Текст книги "Невидимые руки, опыт России и общественная наука. Способы объяснения системного провала"

Фактором, вызвавшим расцвет торговли, стали крестовые походы и связанная с ними утрата контроля мусульманского и византийского флота над водами восточного Средиземноморья в конце XII в. Византийская империя начала терять силу, и ее влияние над восточной частью Средиземноморья ослабло, что открыло обширные возможности для торговцев из западной части региона[348]348
  Причиной, изначально уничтожившей «древнее единство Средиземноморья», было не столько «нападение арабов», сколько господство Византии. Поэтому постепенное ослабление византийцев стало важным фактором, позволившим западным державам, в частности, венецианцам, вернуться в Восточное Средиземноморье. Подробнее см.: Lewis A.R. Naval Power and Trade in the Mediterranean, A.D. 500-1100. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1951. P. 97 and passim.


[Закрыть]. Вместе с этими возможностями возникли сложности и риски, связанные с перевозкой грузов на дальнее расстояние: от опасностей на море, грозивших кораблям со стороны как стихий, так и пиратов, до проблем информационного и правового характера, неминуемо возникающих при торговле с неизвестными людьми, принадлежащими к отдаленным и незнакомым культурам.

За решение этих проблем взялись две группы, причем у каждой был свой подход. Одну группу составляли торговцы еврейского происхождения, выходцы из Багдада, мигрировавшие в Магриб, мусульманский регион, куда входили сегодняшние Марокко, Алжир и Тунис[349]349
  Более подробное исследование, посвященное магрибинцам, см. в: Greif A. Contract Enforceability and Economic Institutions in Early Trade: The Maghrebi Traders’ Coalition // American Economic Review. 1993. Vol. 83. No. 3. P. 525–548.


[Закрыть]. Другую группу составляли прославившиеся впоследствии города-государства севера Италии, в частности, Венеция и Генуя[350]350
  Подробное обсуждение случая Генуи см. также в: Greif A. On the Political Foundations of the Late Medieval Commercial Revolution: Genoa during the Twelfth and Thirteenth Centuries // Journal of Economic History. 1994. Vol. 54. No. 4. P. 271–287.


[Закрыть]. Эти две группы, как пишет Авнер Грейф, выбрали радикально разные стратегии. В то время как магрибинцы выбрали путь сотрудничества с родственниками и близкими соратниками, уязвимыми для неформальных социальных санкций, генуэзцы и венецианцы выбрали путь строительства институтов, основанных на принятии государством ответственности за договоры и права собственности. Как пишет Грейф, они «прекратили использовать древний обычай заключения договора через рукопожатие и разработали обширную правовую систему для регистрации и осуществления договоров»[351]351
  Greif A. Cultural Beliefs and the Organization of Society: A Historical and Theoretical Reflection on Collectivist and Individualist Societies // Journal of Political Economy. 1994. Vol. 102. No. 5. P. 937.


[Закрыть].

Этот пример важен для нашей темы по трем причинам. Во-первых, он очень четко иллюстрирует критически важную роль государства как третьей стороны договора, обеспечивающей его исполнение. Магрибинцы исчезли из истории, а на севере Италии наступил длительный период экономического роста и накопления богатства. При более близком рассмотрении случай северной Италии может также показать, как разные правители решали важнейшую проблему доверия, то есть как удавалось убедить потенциальных торговцев положиться на готовность и возможность государства выполнить взятые на себя обязательства. Приведенный выше рассказ о традиционном отсутствии в России подотчетности государства дополнительно подчеркивает важность этих наблюдений.

