Текст книги "Невидимые руки, опыт России и общественная наука. Способы объяснения системного провала"

V. Повсеместные рынки

До сих пор мы утверждали, что рынки можно найти где угодно, даже при самых репрессивных формах командной экономики. Мы уже говорили о том, что дихотомия плана и рынка, составляющая суть теорий об альтернативных экономических системах, не совсем верна, и указывали на необходимость обсуждения тонкостей, связанных с неформальным институциональным контекстом рыночных сделок. Следующие две главы будут посвящены исследованию вначале того, как неформальные нормы могут мешать попыткам создания эффективной экономики, а затем того, как такие нормы могут самовоспроизводиться на протяжении веков, даже если их последствия крайне вредны для экономической эффективности.

В настоящей главе мы подготовим почву для этого исследования, рассмотрев более пристально вторую часть противопоставления план – рынок. К уже приведенным доводам о непонимании истинной сути централизованного планирования мы добавим несколько уточнений, связанных с теоретическим идеалом инструментально рациональной, обращенной в будущее рыночной экономики, свободной от исторического и культурного контекста.

Со времен Адама Смита либеральная экономическая традиция опиралась на описанную им «склонность к торговле, к обмену одного предмета на другой»[324]324
  Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. М.: Эксмо, 2007. С. 76.


[Закрыть]. Существование мощного желания обмениваться чем-либо с другими считалось доказательством того, что индивиды всегда выискивали способы улучшить свое положение, так что сторонники свободной торговли продолжали верить, что экспансия рынков приведет к эффективности и экономии на масштабе и тем самым принесет всем выгоду. Относится ли это рассуждение в равной степени ко всем странам и культурам? Чтобы ответить на этот чрезвычайно важный вопрос, внимательно рассмотрим ту институциональную среду, которая окружает ситуацию обмена.

Вначале представим доказательства того, что взгляды Адама Смита на мир были куда сложнее, чем принято считать в либеральной экономической традиции, связанной с его именем. Так, мы проиллюстрируем основные принципы и ограничения либеральной экономической традиции и покажем, что с течением времени экономическая наука все больше теряла связь со своими смитовскими корнями.

Затем мы введем различие между простыми рынками и более обобщенным понятием рыночной экономики, которой критически необходимо хорошее государственное управление. При этом мы опишем условия, необходимые для того, чтобы простой рыночный обмен вырос в эффективную экономику, и подчеркнем, что традиционный взгляд на то, что представляет собой рынок, нуждается в серьезном пересмотре.

Третьим шагом будет перенесение всей дискуссии в рамки теории о противопоставлении рынков иерархиям, при этом упор будет сделан на роль нерыночных способов принятия решений, как вообще, так и в контексте командной экономики. В заключение обрисуем общие тенденции в эволюции экономической мысли от Исаака Ньютона до Оливера Уильямсона.

Наследие Адама Смита

Приступая к теме наследия Адама Смита, полезно будет отметить, что в свое время Смит имел все основания выступать в защиту возможностей и собственных интересов, или дерегулирования и свободной торговли. Смит был сыном таможенного чиновника и сам поработал в этой сфере, так что у него были не только теоретические познания, но и собственный практический опыт для того, чтобы сформулировать свою критику преобладавшей тогда системы меркантилизма.

Хотя победа рыночного либерализма действительно принесла с собой огромные преимущества в форме свободной торговли и ограниченного правительства, у нее была и обратная сторона. Как уже отмечалось в нашей дискуссии о жадности, идеологический аспект laissez-faire временами оказывал не слишком здоровое влияние на формирование норм вообще и деловой этики в частности. В данном разделе мы стремимся продемонстрировать, что есть все основания критически отнестись к тому, как Смита сделали неким заложником в деле защиты нерегулируемого собственного интереса.

Несмотря на то что Смит прославился как экономист, он все же был профессором моральной философии и, вероятно, мог легко различить собственный интерес, регулируемый соответствующими нормами, и собственный интерес, выродившийся в чистую жадность, являющуюся смертным грехом. В предисловии к изданию «Богатства народов» 2000 г. Роберт Райч с понятным возмущением пишет: «Один из парадоксов в истории идей заключается в том, что “Богатство народов” – книга, посвященная улучшению благосостояния простого человека, а не купцов или дворян, использовалась новым классом промышленников как теоретическое оправдание отказа от попыток облегчить эти и прочие беды общества»[325]325
  Smith A. The Wealth of Nations. New York: Modern Library, 2000. P. XIX.


