Текст книги "Невидимые руки, опыт России и общественная наука. Способы объяснения системного провала"

Необходимо, однако, отметить, что между общественными и естественно-научными дисциплинами лежит пропасть: «Теория о том, что причиной каждого события являются боги, – это объяснительное объединение, но оно имеет небольшое научное значение. Аналогичным образом… нефальсифицируемая общая теория, такая как “каждый максимизирует полезность”, также имеет небольшую объяснительную ценность»[491]491
  Ibid.


[Закрыть]. Хотя Ходжсон специально отмечает, что он против отказа от дедуктивной теории, он настаивает на необходимости признать, что ее объяснительная способность имеет границы. Поскольку максимизацию полезности, в частности, можно подстроить под любой тип поведения, остается неясным, что она может объяснить. Мы еще вернемся к этому вопросу в последней главе.

Еще один аспект критики Ходжсона – возможно, даже более важный – касается «исторической специфики», то есть понимания того, что разные социоэкономические явления могут требовать теорий, которые в некоторых аспектах отличаются друг от друга: «Адекватная теория (например) феодальной системы может отличаться от адекватной теории (например) капитализма»[492]492
  Ibid. P. XIII.


[Закрыть]. Как только признаем существование разных типов социоэкономических систем, как во времени, так и в пространстве, мы больше не можем продолжать придерживаться единой теории, подходящей для них всех. Согласившись, что у таких систем много общих черт, мы должны будем определить существенные различия между ними.

В той мере, в которой вообще можно определить такие различия и построить частные теории, мы также найдем важный фактор, который позволяет разграничить общественные и естественные науки. Как отмечает Ходжсон, в то время как социоэкономические системы очень сильно изменились за последние несколько веков, законы физического мира не менялись со времен Большого взрыва. «Это одна из причин того, что экономическая теория должна быть ближе к биологии, чем к физике: в биологии существует проблема исторической (или эволюционной) специфики»[493]493
  Hodgson G.M. How Economics Forgot History: The Problem of Historical Specificity in Social Science. London: Routledge, 2001. P. 26.


[Закрыть]. На этом призыве уделять большее внимание эволюционной экономической теории закончим обсуждать проблемы экономической теории как таковой.

Новые институционализмы

Обратив свое внимание в сторону смежных дисциплин, мы можем найти такие подходы к роли истории, которые отчасти конкурируют с подходом экономической теории, а отчасти дополняют его. Соглашаясь с мнением Пола Дэвида о том, что институты – «носители истории»[494]494
  David P.A. Why Are Institutions the «Carriers of History»?: Path Dependence and the Evolution of Conventions, Organizations and Institutions // Structural Change and Economic Dynamics. 1994. Vol. 5. No. 2. P. 205–220.


[Закрыть], давайте перейдем к более обширной области, которая стала известна под названием «новый институционализм»[495]495
  Одной из ключевых работ в этой области была статья: March J.G., Olsen J.Р. The New Institutionalism: Organizational Factors in Political Life // American Political Science Review. 1984. Vol. 78. No. 3. P. 734–749. Cm. также: March J.G., Olsen J.P Rediscovering Institutions: The Organizational Basis of Politics. New York: Free Press, 1989; March J.G., Olsen J.P Elaborating the «New Institutionalism» // Rhodes R.A.W., Binder S.A., Rockman B.A. (eds). The Oxford Handbook of Political Institutions. Oxford: Oxford University Press, 2008. Среди других работ по теме см.: Brinton М.С., Nee V. (eds). The New Institutionalism in Sociology. New York: Russell Sage Foundation, 1998; Peters B.G. Institutional Theory in Political Science: The «New Institutionalism». London: Pinter, 1999; Powell W.W., DiMaggio P.J. (eds). The New Institutionalism in Organizational Analysis. Chicago: University of Chicago Press, 1991.


[Закрыть]. В предыдущих главах мы нередко упоминали о новой институциональной экономике. Теперь мы поговорим о вкладе, который внесли в институционализм политология и социология.

