Текст книги "Невидимые руки, опыт России и общественная наука. Способы объяснения системного провала"

Век двадцатый начался с голода и беспорядков, кульминацией которых стала революция 1905 г. – событие, принудившее Николая II пойти на существенные уступки. Его по праву знаменитый Октябрьский манифест предусматривал выборы в первую российскую Государственную Думу, а также введение основных законов, которые закрепляли за населением полный набор прав и свобод. В следующий год премьер-министр П.А. Столыпин начал амбициозную программу по стимулированию развития частного сельского хозяйства.

Вопрос заключается в том, можно ли рассматривать этот набор реформ как финальный прорыв России в становлении рыночной экономики на основе четких правил. Одни исследователи утверждали, что эндогенные факторы вымотали бы Россию, даже если бы в ней не произошло всех тех внутренних волнений, которые разразились после Первой мировой войны. Другие игнорировали подобные контрафактные домыслы и предполагали, что «вопрос о том, стала ли бы Россия современным индустриальным государством, если бы не война и революция, по сути, лишен смысла»[313]313
  Nove A. An Economic History of the USSR. Harmondsworth: Pelican, 1982. P. 43–44.


[Закрыть].

Это замечание справедливо, однако дело в том, что речь идет о крупнейшей попытке переделать Россию на западный манер, причем с формальной точки зрения эта попытка выглядела очень многообещающей. Почему она провалилась – это вопрос, который упирается в наши убеждения по поводу перспектив соответствующей трансформации неформальных норм, а эти перспективы вынуждены остаться гипотетическими. Нам точно известно, что Первая мировая война подготовила почву для прихода большевиков, и внедренный ими советский порядок положил конец всем надеждам на то, что Россия продолжит двигаться в сторону Европы.

Здесь возникает важнейший вопрос о последствиях той программы, которую стали реализовывать большевики, как только упрочили свое положение во власти. Традиционно считается, что они начали радикальные системные изменения в сторону строительства нового утопического мирового порядка. Мы же предполагаем, что в реальности это было движение назад в будущее. Подавив все тенденции в сторону строительства демократических институтов и правовой рыночной экономики, которые постепенно набирали силу в предыдущие полвека, начиная с Великих реформ Александра II, Ленин и его приспешники успешно возродили историческое наследие Московии, отмеченное долгосрочной зависимостью от пути.

Далее мы рассмотрим внедрение советского порядка с точки зрения контраста между модернизацией и западничеством. Хотя не подлежит сомнению тот факт, что советская эпоха была для России временем обширной модернизации, и индустриализованный СССР разительно отличался от преимущественно аграрной имперской России, правда и то, что СССР перенял у своей предшественницы значительную часть институтов. Из-за этого мы не можем считать, что в связи с модернизацией ключевые аспекты давней институциональной матрицы страны претерпели фундаментальные изменения.

Советский порядок

В попытке описать суть большевистской программы мы будем использовать модель, разработанную Яношем Корнай для объяснения появления социалистической экономической системы. Рассуждения Корнай основаны на аналогиях из области биологии и показывают, как один шаг приводит к другому, потом к третьему, и т. д. Говоря более конкретно, введение монополии на власть ведет к подавлению частной собственности, что, в свою очередь, убивает рыночный обмен, это приводит к отчетливому упору на количество продукции и т. д.[314]314
  Kornai J. The Socialist System: The Political Economy of Communism. Oxford: Clarendon Press, 1992. Особенно гл. 15 (Корнай Я. Социалистическая система: Политическая экономия коммунизма // Вопросы экономики. 2000).


[Закрыть]

Основные доводы Корнай связаны с параллельным внедрением мощной идеологии тоталитаризма, которая в некотором смысле придает системе собственную цель и волю. Не будь этой системы мощных общественных норм, формальное введение правил относительно власти и имущественных отношений не привело бы к появлению того особого случая, которым стала социалистическая экономическая система. Корнай рассматривает правила и нормы как «тело и душу» системы[315]315
  Ibid. Р. 361.


[Закрыть].

