Текст книги "Львы Сицилии. Закат империи"

Когда карета проехала мимо строящегося Театра Массимо и свернула на виа Македа, Джулия словно очнулась от оцепенения. На мостовой под барочными балконами, перед воротами богатых вилл толпились простолюдины и мещане, аплодировали проезжающим, вытягивали шеи, пытаясь разглядеть внутри кареты невесту, дочь хозяина Палермо, будущую княгиню Ланца ди Трабиа.

Иньяцио в сердцах опустил занавеску. Джулия повернулась, чтобы посмотреть на силуэты за окном.

– Они собрались… посмотреть на меня? – спросила она тихо, крепко сжимая букет. Внезапно она стала сама собой – пятнадцатилетней девочкой накануне важного события, которое изменит ее жизнь.

– Они собрались посмотреть на нас. – Иньяцио подался вперед. – Флорио – это Палермо. Пьетро, твой будущий муж, имеет титул вице-короля, но помни, что сначала мой отец, а теперь я, это мы покупали земли, фабрики и людей, которые там работают, а ты – моя дочь, дочь хозяина. Мы богаты, это мы построили этот город, шаг за шагом.

Джулия слушала его, затаив дыхание. Отец часто разговаривал с ней, как со взрослой, но никогда не говорил с такой прямотой.

Иньяцио не заметил ее изумления.

– Слушай меня внимательно. За тобой хорошее приданое. А знаешь почему? Твоя мать тебе что-то объяснила?

– Мама говорила мне… про другое, – пробормотала Джулия, покраснев от смущения.

– Ах да, понятно. – Складка на лбу Иньяцио разгладилась, и он улыбнулся.

Он крепко сжал руку дочери, холодную, напряженную.

– Послушай меня. За тобой приданое в четыре миллиона лир, это огромная сумма[11]11
  Примерно 18 млн евро. (Прим. автора.)


[Закрыть], но поскольку семья твоего мужа денег не зарабатывает, а я не желаю оплачивать прихоти аристократов, я поставил условие, чтобы ты, обсудив с мужем, решила, в какое дело вложить эти деньги. Адвокат Криспи включил пункт в брачный договор.

Джулия озадаченно смотрела на отца.

– И что это значит?

– Значит, что я не хочу, чтобы семейство Ланца ди Трабиа распоряжалось тем, что принадлежит тебе по праву, ведь никогда не знаешь, как повернется жизнь. Пьетро выберет дома и земли, я куплю их на твое имя, взяв средства из приданого. – Иньяцио придвинулся к дочери, погладил ее по щеке. – Ты должна быть осторожна, девочка моя. Пока я жив, тебе нечего бояться. Но в чужом доме ты должна научиться защищать себя, никому не позволяй помыкать тобой, даже мужу или, что еще хуже, свекрови, характер у которой, скажем прямо, не сахар. Пьетро двадцать три года, но он под каблуком у матери. Ты же девушка умная, ты поймешь, как нужно вести себя, у тебя характер бабушки, чье имя тебе дали, а она была женщиной мудрой и решительной. Запомни, только деньги дают независимость и право решать, никогда от них не отказывайся. Ты меня понимаешь?

Джулия кивнула, глаза ее увлажнились. Затем, подумав немного, она прошептала, качая головой:

– Я не хочу тебя разочаровывать…

Иньяцио обнял ее, борода щекотала ей шею и лицо.

– Флорио никого и ничего не боялись. Мы выстояли даже в революцию и гражданскую войну. Да, мы не аристократы, как Ланца ди Трабиа, но ты – Флорио, ты умна и бесстрашна, и ты далеко не хуже всех этих зазнавшихся дворян. Запомни: у кого деньги, у того и власть.

С такими мыслями Джулия поднимается по лестнице, идет в зал, где ее ждет герцог Джулио Бенсо делла Вердура, уполномоченный мэром Палермо регистрировать брак.

Худой, с впалыми щеками, герцог встречает невесту доброжелательной улыбкой. Рядом с ним – Пьетро Ланца ди Трабиа, коренастый юноша с залысинами на лбу и пышными темными усами.

Он красиво ухаживал за ней, как и подобает дворянину. Подарил дорогое кольцо, сопровождал на приемы. Обходился с ней как с принцессой.