Признавая, что существует «заметная неразбериха» относительно того, что есть институционализм и чем он занимается, и соглашаясь, что «он не представляет собой единой теории», Питер Холл и Розмари Тейлор выделяют три разных течения, возникших в этой области: институционализм рационального выбора, исторический институционализм и социологический институционализм[496]496
  Hall Р.А., Taylor R.C.R. Political Science and the Three New Institutionalisms // Political Studies. 1996. Vol. 44. P. 936 and passim.


[Закрыть]. По большому счету, это деление согласуется с нашим противопоставлением деятельностного подхода экономической теории и структурного подхода социологии, только теперь между двумя крайностями появилось среднее звено в виде «исторического институционализма».

До какой степени пропасть между деятельностным и структурным подходами, или между методологическим индивидуализмом и методологическим холизмом или коллективизмом, действительно можно преодолеть – ключевой вопрос, который звучит на протяжении всей книги. В следующей главе мы поставим себе задачу подвести итог этой дискуссии. Является ли решением исторический институционализм, как неявно предполагают Холл и Тейлор, – это более узкий вопрос, к которому мы вскоре вернемся.

Продолжая помнить о роли институтов как носителей истории, мы очень кратко обрисуем основные этапы дискуссии. Прежде всего перед нами встает вопрос о том, как зарождаются институты. Ответы на этот вопрос давались разные: от случайных событий (зависимость от пути) до поступательной эволюции[497]497
  Дуглас Норт пишет, что институты «развиваются поступательно, связывая прошлое с настоящим и будущим; вследствие этого история во многом рассказывает об институциональной эволюции, в которой историческое функционирование экономики разных стран можно понимать только как часть последовательных исследований». См.: North D.C. Institutions // Journal of Economic Perspectives. 1991. Vol. 5. No. 1. P. 98.


[Закрыть], разумного проектирования (деятельностный подход или функционализм), побочных продуктов других действий (Токвиль и Эльстер), а также чистого волшебства[498]498
  Последний вариант был предложен очень рано – в 1928 г. – в книге Эдуарда Сэйта: «Когда мы изучаем политические институты, один за другим, они выглядят возведенными без сознательного плана, почти как коралловые рифы. Не было никакого предварительного проекта, набросков архитекторов, чертежей; человек выполнял задуманное природой, можно сказать, действовал вслепую в ответ на ее неявные команды». См.: Sait Е. Political Institutions – A Preface. Boston: Appleton-Century-Crofts, 1938. P. 16. Цит. no: Shepsle К.A. Studying Institutions: Some Lessons from the Rational Choice Approach // Journal of Theoretical Politics. 1989. Vol. 1. No. 2. P. 145.


[Закрыть]. Второй шаг – установить влияние различных институтов на деятельность индивида. Ответы на этот вопрос (homo economicus или homo sociologicus) были предложены в предыдущих главах, и мы еще вернемся к ним позже. Третий шаг, который представляет собой основную тему данной главы, связан с тем, как институты поддерживаются с течением времени. Четвертый шаг – тема предыдущей главы – касается того, в какой мере институты можно менять при помощи намеренных действий.

Разнообразные подходы к роли истории, связанные с тремя разными течениями нового институционализма, будут обрисованы в следующих разделах, начиная с того, что Холл и Тейлор называют институционализмом рационального выбора.

Подход к исследованию институтов с точки зрения теории рационального выбора в политологии представляет собой нечто вроде моста, соединяющего политологию с экономической теорией вообще, а также с новой институциональной экономикой в частности. Тесно связанный с именами Кеннета Шепсле и Барри Вайнгаста, этот подход вырос из исследований американского Конгресса и был основан на инструментах из области «новой экономической теории организации», которые подчеркивают значение прав собственности, поиска ренты и трансакционных издержек[499]499
  Hall P.A., Taylor R.C.R. Political Science and the Three New Institutionalisms // Political Studies. 1996. Vol. 44. P. 943, а также другие указанные в работе источники.


[Закрыть].

