второй части описывается, как изначально неблагоприятные обстоятельства с течением времени менялись и все сильнее давили на матрицу, принуждая ее адаптироваться, однако это давление так и не привело к стойкому результату. Эта история полна противоречий, связанных в основном с преемственностью институтов и субъективным пониманием причин возврата к прошлому.

В третьей части утверждается, что создание большевиками советского порядка можно интерпретировать не как введение утопического нового порядка, но как воссоздание глубоко укоренившихся институциональных паттернов Московии, паттернов, пошатнувшихся в период, известный как «эпоха великих реформ».

В четвертой, последней части рассматриваются постсоветские события и утверждается, что плачевные последствия тотальной либерализации при Борисе Ельцине демонстрируют, почему возможностей и собственного интереса не всегда достаточно для экономической эффективности. Кроме того, в четвертой части утверждается, что возврат к авторитарному режиму, произошедший при Владимире Путине, был очередным витком возвращения к стародавним институциональным паттернам.

Прежде чем перейти к основной части этой главы, мы коротко обсудим, почему Россия часто рассматривается как страна, глубинно отличная от остальной Европы. Вспоминая, что было сказано о системном провале, особое внимание мы будем обращать на те неоспоримые достижения, которые стали частью идеального образа России и которые, пожалуй, до сих пор можно рассматривать как важные факторы, обусловившие дальнейшее развитие страны.

Россия – другая

Одной из самых удивительных черт российской истории является то, что ничто не предполагало, что маленькое поселение в излучине реки Москвы со временем вырастет в столицу сверхдержавы глобального масштаба. Все было против такого исхода, включая суровый климат, слабую обеспеченность ресурсами и удаленность как от рынков, так и от торговых маршрутов, не говоря уже о неблагополучной обстановке в регионе. По логике вещей результат должен был стать совсем иным. Как сказал об этом Ричард Пайпс, «природа на первый взгляд предназначила России быть раздробленной страной, составленной из множества независимых самоуправляемых общностей»[268]268
  Пайпс Р. Россия при старом режиме. М.: Независимая газета, 1993. С. 66.


[Закрыть]. Тот факт, что Россия не только выжила, но даже превратилась в империю, надо поэтому рассматривать как выдающееся достижение.

Причина, по которой об этом достижении нельзя забывать, заключается в том, что поверхностный взгляд на российскую историю не дает особых поводов для оптимизма насчет будущего страны. В книге с говорящим названием «The Agony of the Russian Idea» («Агония русской идеи») Тим Макдэниел так подводит итоги истории стабильного системного провала в России: «Реформы в России: на протяжении веков они неизменно проваливались, иногда сменяясь реакционным режимом (вспомним, как Александр III дал обратный ход “великим реформам” Александра II, проведенным в 1860-е и 1870-е годы), а иногда приводя к полному краху системы (1917 и 1991 гг.)»[269]269
  McDaniel Т. The Agony of the Russian Idea. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1996. P. 174. Здесь я был раскритикован Арчи Брауном, подчеркнувшим, что в 1991 г. развалилось советское государство, а не советская система. Коммунистическая система с большой буквы К была разрушена при Михаиле Горбачеве, предположительно в течение 1989 г. Подробное изложение этой аргументации см. в: Brown A. Seven Years that Changed the World: Perestroika in Perspective. Oxford: Oxford University Press, 2007. Ch. 7.


[Закрыть].

Противоречие между этими двумя точками зрения, между достижениями и постоянным провалом, лежит в основе распространенного взгляда на Россию как на «особенную» по своей природе страну. С аналитической точки зрения историю достижений проследить проще всего. Она начинается с описания неблагоприятных исходных условий и рассказывает, как специфические меры позволили стране преодолеть серьезные препятствия. Разногласия возникают не при пересказе того, что можно считать объективными фактами принятых мер, но при обсуждении субъективного восприятия этих мер и их результатов.