Вторая причина, по которой пример Средиземноморья так важен, связана с тем, что мы говорили выше о противопоставлении коллективизма индивидуализму, то есть о противопоставлении коллективистских решений, основанных на неформальных санкциях, решениям индивидуалистическим, основанным на вере в анонимные государственные учреждения. Грейф не делает никаких выводов, но указывает на то, что успех двух разных групп мог зависеть от выбранной ими стратегии: коллективистского приоритета норм или индивидуалистического приоритета правил. Он также находит «интригующим» то, что решение, найденное магрибинцами, напоминает решения, используемые во многих сегодняшних развивающихся странах, а решение генуэзцев служит моделью развитого Запада[352]352
  Greif A. Cultural Beliefs and the Organization of Society: A Historical and Theoretical Reflection on Collectivist and Individualist Societies // Journal of Political Economy. 1994. Vol. 102. No. 5. P. 943.


[Закрыть]. Приведенное выше описание давней российской традиции обращения к коллективистским решениям, включая круговую поруку коллективных обязательств, дополнительно подчеркивает важность его аргументов.

Однако больше всего приведенный пример важен потому, что указывает на необходимость сосредоточиться на причинах продолжительной дивергенции. Поразительно, что в то время как север Италии – один из самых процветающих регионов в Европе, юг страны (Mezzogiorno) принадлежит к беднейшим регионам. Причины такого контраста были подробно исследованы в широко известной книге Роберта Патнэма «Чтобы демократия работала», в которой проводится фундаментальное различие между «криминальным капитализмом» юга и «социальной рыночной экономикой» севера[353]353
  Putnam R. Making Democracy Work: Civic Traditions in Modern Italy. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1993. См. также: Leonardi R. Regional Development in Italy: Social Capital and the Mezzogiorno // Oxford Review of Economic Policy. 1995. Vol. 2. No. 2.


[Закрыть].

При «криминальном капитализме» трансакции происходят в обстановке недоверия и низкого уровня общественного капитала, напоминающего о классическом описании «аморального фамилизма» (amoral familism), предложенного Эдвардом Бэнфилдом[354]354
  Banfteld Е. The Moral Basis of a Backward Society. Glencoe, IL: Free Press, 1958.


[Закрыть]. Общественные отношения в большой степени персонализированы, а разрешением конфликтов занимаются либо доверенные лица, либо криминальные авторитеты. В результате такой организации масштаб рынка сильно ограничивается, а временной горизонт для производительных инвестиций сокращается.

Для «социальной рыночной экономики», напротив, характерна институциональная среда, которая способствует доверию и высокому уровню общественного капитала. Когда акторы готовы довериться анонимным государственным учреждениям, они также готовы торговать с анонимными партнерами, соответственно, масштаб рынка расширяется, а экономическая эффективность растет.

Больше всего в рассказе Патнэма поражает то, что деление Италии на север и юг демонстрирует зависимость от пути, начавшуюся еще в XII в. Несмотря на крупные капиталовложения со стороны фонда Cassa per il Mezzogiorno, современное правительство в Риме так и не сумело устранить разрыв в развитии, и недовольство в северной части страны привело к появлению политических организаций, выступающих за ее отделение (например, «Северная лига»). Знать причину проблемы, похоже, еще недостаточно для того, чтобы исправить ее.

Полагая, что случай Палермо может помочь нам лучше понять случай Москвы[355]355
  Hedlund S., Sundström N. Does Palermo Represent the Future for Moscow? // Journal of Public Policy. 1996. Vol. 16. No. 2. P. 113–155.


[Закрыть], давайте теперь внимательнее рассмотрим роль государства. Поскольку из предыдущей главы мы помним, что отсутствие четкой границы между властью и собственностью было одной из отличительных черт русской традиции, продолжим пристально изучать роль государства как беспристрастной третьей стороны, задачей которой является охрана нерушимости договоров и прав частной собственности.

Есть два основных подхода к рассмотрению государства с экономической точки зрения. Можно рассматривать его как нейтральную часть институциональной матрицы, как сеть контрактов или как беспристрастный орган, задачей которого является максимизация всеобщего благосостояния. Согласно этой точке зрения, правительство просто растворится в рынке, примерно как кусочек сахара растворяется в чашке кофе. Оно продолжит существовать и будет служить определенной цели, но будет невидимым и не будет актором само по себе.