С учетом подобного происхождения, вполне естественно, что институционализм разумного выбора имеет с неоклассической экономической теорией несколько общих предпосылок – таких, как порядок предпочтений, инструментально рациональное поведение, направленное на максимизацию полезности, стратегическое взаимодействие, а также направленность в будущее. Отмечая, что «каноническая» теория рационального выбора уже 40 лет является основой политологии, Шепсле подчеркивает ее связь с неоклассической традицией в экономической теории: «Она стала орудием общественно-научных исследований и привела к появлению теоретических микрооснований, к ориентации на равновесие выведенных дедуктивным методом теорем и предположений о политической деятельности, методологии сравнительной статики, порождающей проверяемые гипотезы, а также к накоплению инструментов и подходов, традиционно встречающихся в учебных программах ведущих университетов»[500]500
  Shepsle К.A. Rational Choice Institutionalism // Rhodes R.A.W., Binder S.A., Rockman B.A. (eds). The Oxford Handbook of Political Institutions. Oxford: Oxford University Press, 2008. P. 23.


[Закрыть]. В одной из ранних статей, вышедших, когда новая институциональная экономика только зарождалась, Шепсле выразил удивление тем фактом, что эти две научные дисциплины так мало взаимодействуют друг с другом через разделяющую их ограду. Хотя после длительного периода пренебрежения экономическая теория вновь начала проявлять интерес к институтам, Шепсле считал, что «политология не послужила для этого ни вдохновением, ни толчком». Это удивительно, писал он, в том смысле, что «изучением институтов (вместе с историей политической мысли) занималась как раз политология». Шепсле объясняет это тем, что «в плане общей теории было создано немногое», и вследствие этого «экономисты не стали ждать и изобрели научное исследование институтов de nova»[501]501
  Shepsle K.A. Studying Institutions: Some Lessons from the Rational Choice Approach // Journal of Theoretical Politics. 1989. Vol. 1. No. 2. P. 131–132.


[Закрыть].

С учетом того, как близок институционализм рационального выбора к неоклассической экономической традиции, возникает вопрос: есть ли в нем настоящая новизна, что-то, что подтверждало бы гордое утверждение Шепсле о том, что «политологии больше не нужно уступать изучение институтов экономистам»[502]502
  Shepsle К.A. Studying Institutions: Some Lessons from the Rational Choice Approach // Journal of Theoretical Politics. 1989. Vol. 1. No. 2. P. 146.


[Закрыть]?

Доводы самого Шепсле, изложенные в кратком, но емком исследовании этой области, построены на разделении интерпретаций на те, которые рассматривают институты как экзогенные сдерживающие факторы, или правила игры, и те, которые концентрируются на создании правил самими игроками, то есть эндогенно. Первая группа использует традиционные термины теории игр, а вторая представляет «равновесные способы делать дела». Далее Шепсле проводит разделительную линию между структурированными институтами, устойчивыми к течению времени, такими как Конгресс США, и неструктурированными институтами, аморфными и более переменчивыми, такими как нормы и другие формы мотивации к сотрудничеству, согласованной и коллективной деятельности. Утверждая, что институционализм рационального выбора позволяет весьма успешно анализировать структурированные институты, Шепсле заключает, что нам необходимо развивать свое понимание неструктурированных институтов, погружаясь в такие проблемы, как ограниченная рациональность, обращаясь к поведенческой экономике, экономике трансакционных издержек и аналитическим нарративам[503]503
  Shepsle K.A. Rational Choice Institutionalism // Rhodes R.A.W., Binder S.A., Rockman B.A. (eds). The Oxford Handbook of Political Institutions. Oxford: Oxford University Press, 2008 passim. См. также: Bates R.H. et al. Analytic Narratives. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1998.


[Закрыть].