Важная тенденция в формировании внешнего восприятия была задана уже первыми западными путешественниками, посетившими Московию, – такими людьми, как Джайлс Флетчер и барон Сигизмунд фон Герберштейн. Познакомившись с русским XVI в., в котором царил Иван Грозный, они вернулись с рассказами о «грубом и варварском царстве», отмеченном тиранией и деспотизмом[270]270
  Эта бессмертная фраза принадлежит Ричарду Ченслеру, чья компания Muscovy Company коротко состояла в торговых отношениях с Иваном Грозным. Подробнее см.: Berry L.E., Crummey R.O. (eds). Rude and Barbarous Kingdom: Russia in the Accounts of Sixteenth-Century English Voyagers. Madison: University of Wisconsin Press, 1968; Poe M.T. A People Born to Slavery // Russia in Early Modern European Ethnography, 1476–1748. Ithaca, NY: Cornell University Press, 2000.


[Закрыть]. Примерно такое же впечатление отражено в упоминавшейся выше книге маркиза де Кюстина «Empire of the Czar» («Империя царя»), которая в России была запрещена. В своей классической «длинной телеграмме» 1946 г., в которой излагалась политика сдерживания Советского Союза, Джордж Кеннан утверждал, что поведение СССР обусловлено традиционно русской паранойей[271]271
  Телеграмма Кеннана, ставшая впоследствии знаменитой, впервые была опубликована анонимно, под псевдонимом «X» (.Кеппап G.F. [ «X»] The Sources of Soviet Conduct // Foreign Affairs. 1947. Vol. 25. No. 4. P. 566–582).


[Закрыть].

Список отрицательных отзывов можно продолжать долго. В него можно включить и значительно более оптимистичные описания, приводимые многими радикальными западными интеллектуалами[272]272
  Более подробный рассказ и дискуссию о том, чем Россия является и не является, см. также в: Рое М. The Russian Moment in World History. Princeton, NJ: Princeton University Press, 2003. Ch. 1.


[Закрыть]. Однако, исходя из того, что было сказано выше о восприятии и приоритетах, можно заключить, что для глубокого понимания того, как историческое наследие России может повлиять на текущие события в стране, необходимо учесть, как сами россияне, а не чужестранцы воспринимали специфические российские проблемы и способы их решения.

Если то, что чужестранцы рассматривали как системный провал, многие русские воспринимали как великие достижения, то налицо огромное недопонимание. Поскольку мы придаем большое значение взаимодействию между формальными правилами и неформальными нормами, для нас критически важно, чтобы рассказ о принятых мерах и полученных результатах включал, насколько это возможно, аспект внутреннего восприятия, влиявшего именно на формирование норм.

Прежде чем перейти к этим задачам, скажем всего несколько слов о понимании достижений. В следующих главах мы много будем говорить об изменениях в остальной Европе, об изменениях, частью которых Россия не стала и которым не смогла даже успешно подражать. С точки зрения норм и восприятия параллельно рассказу о том, чего в России не хватало, обязательно должен идти рассказ о том, как русские восполняли эти пробелы. Только так мы можем подойти к критически важному вопросу об интерпретации, а также о том, как коллективные воспоминания о прошлом могут продолжать влиять на события в настоящем.

В своей классической работе «Muscovite political folkways» («Политические обычаи в Московии») Эдвард Кинан призывает своих читателей не обманываться тем, что он называет «гипотезой о депривации», то есть перечислением всех тех изменений в Западной Европе, в которых Россия выбрала не принимать участия. Он предлагает довольно убедительный довод: «Гипотеза о депривации очень слабо объясняет ту политическую культуру, которая развилась в Московии, а также не отвечает на вопрос о том, почему эта культура была – несмотря на черты, которые западным людям могут показаться непривлекательными или “несовершенными” – такой эффективной и так прекрасно подходила для удовлетворения нужд Московии»[273]273
  Keenan Е. Muscovite Political Folkways // Russian Review. 1986. Vol. 45. No. 2. P. 119.


[Закрыть].

Основная мысль Кинана заключается в том, что выживание и даже сила и демографическая жизнеспособность славян могли обеспечиваться «на удивление стройным и стойким набором порядков и установок». Он делает вывод, что «создание специфической и удивительно эффективной политической культуры во враждебной и угрожающей среде, бывшей колыбелью политической культуры России, было самым выдающимся достижением этого народа»[274]274
  Ibid. P. 122.


