Текст книги "Невидимые руки, опыт России и общественная наука. Способы объяснения системного провала"

Стефан Хедлунд
Невидимые руки, опыт России и общественная наука. Способы объяснения системного провала

© Stefan Hedlund 2011.

Published by the Press Syndicate of the University of Cambridge, 2011.

© Перевод на рус. яз., оформление. Издательский дом Высшей школы экономики, 2015.

* * *

Посвящается Лилиан – с любовью, как всегда

Предисловие к русскоязычному изданию

Когда в начале 2011 г. увидело свет первое – англоязычное – издание этой книги, глобальная экономика подавала признаки восстановления. Многие верили, что худшая стадия ипотечного кризиса, начавшегося в США, миновала. Мало кто был готов предсказать, что идет вторая волна рецессии, спровоцированная европейским долговым кризисом. Сегодня мы имеем дело с американско-европейским финансовым кризисом, который все еще далек от завершения. Этот кризис дорого обошелся глобальной экономике, а также населению, которое вынуждено жить в условиях программ строгой экономии.

Когда я садился писать предисловие к первому изданию, передо мной была книга, в которой много внимания уделялось глобальному финансовому кризису, начавшемуся в США осенью 2008 г. В центре внимания книги был тот факт, что экономическая теория оказалась не способна ни должным образом концептуализировать причины этого кризиса, ни предложить действенное решение. Я успел написать о кризисе, разразившемся в Греции весной 2010 г. и потребовавшем финансовой помощи в размере 110 миллиардов евро; эта сумма была собрана совместными усилиями Брюсселя и Международного валютного фонда. Однако в то время я не хотел рассуждать о грядущей фрагментации еврозоны и о кризисе самого евро.

Сейчас, когда я пишу предисловие к русскоязычному изданию, для таких рассуждений настало самое время. В ответ на растущий скептицизм по отношению к евро в Великобритании британский премьер-министр Дэвид Кэмерон предложил провести референдум о том, не нужно ли Великобритании просто выйти из Европейского союза. Найджел Лоусон, служивший финансовым секретарем казначейства при Маргарет Тэтчер (с 1983 по 1989 г.), высказался еще резче: он потребовал, чтобы Великобритания вышла из ЕС просто потому, что попытки отвоевать у Брюсселя отданную ему власть обречены на провал. Хотя в 1975 г. Лоусон выступил за присоединение к ЕС, сегодня он считает его «бюрократическим монстром», которого полностью преобразил долговой кризис.

В Германии все чаще можно услышать, что отказ от немецкой марки был ошибкой, и пришло время сделать выводы. Бывший министр финансов Германии Оскар Лафонтен в 1999 г. активно выступал за объединение Европы и общую валюту, а нынче публично отказался от своего прежнего мнения и открыто призвал Германию отказаться от евро. Сегодняшняя траектория развития ведет ни много ни мало к катастрофе.

Хотя пока непонятно, чем ситуация закончится, сейчас происходит поразительная политическая трансформация. Введение евро было, возможно, одним из самых амбициозных проектов в глобальной финансовой истории. Потенциальные преимущества в то время считались громадными, а национальные протестные движения жестко подавлялись. Если спустя менее двадцати лет неспокойного существования этот проект закончится провалом, это приведет не только к колоссальному политическому позору. Это также приведет к громадным затратам для всех европейских стран, которым придется заново воссоздавать свои национальные валюты.

В отличие от понятия «провал» в самом широком смысле, понятие «системный провал», о котором столько написано в этой книге, связано с проблемами системной реакции на события. Прежде всего оно касается способности общественных наук, особенно экономической теории, концептуализировать причины кризисов и находить действенные способы решения проблем. Начиная с момента наступления ипотечного кризиса, экономическая политика и рекомендованные экономистами меры выхода из ситуации выглядят крайне неутешительно. Началось все с отрицания проблемы и надежд на то, что рынки самостоятельно справятся с ситуацией, а продолжилось ad hoc вмешательством в экономику и временными мерами, о последствиях которых мало кто задумывается.