У Барри Вайнгаста мы находим очень близкий подход. В попытке «объяснить конкурентные преимущества теории рационального выбора» он перечисляет три категории вопросов, на которые она отвечает. Первая категория принимает институты за экзогенную данность и изучает их влияние на рациональных акторов. Вторая спрашивает, почему институты необходимы, и подчеркивает, что они помогают получать выгоду от сотрудничества. Третья рассматривает институты как эндогенные явления и спрашивает, почему одни формы институтов появляются, а другие нет. Для этой категории вопросов особенно важны условия, обеспечивающие веру в обещания и появление самоподдерживающихся институтов[504]504
  Weingast В. Rational Choice Institutionalism // Katznelson I., Milner H.V. (eds). Political Science: The State of the Discipline. New York: Norton, 2002. P. 660 and passim. Более раннее изложение примерно тех же идей см. также: Weingast В. Political Institutions: Rational Choice Perspectives // Goodin R.E., Klingemann H.-D. (eds). A New Handbook of Political Science. Oxford: Oxford University Press, 1996.


[Закрыть].

Перейдя от политологии к области социологии, где мы видели самые глубокие расхождения с неоклассической экономической традицией, мы также обнаруживаем элементы теории рационального выбора, которая скорее инкорпорирует, чем оспаривает, экономическую теорию. Исходя из аргумента о том, что социальная организация и социальные институты не представлены в неоклассической экономической теории, Джеймс Коулман предлагает посмотреть на экономическую социологию с точки зрения теории рационального выбора. По сути, это означает использование инструментов экономической теории, модифицированных с учетом социологических идей[505]505
  Coleman J. A Rational Choice Perspective on Economic Sociology // Smelser N.J., Swedberg R. (eds). The Handbook of Economic Sociology. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1994. (Рус. пер.: Коулман Дж. Экономическая социология с точки зрения рационального выбора // Западная экономическая социология. Хрестоматия / под ред. В.В. Радаева. М.: РОССПЭН, 2004. С. 159–184.)


[Закрыть].

Вначале Коулман описывает четыре знакомых нам краеугольных камня экономической теории: методологический индивидуализм, максимизацию полезности, социальный оптимум и системное равновесие. Хотя социология рационального выбора отличается от экономической теории тем, что признает существование «социальных аномалий» в действиях индивида, она еще сильнее отличается от функционализма в социологии, поскольку отрицает, что социальный оптимум и социальное равновесие – одно и то же. Это объясняется тем, что из-за проблем с коллективными действиями индивидуальные действия могут никогда не достичь оптимального по Парето результата.

Идей, которые Коулман предлагает позаимствовать из социологии, также четыре. Первая фиксирует существование институтов, вторая – роль социального капитала, третья – социальное происхождение прав, а четвертая – тот факт, что индивиды могут иногда приобрести полезность, поступившись контролем. В то время как первые две идеи, скорее, общеизвестны, третья обращает наше внимание на важные соображения, связанные с конфликтом и распределением власти, а четвертая подчеркивает мысль, крайне релевантную в свете глобального финансового кризиса. Отказ от контроля и решение следовать за лидером может привести к появлению нестабильных или даже неуправляемых систем, для которых характерны «заскоки, паники, мании, моды, «“пузыри” и крахи»[506]506
  Коулман Дж. Экономическая социология с точки зрения рационального выбора // Западная экономическая социология. Хрестоматия / под ред. В.В. Радаева. М.: РОССПЭН, 2004. С. 169–170.


[Закрыть].

В общем и целом, с точки зрения теории рационального выбора социологи смотрят на институты примерно так же, как и политологи. Прежде всего на тех и на других оказали мощное влияние предпосылки о поведении, взятые из экономической теории. Хотя это увеличивает предсказательную силу теоретического моделирования, приоритет инструментальной рациональности также предполагает функциональный взгляд на роль и появление институтов, то есть он предполагает, что институты создаются для выполнения определенных задач. Вследствие этого почти ничего не говорится о том, как институты сохраняются с течением времени, равно как и о тех проблемах, которые могут возникать при попытке отсеять неудачные решения. Хотя институционализм рационального выбора в рамках социологии действительно делает попытку немного размыть границы, он остается привязанным к основной идее. Чтобы увидеть фундаментально иной подход, нам придется перейти на другую сторону и взглянуть на подход, который был бы более социологическим.

