Текст книги "Невидимые руки, опыт России и общественная наука. Способы объяснения системного провала"

И вновь зависимость от пути

Выше мы уже изложили теорию зависимости от пути в формулировке Пола Дэвида и Брайана Артура, основанной преимущественно на наблюдениях о выборе технологий. Мы также отмечали, что ученые из разных областей общественной науки переняли этот подход и попытались продемонстрировать, как социально-политическое развитие может оказаться зависимым от пути в более широком смысле. Прежде чем мы подробнее обсудим эти попытки, необходимо подчеркнуть, что в рамках экономической теории аргументы о зависимости от пути также не ограничивались одной лишь сферой технологий. Напротив, они применялись в самых разных контекстах.

Как подчеркивал Пол Кругман в своем исследовании появления «промышленного пояса» в США, один из самых успешных случаев обнаружения зависимости от пути связан с расположением производств в пространстве: «Если в экономической теории и есть область, в которой зависимость от пути определяется безошибочно, то это экономическая география – расположение производственных объектов в пространстве»[524]524
  Krugman Р. History and Industry Location: The Case of the Manufacturing Belt // American Economic Review. 1991. Vol. 81. No. 2. R 80. См. также: Krugman P. Increasing Returns and Economic Geography // Journal of Political Economy. 1991. Vol. 99. No. 3. P. 483–499; Arthur W.B. Increasing Returns and Path Dependence in the Economy. Ann Arbor: University of Michigan Press, 1994. Ch. 4.


[Закрыть]. Множество факторов объединяются для создания зон или кластеров специализированной экономической деятельности – от высоких технологий в Силиконовой долине до модной индустрии на севере Италии.

Зависимость от пути применялась также в теории внешней торговли и в теории эндогенного роста; при желании список можно было бы продолжить[525]525
  Например, см.: Helpman E., Krugman P Market Structure and Foreign Trade. Cambridge, MA: MIT Press, 1985; Römer P.M. Increasing Returns and Long-Run Growth // Journal of Political Economy. 1986. Vol. 94. No. 5. P. 1002–1037.


[Закрыть]. В итоге, однако, можно сказать, что все подобные попытки остаются строго в рамках неоклассической традиции мейнстрима и продолжают использовать существование возрастающей отдачи для демонстрации того, как самоподдерживающиеся процессы могут приводить к появлению зависимости от пути[526]526
  Кеннет Эрроу отклоняется от этой традиции, утверждая, что вследствие необратимости инвестиций зависимость от пути может возникать даже при постоянной отдаче. См.: Arrow K.J. Path Dependence and Competitive Equilibrium // Sundstrom W., Guinnane T, Whatley W. (eds). History Matters: Essays on Economic Growth, Technology, and Demographic Change. Stanford, CA: Stanford University Press, 2004.


[Закрыть]. Рассмотрим теперь случаи, которые не так легко поддаются элегантному моделированию, для этого вернемся к Дугласу Норту.

Как мы помним из предыдущих глав, теория Норта об институтах и институциональных изменениях стремилась расширить предмет изучения неоклассической традиции, продолжая при этом твердо стоять на ее основных предпосылках. Комментируя смещение фокуса внимания с технологических изменений на институциональные, Норт указывает на то, что в случае институтов на формирование траектории изменений влияют две силы: возрастающая отдача и несовершенные рынки с высокими трансакционными издержками. При конкурентных рынках и отсутствии возрастающей отдачи от институтов последние просто не имели бы значения.

Допущение возрастающей отдачи предполагает, что к ситуации применимы все четыре самоподдерживаемых механизма, описанные Артуром. Разделяя тот интерес к деятельности Конгресса США, который вообще характерен для институционализма рационального выбора, Норт приводит в пример высокие изначальные издержки создания Конституции США и последовавшие за ее созданием эффекты обучения и координации, а также эффект адаптивных ожиданий, которыми было отмечено развитие политической системы США.