Первым шагом большевистской программы – вполне в согласии с логикой рассуждений Корнай – было подавление движения в сторону политической либерализации и возвращение к системе самодержавия. С практической точки зрения этот шаг означал вначале запрет всех несоциалистических партий, затем выяснение отношений с социалистическими конкурентами и, наконец, централизацию всей власти в руках единственной выжившей партии, которая скоро стала известна как Коммунистическая партия Советского Союза (КПСС).

Истинную суть правления единственной партии, хотя и под прикрытием номинального сосуществования партии и государства и слов о коллективном управлении, можно описать двумя фундаментальными принципами. Во-первых, вся власть по факту принадлежала руководству партии, а во-вторых, эта власть использовалась не в соответствии с формальными правилами, а также в отсутствие формальных механизмов беспристрастного внешнего инфорсмента. Несмотря на все внешние различия, советская политическая система, таким образом, сохранила то же отсутствие подотчетности, которое зародилось еще в Московии, и пронесла эту черту до самого конца.

Установив монополию на власть, большевики перешли к подавлению тех ограниченных проявлений частной собственности, которые появились в стране за десятилетия реформ. Номинально этот шаг осуществлялся под видом повальной национализации, заявленной целью которой было введение «общенародной собственности». Это понятие, впрочем, не имело реального смысла. Что принадлежит всем, де-факто не принадлежит никому. Истинной целью национализации было подавление правового и экономического института собственности как таковой.

Жизненная важность этого на первый взгляд технического различия стала очевидна позднее, когда после распада СССР пришло время приватизировать номинально принадлежавшие государству предприятия. Если бы эти предприятия оставались правовыми субъектами в собственности государства, приватизация была бы делом чисто техническим; вспомним обширные программы приватизации, которые прокатились по многим европейским странам в 1980-е годы. Однако оказалось, что, до того как приступать к российской приватизации, необходимо вновь ввести в стране само понятие собственности на производственные активы и воспитать в гражданах уважение к законным правам на такую собственность. Как хорошо известно, эта задача оказалась очень нелегкой.

Рассмотрим теперь третий шаг в цепочке рассуждений Корнай. Корнай рассматривает, как подавление денег и собственности привело к необходимости придумать какой-то видимый «механизм координации», который мог бы заменить невидимую руку Адама Смита. Формальное решение было найдено в виде колоссального государственного аппарата централизованного планирования, сложности и особенности которого обсуждались в предыдущей главе.

Поместив этот процесс в исторический контекст, мы можем ясно увидеть, что, как только большевики подавили денежное обращение, они вернулись к старой системе вознаграждения своих служащих при помощи кормления и поместья, принятой еще в Московии. Местным партийным начальникам позволялось набивать карманы примерно так же, как кормленщикам старых времен. Служилые высокого уровня в новом служилом государстве превратились в современных помещиков, которым предлагалось ограниченное использование различной государственной собственности; примерно на таких же условиях владели землей бояре и даже монастыри в Московии. То, как военным начальникам было позволено использовать рекрутов в качестве бесплатной рабочей силы, иногда отдавая их работать на предприятия, которым не хватало рабочих рук, также напоминало старую систему приписных крестьян.

Учитывая, какую фундаментальную роль играют в правовой рыночной экономике правовое регулирование и договорные отношения, весьма немаловажно отметить, как старательно большевики дистанцировались от того развития законности, которое происходило в последние десятилетия Российской империи. Одним из первых законодательных актов большевистского правления стал «Декрет № 1», в котором говорилось, что старые законы будут соблюдаться «только в той мере, в какой они не были отменены революцией и в какой они не противоречат революционному сознанию и революционному понятию о справедливости»[316]316
  Yakovlev А.М. The Rule-of-Law Ideal and Russian Reality // Frankowski S., Paul B. Stephan III (eds). Legal Reform in Post-Communist Europe: The View from Within. Dordrecht: Martinus NijhofF, 1995. P. 10.


[Закрыть]. Поместив, таким образом, мораль выше закона и оставив за собой право определять норму морали, новый режим начал свое правление с насмешки над самыми основными принципами права.