[Закрыть]. Хотя русские и не смогли успешно сымитировать западную систему, не понятно, почему надо считать, что их собственное решение проблемы было хуже западного.

Маршалл По тоже подчеркивает достижения Московии «в исключительно неудачной среде». По отмечает, что перед великими князьями, которых поддерживала небольшая группа бояр, с самого начала стояла «незавидная задача объединить обширный, бедный, слабо заселенный регион на дальнем северо-востоке Европы и мобилизовать его для постоянной защиты от массы агрессивных соседей». При этом, подчеркивает он, «русские не только выжили, но и преуспели, создав за чуть более века империю, простиравшуюся от Архангельска до Киева и от Смоленска до Камчатки»[275]275
  Poe M.T. A People Born to Slavery // Russia in Early Modern European Ethnography, 1476–1748. Ithaca, NY: Cornell University Press, 2000. P. 220.


[Закрыть].

Более того, По соглашается с Кинаном, говоря об устойчивости институциональных решений, когда-то созданных для решения узкоспецифических проблем своего времени: «Практически по любым стандартам политическая культура Московии оказалась выносливой, протянув в своей первозданной форме почти два века, а также, по мнению некоторых теоретиков преемственности, дожив в том или ином облике и до наших времен»[276]276
  Ibid. P. 219.


[Закрыть]. Завершая аргументацию, трудно не согласиться с рациональными основаниями того, что По называет «логичной стратегией адаптации, позволившей элите Московии выстроить империю в чрезвычайно сложных условиях»[277]277
  Рое М.Т. A People Born to Slavery // Russia in Early Modern European Ethnography, 1476–1748. Ithaca, NY: Cornell University Press, 2000. P. 226.


[Закрыть]. Остается обсудить совсем другой вопрос, который представляет главную аналитическую сложность всей теории преемственности институтов.

Как могли крайне специфические институциональные меры, появившиеся в не менее специфических условиях, оказаться такими живучими? Говоря конкретно, как так вышло, что основные черты институциональной матрицы Московии оставались по большому счету неизменными еще долгое время после того, как перестали быть рациональными, тем самым причиняя огромный ущерб будущим поколениям?

Это основополагающие вопросы, которые здесь мы затронем лишь предварительно, оставив более глубокое исследование роли истории и возможной зависимости от пути для главы VII. Теперь же обратимся непосредственно к истории, начав с зарождения связной институциональной матрицы[278]278
  Длинная версия истории рассказывается в: Hedlund S. Russian Path Dependence, London: Routledge, 2005. Более краткое изложение см. в: Hedlund S. Vladimir the Great, Grand Prince of Muscovy: Resurrecting the Russian Service State // Europe-Asia Studies. 2006. Vol. 58. No. 5. P. 781–785.


[Закрыть].

Матрица Московии

Первое организованное государство, появившееся на территории восточных славян, называлось Киевская Русь, центром его был Киев – сегодняшняя столица Украины. Задолго до того, как Москва начала набирать силу, Киев стал одним из крупнейших городов в Европе, разбогатев в значительной степени на торговле с Византией. Согласно некоторым источникам, стремительно растущие богатство и великолепие Киева ставили его в один ряд с самим Константинополем[279]279
  См: Blum J. Lord and Peasant in Russia: From the Ninth to the Nineteenth Century. New York: Atheneum, 1964. P. 15, где процитировано на этот счет несколько источников той эпохи, например, упоминается Адам Бременский (1076), писавший, что Киев соперничал с Константинополем.


[Закрыть].

Проблема киевской историографии заключается в том, что у нас мало источников. Не считая нескольких незначительных исключений, историки по-хорошему могут опираться только на один доступный источник: «Первоначальную летопись», или «Повесть временных лет», предположительно составленную в начале XII в.[280]280
  Cross S.H. (ed., transi.). The Russian Primary Chronicle. Cambridge, MA, 1953. Даже авторство этого документа являлось предметом ожесточенного спора. Вначале оно приписывалось монаху по имени Нестор, но затем стало представляться как компиляция нескольких документов. Предполагаемым автором компиляции был некий Сильвестр, игумен Выдубецкого монастыря в Киеве. Далее см., например: Kluchevsky V.O. A History of Russia. Vol. 1. London: J.M. Dent, 1911. Ch. 1. (Ключевский B. O. Русская история. Полный курс лекций. T. 1. М.: ACT, 2002. Гл. 1.)