Бьется ли ее сердце чаще? Нет. Ей хорошо в его обществе, но это не тот мужчина, ради которого можно потерять голову. Она не знает, будет ли он хорошим мужем. Но она знает, в чем заключается ее задача: родить крепких, здоровых детей и соответствовать статусу, княжескому титулу семьи.

Брак – это договор, думает Джулия, отрывая свою руку от теплой руки отца и вкладывая ее в ледяную, дрожащую руку Пьетро. Договор между семьями, предметом которого является она сама и ее приданое.

А когда речь идет о делах, никто не может превзойти Флорио в хваткости.

* * *

– Вы не представляете, что за торжества были у королевы Виктории! – Иньяцидду вытягивает ноги, в одной руке у него бокал шампанского, в другой – сигара, и оглядывает друзей: кузена Франческо д’Ондеса по прозванию Чиччо, другого кузена дальнего родства Ромуальдо Тригону, и Джузеппе Монроя. Все трое охотно приняли приглашение Иньяцидду провести несколько дней на вилле в Сан-Лоренцо, что близ Палермо. Сейчас здесь собралось все семейство Флорио, затем они отправятся на Фавиньяну.

Молодежь расположилась в плетеных креслах на террасе с видом на цитрусовую рощу. Спустился вечер, и прохлада наконец-то остужает жару летнего дня. В воздухе разлит аромат цветущих апельсинов и резкий запах дикой мяты в горшках, выставленных на террасе.

– Когда мы прибыли в Лондон, дождь лил как из ведра! Снять все чемоданы и баулы с поезда было сущим адом. Мать и брат плохо чувствовали себя всю дорогу от Кале до Дувра, они отправились к себе в комнату отдыхать. А отец, напротив, захотел прогуляться по городу, и я пошел с ним. Дождь, к счастью, закончился. Зрелище невероятное! Повсюду цветы, флаги, гирлянды, портреты королевы, даже на самых скромных улочках. Перед одним дворцом соорудили большую площадку с пальмами, окруженную японскими зонтиками, а в центре – огромный мраморный бюст королевы, украшенный цветочными гирляндами. Фасад другого дворца был полностью завешан флагами, а с балконов свисали гирлянды цветов, образуя цифру «50». На следующий день был парад. День выдался солнечный, сабли и кивера сверкали так ярко, что казалось, будто смотришь на серебряную реку. Но больше всего меня поразило, что перед Букингемским дворцом начала парада ожидала огромная толпа. Можете себе представить! И все стояли в полной, абсолютной тишине.

– Как это – в тишине? – спрашивает Джузеппе.

– Трудно поверить, правда? Здесь бы все кричали, свистели, а там… тишина! Но когда появилась королевская карета, толпа взорвалась. Все кричали так громко, что перекрикивали фанфары, возвещающие прибытие королевы. Махали платками, подбрасывали в воздух шляпы… Мне рассказали, когда королева проезжала мимо, кто-то закричал: «Вот она! Я ее видел! Да здравствует королева!», и все засмеялись. В общем, подданные действительно почитают королеву Викторию, не то что мы – Савойскую династию!

Друзья смеются и смотрят на Иньяцидду с обожанием, смешанным с завистью.

Он продолжает свой рассказ. Говорит, что на торжества были приглашены только Флорио, Трабиа и еще ряд итальянских семейств. Повторяет это несколько раз.

– Там были все королевские семьи Европы, аристократы, банкиры и политики. Мой отец со всеми здоровался, и мама тоже. Представляете, как они все на нас смотрели… Не было ни одного человека, который бы нас не знал, все хотели быть представлены моему отцу, владельцу Итальянской судоходной компании «Генеральное пароходство».

– А потом вы поехали в Париж, верно? – перебивает его Ромуальдо.

– Да, мы были в гостях у Ротшильдов. – Иньяцидду улыбается, подается вперед. – А главное, я провел незабываемую ночь в Шабане…[12]12
  Ле-Шабане или Шабане – один из самых известных публичных домов в центре Парижа, существовавший с 1878 по 1946 г.


[Закрыть]

– А мать знает, что ты шляешься по борделям? – Чиччо наливает себе выпить и, хитро прищурив глаз, смотрит на Иньяцидду.

– Мать попросила принести ей в номер распятие, – фыркает Иньяцидду. – Вообще-то она меня обожает. Хоть и ругает меня, но всегда прощает.