Возрастающая отдача, однако, представляет собой только часть картины. Пока рынки конкурентны или пока они хотя бы примерно соответствуют модели с нулевыми трансакционными издержками, конкуренция обеспечит устранение несовершенных решений, а акторы будут вынуждены постоянно и правильно обновлять модель мышления. Вследствие этого долгосрочная траектория развития будет эффективной. Неэффективность может возникнуть, только если отказаться от этих предпосылок. «Но если рынки несовершенны, обратная связь в лучшем случае фрагментарна, а трансакционные издержки велики, то направление развития будет формироваться субъективными моделями игроков, модифицированными идеологией и очень несовершенной обратной связью. Тогда возникают и укрепляются дивергентность развития и устойчивость неэффективного характера экономики, а выбор, который делают игроки, определяется их исторически сформировавшимся мировоззрением»[527]527
  Норт Д. Институты, институциональные изменения и функционирование экономики. С. 123–124.


[Закрыть].

Суть этого аргумента в том, что история имеет значение не только потому, что возрастающая отдача может влиять на создание и сохранение конкретных институциональных схем. Для нашей темы более важно то, что в условиях несовершенной конкуренции, несовершенной информации и высоких трансакционных издержек акторы могут замкнуться на таких ментальных моделях окружающего их мира, которые окажут глубокое влияние на принятие ими решений в будущем. Коротко говоря, мир возрастающей отдачи институтов – это мир, где «несовершенные, “на ощупь”, действия игроков отражают трудности расшифровки сложной окружающей среды с помощью имеющихся у них ментальных конструкций – идей, теорий и идеологий»[528]528
  Норт Д. Институты, институциональные изменения и функционирование экономики. С. 124.


[Закрыть].

С точки зрения нашей основной темы – противопоставления структуры и действия – первая часть аргументации кажется вполне соответствующей подходу исходя из рационального выбора, а вторая не так очевидна. Обращение к идеологии и ментальным моделям может означать уклон в сторону структурализма, а значит, возможность для преодоления пропасти. Однако при ближайшем рассмотрении мы увидим, что по-прежнему находимся в рамках парадигмы рациональности и функционализма.

В работах на другие темы Норт среди прочего применял подход трансакционных издержек для изучения политики[529]529
  North D.C. A Transaction Cost Theory of Politics // Journal of Theoretical Politics. 1990. Vol. 2. No. 4. P. 355–367.


[Закрыть]. Вместе с Полом Милгромом и Барри Вайнгастом он демонстрировал, как проблема доверия и выполнения условий договоров на средневековых рынках решалась эндогенно, при помощи «торговцев правом»[530]530
  Milgrom P.R., North D.C., Weingast B.R. The Role of Institutions in the Revival of Trade: The Law Merchant, Private Judges, and the Champagne Fairs // Economics and Politics. 1990. Vol. 2. No. 1. P. 1–23.


[Закрыть]; в соавторстве с Вайнгастом он также подчеркивал роль внушающих доверие обязательств (credible commitments)[531]531
  North D.C., Weingast B.R. Constitutions and Commitment: The Evolution of Institutions Governing Public Choice in Seventeenth Century England // Journal of Economic History. 1989. Vol. 49. December. P. 803–832.


[Закрыть]. Развивая эту же тему самостоятельно[532]532
  North D.C. Institutions and Credible Commitment // Journal of Institutional and Theoretical Economics. 1993. Vol. 149. No. 1. P. 11–23.


[Закрыть], он ссылался на Шепсле[533]533
  Shepsle K.A. Discretion, Institutions and the Problem of Government Commitment // Bourdieu R, Coleman J. (eds). Social Theory for a Changing Society. Boulder, CO: Western Press, 1991.


[Закрыть]. В общем, получается, что мы действительно остаемся в рамках институционализма рационального выбора.

Намереваясь «рассмотреть недостатки теории рационального выбора применительно к проблеме институтов», Норт подчеркивает мотивационные и когнитивные аспекты[534]534
  Норт Д. Институты, институциональные изменения и функционирование экономики. С. 37.


[Закрыть]. Его аргументы по поводу мотивации следуют из роли, которую играют такие факторы, как идеология, альтруизм и добровольные стандарты поведения. При этом привязка к теории рационального выбора сохраняется: Норт утверждает, что существует обратное соотношение между богатством и подобными альтернативными ценностями. Аргументы о познании и ментальных моделях, в свою очередь, обращаются к ограниченной рациональности и тем самым, скорее, уточняют теорию рационального выбора, чем оспаривают ее[535]535
  Ограничение связано с подходами из области когнитивной психологии, которые мы сейчас не станем рассматривать. См.: North D.C. Understanding the Process of Economic Change. Princeton: Princeton University Press, 2005; North D.C., Denzau A.T. Shared Mental Models: Ideologies and Institutions // Kyklos. 1994. Vol. 47. No. 3.