[Закрыть] Вследствие этого трудно сказать что-то конкретное о том, как были организованы киевское общество и киевская экономика.

Однако нам точно известно, что начиная с XII в. угроза безопасности в государстве стала причиной постоянно усиливающейся миграции в сторону севера – в лесистый и малонаселенный бассейн Волги и Оки. Затем, после разграбления Константинополя венецианцами во время IV Крестового похода, в 1203–1204 гг. Киев был исключен из средиземноморской торговли, а в 1240 г. монголы окончательно уничтожили Киевскую Русь, сравняв город с землей. Чтобы Киев вновь стал похожим на город, потребовалось около века или больше. Поэтому наша история начинается не с Киева, а с Москвы.

Понятие «Московия» обычно используется для обозначения великой державы, которая в XIV и XV вв. возникла на севере на смену Киевской Руси. Это было время, когда Русь, «русская земля», в целом находилась под властью монголов, а ее многочисленные крошечные княжества постоянно враждовали друг с другом, поэтому объединение было поистине амбициозной задачей. Первое, что нужно было сделать, чтобы справиться с общим врагом, – это объединить власть.

Корни разобщенности уходили в киевские времена, когда землями управляли совместно все члены княжеского рода, который, как утверждалось, вел начало от легендарного вождя викингов Рюрика. Согласно чрезвычайно сложному «лествичному праву» князья назначались правителями разных городов, постепенно продвигаясь вверх по иерархической лестнице, на самой вершине которой находился пост великого князя Киевского.

По мере того как центр притяжения смещался на север, а власть Киева слабела, старая иерархия все больше расшатывалась. В результате этого отношения между князьями и их городами все больше усложнялись. Поскольку в распределении власти и собственности огромную роль играли смерть и наследство, этот период стал известен как эпоха удельной Руси. После смерти князя его имущество должно было быть поделено между всеми его сыновьями, что усугубляло раздробленность и слабость.

Вызов этой системе был брошен московским княжеским домом, и Москва добилась успеха по двум причинам. Первая причина была просто счастливой случайностью: московские князья жили долго, и к моменту дележа наследства немногие из их сыновей оставались в живых. Вторая причина была связана с особыми талантами москвичей, преимущественно в области ведения переговоров с монгольскими хозяевами. Москва начала свой путь к власти при князе Иване I по прозвищу Калита (или «денежная сумка»). Калита успешно выторговал у монголов право работать сборщиком налогов по всей Руси. Как писал российский историк Василий Ключевский, «никто из князей чаще Калиты не ездил на поклон к хану, и там он был всегда желанным гостем, потому что приезжал туда не с пустыми руками»[281]281
  Ключевский В.О. Русская история. Полный курс лекций. T. 1. М.: ACT, 2002. С. 373.


[Закрыть]. Главное достижение пришлось на 1328 г., когда православный митрополит решил перенести свою кафедру из более древнего и престижного Владимира в Москву, которая вследствие этого стала играть роль одновременно светского и духовного центра Руси. Оставаясь номинально великим князем Владимирским, по случаю переезда митрополита Иван Калита добавил к своему титулу: «великий князь Московский и всея Руси». В течение следующего века его преемники мирным путем поглотили все остальные северные княжества, кроме одного. Исключением был Новгород, ставший мишенью затяжных военных действий. Завоевание Новгорода началось с небольшой военной кампании при Иване III в 1471 г., а закончилось полным разрушением города при Иване Грозном в 1570 г.

Суть тех изменений, в результате которых московский княжеский дом стал занимать столь видное положение, можно описать как трансформацию старого порядка, при котором великий князь был primus inter pares – первым среди равных ему членов княжеской семьи, в систему полноценного самодержавия, в которой не было формализованных средств для привлечения правителя к ответственности[282]282
  Вспомнив, что было сказано выше о подмене понятий и ложных друзьях переводчика, стоит отметить, что изначальное греческое понятие правления автократа (autokrator), по-русски самодержавие, означало форму самоуправления, при которой византийский император не признавал никаких внешних – то есть иностранных – ограничений своей власти. В Московии это понятие означало, что великий князь не признавал вообще никаких ограничений – ни внешних, ни внутренних.