[Закрыть].

Выступая в близком ключе, Амартия Сен утверждает, что глобальный финансовый кризис, разразившийся в сентябре 2008 г., был как минимум отчасти порожден «чрезмерно завышенной оценкой мудрости рыночных процессов». Сен считает, что Смит ясно представлял себе опасности, связанные с возможным крахом веры в финансовые рынки и бизнес вообще: «Как оказалось, эти проблемы были сформулированы Смитом еще в XVIII в., однако их проигнорировали те, кто был у власти в последние годы, особенно в США, и кто неустанно приводил цитаты из Адама Смита в поддержку раскрепощения рынка»[326]326
  Sen A. Capitalism beyond the Crisis // New York Review of Books. 2009. Vol. 56. No. 5. P. 4 (цит. no: URL: www.nybooks.com/articles/22490, ссылка дана по состоянию на 14 мая 2009 г.).


[Закрыть].

Безусловно, Смит твердо заявлял, что каждый человек сам должен заботиться о себе. В его первой крупной работе – «Теории нравственных чувств» – эта мысль выражена следующим образом: «Всякий человек по внушению природы заботится, без сомнения, прежде всего о самом себе; и так как ему легче, чем всякому другому, заботиться о самосохранении, то эта обязанность, естественно, и возложена на него самого»[327]327
  Смит А. Теория нравственных чувств. М.: Республика, 1997. С. 97.


[Закрыть]. Он также был убежден, что люди, в отличие от животных, имеют внутреннее стремление улучшать условия своей жизни путем обмена с другими людьми. Это убеждение отражено в словах о склонности к обмену и торговле.

Известная всем, цитируемая многими, а прочитанная единицами, книга Смита «Богатство народов» выступает неким символом либеральной экономической традиции и доводов в защиту свободной торговли. В ней – во вводном рассказе о работе булавочной фабрики – мы обнаруживаем первое описание тех благ, которые можно получить от использования сравнительного преимущества.

Именно Смит сформулировал то, что стало одним из центральных положений либеральной рыночной экономики: собственные интересы играют роль движущей силы человеческой деятельности. Его собственная формулировка была достаточно резкой и стала обязательной цитатой в экономических текстах: «Не от благожелательности мясника, пивовара или булочника ожидаем мы получить свой обед, а от соблюдения ими своих собственных интересов»[328]328
  Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. М.: Эксмо, 2007. С. 77.


[Закрыть].

Несколько парадоксальная логика, на которой основано это высказывание, объясняет, как, преследуя собственные интересы, люди, будто ведомые невидимой рукой, будут способствовать наилучшему для всех исходу. В собственной формулировке Смита звучит явное удивление тем фактом, что результат действий жадных купцов и землевладельцев действительно может послужить всем на благо: «Он преследует лишь свою собственную выгоду, причем в этом случае, как и во многих других, он невидимой рукой направляется к цели, которая совсем и не входила в его намерения»[329]329
  Там же. С. 443.


[Закрыть].

Актуальность этих наблюдений для интересующих нас вопросов, таких как жадность на Уолл-стрит и жесткое столкновение России с капитализмом, связана с тем, что из рассуждений Смита экономисты сделали вывод, что рынки способны самостоятельно решить большинство проблем, если не все проблемы вообще, и что государство, таким образом, надо держать в узде. Реальный мир, как мы отмечали в главе I, устроен не совсем так. Более того, мы давно и хорошо знаем, почему он устроен не так.

В противовес той оптимистичной идее, которая стала ассоциироваться с либеральными политическими мерами laissezfaire, мы можем привести другие идеи Смита, которые доказывают, что он прекрасно представлял себе также и темную сторону мотивации деятельности в собственных интересах индивида. В своих трудах, особенно в «Теории нравственных чувств», Смит не жалеет слов, чтобы предупредить читателя об опасности для общества, которую несет свободная игра рыночных сил, движимых собственным интересом: «Любовь и благорасположение не менее, стало быть, необходимы для существования общества, как и справедливость. Без этих первоначальных побуждений оно не может процветать, хотя и может существовать, между тем как воцарение несправедливости неизбежно должно разрушить его»[330]330
  Смит А. Теория нравственных чувств. М.: Республика, 1997. С. 100.


[Закрыть].