Социология намного раньше остальных общественных наук начала заниматься институциональным анализом. Эта традиция уходит корнями еще в теорию бюрократии Вебера и представление Дюркгейма о социологии как о «науке об институтах», так что литература по этой теме весьма объемна. С 1950-х годов социология расширилась за счет функционализма, предложенного Толкоттом Парсонсом, однако она не всегда четко объясняла, как отличать организации от институтов. Более того, в противоположность экономической теории социология лучше может объяснить, как создаются институты, чем то, как они работают[507]507
  Peters B.G. Institutional Theory in Political Science: The «New Institutionalism». London: Pinter, 1999. P. 97–99 and ch. 6 passim.


[Закрыть].

Как и институционализм рационального выбора, выросший из экономической теории организации, новый институционализм в рамках социологии также уходит корнями в теорию организации. Поводом для появления этой новой области послужило растущее неудовлетворение некоторых социологов традиционным подходом, предполагавшим разделение социального мира на части, отражающие формальную рациональность целей и средств, типичную для современных форм организации, и части, характеризующиеся практиками «культурного» происхождения. Начиная с Вебера, социологи считали, что подход с точки зрения целей и средств основан на внутренней рациональности, направленной на поиск все более эффективных способов организации современного общества. Культура, напротив, рассматривалась как нечто совершенно иное[508]508
  Hall P.A., Taylor R.C.R. Political Science and the Three New Institutionalisms // Political Studies. 1996. Vol. 44. P. 946.


[Закрыть].

Критикуя рационалистские подходы к организации, Фрэнк Доббин даже говорит об усиливающейся «балканизации общественной науки», вследствие которой экономисты, а с недавних пор и политологи «строят свои аргументы об инструментальности на основе математических формул, которые, как предполагается, описывают асоциальную, акультурную суть универсальных экономических законов». Антропологи и социологи, напротив, «строят свои аргументы о культуре вокруг эмпирических фактов, которые, как предполагается, описывают нерациональную, историческую суть локализованных социальных практик»[509]509
  Dobbin F. Cultural Models of Organization: The Social Construction of Rational Organizing Principles // Crane D. (ed.). The Sociology of Culture. Oxford: Blackwell, 1994. P. 119.


[Закрыть].

Суть аргументации новых институционалистов сводилась к тому, что они опровергали элемент предполагаемой рациональности при выборе институтов. Многие формы и алгоритмы, типичные для современных организаций, нужно рассматривать, скорее, как культурно специфичные практики, сродни мифам и церемониям, изобретаемым обществами в результате процессов, связанных с передачей культурных порядков в более общем смысле. Вследствие этого даже самые на вид рациональные из бюрократических практик Вебера требуют объяснения с точки зрения культуры[510]510
  Hall Р.А., Taylor R.C.R. Political Science and the Three New Institutionalisms // Political Studies. 1996. Vol. 44. P. 946–947, а также дальнейшие ссылки на разные подходы. См. также: DiMaggio RJ., Powell W.W. Introduction // DiMaggio P.J., Powell W.W. (eds). The New Institutionalism in Organizational Analysis. Chicago: Chicago University Press, 1991.


[Закрыть].

По мнению Холла и Тейлор, социологический институционализм отличается от других разновидностей нового институционализма тремя особенностями[511]511
  Hall P.A., Taylor R.C.R. Political Science and the Three New Institutionalisms // Political Studies. 1996. Vol. 44. P. 947–950.


[Закрыть]. Первая из них – то, что социологические институционалисты склонны определять институты горазо шире, чем политологи. Помимо тех формальных правил, практик и норм, которые учитывает и экономический институционализм, они включают в институты системы символов, когнитивные сценарии и этические шаблоны, которые создают рамки значения, направляющие человеческую деятельность. Поскольку подобный подход эффективно стирает концептуальную границу между институтами и культурой, его можно рассматривать как отражение «когнитивного поворота» в социологии, а также как попытку оспорить типичное для политологии деление объяснений на институциональные (организационные структуры) и культурные (общие установки и ценности).