Анализируя произошедшее, мы можем проследить за вирусным распространением греческого кризиса в другие страны Европейского союза. Страны, пострадавшие сильнее всего, стали называться явно уничижительным термином «государства PIIGS» (то есть Португалия, Италия, Ирландия, Греция и Испания). В то время как оказать финансовую помощь Греции было еще подъемно, после принятия решения о ее выкупе многие ясно осознали, что полноценный кризис в крупной стране, такой как Испания или особенно Италия, окажется просто губительным и предположительно способен даже привести к развалу еврозоны.

Однако важно то, что вне этого осознания мало кто задумался о том, что привело к кризису и как можно преодолеть системный провал. Стандартная экономическая наука продолжает настаивать на универсальности своих принципов и на практической неактуальности культурной и институциональной специфики. Хотя все больше людей постепенно понимают, что пострадавшие от кризиса страны, возможно, слишком сильно различались между собой, чтобы успешно интегрироваться в зону единой валюты, однако мало кто понимает, каким образом различия между странами можно концептуализировать, и как это должно повлиять на экономическую политику.

Вплоть до того, как кризис разразился на Кипре, общепринятый подход заключался в том, что страна, нуждавшаяся в финансовой помощи, сначала должна была представить план принятия мер строгой экономии, который бы возлагал бремя корректировки на все население. Очевидная альтернатива – позволить кредиторам взять на себя часть издержек, связанных с выдачей рискованных кредитов, – отметалась как угроза стабильности финансовой системы. Угроза недобросовестности при таком положении дел должна быть очевидной.

По сути, происходило то, что нобелевский лауреат Джозеф Стиглиц назвал приватизацией прибыли и социализацией убытков. Вначале рынки демонстрируют полную готовность наживаться на дивидендах от выдачи рискованных кредитов с высокой процентной ставкой. Затем, когда рискованность этих кредитов оборачивается реальностью, они бросаются к налогоплательщикам, требуя финансовой помощи. Учитывая, что принятие чрезмерно рискованных решений вообще-то было одной из существенных причин глобального финансового кризиса, кажется не слишком мудрым поощрять такое поведение. Институциональное обучение тому, что, по сути, можно свести к прибыльной и лишенной риска деятельности, происходит одновременно быстро и эффективно.

Финансовая помощь, которую в итоге решено было оказать Кипру, была первым случаем отхода от этой практики. Мерам строгой экономии сопутствовал частичный арест средств, находившихся на частных банковских счетах, что стало называться термином «bail-in». Поскольку до кризиса Кипр служил одновременно безопасной гаванью для русских денег и крупным прямым зарубежным инвестором в российскую экономику, России пришлось взять на себя существенную часть издержек кипрской стабилизации. Само собой, Россия не была этому рада.

Одновременно с этим ухудшающаяся обстановка в еврозоне очевидным образом не способствовала крайне необходимому восстановлению американской экономики. Американский государственный долг продолжал увеличиваться, и сегодня его фактическая сумма содержит столько нулей, что ее трудно прочесть. Конгресс продолжает придерживаться политики отрицания проблемы, что заводит страну в спорадические бюджетные тупики, такие как «фискальный разрыв» в начале 2013 г., и вызывает растущее недовольство Вашингтоном со стороны населения. Поскольку перспектив сбалансированного федерального бюджета все еще не заметно, очевидно, что экономике страны наносится долгосрочный ущерб.

Эти события можно рассматривать с двух точек зрения. Можно смотреть на политические конфликты, рождающиеся по мере того, как накапливаются социальные издержки принятых мер экономии, а пострадавшее население пытается найти козла отпущения. Та ярость, которую выказывают многие греки по отношению к Германии, является только частью истории. Перед нами маячит самый настоящий призрак возвращения в Европу 1930-х годов, где по улицам маршируют левые и правые. Все подготовлено для такого развития событий. В то время как ксенофобские партии наживаются на ситуации, сообщество, формирующее экономическую политику, никак не может прийти к согласию о том, что же нужно делать.