[Закрыть].

Норт четче всего формулирует основную суть своей аргументации, когда пытается защититься от обвинений в детерминизме: «В каждом эпизоде участники событий имели выбор – политический и экономический – между реальными альтернативными решениями. Зависимость от траектории предшествующего развития концептуально сужает набор альтернатив и обусловливает связь между решениями, принимаемыми в разное время. Но речь совсем не идет о том, что прошлое неотвратимо и безальтернативно предопределяет будущее»[536]536
  Норт Д. Институты, институциональные изменения и функционирование экономики. С. 127.


[Закрыть]. Вспоминая процитированные выше высказывания о том, например, что экономическая теория – это наука о выборе, который делают люди, а социология – о том, что у людей нет никакого выбора, можно сделать вывод, что Норт остается на экономическом конце спектра. Его попытки учесть роль идеологии также в основном вращаются вокруг роли трансакционных издержек[537]537
  North D.C. Ideology and Political/Economic Institutions // Cato Journal. 1988. Vol. 8. No. l.P. 15–28.


[Закрыть] и вокруг тех функций, которые выполняет идеология в изменении расчета издержек и выгоды[538]538
  North D.C. Structure and Change in Economic History. New York: Norton, 1981. Ch. 5.


[Закрыть]. Основная проблема этого подхода заключается в признании границ функционализма. Мы вернемся к этой теме очень скоро.

Оставив четко обозначенную сферу экономической теории, мы можем вернуться к Полу Пирсону и к роли исторического институционализма. В своего рода программном заявлении Пирсон подчеркивает критическое значение процессов зависимости от пути: «Если аргументы насчет зависимости от пути действительно применимы к обширным областям политической жизни, они потрясут многие подразделы политических исследований. В этом эссе утверждается, что они к ним применимы»[539]539
  Pierson R Increasing Returns, Path Dependence, and the Study of Politics // American Political Science Review. 2000. Vol. 94. No. 2. P. 251.


[Закрыть].

Аргументация Пирсона прочно основывается на изложении Брайаном Артуром роли возрастающей отдачи, привязки ко времени и последовательности событий, множественных равновесий, критических развилок, а также возможности того, что мелкие незначительные события могут повлечь за собой крупные последствия. Переступив разделительную черту между экономической теорией и политологией, Пирсон для начала перечисляет четыре особенности, благодаря которым возрастающая отдача преобладает в политике: центральная роль коллективной деятельности, высокая плотность институтов, использование политической власти для усиления нарушений симметрии власти, а также присущие политике сложность и непрозрачность. Затем он добавляет три особенности, которые делают процессы возрастающей отдачи в политике особенно интенсивными по сравнению с экономической сферой: отсутствие или слабость усиливающей эффективность конкуренции и обучения, меньший временной горизонт политических акторов, а также склонность к поддержанию status quo, присущую политике[540]540
  Ibid. P. 257 and passim.


[Закрыть].

Предлагая подробные и убедительные доводы по всем семи факторам, он заключает, что «осведомленность о процессах возрастающей отдачи может изменить не только вопросы, которые мы задаем, но и ответы, которые мы на них получаем». Особенно важно здесь то, что аргументы по поводу возрастающей отдачи «выступают убедительным противовесом функционалистским объяснениям в политологии, которые нередко принимаются безо всяких возражений»[541]541
  Pierson Р. Increasing Returns, Path Dependence, and the Study of Politics // American Political Science Review. 2000. Vol. 94. No. 2. P. 263.


[Закрыть]. В соответствии с предыдущими утверждениями о достоинствах исторического институционализма Пирсон утверждает, что признание существования зависимости от пути, следующей из возрастающей отдачи, бросает вызов «высокомерному стремлению создать политологическую науку, которая была бы основана на принципе экономности и общности и имела бы великую предсказательную силу»[542]542
  Ibid. P.266.


[Закрыть].