Вторая особенность касается необычного понимания отношений между институтами и деятельностью индивида. В соответствии с культурным подходом социологический институционализм подчеркивает роль институтов в обеспечении когнитивных сценариев, категорий и моделей, незаменимых для деятельности. Под влиянием социального конструктивизма считается, что институты обеспечивают те самые условия, в которых явлениям культурной жизни придается значение. Выйдя за пределы стратегического расчета рациональных акторов, мы сталкиваемся с базовыми предпочтениями и фундаментальными свойствами личности. Основная идея не в том, что акторы инструментально рациональны, но в том, что именно социум определяет, что индивид расценивает как рациональное поведение.

Третья особенность связана с тем, как зарождаются и изменяются институциональные практики. В противовес функционалистскому подходу, объясняющему институты с точки зрения функций, которые они предназначены исполнять, социологический институционализм утверждает, что организации принимают конкретные организационные формы, потому что эти формы многими ценятся в более широком культурном контексте. Это происходит даже в тех случаях, когда институт фактически оказывается неадекватным с точки зрения достижения формальных целей организации. Джон Кэмпбелл называет это «логикой социальной уместности» в отличие от «логики инструментальности»[512]512
  Campbell J.L. Institutional Analysis and the Role of Ideas in Political Economy (1995). Цит. no: Hall P.A., Taylor R.C.R. Political Science and the Three New Institutionalisms // Political Studies. 1996. Vol. 44. P. 949.


[Закрыть].

Хотя благодаря этим особенностям социологический институционализм смотрит на отношения между институтами и деятельностью индивида совершенно не так, как неоклассическая экономическая теория, и даже не так, как институционализм рационального выбора, он оставляет без ответа вопрос о том, как институты развиваются и как они могут сохраняться на протяжении времени. Чтобы ответить на этот вопрос, мы можем обратиться к третьей разновидности нового институционализма – к историческому институционализму.

Описывая институционализм рационального выбора, Шепсле коротко рассказывает о том, как политология подвергалась мощному воздействию со стороны соседних научных дисциплин: «Поведенческая революция в политологии была триумфом социологии и психологии. Революция рационального выбора, начавшаяся в 1960-е и 1970-е годы и продолжающаяся по сей день, – это триумф экономической теории»[513]513
  Shepsle К.A. Studying Institutions: Some Lessons from the Rational Choice Approach // Journal of Theoretical Politics. 1989. Vol. 1. No. 2. P. 133.


[Закрыть]. Перейдя к области исторического институционализма, мы обнаружим третий источник вдохновения: он расположен между теми подходами, которые мы назвали структурным и деятельностным[514]514
  Обычно считается, что понятие «исторический институционализм» впервые прозвучало в работе: Skocpol Т. States and Social Revolutions: A Comparative Analysis of France, Russia and China. Cambridge: Cambridge University Press, 1979.


[Закрыть].

История появления этого стремительно расширяющегося подраздела политологии связана во многом с ростом популярности бихевиоризма после окончания Второй мировой войны[515]515
  Далее см.: Thelen K., Steinmo S. Historical Institutionalism in Comparative Politics // Steinmo S., Thelen K., Longstreth F. Structuring Politics: Historical Institutionalism in Comparative Analysis. New York: Cambridge University Press, 1992. P. 1–7.


[Закрыть]. В ходе несколько запоздавшего аналога «маржиналистской революции» в экономической теории политологи все больше увлекались исследованиями общественного мнения, которые стали возможны благодаря развитию компьютерных технологий. В 1960-е годы прежняя традиция изучения истории и институциональных структур была почти заброшена. В 1970-е годы, однако, она возобновилась, и в 1980-е и 1990-е годы расцвела, приобретя дополнительные аналитические характеристики.