Нобелевский лауреат Пол Кругман занял позицию безжалостного критика мер жесткой экономии, которые приводят к массовой безработице. Его предостережения приводят на ум старую поговорку о том, что, оказавшись в яме, нужно прежде всего перестать копать. У нас есть серьезные основания беспокоиться о социальных издержках. В некоторых странах возник ощутимый риск воспитания потерянного поколения. Весной 2013 г. в Греции и Испании безработными были трое из пяти молодых людей в возрасте до 25 лет. Нам еще предстоит увидеть, приведут ли те меры, которые должны спасти еврозону, к смерти пациента. Однако системный провал больше нельзя игнорировать.

С более общей точки зрения мы можем волноваться о том, что дурную репутацию заработает само понятие либеральной рыночной экономики и дерегулированных финансовых рынков. Это не только проложит дорогу новым мерам государственного контроля, которые могут помешать экономическому росту. Развивающиеся страны, которые когда-то смотрели на США и ЕС как на лидеров и рассматривали западную систему как модель для подражания, уже начали от них отворачиваться. С учетом быстрого роста стран БРИКС баланс сил и влияния в «большой двадцатке» в настоящее время меняется.

Понятно, что сейчас еще слишком рано говорить о закате «западной модели», однако уже есть все основания беспокоиться об относительном значении экономического либерализма в противовес экономическому авторитаризму, а также о жизнеспособности частной предпринимательской деятельности под растущим гнетом государственного капитализма. Общественные науки в целом и экономическая теория в частности должны как следует поработать, если хотят сохранить элемент релевантности в анализе экономической политики. Перечисленные обстоятельства вызывают глубокую тревогу, но и это еще не все. Как говорится в предисловии к англоязычному изданию, наше понимание системного провала не ограничивается финансовыми кризисами. Параллельно теме кризисов в книге развивается тема роли социальной науки в нахождении и осуществлении политических мер, направленных на достижение системных изменений путем внешнего вмешательства.

Начатые США вторжения в Ирак и Афганистан в свое время рассматривались как средство распространения либеральной демократии и основанной на правилах рыночной экономики. Сегодня они остаются напоминанием о том, что может случиться, если формировать политику, исходя из ошибочного понимания институционального контекста.

Дорого заплатив за возможность посмотреть на ситуацию с высоты накопленного опыта, мы должны бы сегодня понимать, что глубоких институциональных изменений нельзя добиться путем прямых внешних действий, не важно, что для этого использовать: крылатые ракеты и вооруженное вторжение или условия получения крупных кредитов и другие «пряники». События, последовавшие за подобными попытками, наглядно доказали их несостоятельность, а «цветные революции» показали, насколько ограничены внутренние меры достижения тех же целей.

Когда эта книга отправлялась в печать, только-только началась «арабская весна», спровоцированная самосожжением отчаявшегося тунисского торговца фруктами в декабре 2010 г. Вдохновленные тем, что получило название «жасминовая революция», активисты в Египте и Ливии последовали примеру Туниса, организовав собственные «революции». В то время как египетский переворот привел к смене режима и победе партии «Братья-мусульмане», ливийский привел к кровавой гражданской войне, которая, в свою очередь, стала причиной внешнего вооруженного вторжения – вначале с воздуха, а затем путем тайной наземной операции. Хотя в то время эта военная операция считалась успешной, когда пожар перекинулся в Сирию, остальной мир не смог решиться на продолжение вооруженного вмешательства. Кроме того, международное сообщество не могло прийти к консенсусу о том, насколько мудрым будет такое вмешательство. Россия выдержала вторжение войск НАТО в Ливию, но резко выступила против повторения этой ситуации в Сирии.

Глядя на события по прошествии времени, мы можем заключить, что, хотя режимы сменились, а диктаторы были свергнуты и в некоторых случаях даже убиты, мечты о либеральной демократии и основанной на правилах рыночной экономике в странах, затронутых «арабской весной», остаются не более реалистичными, чем в Ираке и Афганистане. Чем все закончится, еще неясно, однако системный провал уже очевиден.