Резко критикуя то, что он называет «функционализмом, сосредоточенным на акторе», в противовес «социальному функционализму», Пирсон перечисляет несколько важных ограничений, которые имеют существенные последствия для всей теории рационального выбора. Первое связано с тем, что, хотя акторы могут быть одновременно инструментальными и дальновидными на будущее, у них может быть так много и таких разных целей, что результат их деятельности может не соответствовать предпочтениям тех, кто ее направлял. Второе ограничение ставит под сомнение степень инструментальности акторов, а третье добавляет, что даже если акторы инструментальны, они могут быть недостаточно дальновидны. Четвертое – пожалуй, самое важное – ограничение связано с возможностью того, что, даже если акторы дальновидны и имеют всего одну инструментальную цель, крупнейшие институциональные последствия могут быть непреднамеренными. Наконец, изменения в широком социальном окружении и в характере самих акторов могут размыть связь между намерениями и результатами[543]543
  Pierson P Politics in Time: History, Institutions, and Social Analysis. Princeton, NJ: Princeton University Press, 2004. P. 108–122.


[Закрыть].

Другой подход к той же проблеме можем найти в области исторической социологии, которая тоже, как считают ее представители, «предлагает инструменты анализа, особенно удачно подходящие для исследования зависимости от пути»[544]544
  Mahoney J. Path Dependence in Historical Sociology // Theory and Society. 2000. Vol. 29. No. 4. P. 507.


[Закрыть]. Вторя историческим институционалистам, утверждающим, что они более широко понимают институты, исторические социологи выходят за рамки «утилитарного» подхода, проистекающего из неоклассической экономической традиции. Этот расширенный подход связан с вопросом воспроизведения институтов и подчеркивает значение случайностей и критических развилок в объяснении того, как может формироваться зависимость от пути.

Джеймс Махоуни иллюстрирует этот подход, говоря, что при применении разных типов социологических объяснений можно получить разное понимание как воспроизведения институтов, так и возможных причин отказа от них. Суть в том, чтобы сконцентрироваться на роли потенциальной неэффективности пути развития, что является «интересным результатом только в сравнении с утилитарными теоретическими рамками неоклассической экономической теории»[545]545
  Mahoney J. Path Dependence in Historical Sociology // Theory and Society 2000. Vol. 29. No. 4. P. 516.


[Закрыть]. Махоуни предполагает, «свободно интерпретируя» предложенное Рэндаллом Коллинзом описание четырех социологических традиций[546]546
  Collins R. Four Sociological Traditions. New York: Oxford University Press, 1994. (Рус. пер.: Коллинз R Четыре социологических традиции. M.: Территория будущего, 2009.)


[Закрыть], что утилитарное объяснение необходимо дополнить объяснениями, основанными соответственно на функции, власти и легитимации[547]547
  Краткая аргументация приводится в: Mahoney J. Path Dependence in Historical Sociology // Theory and Society. 2000. Vol. 29. No. 4. P. 515–526.


[Закрыть].

Исходный утилитарный подход рассматривает акторов как движимых рациональным расчетом издержек и выгоды. Неэффективные решения могут возникать и закрепляться просто потому, что издержки переключения на новую технологию или отказа от старой перевешивают потенциальную выгоду. Пока мы остаемся в рамках традиционной рыночной ситуации, вывод напрашивается оптимистичный при условии, что давление со стороны конкурентов и эффект обучения постепенно изменят расчет в пользу оптимального результата. Исторические социологи, вместе с историческими институционалистами могут добавить, что подобные утилитаристские механизмы коррекции в социально-политическом мире будут менее выраженными. Вследствие этого есть «все причины полагать, что институты, зависимые от пути и поддерживаемые утилитарными механизмами, будут особенно стойкими за пределами рынка»[548]548
  Mahoney J. Path Dependence in Historical Sociology // Theory and Society. 2000. Vol. 29. No. 4. P. 519.


[Закрыть].

В функциональном объяснении считается, что институт вообще появляется и воспроизводится просто потому, что служит некоей функции в рамках общей системы. В случаях возникновения зависимости от пути, когда появление института объясняется случайностью, воспроизведение института с течением времени может пойти по пути менее функциональному, чем доступные альтернативные решения. Хотя эта идея аналогична случаю неэффективности в утилитарном объяснении, ей недостает корректирующих механизмов, связанных с логикой рынка. Как только механизм самоподдержания оказывается запущен в действие, возврат к прежнему состоянию возможен только вследствие экзогенного шока всей системы, к которой принадлежит институт.