Противоположный подход признает, что правительство может быть актором само по себе и может иметь интересы, не всегда согласующиеся с предпочтениями его граждан. Крайние варианты такого сценария – клептократическое и хищническое государства. Не касаясь крайностей, которые, как правило, бывают весьма саморазрушительными, мы можем предложить набор довольно технических причин, по которым правительство должно быть признано самостоятельным актором.

Можно встретить ситуации, в которых желание максимизировать налоговые поступления приводит к дискриминации, просто потому, что некоторые группы проще облагать налогами, чем другие. Можно встретить ситуации, в которых определенные группы находятся в льготных условиях: либо потому, что поддерживают правительство, либо потому, что являются потенциальной угрозой. Можно встретить государства, в которых правитель чувствует себя настолько неуверенно, что рациональная в целом оптимизация налогообложения со временем оказывается заблокирована.

Однако все эти ситуации представляют собой случаи, в которых правительство действует в контексте рынка. Поскольку нашей главной задачей является рассмотрение того, что Сен называет «колоссальными ограничениями, связанными с верой исключительно в рыночную экономику и мотив получения прибыли»[356]356
  Sen A. Capitalism beyond the Crisis // New York Review of Books. 2009. Vol. 56. No. 5. R 2 (цит. no: URL: www.nybooks.com/articles/22490, ссылка дана по состоянию на 14 мая 2009 г.).


[Закрыть], примеры из опыта России важны для нас именно потому, что управление Россией так долго и упорно было антирыночным.

Централизованное планирование было, безусловно, экстремальным случаем, поскольку установило в стране всеохватывающую иерархию, которую невозможно было покинуть. И эпоха империи, и постсоветский период демонстрируют стиль управления, который подталкивал акторов, скорее, играть в игры влияния, чем заниматься преследованием собственных интересов, как предписывает Смитова невидимая рука.

Возвращаясь к нашему основному вопросу о том, как из спонтанных рынков могут развиваться рынки социально сконструированные, как произошло при социальной рыночной экономике на севере Италии, давайте рассмотрим более конкретно роль государства в защите беспристрастной судебной власти. Чтобы связать этот аргумент с трансакциями, мы можем позаимствовать часть дискуссии Уильямсона об управлении и распределении трансакций.

Уильямсон предлагает делить трансакции на торговлю на рынке наличного товара, заключение долгосрочных договоров и иерархию. При этом он утверждает, что ни рынок наличного товара, ни иерархические трансакции не требуют особенной поддержки со стороны судебной власти: «Разочарованные участники рынка наличного товара могут с легкостью ограничить риски и облегчить свое положение, прекратив договор и обратившись к другим партнерам. Внутренняя организация служит собственным апелляционным судом последней инстанции. Напротив, трансакции, попавшие в средний сегмент [между рынком и внутренней иерархией. – Примеч. науч. ред.], может быть трудно стабилизировать»[357]357
  Williamson О.Е. The Institutions and Governance of Economic Development // Proceedings of the World Bank Annual Conference on Development Economics 1994. Washington, DC: World Bank, 1995. P. 181.


[Закрыть].

Основная идея Уильямсона заключается в том, что, если судебная власть не будет организована «информированно и некоррумпированно», то трансакции, попавшие в средний сегмент, будут стремиться к одной из двух полярных крайностей. «Суть в том, что качество судебной власти можно оценить косвенным путем: высокоэффективная (с точки зрения управления) экономика поддерживает большее количество трансакций в среднем сегменте, чем экономика с проблемной судебной властью. Иначе говоря, в экономике с низкой эффективностью распределение трансакций будет более двувершинным: в ней будет больше трансакций на рынке наличного товара и иерархических трансакций, но меньше трансакций из области среднего сегмента»[358]358
  Williamson О.Е. The Institutions and Governance of Economic Development // Proceedings of the World Bank Annual Conference on Development Economics 1994. Washington, DC: World Bank, 1995. P. 181–182.


[Закрыть].

