Текст книги "Соломантик"

Соломантик
Стиг Есперсен Лейф

История из девяностых о молодом человеке прогуливающимся, в поисках смысла жизни, среди повседневной суеты города Копенгагена

© Стиг Есперсен Лейф, 2017

ISBN 978-5-4485-6996-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Прадед

В последний раз мы виделись у него дома незадолго до его смерти.

Я услышал приближающиеся к двери шаги еще до того, как старик коснулся цепочки. В лицо дохнуло запахом из квартиры. Прадед выглянул из дверного проема, что-то проворчал и открыл дверь, проковыляв несколько шагов назад. Я шагнул в пропитанный квартирным запахом коридор, приветствуя его и пожимая мягкую, сухопарую руку.

«Захвати себе пива или содовой в холодильнике – я пью только лимонад – и проходи в гостиную, чтоб я видел тебя, сынок», сказал старик и пошел вперед.

Он проковылял до своего кресла рядом с древним ламповым радиоприемником и уселся в него. Огромный стеклянный экран, с кучей названий городов на шкале, пробудил в душе неодолимую тягу к странствиям, возвращая в те далекие времена, когда я был еще совсем юной копией самого себя. Бросив взгляд на радио, и поймав несколько любимых названий, я почувствовал, как от них в области солнечного сплетения по-прежнему закручивается ноющий и болезненный комок.

По другую сторону от кресла стояло мусорное ведро, используемое для сплевывания. Прадед был последним человеком на земле, все еще жующим табак – во всяком случае, мне так думалось. Я заметил, что с нашей последней встречи меткости ему никоим образом не прибавилось – из-за этого ведро, ковер и приличный отрезок обоев за ним стали одного цвета. Если бы старик был заводом, власти давно закрыли бы его за загрязнение окружающей среды.

Вощеная скатерть свисала на стул; я достал его из-под скатерти и обеденного стола, и уселся перед прадедом с лимонадом.

«Итак, ты получил диплом специалиста», произнес он, схватив стоявшую возле кресла трость.

Я кивнул. «Да. Учеба наконец-то закончилась».

«И ты уже нашел работу по специальности?»

Я взглянул на него. Стоило ли рассказывать сказки и вешать лапшу на уши, или лучше сказать суровую правду?

«Получив, наконец, диплом, я поклялся, что больше никогда не буду тратить время на это дерьмо», ответил я и стал наблюдать за выражением лица старика.

С его губ слетел странный звук – нечто среднее между кашлем и смешком – точно сказать я не мог.

Он фыркнул и отправил сгусток слюны в направлении мусорного ведра.

0:15! Я поставил пометку в своей собственной турнирной таблице и глотнул напитка. Он поднял руку с тростью и вытер рукавом рот.

«Что ж, ты пошел по стопам своего отца, и теперь все, чего ты можешь желать от жизни – и дальше следовать в том же направлении». Он зажал трость между коленей и сложил ладони на ее рукоятке.

«Так что, сынок? Что ты планируешь делать со своей жизнью?»

«Еще точно не знаю. Мне определенно хочется попутешествовать какое-то время, посмотреть мир… Подумываю даже отправиться в плавание». Я взглянул на радио, заставив себя говорить собранно и обдуманно.

Выдержал секундную паузу.

«Я хочу посмотреть мир, понимаешь? Меня постоянно мучит чертова жажда перемен – не знаю, каких конкретно – главное, чтобы я еще никогда в жизни этого не пробовал».

Опираясь на трость, прадед поднялся и сжал мое плечо. Потом мимо обеденного стола проковылял к окну и остановился. Сильно прищурившись, посмотрел сначала на небо, затем на улицу под нами. Воспользовавшись минутной тишиной, я осмотрелся. Эта квартира пережила двух его жен. Я помнил только вторую. Она мало говорила, но много улыбалась и угощала меня содовой с бутербродами. В комнате было несколько ее фотографий, в то время как от первой жены остался один-единственный снимок. Я расслабил глаза, и черно-белые тени размазались – теперь казалось, что на фото запечатлен призрак. Говорят, она умерла при родах. Это была мать моего деда.

Прадед посеменил обратно и снова уселся в кресло.

«Твой отец говорил, что ты еще мальчишкой постоянно задавал вопросы, когда тебя просили что-либо сделать или пытались чему-либо научить. Чтобы ни требовалось, ты всегда спрашивал, зачем». Из кармана рубашки он достал маленькую жестяную коробочку. Положив в рот порцию жевательного табака, протянул коробочку мне. Он поступал так с самой первой нашей встречи, но так и не смог убедить меня попробовать и поплеваться за компанию.

«Именно поэтому ты вырос таким беспокойным и вечно жаждущим – постоянно задаешь вопросы и никак не можешь смириться с реальностью. Вечный знак вопроса – это признак живости, но также проклятье для человека». Он шумно втянул носом воздух и продолжил свою тираду.