Собственное понятие Смита о справедливости, типичное для последующих поколений шотландских и английских мыслителей, также сформулировано весьма четко: «Мы можем уйти на поиски богатства, почестей как угодно далеко и пользоваться всем для приобретения превосходства над другими людьми. Но если мы станем поперек их дороги, то снисходительность общества к нам прекращается. Оно не может допустить того, что переходит за пределы благородного соперничества»[331]331
  Там же. С. 98. Тот факт, что сейчас, скорее, философы, чем экономисты, заново открывают для себя Адама Смита (причем особое внимание уделяется его ключевому понятию «беспристрастного наблюдателя»), дополнительно иллюстрирует тот вес, который имела в трудах Смита моральная философия, в отличие от полной концентрации на освобождении рынков, которой подвержены целые поколения экономистов. Своим просвещением в этой области я обязан Арчи Брауну. См. также: Raphael D.D. The Impartial Spectator // Skinner A.S., Wilson T. (eds). Essays on Adam Smith. Oxford: Clarendon Press, 1975.


[Закрыть].

Даже в «Богатстве народов», которое чаще всего цитируется в поддержку политики laissez-faire, Смит предостерегает против «низменной жадности, монополистических стремлений купцов и промышленников, которые ведь и не являются и не должны являться владыками человечества»[332]332
  Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. М.: Эксмо, 2007. С. 476.


[Закрыть]. Он предупреждает о потенциальных последствиях свободного преследования собственных интересов: «Представители одного и того же вида торговли или ремесла редко собираются вместе даже для развлечений и веселья без того, чтобы их разговор не кончился заговором против публики или каким-либо соглашением о повышении цен»[333]333
  Там же. 174.


[Закрыть].

Достаточно показательно то, что в цитируемых здесь трудах Смита общим объемом около 1700 страниц метафорический образ невидимой руки встречается только трижды, и то походя. Есть все причины согласиться с Эммой Ротшильд в том, что Смит, возможно, использовал этот образ лишь как «ироничную, но полезную шутку»[334]334
  Rothschild Е. Adam Smith and the Invisible Hand // American Economic Review. 1994. Vol. 84. No. 2. R 319. См. также: Rothschild E. Economic Sentiments: Adam Smith, Condorcet, and the Enlightenment. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2001.


[Закрыть].

Учитывая, как глубоко окопалось в либеральной рыночной экономике понятие невидимой руки и связанная с ним вера в возможности и собственный интерес, возможно, стоит отметить, что для тех, кто изучает труды Адама Смита, остаются загадкой причины, по которым он вообще прибег к этой метафоре. Немало размышлений было посвящено тому, не пережил ли Смит перелома в убеждениях, когда от приоритета норм и нравственности в «Теории нравственных чувств» перешел к очевидному принятию собственного интереса в «Богатстве народов». В литературе этот вопрос иногда называют «проблемой Адама Смита»[335]335
  Подробнее см.: Macfte A.L. The Individual in Society: Papers on Adam Smith. London: Allen & Unwin, 1967.


[Закрыть].

Хотя позитивная идея, содержащаяся в «Богатстве народов», отодвинула на задний план предупреждения, сделанные Смитом до нее, в «Теории нравственных чувств», факт состоит в том, что последствия политики, позволяющей людям преследовать собственные интересы без ограничений, давно известны и прокомментированы.

Вспомнив об уже упоминавшемся беспокойстве Йозефа Шумпетера насчет кончины капитализма по причине внутренних конфликтов, мы можем процитировать следующий отрывок из его президентского обращения к Американской экономической ассоциации в 1949 г.: «Ни одна социальная система не может функционировать, если она базируется исключительно на сети свободных контрактов между (законодательно) равными партнерами, в которой каждый руководствуется ничем иным, кроме собственных (краткосрочных) утилитарных целей»[336]336
  Schumpeter J.A. The March into Socialism // American Economic Review. 1950. Vol. 40. No. 2. P. 448.


[Закрыть].

Как мы вскользь уже отмечали во вводной главе, в 1952 г. Лайонел Роббинс писал на эту же тему, что «преследование собственного интереса, не ограниченное соответствующими институтами, не гарантирует ничего, кроме хаоса»[337]337
  Robbins L. The Theory of Economic Policy in English Classical Political Economy. London: Macmillan, 1952. P. 56.