Позаимствовав термин у Олсона, мы можем охарактеризовать средний сегмент Уильямсона как производство, которое является «правоемким» (property-rights intensive)[359]359
  Олсон M. Власть и процветание: Перерастая коммунистические и капиталистические диктатуры. М.: Новое издательство, 2012. С. 193.


[Закрыть]. Олсон считает, что «знакомое выражение “капиталоемкий” затмевает критически важную роль подлежащих инфорсменту прав». Вновь возвращаясь к примерам из истории России, можем вспомнить, что выше мы назвали размытые или отсутствующие права собственности, возникшие в результате бесконтрольности правительства, истинным ключом к пониманию специфики российского случая.

Основания этого аргумента можно, в свою очередь, вывести из стойкого отсутствия в российской традиции независимой судебной власти. Когда власть людей становится выше власти закона, это неминуемо влечет за собой неприятие правил, что подталкивает акторов все чаще прибегать к личному влиянию, нарушая фундаментальный принцип автономности на рынке.

С точки зрения динамики такая ситуация имеет достаточно серьезные последствия. Если плохо работающая судебная власть заставляет трансакции стремиться к полюсам двувершинной шкалы распределения, это приведет к снижению спроса на реформы, которые могли бы поддержать производство, «емкое с точки зрения прав собственности». Снижение спроса на реформы, в свою очередь, отрицательно скажется на спросе на инвестиции в сложный человеческий капитал. В результате экономика рискует попасть в ловушку неэффективного равновесия с плохо работающей судебной системой. Именно это, похоже, произошло не только в России, но и на юге Италии.

Чтобы продолжить рассуждения о роли государства относительно рынка, мы можем вернуться к нашему обсуждению традиционных саморегулируемых рынков и предложить их современную версию. Эта версия, именуемая как «неформальный сектор», представляет собой явление, давно и хорошо известное нам по странам третьего мира, а также теперь и по странам бывшего коммунистического блока. Начнем со стран третьего мира.

Человек, попавший в любой из многочисленных мегаполисов третьего мира, тут же ощутит, что в них буквально кипят активная деятельность и предпринимательство. Однако добавленная ценность, производимая в результате этой деятельности, остается незначительной. Причинам этого казуса посвящается книга Эрнандо де Сото «Загадка капитала», в которой утверждается, что основной причиной недоразвитости является отсутствие защищенных законом прав собственности. На основе эмпирических исследований де Сото и его коллеги сделали вывод, что общая стоимость недвижимости, находящейся в пользовании, но не в законном владении бедного населения стран третьего мира и бывшего советского блока, составляет не менее 9,3 трлн долларов. Де Сото называет такую недвижимость «омертвленным капиталом в городской и сельской недвижимости»[360]360
  Де Сото Э. Загадка капитала. Почему капитализм торжествует на Западе и терпит поражение во всем остальном мире. М.: ЗАО «Олимп-Бизнес», 2004. С. 30.


[Закрыть].

Вспомнив, что было сказано о неподавляемых рынках в главе III, мы можем отметить, что, хотя и те, и другие рынки являются саморегулируемыми, неформальный сектор имеет принципиальное отличие, причем это отличие напрямую связано с ролью государства. Неподавляемые рынки возникают вследствие правительственных запретов, а неформальные рынки – вследствие того, что государство не поддерживает необходимые институты. Де Сото пишет об этом весьма красочно: «Когда вы выходите за двери высящегося на берегу Нила отеля Hilton, вы не покидаете пределов высокотехнологичного мира факсовых аппаратов, телевидения, мороженого и антибиотиков. Жители Каира могут наслаждаться всеми этими вещами. Вы всего лишь оказываетесь за пределами мира, в котором сделки с правами собственности защищены законом»[361]361
  Де Сото Э. Загадка капитала. Почему капитализм торжествует на Западе и терпит поражение во всем остальном мире. М.: ЗАО «Олимп– Бизнес», 2004. С. 26.


[Закрыть].