Основной урок, который нам нужно запомнить: внезапная революция представляет собой нечто совершенно отличное от постепенной институциональной эволюции. В то время как революцию можно совершить путем внешних действий, институциональная эволюция происходит только как побочный продукт другой деятельности, чаще всего совершенно неожиданным образом. Значение этого наблюдения связано с тем фактом – его часто подчеркивает современная институциональная теория, – что именно неформальные нормы обеспечивают легитимность формальным правилам. Если формальное создание правил путем прямых действий отклоняется слишком далеко от траектории эволюции неформальных норм, негативные последствия не замедлят себя ждать.

Идеальным примером подобной ситуации служит цепочка событий, последовавших за распадом СССР. В то время не только считалось, что Россия стремительно перейдет к либеральной демократии и основанной на правилах рыночной экономике, но и ожидалось, что Европа будет переформирована в Европейский союз с общей конституцией, общей валютой и общим самосознанием. Сегодня трудно сказать, которая из этих двух надежд обернулась большим разочарованием, однако заметно много общего между неспособностью политических мер должным образом концептуализировать проблемы и предложить адекватные меры для исправления ситуации.

В предисловии к этой книге я цитирую двух авторов, принадлежащих к двум разным эпохам. Один из них – Амартия Сен, который рассматривал начало глобального финансового кризиса как повод для всех экономистов усомниться в природе современного капитализма и задуматься о том, какой тип экономической теории мог бы справиться с насущными проблемами. Другой – Лайонел Роббинс, который уже в 1952 г. заявил, что преследование собственных интересов, не ограниченное правильными институтами, не гарантирует ничего, кроме хаоса. Пока такие выдающиеся акторы, как Всемирный банк, занимаются самокопанием, пытаясь понять, что пошло не так, эти два автора указывают, на что нужно обратить внимание.

В тот момент, когда это издание отправляется в печать, русские экономисты поголовно приближаются к консенсусу о том, что стратегия роста на основе природных ресурсов себя исчерпала, и стране нужна новая модель роста. О необходимости фундаментальной диверсификации российской экономики постоянно твердят внешние наблюдатели и организации, и все больше россиян начинают соглашаться с этим. Однако мало кто готов подробно объяснить, что именно это значит и что именно надо делать.

О достоинствах диверсификации по сравнению с ростом на основе природных ресурсов можно говорить с технической точки зрения сравнительного преимущества. Однако к проблеме причин пандемической коррупции и в целом отвратительного инвестиционного климата нельзя подойти, не учитывая роли неформальных институтов. Это вновь возвращает нас к разнице между революцией и эволюцией, к пониманию того, что границы и результаты вмешательств на основе деятельностного подхода будут ограничиваться неформальными институтами, роли и происхождение которых остаются неясными, если не сказать покрытыми тайной.

Системный провал европейской интеграции и российского перехода к рыночной экономике с этой точки зрения можно рассматривать и как системный провал общественной науки. Рост специализации и сложности теорий обернулся худшим пониманием контекста и сниженной чуткостью к критически важной роли специфики каждой страны – к тому культурному и историческому наследию, которые заставляют разные страны так по-разному реагировать на одинаковые внешние потрясения и/или вмешательства. В результате этого размена мы наблюдаем близорукость и неважные политические рекомендации.

Эта книга не ставит целью ни найти решения сегодняшних кризисов, ни даже ответить на вопросы о релевантности теории. Ее скромная задача – предложить читателю пищу для размышлений. Рассматривая сегодняшние кризисы в контексте эволюции теорий социальной науки, начиная с европейского Просвещения, книга призывает ученых расширять горизонты и выходить за узкие рамки отдельных научных дисциплин. Возможно, в какой-то небольшой степени это поможет и той дискуссии о возможных путях развития, которая ведется сейчас в России.

Автору остается только выразить благодарность Владимиру Автономову за его дружбу и помощь при переводе книги на русский язык и надеяться, что потенциальные рецензенты, обнаружив в книге неизбежные недостатки и огрехи, проявят milost.