Он допивает свой бокал, встает с кресла.

– Там ей было не до меня: она выбирала мебель для Оливуццы, ковры для гостиных. В один из дней они с моей сестрой поехали в модельный дом к Уорту и задержались там допоздна, примеряя наряды. А у отца были всякие деловые встречи, он хотел, чтобы и я присутствовал на них. Мне удалось удрать, я сказал ему, что хочу сходить в музей.

– Эх, мой дорогой… твой отец, должно быть, уже понял, что ты неисправимый бабник! – Ромуальдо встает, дает Иньяцидду подзатыльник. Они давние друзья, у них общая страсть к красивым женщинам и дорогим развлечениям.

– Если женщина красива и хочет меня, а я хочу ее, что в этом плохого? – парирует Иньяцидду, закатывая глаза. – В отеле была русская графиня с мужем, поверьте мне, все оборачивались ей вслед. Богиня, зеленоглазая блондинка. Я на нее посмотрел, она на меня посмотрела, и… – Он смеется, глаза искрятся при воспоминании. – Да ты меня не слушаешь? – обращается он к кузену.

Чиччо и Джузеппе перестают улыбаться, а Ромуальдо, тоже вдруг серьезный, поднимает голову и смотрит куда-то за спину Иньяцидду.

В дверном проеме, скрестив руки на груди, стоит Иньяцио. Вид у него усталый, он смотрит на молодежь с укором.

– Синьоры, – обращается он к ним тихим голосом. – уже поздно. Я хотел бы предложить вам удалиться в свои комнаты.

– Конечно, дон Иньяцио… простите, если мы вас побеспокоили.

Ромуальдо опускает голову, тянет Чиччо за рукав, они проскальзывают в дом. За ними, бросив обеспокоенный взгляд на Иньяцидду, следует Джузеппе. Иньяцидду тоже хочет пойти спать, он хорошо знает своего отца и понимает, что назревает буря.

Иньяцио останавливает сына, преградив ему путь.

– Из всех слов, которыми ты мог говорить обо мне и о матери, ты выбрал самые худшие. Особенно о матери, которая всегда тебе угождает и все тебе прощает.

Эти слова как пощечина. Иньяцидду вздрагивает, отступает назад.

– Но что я такого сказал?

– Ты никогда не должен хвастаться тем, что имеешь, или тем, кто ты есть. Оставь это слабакам. – Иньяцио хватает сына за грудки, притягивает к себе. – И еще: в следующий раз, когда захочешь повеселиться, просто дай мне знать. Я, конечно, не стану тебя удерживать. Только напомню, что у тебя перед семьей есть определенные обязательства и они стоят выше удовольствий. А у тебя лишь бабы на уме. Ты мужчина, ты молод, я понимаю, но хвастаться любовными похождениями – гнусность. Нужно уважать не только женщин, с которыми встречаешься, но и себя.

– Но, папа! Это был дом терпимости, и это были…

Иньяцио закрывает глаза, пытаясь сдержать раздражение.

– Мне безразлично, кто они и что они.

– По-твоему, я должен жить, как монах, только дом и работа, – бормочет Иньяцидду.

– Черт! Ты – Флорио, и ты должен уважать свою семью прежде всего.

Иньяцио поднимает руку, показывает сыну кольцо на безымянном пальце.

– Ты должен быть достоин этого кольца, которое принадлежало моему деду Иньяцио, честному и храброму человеку, и твоему деду Винченцо, которому мы обязаны всем, а теперь и мне. Ты должен соблюдать приличия, сдерживать себя. Иначе ничего не добьешься.

Иньяцио делает вид, что не замечает недовольное лицо сына. Тот заходит в дом, теша себя иллюзией, что он изворотливый и куда больше понимает о жизни, чем отец. А Иньяцио понимает, что взрослого сына нужно еще многому научить. Нельзя стать взрослым, если не знаешь, как держать себя, что и когда говорить. И прежде всего, когда молчать.

* * *

Вода в гавани Фавиньяны такая прозрачная, что можно увидеть морское дно и рыб, плавающих среди водорослей. Мягко журчит прибой, ветер ласкает лодки, летит по песчаному берегу до самой тоннары.