Эти иллюстрации релевантны для нашего рассказа, так как позволяют дополнительно подчеркнуть, что дерегулирования и веры в свободные рынки совершенно недостаточно, чтобы добиться экономической эффективности. Попытка России перейти от плановой к рыночной экономике послужила весьма печальным подтверждением необходимости одновременно учитывать два фактора: как мотивацию отдельных акторов либо придерживаться правил, либо уклоняться от их исполнения, так и мотивацию государства принимать на себя ответственность за поддержку первой, а не второй стратегии.

Чрезвычайно важно то, что реальным результатом российской рыночной реформы стало превращение набора неподавляемых рынков в рамках единой командной иерархии в набор хищнических иерархий, соперничающих друг с другом и окруженных обширным неформальным сектором. Слегка перефразируя Шумпетера, эти результаты можно рассматривать как разрушительное созидание.

В то время как предприниматели из иерархий, ориентированных на добывающую промышленность, успешно захватили государство и отобрали у него его активы, предприниматели из неформального сектора были предоставлены государством сами себе и были вынуждены самостоятельно разбираться с вымогающими у них деньги рэкетирами и госслужащими.

Важнее всего, возможно, было то, что отсутствие в стране защищенных прав частной собственности не позволило появиться в ней финансовым рынкам ни в каком смысле, не считая краткосрочных спекуляций. В итоге предприниматели в неформальном секторе, которые могли бы стать основой активного малого бизнеса, на практике оказались отрезаны от кредитов. Вследствие этого они также оказались эффективно отрезаны от возможности развивать свой бизнес. Более того, поскольку нераспределенные доходы стали служить основным источником инвестиций, хищническая элита оказалась в положении явно более выгодном, чем мелкие предприниматели.

Рассматривая этот результат более пристально, мы заметим, что политическая стратегия либерализации рынков и приватизации государственной собственности, которая так педалировалась в начале реформ, в конце концов не сумела сделать экономику страны эффективной. Наглядным примером служит акцент, который делали российские реформаторы на «приведение в порядок прав собственности»; именно он дал повод Уильямсону написать: «Но более глубокая проблема в том, что приведение в порядок прав собственности – это слишком узкое понимание самой сути институциональной экономики. Куда более общей необходимостью является необходимость привести в порядок институты, частью которых выступает собственность»[362]362
  Williamson О.Е. The Institutions and Governance of Economic Development // Proceedings of the World Bank Annual Conference on Development Economics 1994. Washington, DC: World Bank, 1995. P. 173.


[Закрыть].

Так что при обсуждении рынков и рыночной экономики мы должны четко формулировать, как определяем и понимаем эти явления. Рынки в тривиальном смысле акторов, обменивающих орехи на ягоды на опушке леса, существовали всегда, но как только мы начинаем искать необходимые условия эффективности экономики в форме «социально сконструированных рынков», сразу все существенно усложняется.

Давайте придерживаться нашей предпосылки о том, что экономическая эффективность во многом определяется тем, как государство относится к задаче гарантировать права собственности и исполнение договоров. У нас есть причины особо подчеркивать гарантию прав собственности. Как настаивает Олсон, собственность не может быть отделена от государства: «Индивиды могут владеть имуществом без государства, так, как собака владеет костью, однако без государства не существует частной собственности. Собственность – это социально защищенное притязание на актив, набор прав, реализуемых судами, которые поддерживает силовая власть государства»[363]363
  Olson M. Why the Transition from Communism Is so Difficult // Eastern Economic Journal. 1995. Vol. 21. No. 4. P. 458.


[Закрыть].

Это утверждение, однако, оставляет открытым вопрос о том, как можно гарантировать права собственности. Как пишет Грейф, «чтобы понять, как гарантируется собственность, необходимо знать, почему те, кто физически способен нарушать установленные правила, воздерживаются от этого»[364]364
  Greif A. Institutions and the Path to the Modern Economy: Lessons from Medieval Trade. Cambridge: Cambridge University Press, 2006. P. 7.