Предисловие

Иногда планы проваливаются, а предпринятые действия приводят к непредвиденным последствиям. В этом нет ничего примечательного. Все, что пошло не по плану, обычно исправляется само собой, а непредвиденные последствия, как правило, можно компенсировать дополнительными действиями. Идея этой книги выросла из осознания того, как важны для общественных наук случаи, в которых этого не происходит, то есть случаи настолько запущенные, что системные механизмы самокоррекции с ними не справляются, и аналитические модели социальной науки оказываются бесполезными.

Основная идея книги заключается в том, что такие выдающиеся случаи системного провала представляют собой последовательность неких событий, соединенных причинно-следственными связями, и, чтобы понять эти связи, необходимо учесть множество факторов, которые в полном объеме больше не может охватить ни один из узкоспециализированных подразделов современной общественной науки. Причины этого просты и связаны с компромиссом: постоянно усложняя теорию, мы вынуждены поступиться широтой подхода, а также восприимчивостью к неоднозначной роли культурно-исторической специфики. Когда мы рассматриваем рутинные незначительные изменения, преимущества подобного подхода перевешивают его издержки. Однако в случае крупномасштабных общественных трансформаций, которые заканчиваются системным провалом, мы сталкиваемся с проблемой: теоретическая сложность науки вселила в ученых чрезмерную уверенность в непогрешимость ее предсказаний, а также в способность политических мер достигать намеченных целей.

Чтобы проиллюстрировать эти достаточно смелые заявления, вспомним падение Берлинской стены – событие, которое многие восприняли как начало новой эпохи. Ожидалось, что последствия окончания «холодной войны» будут самыми лучшими: высвободятся средства, которые уходили на гонку вооружений, случится выгодный для всех переход от плановой к рыночной экономике, сформируется обстановка плодотворного международного сотрудничества, и, что особенно важно, Европа, не разделенная больше железным занавесом, начнет играть в мире новую роль.

Памятный момент для всех, кто ожидал увидеть Европу в новой роли, наступил в декабре 1991 г. На собрании в небольшом голландском городе Маастрихте европейские лидеры гордо согласились запустить свой великий проект строительства Европейского союза (ЕС). Негласно задумывавшийся как Соединенные Штаты Европы, ЕС должен был не только иметь собственный парламент, собственное правительство и конституцию. Самое главное, что должно было быть у ЕС, – это собственная валюта, контролируемая Европейским центральным банком. Это решение должно было положить конец тому времени, когда Генри Киссинджер язвил насчет отсутствия номера, по которому можно было бы позвонить в Европу.

За двадцать лет, прошедших с объединения Германии в октябре 1990 г., Европе пришлось выучить два важнейших и крайне болезненных урока. Первый заключался в том, на что я уже намекал: ошибки не всегда исправляют себя сами, во всяком случае, не с желательными последствиями. Так, например, хотя дерегулирование необходимо для работы рыночной экономики, оно не гарантирует результата в виде хороших экономических показателей. Хотя проведение выборов необходимо для работы демократической системы, оно не гарантирует результата в виде демократии. Второй урок заключается в том, что, даже если власти признают, что политическое вмешательство иногда бывает совершенно необходимым, оказывается, что они существенно ограничены в своих целях, кроме того, они сильно рискуют получить в результате своих действий совсем не те результаты, к которым стремились.

Оба эти урока на первый взгляд могут показаться довольно тривиальными. Однако немало печальных событий, происходящих в этом мире, происходят именно из-за пренебрежения глубинным смыслом этих уроков. В качестве примеров мы рассмотрим четыре катастрофических события, случившихся в период с 1991 по 2010 г. Все они подтверждают, что назрела необходимость что-то изменить не только в экономической политике, но и в тех общественных науках, которые утверждают, что являются основой формирования правильной политики и строительства хорошего общества.