[Закрыть]. Хотя Роббинс подчеркивает, что дерегулирования недостаточно для обеспечения экономической эффективности (на этот факт также указывал Дуглас Норт в своей нобелевской лекции в 1993 г.[338]338
  Точная формулировка звучала так: «Перенесение формальных политических и экономических правил успешных западных рыночных экономик в страны третьего мира и Восточной Европы не является достаточным условием для достижения экономической эффективности» (North D.C. Economic Performance through Time // American Economic Review. 1994. Vol. 84. No. 3. P. 366).


[Закрыть]), остается неясным, что именно он подразумевает под «соответствующими институтами».

То же самое можно сказать и о продолжении процитированного ранее утверждения Алана Гринспена о природе и культуре. Хотя его понимание «капиталистической инфраструктуры» можно счесть достаточно прямолинейным, этого нельзя сказать о «капиталистической культуре» и связанных с ней традициях, поведении и практиках. Однако именно они касаются самой сути институциональной теории, а именно взаимодействия между формальными правилами и неформальными нормами.

Давайте взглянем на зарождение рыночной экономики с точки зрения такого взаимодействия, то есть посмотрим, как простой обмен трансформировался в то, что Мансур Олсон назвал «социально сконструированными рынками» (socially contrived markets)[339]339
  Olson М. Power and Prosperity: Outgrowing Communist and Capitalist Dictatorships. New York: Basic Books, 2000. P. 183. (Рус. пер.: Олсон M. Власть и процветание: Перерастая коммунистические и капиталистические диктатуры. М.: Новое издательство, 2012. С. 188.)


[Закрыть].

Социально сконструированные рынки

В своей вышеупомянутой книге о рынках и иерархиях Оливер Уильямсон открывает аргументацию предположением о том, что «вначале были рынки»[340]340
  Williamson О.Е. Markets and Hierarchies: Analysis and Antitrust Implications. New York: Free Press, 1975. P. 20.


[Закрыть]. В полную противоположность ему Джефри Ходжсон утверждает, что «рынок сам по себе является институтом, с которым связаны общественные нормы и обычаи, установленные меновые отношения и сети передачи информации, которые тоже требуют объяснения»[341]341
  Hodgson G.M. The Evolution of Institutional Economics: Agency, Structure and Darwinism in American Institutionalism. London: Routledge, 2004. P.20.


[Закрыть]. Между этими двумя заявлениями зажат весь смысл нашей дальнейшей дискуссии о том, что может обеспечить или затруднить экономическую эффективность.

Утверждение о том, что рынки существовали всегда, является в некотором смысле трюизмом. Если, с одной стороны, под рынком мы понимаем добровольную сделку двух индивидов, стремящихся улучшить свое благосостояние путем обмена, то такой рынок, безусловно, существовал с самого зарождения человечества. Если же, с другой стороны, мы понимаем под рынком физическое пространство, выделенное специально для таких сделок, то у такого рынка тоже очень давняя история, хотя, возможно, и не такая давняя, как у простого обмена.

Ходжсон говорит не о базовом процессе трансакции, составляющем основу рыночной экономики, но, скорее, о том факте, что с течением времени институциональный контекст трансакций все более усложнялся[342]342
  Согласно расчетам Дугласа Норта и Джона Уоллиса, доля трансакционного сектора (определяемого как деятельность, поддерживающая экономический обмен) в ВВП США выросла с менее 25 % в 1870 г. до более 45 % в 1970 г., а в 2000 г. (по прогнозу методом экстраполяции) должна была превысить 50 % (см.: Wallis J.J., North D.C. Measuring the Transaction Sector in the American Economy // Engerman S., Gallman R.E. (eds). Long-Term Factors in American Growth. Chicago, IL: University of Chicago Press, 1986; North D.C. Understanding the Process of Economic Change. Princeton: Princeton University Press, 2005. P. 91–93).


[Закрыть]. В результате этого усложнения трансакция становилась все плотнее окружена или встроена в густую сеть как формальных, так и неформальных институтов.

Продолжая придерживаться Смитовой предпосылки о том, что все акторы движимы собственными интересами, мы можем так сформулировать аналитическую задачу общественных наук в целом: выяснить, что именно в этой сети может обеспечить эффективную экономическую деятельность, а что имеет обратный эффект. Давайте для начала рассмотрим простейшую форму обмена и опишем условия, при которых она может трансформироваться в современную экономику, определяемую здесь как обстоятельства, в которых изначально спонтанные рынки преобразились в социально сконструированные.