[Закрыть]. Это относится не только к отдельным акторам, но и к государству, причем даже в большей степени к государству. Одной из классических проблем в отношениях между государством и рынком является то, что если государство достаточно сильно, чтобы защитить права частной собственности, оно также достаточно сильно и для того, чтобы нарушить эти права.

Чтобы подвести итог всем этим наблюдениям, можно использовать понятие Олсона «государство, расширяющее рынок» (market-augmenting government), или государство, достаточно сильное для того, чтобы нарушать права собственности, но в то же время достаточно ограниченное для того, чтобы делать это по собственной прихоти. Олсон заключает, что для процветающей экономики нужны государства, расширяющие рынок[365]365
  Олсон M. Власть и процветание: Перерастая коммунистические и капиталистические диктатуры. М.: Новое издательство, 2012. С. 9.


[Закрыть]. В то время как история восхождения Запада, описанная выше, легко вписывается в эту теорию, случай России демонстрирует последствия экономического развития, при котором стерты границы между властью и собственностью, или между государством и рынком. Давайте теперь рассмотрим эти идеи в контексте нерыночного принятия решений.

Рынки и иерархии

При «естественном» положении вещей, поверхностно следующем из «Богатства народов», предполагается, что все экономические акторы одинаковы: все они располагают полной информацией, все рациональны и дальновидны. Рынки устанавливают цену, а индивиды ее принимают. Решения о максимизации полезности осуществляются только через изменения количеств. В этом мире, где рынок достиг совершенной конкуренции, что обеспечивает стабильное движение к уникальному глобальному оптимуму, нет места для фирм, организаций и государств. Однако в реальной жизни эти разновидности иерархии, замещающие рынок, важны и вездесущи.

Герберт Саймон предлагает образ марсиан, разглядывающих Землю в телескоп, в который видны общественные структуры. Если предположить, что фирмы имеют вид зеленых областей, а рыночные сделки – красных линий, экономика в целом приобретает вид красной паутины на зеленом фоне. Марсианин стал бы описывать эту картину не как «сеть красных линий, связывающих зеленые пятна», но, скорее, как «крупные зеленые области, связанные красными линиями». Если бы ему сказали, что зеленые области называются организациями, а красные линии – рыночными сделками, он бы удивился, почему вся конструкция в целом называется «рыночной экономикой»[366]366
  Simon Н. Organizations and Markets // Journal of Economic Perspectives. 1991. Vol. 5. P.27.


[Закрыть].

Очевидный ответ на этот кажущийся парадокс заключается в том, что именно рынок задает общие правила игры. Даже если львиная доля всех трансакций в современной экономике происходит в рамках иерархических организаций, находящихся вне рынка, таких как домохозяйства, фирмы и государства, эти трансакции все равно происходят в контексте рынков. В качестве примера можно привести случай израильского кибуца[367]367
  Barkai H. Growth Patterns of the Kibbutz Economy. Amsterdam: North-Holland, 1977.


[Закрыть]. Несмотря на то что внутренняя социальная организация кибуца коллективна до такой степени, что в нем нет никаких рыночных отношений, таких как цены, зарплаты или даже пенсии, успех кибуца все равно зависит от окружающей его рыночной экономики[368]368
  В качестве дополнительной иллюстрации мы можем вспомнить старую шутку о том, что глобальный триумф советского порядка будет вынужден остановиться у границ последнего капиталистического государства, потому что это государство понадобится для определения цен.


[Закрыть].

Мы приводим эти примеры потому, что случай СССР представлял собой их полную противоположность: всеобъемлющую иерархическую структуру, подавлявшую любой (законный) добровольный горизонтальный обмен. Последствия этого, как мы вскоре убедимся, были весьма далеко идущими: институты, составляющие то, что мы называем функционирующей рыночной экономикой, не служили опорой экономике, а коррумпировались. Из этого случая необходимо извлечь уроки о роли неформальных норм в поддержании или торможении экономического прогресса. Начнем, однако, с более общих вопросов.