Первый из примеров – внезапный распад Советского Союза, в мгновение ока изменивший всю архитектуру глобальной безопасности. Этот распад принес с собой конец трех искусственно созданных федераций (помимо самого СССР, еще и Югославии и Чехословакии), приведя к расторжению Варшавского договора о военном сотрудничестве, а также к роспуску Совета Экономической Взаимопомощи, образованного социалистическими государствами, находившимися в сфере влияния Советского Союза. Последовавший за этим процесс адаптации представляет для нас интерес с двух сторон.

Непосредственным последствием «демократических революций», прокатившихся по Центральной Европе, стали громкие призывы к национальному самоопределению. Когда-то эти призывы прославил Вудро Вильсон, озвучив свои знаменитые четырнадцать пунктов в Конгрессе США. Теперь они стали ассоциироваться с жестким национализмом, который в отдельных случаях привел к этническим конфликтам, этническим зачисткам и кровавым гражданским войнам. С учетом той очевидно инструментальной роли, которую сыграли в этом процессе культурно-исторические особенности (временами с катастрофическими последствиями), урок заключался в том, что построение государства не такой уж легкий процесс, и очевидно не такой процесс, который можно пускать на самотек.

Второй аспект не так нагляден, как первый, однако амбициозный переход от централизованного планирования и коммунизма к рыночной экономике и капитализму – перестройка – также оказался куда более сложным процессом, чем предполагалось. Конец советской власти ознаменовал собой конец устоявшегося общественного порядка, основой которого были институты, созданные, чтобы подавлять демократию, рыночную экономику и правовое регулирование. Те, кто верил, что для восстановления после советской власти достаточно провести системную перезагрузку, не учли, что со временем эти институты обросли нормами, верованиями и ожиданиями, которые к моменту распада СССР глубоко укоренились среди населения. Таким образом, эти институты не поддавались прямолинейной коррекции путем простого изменения формальных правил игры.

Второй из наших четырех примеров – это вторжение в Ирак в марте 2003 г., возглавленное США. Будучи нарушением норм международного права (вероятно), оно также послужило источником глубокого раскола в союзе западных стран (несомненно). Даже игнорируя разговоры о том, лежала ли в основе этого конфликта нефть, нельзя усомниться, что те, кто выступал за начало операции, преследовали цели более амбициозные, чем избавление мира от Саддама Хусейна и от того оружия массового уничтожения, которым он предположительно владел.

Амбициозная идея заключалась в том, чтобы внедрить в Ираке демократию и тем самым принудить остальные деспотические режимы арабского мира последовать его примеру. После этого по миру должна была прокатиться новая волна демократизации, идущая рука об руку с появлением успешных рыночных стран, обещающих соблазнительные возможности для нового бизнеса. Как нам теперь известно, события развивались не совсем по плану. Реальными последствиями вторжения стали усиление Ирана, дестабилизация Пакистана, углубление и без того глубокого ближневосточного конфликта, а также увеличение роли «Аль-Каиды».

Вывод, который можно сделать из этой ситуации, вновь связан с ролью культуры и истории: как детерминант функционирования клановых обществ и как движущие силы того глубокого антагонизма, который существует между исламскими и западными странами. Ставка была сделана на предполагаемую универсальность западных ценностей. Считается, что все страны мира охотно приняли бы тот общественный порядок, который установился в Западной Европе, Северной Америке и еще в нескольких странах, будь у них только такая возможность. События, развернувшиеся в Ираке, ставят под сомнение некоторые воистину фундаментальные идеи общественной науки. В соответствии с популярными деятельностным и функциональным подходами оставалось лишь предоставить Ираку соответствующую возможность, чтобы события сами собой начали складываться наилучшим образом. Расчет не оправдался, и нужно подумать, чему это нас учит.

Третий пример – глобальный финансовый кризис, разразившийся в сентябре 2008 г. и начавшийся, как принято считать, с краха почтенной инвестиционной фирмы Lehman Brothers. Шок и ужас, последовавшие за кризисом, открыли нам глаза на то, насколько близоруко смотрят на мир финансовые рынки и правительственные организации, ответственные за управление экономической политикой и за контроль над ней. Бесценное время, потраченное на споры о том, действительно ли происходящее является кризисом, можно считать первым намеком на цену, которую в итоге пришлось заплатить за непонимание работы рынков.