Ведущей силой этого процесса, говоря словами Элизабет Сандерс, была «все более громкая критика» институтов, которые долгое время воспринимались как нечто само собой разумеющееся. Демократические институты, издавна ассоциируемые со стабильным экономическим ростом, начали вызывать критику, и ученые стали задавать проницательные новые вопросы. Как получилось, что «стабильная, адаптивная зависимость от пути западных институтов пережила кризис и подорвала веру в идеи и процессы, на которых эти институты были основаны?». Этот вопрос вновь привлек внимание к идеям, которые можно было рассматривать как «мятеж историков и представителей общественных наук против ориентированного на индивида бихевиоризма, который доминировал в политологии… и против его главной парадигмы: плюрализма»[516]516
  Sanders Е. Historical Institutionalism // Rhodes R.A.W., Binder S.A., Rockman В. A. (eds). The Oxford Handbook of Political Institutions. Oxford: Oxford University Press, 2008. P. 41.


[Закрыть].

В то время как подход, основанный на рациональном выборе, все больше концентрировался на микромотивах деятельности индивида, протекающей в рамках стабильных институциональных ограничений, исторические институционалисты обратили свое внимание на более широкие цели такой деятельности и на проблемы, связанные с различными формами взаимодействия. Первый подход требует абстрактного и упрощенного отношения к функциям, выполняемым рыночными силами, а второй имеет более нормативный и реформистский уклон, который напоминает старую американскую институциональную школу. Говоря очень коротко, Сандерс приходит к выводу, что институционализм рационального выбора считает предпочтения чем-то само собой разумеющимся, а исторический институционализм интересуется тем, «как идеи, интересы и позиции порождают предпочтения, как (и почему) они развиваются со временем»[517]517
  Ibid. P. 43.


[Закрыть].

Решительно выступая в защиту этого подхода, который предположительно «делает видимыми и понятными всеобъемлющие контексты и взаимодействующие процессы, формирующие и переформирующие государства, политику и процесс выработки государственного политического курса», Пол Пирсон в соавторстве с Тедой Скочпол перечисляет три главные сильные стороны исторического институционализма. Первая заключается в том, что исторические институционалисты «берутся за крупные, существенные вопросы, которые имеют непосредственный интерес для широкой общественности, равно как и для ученых коллег». Вторая сильная сторона в том, что они «серьезно относятся ко времени», а третья – в том, что они «анализируют макроконтексты и строят гипотезы о совместных эффектах институтов и процессов»[518]518
  Pierson R, Skocpol T. Historical Institutionalism in Contemporary Political Science // Katznelson I., Milner H.V. (eds). Political Science: The State of the Discipline. New York: Norton, 2002. P. 693–696 and passim.


[Закрыть].

Помимо стремления заниматься проблемами реального мира и «избегать академического созерцания пупка», главной чертой этого подхода мы считаем его упор на отслеживание исторических процессов. Сюда относятся проблемы определения точного времени и последовательности событий; эти проблемы подчеркивают «сплетения» (conjunctures), определяемые как результаты взаимодействия между отдельными причинно-следственными цепочками, а также возможное существование зависимости от пути, о котором мы вскоре поговорим подробнее.

Повторяющейся темой в работах исторических институционалистов является критическое отношение к теории рационального выбора и к следующему из нее функционализму[519]519
  Обширный обзор аргументов соответствующих сторон см. в: Thelen К. Historical Institutionalism in Comparative Politics // Annual Review of Political Science. 1999. Vol. 2. No. 1. P. 369–404.


[Закрыть]. Признавая, что ученые, придерживающиеся теории рационального выбора, все чаще обращаются к исследованию исторических событий, Пирсон и Скочпол считают подобные начинания не более чем «иллюстративной историей». В противовес теоретическому подходу рационального выбора, который концентрируется на микроуровне, исторические институционалисты рассматривают мезоуровни и макроуровни, изучая «взлет и падение институтов с течением времени, исследуя истоки, влияние и стабильность или нестабильность конкретных институтов, равно как и более широких институциональных конфигураций»[520]520
  Pierson P, Skocpol T. Historical Institutionalism in Contemporary Political Science // Katznelson I., Milner H.V. (eds). Political Science: The State of the Discipline. New York: Norton, 2002. P. 705–707. См. также: Thelen K., Steinmo S. Historical Institutionalism in Comparative Politics // Steinmo S., Thelen K., Longstreth F. Structuring Politics: Historical Institutionalism in Comparative Analysis. New York: Cambridge University Press, 1992. P. 7–10.