Объяснения самоподдержания, основанные на власти, аналогичны утилитарным в том смысле, что тоже предполагают, что акторами движет расчет затрат и выгоды. Их отличие в том, что они признают, что институты могут служить неравномерному распределению результатов, что по-разному обеспеченные этими результатами акторы могут иметь конфликтующие интересы относительно воспроизведения институтов. Таким образом, институциональное решение может сохраняться даже тогда, когда большинство индивидов или групп в обществе предпочли бы его сменить. Хотя этот подход почти ничего не говорит о происхождении институтов, он использует динамику власти, чтобы объяснить, что воспроизведение институтов и изменение мнений возможны только в результате ослабления властвующей элиты. Вследствие этого аргументы о зависимости от пути, которые следуют подходу, основанному на власти и конфликте, могут использоваться для объяснения как долгосрочной стабильности, так и внезапных катастрофических трансформаций.

Четвертый, и последний, подход фундаментально отличается от предыдущих тем, что основан на легитимации, то есть на институциональном воспроизведении, движимом субъективными убеждениями акторов в том, что справедливо или правильно с точки зрения нравственности. В то время как первые три объяснения по-разному выведены из рационального расчета полезности, функциональности и власти, здесь мы сталкиваемся с тем, что правильный способ поведения диктуют нормы. Самоподдержание происходит вследствие растущей легитимации института, который изначально зарождается как моральный стандарт. Учитывая, что зависимость от пути может быть связана как с активным одобрением, так и с пассивным молчаливым согласием, здесь мы сталкиваемся со сложными когнитивными проблемами и с риском появления разрыва между частными ценностями и официальной политикой. Таким образом, мы вновь вернулись к «давнему расколу» между структурой и действием.

На этом мы завершаем аргументацию. В следующей главе подведем ее общий итог, а в главе IX обсудим, какие уроки могла бы почерпнуть из нее общественная наука.

VIII. Завершая дискуссию

Мы начали свое путешествие в мире финансовых рынков, где наблюдали, как внезапно разразившийся глобальный финансовый кризис принес с собой призрак возвращения к Великой депрессии 1930-х годов. Рынки, потрясенные банкротством респектабельного инвестиционного банка Lehman Brothers, охватил страх, который стремительно перекинулся в общественно-политическую сферу. Инвесторы толпой бросились к выходу, пытаясь продать все, что можно, а банкиры отказались выдавать кредиты. Реальный сектор экономики вошел в штопор, и разъяренные граждане начали предъявлять корпорациям обвинения в неискоренимой жадности.

Оказавшись в самом центре беспорядков, правительства столкнулись с двойной проблемой. С одной стороны, необходимо было действовать быстро, чтобы остановить растущую волну паники, которая в самом деле могла бы привести к глобальной депрессии. С другой стороны, необходимо было продемонстрировать решительные политические меры по обузданию разнообразных проявлений жадности, которые очень многие считали главной причиной кризиса. Хотя было достаточно легко увлечься сложившейся драматической ситуацией, важно помнить, что эти события составляли только часть общей, куда более сложной картины.

Основная причина того, что мы решили так акцентировать роль финансовых рынков, в том, что происходящее на этих рынках в некотором смысле можно сравнить с вершиной айсберга. Мы, безусловно, не пытаемся преуменьшить тяжесть сложившейся ситуации. Как показали недавние события и как показывает исторический опыт, финансовые кризисы могут очень тяжело повлиять на реальную сторону экономики и тем самым принести серьезные проблемы для населения.

Не теряя из виду нашу основную тему – системного провала, важно отметить, что не верхушка айсберга потопила «Титаник». Истинные опасности как для кораблей, так и для экономических систем никогда не лежат на поверхности. Тот факт, например, что «мании, паники и крахи» составляют столь неотъемлемую часть истории рыночной экономики, крайне показателен. Он демонстрирует, что перед нами стоят проблемы, глубоко укорененные в институциональных структурах, окружающих экономические трансакции. В предыдущих главах мы попытались пролить свет на эти проблемы с разных сторон. Здесь мы подведем итог основных аргументов, а в последней главе обсудим, какие из них можно сделать выводы с пользой для общественной науки.

Глава делится на три части. В первой перечислены уроки, которые можно извлечь из финансового кризиса 2008–2009 гг., а также из последовавшией за ним паники в Европе, которая разразилась весной 2010 г., спровоцированная страхами перед греческим дефолтом. Вторая касается долгосрочной перспективы и роли невидимых рук. В третьей части возвращаемся к опыту России как источнику дополнительных иллюстраций аргументов об укорененности.