Кризис разразился в результате сочетания жестких и мягких факторов. К жестким факторам можно отнести законодательные инициативы, разработанные для того, чтобы освободить рынки и предположительно улучшить показатели их деятельности. Хотя эти законы были необходимым условием наступления кризиса, ни один из них не был достаточным условием его наступления. В реальности кризис стал возможным благодаря волне неолиберальной идеологии, вдохновленной Милтоном Фридменом и внедренной в жизнь политиками, следовавшими примеру Маргарет Тэтчер и Рональда Рейгана.

Ситуация с глобальным кризисом указывает на необходимость разделять законный собственный интерес, без которого рыночная экономика невозможна, и повальную человеческую жадность, которая является серьезнейшей угрозой существования рынков. Технически можно сказать, что причиной разразившегося кризиса стали такие действия, как отмена в 1999 г. закона Гласа – Стигалла 1933 г. Однако фундаментальной причиной кризиса было постоянное размывание норм самоограничения, которое шло рука об руку с развитием общественной культуры воинствующего индивидуализма. Здесь перед нами встает вопрос: как общественные науки должны моделировать homo economicus, и как это влияет на разработку экономической и прочей политики? В дальнейшем мы подробно обсудим эти темы.

Четвертым, и последним, примером выступает повторение финансового кризиса в апреле 2010 г., когда внезапно до европейских лидеров дошло, насколько близко Греция подошла к государственному банкротству. Греческий кризис заставил нас обратить внимание на высокомерие европейцев, отразившееся в Маастрихтском соглашении, и усвоить две вещи. Во-первых, что критики были правы, когда указывали на несовместимость общей монетарной политики и бюджетных политик в каждой стране. Во-вторых, что мы живем в мире, где политика и корыстные интересы всегда оказываются сильнее попыток соблюдать формальные правила, которые почему-либо им мешают.

В теории решение греческой проблемы действительно было найдено. Пакт стабильности и роста 1997 г. был подписан как раз для того, чтобы ни один член ЕС не мог выйти за обозначенный предел государственного долга и бюджетного дефицита относительно объема валового внутреннего продукта (ВВП). Если бы все правительства выполняли свои обязательства по договору, кризиса могло бы и не случиться. Однако проблема в том, что правительства преследуют прежде всего свои собственные интересы, и, если эти правительства представляют крупные, сильные страны, их нарушения остаются безнаказанными. Учитывая, что до наступления кризиса и Германии, и Франции было позволено откровенно и безнаказанно нарушить Пакт стабильности, кажется вполне справедливым, что, когда Греции потребовалась помощь, именно Франции и Германии пришлось заплатить больше всех. Вся эта ситуация отражает серьезную морально-этическую угрозу: правительства испытывают искушение нарушать правила и фальсифицировать финансовую отчетность, а кредиторы испытывают искушение умышленно запутывать вопрос в надежде, что в конце концов, когда понадобится, помощь будет получена за счет налогоплательщиков.

Греческий кризис случился вскоре после глобального финансового кризиса, в момент, когда экономика только-только начала приходить в себя, и навлек новые страдания на ни в чем не повинное население. Вспоминая вспышки общественного гнева по поводу готовности правительств во время глобального кризиса оказывать финансовую помощь банкирам, но не населению, интересно отметить, что реструктуризация долга (которую банкиры столь щедро предлагали той же Греции, пока не разразилась беда) даже не рассматривалась как вариант решения проблемы. Приоритетом оставалась защита тех, кто был виноват в произошедшем.

Понятие системного провала будет использоваться далее для описания именно таких событий именно такого масштаба. Изучив, что произошло за рассматриваемые двадцать лет, мы сможем составить впечатление о том, насколько полученные результаты отличаются от ожиданий периода начала новой эры. Ущерб был нанесен существенный, и ничто не предполагает, что в обозримом будущем мы сможем считать исчерпанным любой из четырех упомянутых выше инцидентов.