Иньяцио делает глубокий вдох. Пахнет сухими водорослями: запах соленый, тошнотворный; в небе чайки, удерживаемые воздушными потоками, ждут, когда рыбаки, которые чинят на берегу сети, бросят в море остатки запутавшейся в сетях рыбы.

Так всегда бывает весной, и май 1889 года не исключение.

Иньяцио приехал, как обычно, по случаю маттанцы, и все это время стоят погожие дни, солнце заливает остров удивительным мягким светом.

Иньяцио улыбается, прикрывает глаза рукой, переводит взгляд на палаццо, построенный для него Дамиани Альмейдой. Видит силуэты в саду: Джованна, донна Чичча, играющий в мяч Винченцо. Младшему шесть лет, в нем чувствуется быстрый ум и живой темперамент.

Джованна предпочитает оставаться с Винченцо в доме еще и потому, что на ее плечах лежат хозяйственные заботы, следить за работой горничных и поваров, вызванных из Палермо. Она смирилась с тем, что островитяне плохо справляются с ролью домашней прислуги: грубые, черные от загара, они лучше выполняют грязную работу. Но и палермские слуги на Фавиньяне расслабляются, что раздражает Джованну, поэтому она должна лично проверить каждую комнату, каждое блюдо, которое будет подано на стол, особенно если в доме гости. Она так вошла в роль хозяйки, что ей даже нравится это занятие.

Иньяцио предпочел остаться на яхте «Куин Мэри», которую он недавно купил у марсельца Луи Пратта. Француз назвал ее на свой манер – «Рэн Мари», но Иньяцио решил вернуть яхте имя, которое ей дали на родине в Шотландии, на верфях Абердина. Длина парусника тридцать шесть метров, у него железный корпус, паровой двигатель и винтовая тяга. Это самое большое прогулочное судно в Италии и, вероятно, самое быстрое: скорость десять узлов. Настоящая жемчужина. Только «Луиза» его друга Джузеппе Ланца ди Маццарино может соперничать с «Куин Мэри».

Именно Ланца ди Маццарино подтолкнул Иньяцио к этой покупке. Иньяцио и сам давно подумывал о собственной яхте, но ему приходилось много заниматься делами, приданым для дочери, покупкой новых пароходов. Конечно, он вступил в Итальянский королевский яхт-клуб в Генуе, но так делали почти все судовладельцы, от Раффаэле Рубаттино до Джузеппе Орландо и Эразмо Пьяджо, который стал директором генуэзского отделения судоходной компании «Генеральное пароходство».

Однажды Ланца ди Маццарино, один из активных членов клуба, сказал:

– Как же так, Иньяцио, у тебя до сих пор нет собственного корабля? Непорядок! У владельца самого крупного флота Италии нет даже захудалого корыта? – И засмеялся.

Иньяцио не понравился его сарказм.

– Я думал об этом, но сейчас не время, – запальчиво ответил он. – Я не смогу наслаждаться отдыхом на яхте, пока у меня столько забот с судоходной компанией и тунцовым промыслом. О том, чтобы поручить другим управление делами, не может быть и речи.

Но Ланца ди Маццарино настаивал:

– Пойми, это вопрос престижа. Ты зарабатываешь миллионы, и тебе неловко иметь яхту? Пусть ты будешь проводить на ней один день в году, зато она есть, она твоя.

Иньяцио понял, что Ланца ди Маццарино прав: яхта станет символом – еще одним символом – могущества Флорио. Как вилла в Оливуцце, как личный салон-вагон. Как брак Джулии с князем Трабиа. Но сейчас, на яхте, Иньяцио понимает, что этот выбор был продиктован куда более серьезными причинами, что социальный престиж отходит на второй план.

Внизу, под ногами, пульсирует, дышит море. Иньяцио чувствует эту вибрацию: она поднимается от лодыжек, достигает плеч, головы, глаз.

Когда-то именно здесь, на Фавиньяне, отец сказал ему: «У нас, у Флорио, море в крови».

Прошлое его семьи всплывает в памяти, кровь пополам с морем течет по венам.

Фавиньяна. Единственное место, где он чувствует себя цельным. Единственное место, где воспоминания не причиняют боли, где он может думать о прошлом, представляя, что ушедшие близкие рядом, где-то в тени, они словно призраки, избегающие здешнего назойливого света.

Родители. Сын. Камилла.