Жадность и финансовые кризисы

Сейчас, оглядываясь на то, как правительства и центральные банки отреагировали на кризис ипотечного кредитования и последовавшую за ним заморозку глобальных финансовых рынков, мы можем вполне справедливо сказать: после достаточно медленного старта все же были приняты решительные меры, смягчившие то, что могло бы превратиться в очень серьезную глобальную депрессию. Это оценочное суждение, и многие, конечно, с ним не согласятся. Однако в целом создается впечатление, что, хотя население пострадало очень неравномерно, мировая экономика все же избежала кризиса и понесла ограниченный ущерб. Опасения вернуться в 1930-е годы не оправдались.

При этом кризис стал хорошим поводом задуматься о том, какие уроки можно и нужно извлечь из произошедшего. Во-первых, мы медленно прореагировали на начавшийся кризис, что позволило ситуации зайти дальше, чем нужно. Поразительно, что, несмотря на достаточно свежий опыт финансового кризиса в Азии и пузыря доткомов, ни рынки, ни правительства так долго не хотели осознавать и принимать всю тяжесть происходящего. В США, кроме этого, в ответ на призывы к решительному государственному вмешательству звучало возражение о возможной угрозе национализации банков.

Первой реакцией американского правительства стал набор ad hoc вмешательств в экономику, среди которых были спасение от банкротства и продажа при посредничестве правительства таких инвестиционных банков, как Bear Stearns и Merrill Lynch. Кроме того, де-факто правительство приняло под свой контроль ипотечных гигантов Fannie Мае и Freddie Mac. Только после банкротства Lehman Brothers и спасения в течение нескольких дней после этого страхового гиганта AIG забрезжило понимание того, что так продолжаться не может, и надо запускать в действие программу обширной финансовой поддержки.

При поддержке председателя ФРС Бена Бернанке в середине сентября 2008 г. министр финансов Генри М. Полсон предложил «Troubled Asset Relief Program» (TARP) – программу по спасению проблемных активов. Утвержденная Конгрессом в начале октября, эта программа выделила беспрецедентную сумму в размере 700 млрд долларов на поддержание финансовой системы в целом[549]549
  Хотя этот план поддерживал не только президент Джордж Буш, но и оба кандидата в президенты, и руководство Демократической партии в Конгрессе, ему противостояло большинство республиканцев. Утвержденная со второй попытки, когда рынки находились в свободном падении, программа TARP позволила Министерству финансов до конца года выплатить первый транш в размере 350 млрд долларов. Отказавшись от ранее заявленной им цели облегчить нагрузку на банковские балансы, скупив токсичные ипотечные ценные бумаги по цене выше номинала, министр Полсон вместо этого решил прибегнуть к обширным впрыскиваниям капитала. На первой стадии каждый из девяти основных банков получил не меньше 25 млрд долларов. Последняя крупная сумма досталась автомобильным концернам Chrysler и GM (подробный список всех компаний, получивших поддержку в результате действия TARP, см.: URL: http://projects.nytimes.com/creditcrisis/recipients/table, ссылка по состоянию на 18 января 2010 г.). Решительный отказ администрации использовать средства TARP для предотвращения потери права выкупа ипотеки, основной угрозы для широкого населения, вызвало дополнительное возмущение общественности (подробности о TARP см. по ссылке: URL: http://topics.nytimes.com/top/reference/timestopics/ subjects/с/credit_crisis/bailout_plan/index.html?inline=nytclassifier, ссылка по состоянию на 26 декабря 2009 г.).


[Закрыть].

В то время программа вызвала много нареканий, однако спустя год большинство аналитиков соглашались, что это вмешательство, которому сопутствовали аналогичные меры, принятые Евросоюзом и другими правительствами, оказалось успешным. Действуя при поддержке центральных банков, которые сократили процентные ставки и существенно увеличили денежную массу в обращении, правительства, наконец, скоординировали свои действия. Безусловно, были понесены большие убытки. Огромный масштаб дефицитного финансирования привел к беспрецедентной потребности в заемных средствах, что нанесло серьезный ущерб государственным финансам во многих странах. Однако итог остается прежним: кризис 1930-х годов не повторился. К началу 2010 г. стали появляться признаки того, что худший этап кризиса миновал. Затем разразился греческий кризис, к которому мы вскоре вернемся.