Четвертым и последним шагом на пути к строительству советского порядка стал шаг, который лучше всего отражает идею Хелли о том, что сталинская эпоха была третьей революцией служилого класса. Оказавшись перед лицом необходимости военной модернизации, Сталин запустил массовую кампанию по индустриализации, вновь используя давно проверенные методы. Как когда-то Витте, но значительно более жестокими методами Сталин обложил тяжелой данью сельскохозяйственный сектор, нанеся ему невосполнимый урон. Кроме того, как и многие его предшественники, Сталин решил узаконить свою политику принудительного изъятия, вновь прибегнув к официальной ксенофобии, вплоть до воскрешения старого мифа о том, что Москва – это третий Рим[317]317
  Этот миф оказался настолько успешным, что даже в 1984 г. немецкий канцлер Гельмут Коль объяснял, что российское «стремление к экспансии и вера в то, что мать Россия принесет спасение миру», развилось из идеи о том, что «Москва – это третий Рим, после Византии» (цит. по: Рое М.Т. Moscow the Third Rome: The Origins and Transformation of a «Pivotal Moment» // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. 2001. Bd. 49. Heft 3. S. 428).


[Закрыть].

Обратившись к той самой политике, которую использовал Иван Грозный после победы над Новгородом, Сталин опять закрыл границы с внешним миром и жестко ограничил контакты с иностранцами. Знакомая старая практика политической круговой поруки была восстановлена в форме коллективной ответственности за проступки, а также в форме удержания друзей и родственников в качестве заложников. Коммунистическая партия легко вошла в роль, которую в XV в. играли монастыри, став опорой самодержавия и источником идеологии, в частности ксенофобии.

Истинная суть всего этого процесса заключалась в целенаправленном использовании образов врага для того, чтобы узаконить принудительную мобилизацию ресурсов для военно-промышленного комплекса. Результатом стал внушительный рост военной мощи страны. Вполне в соответствии с тем, как Хелли называл и Московию, и Российскую империю «гарнизонными государствами», про Советский Союз принято было говорить, что у СССР не было военно-промышленного комплекса, СССР и был военно-промышленным комплексом. Как писал Корнай, сочетание репрессивных формальных правил с тоталитарной идеологией обеспечило системе четко определенную цель.

В главе III мы упоминали, что все фундаментальные аспекты модели, созданной Сталиным, просуществовали вплоть до полного распада всей системы. Таким образом, видим здесь мощный пример системного многовекового сопротивления западническим реформам, в том числе переносу или имитации институтов рыночной экономики, основанной на правилах.

Продолжая придерживаться нашей предпосылки о том, что советские граждане не меньше любых других были склонны к мене, торговле и обмену одного на другое, мы зададимся теперь следующим вопросом: что произошло бы, если бы внезапно у них появилась свободная возможность открытого обмена? Привели ли бы дерегулирование и приватизация командной экономики к появлению функциональной рыночной экономики и экономической эффективности?

Из пепла

Истинная проверка того, насколько сильно практика командной экономики основывалась на национальных нормах, убеждениях и ожиданиях, произошла после формального краха системы, случившегося буквально за одну ночь. В результате этого краха мы увидели, как разные страны пошли по совершенно разным траекториям развития. Это предполагает, что одним странам было проще, чем другим, отбросить наследие коммунизма и централизованного экономического планирования.

Мы завершим эту главу кратким рассказом об адаптации России к постсоветскому миру демократии, рыночной экономики и законности. Сконцентрировавшись на взаимодействии между формальными правилами и неформальными нормами, мы предположим, что повальная либерализация при Борисе Ельцине привела к тому, что радикально новые правила мощно разошлись с сохранившимися со старых времен нормами, убеждениями и ожиданиями. Мы также предположим, что авторитарная реставрация при Владимире Путине помогла им вновь объединиться.

В данном случае нерелевантен вопрос о том, могло ли российское правительство под руководством Егора Гайдара выбрать какую-то другую экономическую политику. Важно то, что дерегулирование и приватизация открыли населению обширное поле возможностей, и на этом поле акторы, движимые собственными интересами, встали перед жестким выбором: как поступить наиболее рационально? Довериться зарождающимся институтам новой рыночной экономики и, соответственно, заняться деятельностью, связанной с добавлением ценности? Или же предположить, что преобладать станет стратегия хищничества, и, соответственно, заняться поиском ренты и другими формами деятельности, связанными с перераспределением благ?