– Дон Иньяцио!

Он оборачивается к матросу в синей форме и белом берете.

– Что у тебя, Саверио?

– С вами хочет поговорить синьор Карузо. Он ждет вас в кают-компании.

Кают-компания – просторное, роскошно обставленное помещение. На обшитых деревом стенах висят картины, морские пейзажи; у стены – бархатный диван, а персидский ковер прибит к полу во избежание несчастных случаев.

– Дон Иньяцио, как я рад вас видеть!

Гаэтано Карузо встает, снимает соломенную шляпу. Его худое лицо испещрено глубокими морщинами, бородка-эспаньолка совсем белая. Сначала его отец с моим отцом, а теперь я с ним… еще одна семейная история, думает Иньяцио, пожимая ему руку и глядя прямо в глаза. Мало кому в мире он может доверять так, как этому человеку.

У Карузо с собой большая папка с письмами.

– Я принес вам почту. Корабль прибыл из Трапани, как раз когда я к вам собирался.

Иньяцио кивком благодарит его и предлагает сесть, а сам быстро просматривает корреспонденцию. Есть письма с печатью сената королевства, другие касаются торговых дел. Все это может подождать.

– Ну, – негромко говорит он, садясь на диван, – рассказывайте!

Карузо сцепляет руки на коленях. Во взгляде темных внимательных глаз настороженность.

– Снова заговорили о том, что сменят директора тюрьмы. Неизвестно, кто будет новым начальником и разрешит ли он заключенным и дальше у нас работать. Слухи ходят уже давно, вы сами знаете. Но, похоже, вопрос решится в ближайшее время.

– Делать им больше нечего? – цедит сквозь зубы Иньяцио. – Эти бездельники из министерства только и знают, что вставлять нам палки в колеса. И когда? В период маттанцы!

Раздражение бурлит у него в горле, морщинка между бровями становится глубже.

– Я немедленно напишу в Рим, пусть Абеле Дамиани этим займется. Однажды мне уже пришлось обращаться к нему с подобным вопросом. – Иньяцио замолкает, качая головой. – Труд каторжников экономит нам много денег, не то я бы с удовольствием обошелся без них. Маттанца – единственное время, когда мы не терпим убытки.

Удрученный Карузо разводит руками.

– Дон Иньяцио, я прекрасно об этом знаю! Жалование рыбакам, рабочим консервного завода, расходы на ремонт котлов, на содержание виноградника… на Фавиньяне у нас долг, который… – Он машет рукой куда-то в сторону поселка. – А еще денежки надо давать попам и пономарям.

Мрачный вид Карузо вырывает из Иньяцио смех.

– Я знаю, что два пономаря – многовато для такого маленького острова, как Фавиньяна, но ведь они заботятся о состоянии церкви, а забота о церкви – одна из обязанностей владельца острова, поскольку море здесь разрушает все постройки… И потом, я обещал жене. Вы же знаете, она набожная женщина. Что же касается виноградника… – Иньяцио ставит локоть на подлокотник дивана, подперев подбородок кулаком. – Аромат вина с этого виноградника – одно из немногих удовольствий, которые у меня остались. В нем чувствуется море.

Карузо с трудом скрывает свое удивление. Иногда хозяин – так он называет его, как и рабочие, – говорит странные вещи…

– Дон Гаэтано… Когда человек богат, у него есть два варианта бытия: либо наслаждаться жизнью и плевать на все, либо приумножать богатство во благо себе и всем тем, кто с ним работает. Мне не нужно объяснять вам, каким был мой выбор.

– Я знаю, дон Иньяцио. Я знаю, что вы работаете даже здесь, на этом корабле… Вы непрестанно думаете о судоходной компании, о литейном заводе, винодельне.

– Потому что это мое дело, – говорит Иньяцио. – Дом Флорио – моя семья, а о семье нужно заботиться. Но маленькие радости все-таки мне не чужды.

Он встает, кивком приглашает Карузо следовать за ним наверх. На палубе Иньяцио показывает рукой в сторону тунцовой фабрики.

– Скоро о ней заговорят, заговорят громче, чем сейчас.

– Что вы имеете в виду? – Карузо щурится на солнце.

– Мы с Криспи обсуждаем один проект. Большое дело. – Иньяцио понижает голос, улыбается. – Национальная промышленная выставка.