Чтобы проиллюстрировать базовые основы рыночной экономики, авторы учебников по экономике для студентов нередко рассказывают историю о том, как встреча Робинзона Крузо с Пятницей позволила заменить автаркию взаимно выгодной торговлей. Как и в случае с булавочной фабрикой Смита, суть примера в том, чтобы показать, как разделение труда приводит к специализации и росту эффективности на основе сравнительного преимущества. Логика этого рассуждения отлично согласуется с примером успешного развития западного мира, о котором мы говорили в главе I и который подробнее обсудим в главе VI.

Но существует одна ранняя стадия экономического развития, которую мы можем назвать базарной экономикой (bazaar economy) и которая выбивается из этой положительной истории[343]343
  Подробнее см.: McMillan J. Reinventing the Bazaar: A Natural History of Markets. New York: Norton, 2002.


[Закрыть]. Она важна, поскольку при ней акторы занимаются добровольным горизонтальным обменом, но не получают тех преимуществ, которые предлагает положительная динамика канонической истории. Как мы вскоре убедимся, эта ситуация представляет собой реальность для значительной части институционально недоразвитых стран третьего мира. Несмотря на десятилетия попыток достичь развития при помощи внешней поддержки, этот тип институционального устройства упорно не поддается изменениям.

То, о чем мы говорим, может быть охарактеризовано как саморегулируемые (self-enforcing) рынки наличного товара. Поскольку обе стороны полностью контролируют трансакцию, а также поскольку они, скорее всего, не планируют вступать в отношения повторно, необходимость каждой стороны в информации о другой стороне минимальна, как и необходимость во внешней помощи для инфорсмента данной сделки. Этот пример поразителен в том смысле, что идеально соответствует идеалу свободного рынка, во всяком случае, на поверхностном уровне. Здесь нет государства, нет контролирующих чиновников, нет и заседаний корпоративных правлений, где жадность может извратить процесс принятия решений. Это мир свободных предпринимателей, заключающих свободно обсуждаемые сделки с анонимными партнерами.

Очевидный минус заключается в том, что подобные рынки имеют крайне низкую добавленную ценность и не могут поэтому служить основой современной экономики или современного общества. В качестве утрированной иллюстрации можно представить, что все население страны выстроено в длинную колонну, в которой индивиды по очереди продают друг другу один и тот же одноразовый бритвенный станок. Когда станок дошел до конца колонны, мы зарегистрировали множество трансакций, а значит, большие поступления в ВВП, но речь по-прежнему идет об однократной возможности побриться.

Чтобы описать, что происходит, когда рынки наличной продукции с низкой добавленной ценностью становятся более сложными рынками, где растущее разделение труда обеспечивает высокую добавленную ценность и стимулы для развития технологического прогресса, мы можем ввести различие между трансформационными и трансакционными издержками. По мере того как рынок расширяется и объем производства растет, экономия на масштабе приводит к снижению трансформационных издержек. Однако параллельно этому процессу растущий уровень сложности приведет к росту трансакционных издержек. Поскольку росту размеров рынка будут сопутствовать издержки, которые, с одной стороны, падают, а с другой – растут, результат процесса не определен. Учитывая критическую важность этих наблюдений, может быть полезно порассуждать об этом вопросе.

Хотя история о специализации и сравнительном преимуществе объясняет, как расширяющиеся рынки могут создавать рост, нет никаких гарантий, что все произойдет именно так. Как мы уже неоднократно говорили, вера в возможности и собственные интересы, которая так сильна среди экономистов, плохо согласуется с наблюдениями за реальной жизнью в странах, попавших в «ловушку бедности», а также со всеми теми недочетами и даже с системным провалом, которые мы видим в странах, переходящих от плановой к рыночной экономике.