Как мы знаем, подавляющее большинство акторов выбрали второй вариант, и последствия этого выбора были крайне негативными. Это известная история, которая упоминалась выше и которую нет нужды повторять еще раз. Важно здесь, помимо массового разграбления государственных активов, то, что, несмотря на формальное введение в России рыночной экономики, бытовые стратегии выживания остались завязанными на старые методы использования знакомств и другие формы нерыночной деятельности. Живучесть этих методов подробно описана Аленой Леденевой[318]318
  Ledeneva A.V. How Russia Really Works: The Informal Practices that Shaped Post-Soviet Politics and Business. Ithaca: Cornell University Press, 2006.


[Закрыть]. Используя данные исследования центра «Новый российский барометр», Ричард Роуз даже нашел причины назвать Россию посткоммунистического периода «антисовременным обществом»[319]319
  Rose R. Living in an Anti-Modern Society // East European Constitutional Review. 1999. Vol. 8. No. 1–2. P. 68–75.


[Закрыть].

Хотя можно считать, что опыт ельцинской эпохи подтверждает нашу идею о том, что возможности и собственные интересы, возможно, необходимы, но недостаточны для появления экономической эффективности, оценить период правления Владимира Путина несколько сложнее. Основная и очевидная причина сложности в том, что подскочившие цены на нефть привели к такому массовому притоку нефтедолларового богатства, что все остальные экономические факторы потеряли свое значение[320]320
  За десять лет – с 1999 по 2008 г. – в России был зафиксирован общий накопленный излишек внешнеторгового баланса в размере 587,4 млрд долларов (URL: http://www.cbr.ru/eng/statistics/credit_statistics/). Вследствие этого международные резервы Центрального банка достигли пикового значения в 596,6 млрд долларов в августе 2008 г. (URL: http://www. cbr.ru/eng/hd_base/mrrf/?C_mes=01&C_year=2008&To_mes=04&To_ year=2010&x=32&y=68unode). Только y Китая и Японии резервы были больше.


[Закрыть].

В блистательные дни президентства Путина человеку, случайно оказавшемуся в Москве, было бы и впрямь сложно не согласиться, что Россия наконец успешно совершила долгожданный переход к современной рыночной экономике. К картине поразительного обновления города – новые торговые центры, роскошные гостиницы и сияющие казино – добавлялись такие изменения, как стильная одежда, частые поездки за границу, а также не менее удивительный современный жаргон как в политике, так и в средствах массовой информации и рекламе.

Несмотря на то что отрицать, что во всех этих отношениях Россия действительно стала напоминать современное западное общество, именно здесь необходимо проявить осторожность, чтобы не перепутать поверхностные изменения с более глубинными. Осторожность должна пойти даже дальше признания того, что образцово-показательная Москва находится совсем в иной вселенной, чем провинциальная Россия, которая до сих пор пребывает в досовременном прошлом. Центральный вопрос касается того, можно ли обоснованно назвать быстро растущую капиталистическую экономику России – с ее кажущимся бесконечным потенциалом для зарубежных инвестиций и роста котировок акций – успешной рыночной экономикой.

Для Владимира Путина время его двух президентских сроков просто не могло оказаться удачнее. Он переехал в Кремль ровно перед тем, как в экономике России начался эффектный подъем, а съехал оттуда как раз перед тем, как глобальный финансовый кризис заставил этот подъем налететь на глухую стену. Восемь лет нефтяного богатства и стремительного экономического роста, разделяющие эти два события, мешают нам справедливо оценить, действительно ли за это время в стране завершилась настоящая системная трансформация.

Вопрос, по сути, сводится к тому, можно ли интерпретировать модернизацию, которая, безусловно, происходила в России, как вестернизацию. Если мы понимаем вестернизацию как успешное внедрение полного набора институтов, ассоциируемых с работой эффективной рыночной экономики, то это предположение не только сомнительно выглядит с теоретической точки зрения, но и плохо согласуется с наблюдаемыми фактами действительности.

Чтобы убедиться, что экономические достижения путинского правления были преимущественно ширмой, обратим внимание на следующие три обстоятельства. Во-первых, согласно официальной статистике, только в 2007 г. российской экономике наконец удалось доползти до уровня 1990 г., что предполагает, что средний ежегодный экономический рост в период с 1990 по 2007 г. был примерно нулевым[321]321
  К концу 1998 г. ВВП упал на 43,7 %, а к концу 2006 г. он все еще был на 5,5 % ниже уровня 1989 г. (см.: URL: http://www.ebrd.com/country/sector/ econo/stats/sei.xls).