Карузо даже подпрыгивает:

– Правда?

– Сейчас самое время для выставки на Юге. А где, если не в Палермо? У нас много пустой земли на окраине города, и потом… – Иньяцио, выгнув бровь, тычет себя в грудь. – У нас есть деньги и все возможности, чтобы такую выставку провести.

– Было бы просто замечательно… – Карузо широко разводит руками. – Выставка в Палермо – это тысячи посетителей и возможность показать нашу продукцию. Пусть Рим, да и весь Север увидят, что мы здесь не только пасем коз и рыбачим.

– О, те, кто в Риме, прекрасно все знают. Поэтому и возникло сопротивление. – Иньяцио указывает на море за спиной. – Если мы получим одобрение, кто, по-вашему, будет заниматься перевозкой товаров? И к кому, по-вашему, будут обращаться компании, желающие участвовать в выставке, если не к организаторам мероприятия?

Иньяцио наклоняется к Карузо:

– Но не только я хочу этого. Этого хочет сам Криспи, а он теперь председатель палаты депутатов, первый человек с Юга, удостоенный этой чести, он может преодолеть все препятствия. Он знает, что его поддержит весь сицилийский политический мир. А за мной – необходимые средства… – Иньяцио потирает большой и указательный пальцы. – Я готов заплатить, чтобы получить то, что мне нужно.

Он выпрямляется, прикрывает глаза. Они болят от солнечного света, этот недуг мучает его уже несколько лет.

– Но это пока только в планах. Поэтому – молчок. Такое дело требует серьезной подготовки. Когда станет известно о положительном решении, мы спроектируем наш павильон и тунец, наш тунец, представим на выставке наряду с марсалой.

– Буду нем как рыба, дон Иньяцио, – только и может произнести Карузо. Слишком велико его удивление, он прекрасно понимает, чем эта выставка может стать для Сицилии.

Иньяцио кивает, провожает Карузо к трапу.

– Я жду новостей из литейного цеха об изменениях, согласованных с персоналом новой судоходной линии в Бомбей.

– Обещаю доставить их вам лично.

Иньяцио видит, что к яхте спешит старший сын. В одной руке у Иньяцидду шляпа, в другой – трость с серебряным набалдашником, но он бежит как флибустьер, поднимая тучи пыли. Добежав до трапа, останавливается, чтобы перевести дух.

Иньяцио вздыхает. Бывают дни, когда он в отчаянии думает, что сын никогда не станет его помощников в управлении домом Флорио. И не только потому, что тот совершенно не интересуется делами, в которые его пытается вовлечь отец. Проблема гораздо глубже. Кажется, что Иньяцидду ищет лишь удовольствий. И не случайно самых дорогих.

Карузо теребит край соломенной шляпы.

– Так вы зайдете, дон Иньяцио? Посмотреть производство, я имею в виду…

– Зайду. Но сначала отправлю телеграмму Дамиани.

У трапа Иньяцидду сталкивается с Карузо. Управляющий, здороваясь, приподнимает шляпу; юноша вяло машет в ответ рукой. И встречает суровый отцовский взгляд.

– Похоже, ты так и не научился хорошим манерам.

Иньяцидду пожимает плечами.

– Папа, это же синьор Карузо. Он знает меня с пеленок. По-твоему, я должен с ним расшаркиваться?

– Вежливость никто не отменял. Тебе скоро двадцать один год. Настоящего мужчину отличает воспитанность. – Иньяцио смотрит на туфли сына, кожаные, тосканского производства. – Ты весь в пыли. Что за спешка?

Иньяцидду размахивает какой-то бумагой.

– Мы с Джулией говорили об этом, а сегодня она прислала телеграмму с подтверждением.

Иньяцио чувствует, как сердце забилось в груди. Через три года после свадьбы Джулия, его малышка, наконец-то подарила ему внука. Неделю назад, когда они виделись в последний раз, она показалась ему хоть и уставшей, но довольной.

– Что это значит?

Иньяцидду мешкает, подыскивая слова. Расхаживает по палубе взад и вперед.

– Джулия хотела бы отдохнуть после родов, но муж, конечно, против, боится отпускать ее куда бы то ни было, особенно с малышом. Ты и сам знаешь… – Он понижает голос, заговорщически улыбается. – Понятно, почему Джулию тянет немного развеяться: ей пришлось всю беременность сидеть под присмотром свекрови.