[Закрыть].

Спор между теорией рационального выбора и историческим институционализмом напоминает конфликт между старой школой американского институционализма и молодой неоклассической школой. Его можно рассматривать как компромисс между аналитической строгостью и более широким подходом, анализирующим институты в контексте. Хотя анализ институтов в контексте, безусловно, сам по себе заслуживает похвалы, он имеет свою цену.

Пирсон и Скочпол убеждены в преимуществах своего подхода: «Без исторического институционализма наша наука лишилась бы значительной части своей способности решать проблемы, актуальные для всех политологов. А без исторических институционалистов политологии было бы почти нечего сказать о вопросах, критически важных для людей как в башне из слоновой кости, так и за ее пределами»[521]521
  Pierson P, Skocpol Т. Historical Institutionalism in Contemporary Political Science // Katznelson L, Milner H.V. (eds). Political Science: The State of the Discipline. New York: Norton, 2002. P. 721.


[Закрыть].

На это можно со всей очевидностью возразить, что исторический институционализм недалеко ушел от рассказывания историй, что разбор исторических примеров и сравнение небольшого количества стран не могут произвести достоверного знания, и весь подход в целом страдает от неразрешимых методологических проблем. В основе этого диспута лежит наиболее спорный компонент исторического институционализма, а именно его потенциальная роль моста, переброшенного через методологический разрыв между структурой и действием.

Комментируя статью Холла и Тейлор, цитировавшуюся выше, Колин Хей и Дэниел Уинкотт утверждают, что подход теории рационального выбора и подход социологического институционализма основаны на «взаимно несовместимых предпосылках», и любая попытка интерпретировать исторический институционализм как состоящий из сочетания этих двух подходов является «медвежьей услугой этому самостоятельному подходу к институциональному анализу»[522]522
  Hay G, Wincott D. Structure, Agency and Historical Institutionalism // Political Studies. 1998. Vol. 46. P. 951.


[Закрыть]. Вспоминая, что отмечал Юн Эльстер о «давнем расколе» в общественных науках, Хей и Уинкотт говорят о «непреодолимом барьере» и предполагают, что, только выйдя за пределы этого «бесполезного дуализма», исторический институционализм сможет развиться в самостоятельный, последовательный и конструктивный подход.

В ответ на это Холл и Тейлор соглашаются, что проблема структуры и действия чрезвычайно важна, но приводят важное возражение. Предполагать, что исторический институционализм потенциально может предложить новаторский подход, – это одно, и такое предположение может оправдаться или не оправдаться. Однако утверждать, что такой подход уже был предложен, – это совсем другое, и оно явно не соответствует действительности. Размышляя о том, произойдет ли это когда-либо в самом деле, Холл и Тейлор отмечают, что это амбициозная задача, сравнимая с поиском философского камня. Несмотря на то что исторический институционализм имеет все шансы на развитие, сегодня то, о чем пишут Хей и Уинкотт, выглядит «скорее, списком пожеланий, чем сформированной теорией, хотя это и хороший список пожеланий»[523]523
  Hall Р.А., Taylor R.C.R. The Potential of Historical Institutionalism: A Response to Hay and Wincott // Political Studies. 1998. Vol. 46. P. 960.


[Закрыть].

Завершая рассказ о новых видах институционализма, хочется использовать старую остроту о том, что мы все еще пребываем в неясности, однако теперь на куда более высоком уровне. Возможно, рассеять туман, окружающий вопрос о противостоянии структуры и действия, нам поможет возвращение к проблематике зависимости от пути.