Что касается второй части проблемы – необходимости держать в узде присущую людям жадность, чтобы исключить возможность повтора ситуации, – здесь все сложилось совсем иначе. Теперь, когда пыль улеглась и мы можем подвести итог произошедшему, вывод, вероятно, будет заключаться в том, что правительства успешно справились с симптомами, но не устранили причины их появления.

Вначале казалось, что политическая ситуация созрела для серьезной реформы финансового рынка, в том числе для изменения правил игры и роли надзорных организаций. В США основным инструментом считалась программа TARP, в которой оговаривалось, что финансовые и прочие институты, получавшие деньги налогоплательщиков в качестве помощи, должны будут следовать строгим правилам при выплате вознаграждения руководству. Другие правительства пошли по тому же пути, хотя и в разной степени.

Если бы это давление со временем не ослабло, если бы временные правила трансформировались в постоянное законодательство, к чему многие призывали, мог бы начаться процесс фундаментальных институциональных изменений, включающий трансформацию неформальных норм относительно этики финансового рынка. Впрочем, оказалось, что систему взболтало, но не смешало. Несмотря на негодование общественности, культура выплаты руководству надбавок к зарплате и бонусов на финансовом рынке оказалась в высшей степени устойчивой – не только в Соединенных Штатах, но и в Европейском союзе.

Администрация Обамы, до его инаугурации работавшая в тесном сотрудничестве с администрацией Буша, получила по наследству ответственность за управление кризисом и за принятие решений о том, что делать со второй половиной программы TARP. После проведения «стресс-теста» банков, уже получивших финансовую поддержку, в июне 2009 г. было принято решение, что 10 крупных банков вернут полученные денежные вливания правительству, и тем самым с них будут сняты ограничения на выплату корпоративных бонусов. В частности, в декабре банку Bank of America было разрешено вернуть правительству 25 млрд долларов. Исходя из того что банк находился в процессе найма на работу нового генерального директора, считалось необходимым снять правительственные ограничения, наложенные на выплаты руководству[550]550
  См.: URL: http://www.nytimes.com/2009/12/03/business/03bank.html, ссылка по состоянию на 18 января 2010 г.


[Закрыть].

Разумеется, такое развитие ситуации только усилило негодование общественности. Без правительственной поддержки многие крупные банки, вероятно, просто обанкротились бы. Вырученные на деньги налогоплательщиков, они не просто выжили. Они нажили такую прибыль, что в течение года смогли вернуть правительству деньги, полученные по программе TARP, и вернуться к прежнему режиму раздачи бонусов и надбавок к зарплатам.

Причины, которые привели к этому печальному результату, можно разделить на поверхностные и более фундаментальные, и они предполагают, что история с пирамидами и кризисами будет повторяться. К поверхностным причинам можно отнести традиционные примеры короткой памяти и политиков, и финансовых рынков, благодаря которой даже самые болезненные удары быстро сменяются обычным рабочим режимом. Хотя такой взгляд на циклические системные провалы противоречит базовым предпосылкам экономической теории насчет обучения и адаптации, он мало что добавляет к нашему пониманию глубинных причин этих провалов.

Если риски являются обязательной составляющей работы финансовых рынков, то надзорные органы стоят перед задачей, которая в чисто неоклассическом мире была бы просто невыполнимой. Если считать, что максимизация прибыли и полезности является основной движущей силой экономических акторов в более широком смысле, и гедонистическое поведение акторов будет особенно ярко выраженным в краткосрочном контексте работы финансовых рынков, то провести различие между законным принятием риска, чрезмерной склонностью к риску и готовностью прибегнуть к откровенному мошенничеству будет просто невозможно при помощи одного лишь государственного регулирования.

Безусловно, можно провести доработки. Можно ввести правила, по которым выплата бонусов производилась бы с задержкой и при этом учитывались бы последствия краткосрочного принятия рисков. Можно увеличить требования к капиталу для банков, тем самым сократив их возможности для безрассудной выдачи кредитов, и можно даже формально отделить традиционные банковские операции от чисто спекулятивных. Говоря конкретно, восстановление закона Гласа – Стигалла (о котором мы еще поговорим в последней главе) и введение аналогичных законов в других западных странах были бы очень полезными для предотвращения повторения сценария «они слишком крупные, чтобы обанкротиться». Однако даже если бы такие формальные меры могли быть полезными, их было бы недостаточно, чтобы ликвидировать соблазны вести себя чрезмерно спекулятивно или прибегать к мошенничеству. Даже если ввести драконовские штрафы, ситуация останется неуправляемой вследствие перегруженности правоохранительных органов и моральных возражений против непропорционально жесткого наказания, о которых мы говорили выше.