Иньяцио с каменным лицом смотрит на сына.

– Ближе к делу. К чему ты клонишь?

– Мы с Джулией хотели узнать, дашь ли ты нам «Куин Мэри», чтобы мы сплавали на несколько дней в Неаполь этим летом?

Он произносит это на одном дыхании, усики дрожат над губой, изогнутой в кривой улыбке. Взгляд становится умоляющим.

И тогда Иньяцио взрывается от гнева. Не может удержать крепкое словцо. Расхаживает по палубе, заложив руки за спину, полы пиджака развеваются на ветру.

– Ты спросил сестру, не хочет ли она развеяться, и она, я уверен, воспользовалась возможностью сбежать от свекрови, которая только и делает, что критикует ее и поносит перед Пьетро… – Иньяцио замолкает, пристально смотря в глаза сына. – Да… Держу пари, ты поговорил с Пьетро, подсказал ему, что так Джулия сможет немного отдохнуть. Я прав?

Юноша кусает губы. Кажется, он сконфужен, как ребенок, которого поймали в кладовке за кражей варенья. На такое легко купилась бы Джованна, которая всегда позволяла сыну слишком многое, можно сказать, все. Но он не Джованна, а Иньяцидду нужно научиться просить, добиваться, а не просто требовать.

Иньяцио останавливается, тычет сыну в грудь пальцем.

– Не смей манипулировать людьми себе в угоду, и прежде всего мной. Я этого терпеть не могу, ты знаешь. Ты все сделал за моей спиной, ты ставишь меня перед фактом, и я не могу сказать «нет» Пьетро и Джулии, потому что буду выглядеть в их глазах деспотом.

Губы Иньцидду раздраженно кривятся.

– Ну почему я всегда должен докладывать, что, как и с кем? Тебе что, жалко, чтобы мы с Джулией хорошо провели время с друзьями? Вам с maman яхта все равно не нужна, а если захотите уехать, есть салон-вагон.

– С друзьями? – Голос Иньяцио звучит резко.

Юнга, натирающий палубу, поднимает голову. Иньяцио бросает на него испепеляющий взгляд, и парень возвращается к работе, втянув голову в плечи.

– И сколько человек ты пригласил? Сразу все расскажешь или мне ждать следующего выпуска твоего фельетона?

Иньяцидду смущенно ерошит волосы.

– Эта яхта может вместить половину Палермо, папа. – Он театрально закатывает глаза. – И вообще, ты не только мне отказываешь…

Вот шельма, маленький мерзавец, думает Иньяцио. Почему же маленький? Большой, однако! Он прекрасно знает, что я люблю Джулию и не захочу ее расстроить. Да, Иньяцидду умело манипулирует людьми. Лично он годами развивал в себе этот навык, а сын таким родился.

– Прошу тебя, папа… – тихо говорит Иньяцидду, подходя ближе. Взгляд кроткий, умоляющий.

Иньяцио невольно улыбается. Придется уступить, правда с оговорками.

– Я скажу тебе о своем решении в ближайшее время. Но при одном условии.

Иньяцидду смотрит на него с надеждой и смутным страхом.

– Сделаю все, что ты попросишь.

– С осени будешь помогать мне в конторе.

* * *

Сентябрьское солнце чертит на горе Бонифато длинные тени, похожие на большие волны, которые террасами спускаются в долину.

Иньяцио выходит из пыльного экипажа, вдыхает сладковатый, влажный воздух. За ним выходит Иньяцидду, лицо у него недовольное, сердитое. Перед ними богатая земля, где коричневый цвет вспаханных полей чередуется с серо-зеленым цветом оливковых рощ и темной зеленью виноградников. Иньяцио смотрит себе под ноги, на металлическую платформу у железнодорожных путей, тянущихся сюда от станции; на литой табличке читает надпись:

ЛИТЕЙНЫЙ ЗАВОД «ОРЕТЕА»

1889

ПАЛЕРМО

В 1885 году Иньяцио купил участок земли недалеко от Алькамо, где живут поставщики винограда и муста для его марсалы. Хорошенько все обдумав, Иньяцио построил здесь бальо – огороженную усадьбу с большим внутренним двором квадратной формы, где устроил винодельню с наружными давилками и чанами для нагрева сусла. Идея пришла ему в голову при разговоре с Абеле Дамиани, когда они встретились в Риме на заседании парламента. Как нередко бывало, они обсуждали, что следует предпринять для укрепления экономики Сицилии, и Дамиани в красках расписал ему, какие возможности откроются перед владельцем винного завода, если он построит его вблизи Алькамо.