[Закрыть]. Самодержавие, которое можно назвать символом московской модели, резко отличалось от сложившегося в тот же период феодализма Западной Европы, который был в значительной степени договорным и основанным на правах.

После того как принцип самодержавия основательно закрепился на Руси, следующим логичным шагом было трансформировать систему традиционного наследования собственности, известную еще с киевских времен как «вотчинное землевладение», в систему получения земель в обмен на военную службу, которая стала известна как «поместное землевладение». Вторую систему будем называть системой условных прав собственности, хотя это и не совсем верный термин, поскольку он предполагает двустороннюю сделку.

Появление поместной системы было связано с военными нуждами. По мере того как Московия расширялась на восток, она поглощала обширные территории, которые только частично были заселены и возделывались. Из-за этого сформировалась совершенно новая концепция. Эти области заселялись людьми, состоявшими на военной службе, и те становились землевладельцами, представляя собой «живую изгородь против степных набегов»[283]283
  Ключевский В.О. Русская история. Полный курс лекций. T. 1. М.: ACT, 2002. С. 563.


[Закрыть].

Вначале в этом порядке не было ничего особенного. Поскольку князей, которым можно было служить, было много, а бояре сохраняли свое имущество в форме наследственной вотчины, возможность великих князей налагать на князей воинскую повинность была ограниченной.

Настоящая трансформация происходила в два частично совпавших во времени этапа, оба из них были связаны с объединением земель. Первый этап был связан с сокращением числа князей, которым можно было служить, что ограничивало свободу бояр. Второй этап был связан с растущим вследствие экспроприации количеством свободных земель, позволявших победоносным московским князьям все щедрее раздавать земли за службу.

Вначале медленный, процесс набрал максимальную скорость после победы Москвы над Новгородом. Поскольку побежденное население этого географически обширного княжества в большинстве своем уничтожалось или депортировалось, освобождалось много земель, которые великий князь Московский мог раздавать тем, кто состоял у него на службе. Выжившие московские бояре вскоре обнаружили, что у них остался лишь один господин, которому можно было служить, и совсем не осталось земель, которые они могли бы назвать своими. Так зародилось то, что Ричард Хелли назвал русским «служилым государством» (service state), к которому мы вскоре вернемся[284]284
  Hellie R. The Structure of Modern Russian History: Toward a Dynamic Model // Russian History. 1977. Vol. 4. No. 1. P. 1–7.


[Закрыть]. В течение следующего века было размыто формальное разграничение между вотчиной и поместьем, а в 1731 г. это разграничение и вовсе было ликвидировано.

Неограниченная власть в сочетании с введением условных прав собственности имела весьма далеко идущие последствия. Когда московскому князю нужны были ресурсы, чтобы воевать, ему не надо было договариваться со знатными землевладельцами. Он мог просто отдать команду и принудительно призвать людей на службу. Мы применили слово «условный» неточно, потому что оно подразумевает право дворян отказаться от службы и потерять свое поместье. Такого права у них не было. Самая суть новой системы заключалась в том, что служба стала всеобщим обязательством.

Именно в этих обстоятельствах мы найдем истинный ключ к успеху Московии, и в них же кроется повод предполагать, что, несмотря на невысокую экономическую эффективность, московские, а затем и российские правители, возможно, включая Владимира Путина, стали рассматривать эту систему как sine qua non своего выживания.

В ранний период удельной Руси у бояр было законное право выбирать, кому служить, и менять одного князя на другого по собственному желанию. В сохранившихся княжеских договорах того времени приведена стандартная формулировка этого права: «А бояром и слугам межи нас вольным воля»[285]285
  Ключевский В.О. Русская история. Полный курс лекций. T. 1. М.: ACT, 2002. С. 349.