Спасительной силой, которая не даст нам скатиться по наклонной плоскости, придется выступить интернализированным нормам. В дискуссии выше мы подчеркивали роль видимых рук в сравнении с руками невидимыми и указывали, что правительство должно эффективно устранять из набора возможностей акторов такие варианты, которые очевидно наносят вред общественному благу. Мы только что утверждали, что этой цели нельзя достичь при помощи одного лишь прямого регулирующего вмешательства, но факт в том, что цели и дух государственной политики все же оказывают воздействие на формирование общественной культуры, а через него и на формирование частных норм.

Проблема с точки зрения общественной науки заключается в аналитической асимметричности ситуации. Традиционными методами можно объяснить, как непродуманная государственная политика может разрушить такие нормы, которые, например, поддерживают аккуратную выплату налогов и не дают населению считать жадность положительным качеством. Однако попытка продемонстрировать, как формальное восстановление прежней политики может быть связано с восстановлением также прежних неформальных норм и культурных ценностей, связанных с честностью и доверием, – совсем другая задача.

Именно здесь мы должны всерьез задуматься об аргументах структуралистов по поводу укорененности, возможно, даже вспомнить о том, что Торстейн Веблен придавал особое значение психологии и необходимости различать предпринимательство ради производства благ и предпринимательство просто ради денег. У нас еще будет повод вернуться к этим вопросам при обсуждении тех выводов, которые могла бы сделать из нашей дискуссии общественная наука.

Перед тем как перейти к теме долгосрочного подхода и роли невидимых рук, мы должны сделать несколько кратких замечаний о кризисе в Греции. Когда внезапно выяснилось, что правительство Греции накопило бюджетный дефицит в 2009 г. в размере 13 % и вряд ли сможет выполнить требования по обслуживанию долга в 2010 г., ситуацию усугубило сочетание трех факторов.

Первым фактором стало то, что кризис возник в ситуации, когда многие европейские правительства оказались вынуждены потратить крупные средства на спасение частных компаний от банкротства, что привело к огромному дефициту бюджетных средств и к стремительному накоплению государственного долга. Из-за этого на финансовых рынках было мало возможностей для того, чтобы провести еще и операцию по спасению Греции.

Второй фактор был связан с пониманием того, что в попытках уклониться от общих правил по размеру бюджетного дефицита греческое правительство получило ценную поддержку со стороны игроков финансового рынка, предложивших «инструменты», достаточно непрозрачные для того, чтобы скрыть ситуацию от общественности. Из-за этого правительствам стало политически дополнительно сложно оказывать Греции помощь, не призывая кредиторов принять участие в убытках.

Третьим – очевидно решающим – фактором стало то, что неоказание помощи Греции могло бы привести к краху всего проекта общей европейской валюты. Оказавшись перед лицом перспективы огромной утраты политического престижа и не менее колоссальных сложностей, связанных с попытками реконструировать национальные валюты, руководители Евросоюза буквально стали заложниками Греции. Поэтому 10 мая, прекрасно сознавая, что нарушают собственные правила, они согласились выделить почти триллион долларов в попытке удержать долговой кризис в Греции от распространения на другие обремененные долгами страны Европейского союза[551]551
  См.: URL: http://www.csmonitor.com/Money/new-economy/2010/0510/EU-rescue-plan-buystime-to-defuse-Greek-debt-crisis, ссылка по состоянию на 13 июня 2010 г.


[Закрыть].

Был или не был нанесен общей валюте смертельный удар, такой, что ее неминуемая кончина является только делом времени, – это вопрос, на который мы не будем искать ответ. Вместо этого давайте обратим внимание на проблемы, связанные не с краткосрочными спекулятивными кризисами, но, скорее, с паттернами долгосрочной неспособности достичь развития. Такое смещение фокуса внимания потребует серьезного пересмотра выдвигавшихся ранее аргументов по поводу роли невидимых рук, причем в обоих значениях: в значении направления эгоистических действий индивида в сторону общего блага, как у Смита, и в значении понимания государством того, что расширение рынков соответствует их интересам, как у Олсона.