Причины того, что мы наблюдаем столько случаев системного провала, нельзя понять, не поднимая проблемы роста трансакционных издержек. В реальном мире существует бессчетное количество сделок, которые нельзя заключить, бесчисленное множество трансакций, которые были бы взаимно выгодны обеим сторонам, но не произошли, и все это по той простой причине, что издержки, связанные с осуществлением этих сделок, превышают потенциальную выгоду. По сути, именно об этом говорит Олсон в процитированной выше работе о «крупных купюрах, лежащих на тротуаре», и именно эта тема стала предметом множества интересных исследований в рамках «новой институциональной экономики»[344]344
  Ранняя всесторонняя работа по этой теме: Eggertsson Т. Economic Behavior and Institutions. Cambridge: Cambridge University Press, 1990. (Pyc. пер.: Эггертсон T. Экономическое поведение и институты. М.: Дело, 2001.) Более поздние обзоры см. также в: Furubotn E.G., Richter R. (eds). The New Institutional Economics: A Collection of Articles from the Journal of Institutional and Theoretical Economics. College Station: Texas A & M University Press, 1991; Furubotn E.G., Richter R. Institutions & Economic Theory: The Contribution of the New Institutional Economics. Ann Arbor: University of Michigan Press, 1998 (рус. пер.: Фуруботн Э.Е, Рихтер Р. Институты и экономическая теория. Достижения новой институциональной экономической теории. СПб.: Изд. дом СПбГУ, 2005); Ménard С. (ed.). Institutions, Contracts and Organizations: Perspectives from New Institutional Economics. Cheltenham: Edward Elgar, 2000; Ménard G, Shirley M.M. (eds). Handbook of New Institutional Economics. Dordrecht: Springer, 2005.


[Закрыть].

Ключевой момент здесь в том, что рынкам самим по себе будет нелегко находить решения, позволяющие снизить трансакционные издержки и тем самым сгладить путь к экспансии. Причина этого очень проста и заключается в том, что необходимые решения часто будут иметь характеристики коллективных благ, то есть таких благ и услуг, которые, будучи однажды предоставленными, смогут бесплатно быть использованы кем угодно. Поскольку отдачу от инвестиций в предоставление таких благ будут получать все, трудно найти способ разделить издержки. Как правило, для решения этой проблемы требуется вмешательство государства[345]345
  В качестве исключения из правила мы можем отметить многолетнюю работу нобелевского лауреата Элинор Остром по теме управления общинами. В ее книге приведены случаи, когда управление общей собственностью было на удивление эффективным. См.: Ostrom Е. Governing the Commons: The Evolution of Institutions for Collective Action. Cambridge: Cambridge University Press, 1990. Нобелевская лекция Остром доступна по ссылке: URL: http://nobelprize.org/nobel_prizes/economics/ laureates/2009/ostrom-lecture.html.


[Закрыть].

Примеры таких решений разнообразны – начиная от таких тривиальных мер, как стандартизация мер и весов, и заканчивая сложнейшей задачей организации всех тех законов и правоохранительных учреждений, которые в сочетании составляют правопорядок. Вышеупомянутый «подъем Запада» как раз опирался на взаимодействие между свободными рынками и государством, выступавшим в роли производителя необходимых коллективных благ[346]346
  См., например: North D.C., Thomas R.P. The Rise of the Western World: A New Economic History. Cambridge: Cambridge University Press, 1973. Ch. 1.


[Закрыть]. Как и в случае с ролью невидимой руки, направляющей возможности и собственный интерес, здесь есть серьезное концептуальное расхождение между тем, что предсказывает теория, и тем, что мы наблюдаем на практике.

Олсон вводит понятие второй невидимой руки, которую он называет «невидимой левой рукой». При этом он утверждает, что государством движет всеобъемлющий собственный интеpec, заключающийся в том, чтобы предоставлять коллективные блага, улучшающие работу рынка, по той простой причине, что тем самым государство увеличивает налогооблагаемую базу[347]347
  Olson М. Power and Prosperity: Outgrowing Communist and Capitalist Dictatorships. New York: Basic Books, 2000. P. 13. (Рус. пер.: Олсон M. Власть и процветание: Перерастая коммунистические и капиталистические диктатуры. М.: Новое издательство, 2012. С. 40.)


[Закрыть]. Как и в случае с мясником, пивоваром и пекарем, получается, что мы можем обойтись без доброй воли государства и положиться на его собственный интерес.

Предварительный вывод, который напрашивается из темы невидимых рук у Смита и Олсона, кажется крайне оптимистичным. Не прибегая к альтруизму ни в какой форме, рынки и государства совместными усилиями могут сделать, чтобы действия индивида всегда были направлены и к коллективному благу. Однако в реальности мы видим, что только некоторые страны успешно движутся по обещанному пути к процветанию. Мы вскоре вернемся к этой теме, однако для начала рассмотрим еще несколько примеров, на этот раз из истории возникновения международной торговли в Средиземноморье.