[Закрыть]. По мере того как это право все больше ограничивалось, а затем было полностью отменено, условия жизни менялись не только для бояр. Для князей, а со временем и для единственного оставшегося великого князя этот процесс имел два типа последствий.

Первый был связан с возросшим риском дезертирства и предательства, что стало следствием принуждения к службе. Пытаясь заставить военнообязанных действительно появляться на поле битвы по зову властей, московские князья стали вмешиваться в их право выбирать место службы. И бояре, и мелкие князья на службе у Москвы были вынуждены приносить клятву о том, что никогда не оставят службу, и представлять поручителей, которые гарантировали их верность[286]286
  Об истоках этой системы см.: Dewey H.W., Kleimola A.M. Russian Collective Consciousness: The Kievan Roots // Slavonic and East European Review. 1984. Vol. 62. No. 2. P. 180–191.


[Закрыть]. Со временем требования к количеству необходимых поручителей возросли, как и штрафы за дезертирство. При Иване Грозном некоторым боярам на подозрении приходилось приносить буквально сотни гарантийных писем, при этом им грозили штрафы до 25 000 руб.[287]287
  Dewey H.W. Political Poruka in Muscovite Rus // Russian Review. 1987. Vol. 46. No. 2. P. 128.


[Закрыть]

В результате этого в высших слоях боярского класса появилась система перекрестной коллективной ответственности, при которой дезертирство одного человека грозило наказанием всем. Исторической предшественницей этой системы была круговая порука, изначально обозначавшая взаимопомощь и совместную ответственность. При московских князьях круговая порука приобрела политический аспект зависимости и подчинения, который очень прочно укоренился и оказался крайне живучим.

К этой системе интернализированного взаимного контроля добавилось обязательство все активнее доносить друг на друга. Вначале оно было неотъемлемой частью всех договоров между князьями: князья договаривались сообщать друг другу о всех возможных угрозах и случаях неверности. Однако централизация власти в руках великого князя изменила ситуацию. Теперь все подданные стали обязаны «сообщать обо всех, кто говорил с ними на темы, в любой форме вредящие интересам великого князя, его жены, его детей или их земель»[288]288
  Kleimola A.M. The Duty to Denounce in Muscovite Russia // Slavic Review. 1972. Vol. 31. No. 4. P. 765.


[Закрыть].

Как и в случае других важных преобразований в Московии, формализация новых обязанностей произошла несколько позднее. Согласно печально известному закону о «слове и деле», формально вписанному в свод законов – Соборное уложение – в 1649 г., все подданные должны были под страхом смерти немедленно докладывать о критике в адрес царя в любой форме[289]289
  Джеймс Биллингтон считает, что это «вероятно, представляет собой экстраполяцию на все общество жестких обязательств монахов докладывать о любом нарушении устава внутри иосифлянских монастырей». См.: Billington J.H. The Icon and the Axe: An Interpretive History of Russian Culture. New York: Vintage, 1970. P. 64. (Рус. пер.: Биллингтон Дж. Икона и топор. Опыт истолкования истории русской культуры. М.: ВГБИЛ им. Рудомино, 2001. С. 95.)


[Закрыть].

Второе последствие прикрепления бояр на службе было связано с тем фактом, что с ростом контроля со стороны властей бояре имели все меньше способов зарабатывать на жизнь. Для великого князя, который не имел доступа ни к торговым, ни к ресурсным источникам богатства, это означало серьезные трудности. Не имея достаточно денег на зарплаты или не имея денег вообще, он был бы вынужден искать альтернативные способы вознаграждать людей за службу.

Решение было найдено в форме кормления, или дозволения кормиться с земель, которыми чиновники были назначены управлять. Облегчив проблему ограниченности ресурсов, это решение уничтожило договорные отношения, по которым служащие получали фиксированные зарплаты, и заменило их системой зависимости от получения прибыльных постов с богатым кормлением.

Таким образом, система правового регулирования, включавшая право на наследование собственности и право по своему желанию менять князя, преобразовалась в нерегулируемое обязательство нести службу, а договорное право получать зарплату за свою работу уступило место подачкам, распределяемым по желанию правителя. Трудно вообразить систему, которая эффективнее душила бы частное предпринимательство и инновации снизу.