[Закрыть]. Сравните эти данные со средним ежегодным экономическим ростом в Китае с 1978 г.: около 10 %. Во-вторых, согласно данным, представленным Организацией экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) в 2006 г., доля вложений в основной капитал в российском ВВП за удачные 2000–2005 гг. составила лишь 18 %, в Китае же она составила 40 %. Эта цифра указывает на то, что инвестиции были слишком малы, чтобы исправить результат той запущенности, в которую основные фонды пришли за время правления Ельцина[322]322
  OECD. Economic Survey of the Russian Federation 2006. Paris: OECD. 2006. P. 26–27.


[Закрыть]. В-третьих, с учетом того, какие огромные интеллектуальные силы когда-то содержались в военно-промышленном комплексе СССР, весьма показательно с точки зрения провала перехода к рыночной экономике то, что основная часть этого капитала была просто разбазарена. Согласно многим источникам, к тому времени, как Дмитрий Медведев въехал в Кремль, шансы российской промышленности достичь инновационного и технологического развития, необходимого для конкурентоспособности на мировом рынке, были уже очень малы[323]323
  Например, см.: Cooper J.M. Can Russia Compete in the Global Economy? // Eurasian Geography and Economics. 2006. Vol. 47. No. 4. P. 407–425; Desai R.M., Goldberg I. (eds). Can Russia Compete? Washington, DC: Brookings Institution, 2008.


[Закрыть].

Хотя все эти факты отчасти развенчивают миф об успехе путинского правления, мы должны сосредоточиться не на идеологической и не на деловой составляющей строительства в России рыночной экономики, но, скорее, на микроуровне, на мотивации граждан заниматься предпринимательством, создающим добавленную ценность. Здесь наша основная задача – объяснить, почему при замене дисфункциональной командной экономики на технически превосходящую ее рыночную экономику не произошло роста эффективности. Более конкретно, мы будем искать глубинные причины, которые совместно помешали успешному переходу России к эффективной рыночной экономике, основанной на правилах.

Если учесть мощный приток нефтяного богатства в страну, становится особенно заметно, как мало было достигнуто в плане развития технологии и инфраструктуры и как слабы были попытки добиться этого развития. Даже в энергетическом комплексе, где действительно были крупные средства на исследования и технологическое развитие, наблюдалась четко выраженная склонность к краткосрочной выгоде, то есть тенденция идти по пути наименьшего сопротивления, в противовес инвестированию в деятельность, способную принести долгосрочную прибыль. Все или почти все эти обстоятельства можно объяснить теми давними особенностями институциональной матрицы страны, которые описывались в предыдущей главе.

Примерно так же, как можно доказать, что прежний СССР перенял базовые институты времен Московии, можно утверждать, что Российская Федерация начала XXI в. в некоторых аспектах также была поразительно похожа на Московию. Можно привести разные общие черты: от автократической модели правления и нечетких прав собственности до появления модернизированной формы служилых дворян, зависимых от доброй воли правителя, до роста ксенофобии, которая служила «топливом» для патриотизма и постоянных опасений за безопасность страны.

Вытекающую из этого дискуссию о долгосрочной зависимости от пути мы оставим для главы VII. Настоящую же главу завершим следующим наблюдением: хотя Россию официально признали рыночной экономикой и Евросоюз, и США, Китаю в этом признании было отказано. И наоборот, Китай входит во Всемирную торговую организацию, а Россия – нет (написано в 2011 г. – Примеч. ред.). При этом в Китае на протяжении трех десятилетий наблюдается ежегодный экономический рост почти на 10 %, а Россия продемонстрировала нулевой ежегодный рост в период с 1990 по 2007 г., так что непонятно, какой смысл навешивать на них те или иные ярлыки.

Действительно ли наше понимание фундаментальных экономических процессов как-то обогащает знание того факта, что после семи десятилетий командной экономики Россия наконец стала рыночной экономикой? В следующих главах мы пойдем дальше ярлыков и попытаемся понять, какие институциональные черты способствуют или препятствуют экономической эффективности.