– Вы могли бы перерабатывать муст на месте, а затем отправлять его в Марсалу, – сказал Дамиани. – Очень удобно, дон Иньяцио.

– Из Алькамо в Марсалу по тамошним дорогам? И как, на телегах? – раздраженно ответил Иньяцио. И вдруг понял, что нужно сделать.

Это будет революция.

Не телеги, нет. Железнодорожные вагоны.

Даже не оборачиваясь, он чувствует, что прибывает товарный поезд из Палермо. Чувствует по вибрации, которая передается его ступням от земли, а затем по легкому шипению, доносимому ветром. Иньяцио с сыном проходят через монументальные ворота, на которых изображен лев, пьющий воду у корней хинного дерева. Их уже ждут директор завода и Абеле Дамиани. Дамиани хоть и удивлен, что Иньяцидду тоже приехал, но виду не показывает.

– Я же вам говорил, что нужно строить здесь завод! – восклицает он, улыбаясь.

Иньяцио кивает:

– Согласен, и сегодня я приехал, чтобы лично встретить первую партию бочек, в которых будет выдерживаться вино. Теперь, когда мы провели сюда железнодорожную ветку, больше не придется разгружать товар на станции.

Да, это грандиозный успех: Иньяцио добился, чтобы ветка государственной железной дороги была проложена до самой винодельни. Редкое явление для Сицилии. А для этого городка – просто невероятное.

Иньяцио тогда много советовался с Винченцо Джакери, опытным управляющим литейного завода «Оретеа», но год назад он умер, и Иньяцио очень не хватало этого умного и деликатного человека. Однако он продолжил работу, и стоило ему изложить свою идею Дамиани, как хитрый политикан сразу за нее ухватился и сделал все возможное, чтобы помочь осуществить проект и теперь мог похвастать, что именно он убедил Флорио построить в этой глуши завод. Участвовать в создании рабочих мест было выгодно Дамиани: он укрепил свой политический авторитет и получил голоса избирателей.

А Иньяцио важно, что он достиг своих целей: усовершенствовал производство марсалы и снизил ее себестоимость. По крайней мере, он так думает. Пришло время это проверить.

– Весь урожай собран? Он оправдал ожидания? – спрашивает Иньяцио директора завода.

– Все собрано, до последней грозди. Отличный урожай, дон Иньяцио. Пойдемте в контору.

Во двор въезжает локомотив, сопровождаемый шлейфом черного дыма, застилающего небо. Поезд с шипением останавливается под изумленными взглядами рабочих, выстроившихся на платформе и у складов. На секунду все замирают. Затем раздаются аплодисменты, радостные крики. Иньяцио сжимает руку сына, с гордостью смотрит на происходящее и говорит:

– Запомни этот момент. Благодаря нам, Флорио, это стало возможным.

Рабочие приступают к работе, а Иньяцио с сопровождающими поднимается на верхний этаж здания и оказывается перед деревянной дверью, ведущей в конторы.

На двери – переплетенные две бронзовые буквы размером с ладонь: «И» и «Ф»; вокруг них – бронзовое зубчатое колесо, на котором выгравирован девиз:

ПРОМЫШЛЕННОСТЬ ДОМИНИРУЕТ НАД СИЛОЙ

Эту фразу придумал сам Иньяцио. Изобретательность, наука, труд победят невежество, грубую силу, отсталость.

Его идея промышленной выставки в Палермо постепенно обретает четкие очертания. Он говорил со многими политиками в Риме, с крупными предпринимателями по всей Италии. По его мнению, архитектор Эрнесто Базиле – лучшая кандидатура для проектирования павильонов. Иньяцио нравится, как работает Эрнесто, у него есть свое видение архитектуры, более изысканное и более современное, чем у его отца, Джован Баттисты, построившего Театр Массимо. Конечно, нужны деньги, время, энергия…

Но даже этот девиз передает смысл его проекта.