Вот засада! Я вертел и тряс бутылку в руках. Прадед выглядел очень серьезным. Начал зудеть глаз, и я быстро почесал его, пытаясь сохранить сосредоточенный вид.

«Ты происходишь из очень древнего рода рабочих, горничных, крестьян, доярок, знахарок и, вероятно, нескольких шутов», он улыбнулся, не глядя на меня. «Из довольно разношерстной толпы, которой ты ни в коем случае не должен стесняться, потому что большинство из них было хорошими людьми, тяжело трудившимися, чтобы заработать на кусок хлеба и крышу над головой. Но в постоянной борьбе с холодом и голодом не остается времени ни на что другое. У наших предков не было возможности учиться торговле или творчеству, то был удел наивных аристократов и землевладельцев. Теперь этим занимаются предприниматели».

«Конечно, время от времени вспыхивали бессмысленные восстания и прочие дурацкие войны, оставляя женщин вдовами, а детей – сиротами. Некоторые пытались изменить мир другими средствами, но их подкашивали хвори, либо спиртное и несчастные случаи. Беспощадным убийцей была зима, поджидая и заманивая в западню старых и слабых, подкошенных голодом, забытых судьбой».

«Дети, ха! Единственное, на что были способны наши бесчисленные предки, это плодить по чертовой дюжине отпрысков – как законных, так и ублюдков. Дьявол, детей бедняки всегда делали хорошо». Он закашлялся и посмотрел куда-то на стену. «Я уже не говорю о женщинах – те немногие, которым не повезло умереть от непосильного труда, кишечных заболеваний или другой заразы, торговали телами, чтобы защитить себя и своих отпрысков. Они были хорошими и работящими людьми, но ничего в этом мире не решали. О, да, быть мужчиной – тяжкий труд, но во многих отношениях быть женщиной – куда сложнее». Старик кивнул в сторону фотографий. «Поэтому у женщин не бывает хорошего чувства юмора. Жизнь обходится с ними слишком жестоко, потому они не видят в ней ничего смешного. Да, да, пусть земля им будет пухом». Он замолчал и уставился на своих жен. Я сделал еще глоток и закинул ногу на ногу, что заставило его снова повернуться ко мне. Шея прадеда казалась слишком тонкой для огромного воротника рубашки, хотя, возможно, это из-за подтяжек та подпрыгивала почти до ушей, создавая такой эффект.

«Теперь для нас, работяг, настала эра прав человека, гуманистских взглядов и социального обеспечения. Впервые в истории у нашей семьи появилась возможность спокойно вздохнуть и подумать о чем-то другом, кроме постоянной борьбы за выживание». Он наклонился ближе, буравя меня глазами. «И что делают с этой возможностью мои дети и внуки? Спускают свой бесценный шанс в трубу, нарабатывая материальное благосостояние, и проводят остаток времени на диване, таращась в экран телевизора, будь он неладен! Господи!» прадед тяжело дышал. Сгусток смешанного со слюной сока собрался в уголке его рта. Он откинулся в кресле, оперев трость о внутреннюю часть бедра.

Я видел, как дрожащими руками он впился в подлокотники – в этом человеке по-прежнему бушевала страсть, несмотря на солидный возраст. С губ слетел очередной плевок – меткий выстрел, улучшивший счет сегодняшнего вечера – и он уселся обратно, вытирая подбородок.

«Мне нечем похвастать. Я участвовал в зарождении профсоюзного движения, но получил хороший пинок под зад, черт бы их побрал! Мне задали знатную трепку во время забастовок – а дальше проблемы со спиной и недостаток силы не дали совершить что-либо значимое. Мне даже нечего привести будущим поколениям в качестве примера для подражания. Нет, нет, нечего и думать об этом».

Он потянулся и схватил меня за руку. «Но ты можешь сделать это! Ты можешь взять жизнь в руки и следовать за мечтами! Только не влезай в долги и обязательства. Не пускайся в покупку в кредит ненужного барахла вроде домов, навороченных тачек и прочего дерьма, которое лишит тебя контроля над собственной жизнью и превратит в раба, как большинство людей. Всегда контролируй собственные деньги, и не трать те, которых у тебя нет. Отсутствие долгов – это свобода. Долги и страх потерять то, что имеем – вот из-за чего большинство из нас собственноручно возводит себе тюрьмы!»

Я почувствовал себя только что вылупившимся птенцом. «Думаешь, у меня получится? Что если… то есть, хватит ли мне сил?» Внутри бушевал ураган.

Старик отпустил мою руку и снова рухнул в кресло. «Я внимательно наблюдал за своими детьми и внуками, но ни у кого не было нужных способностей или жажды чего-то нового, что позволило бы вырваться из западни Закона Янте. Они погрязли в безопасности и комфорте повседневности, отказываясь выглядывать дальше местных газет». Он покачал головой и невидящим взглядом уставился в пол.

Я не знал, что ответить, все еще пытаясь разложить по полочкам то, что только что услышал. Залпом выпив лимонад – одной проблемой меньше – поставил бутылку на вощеную скатерть.

Старик кашлянул и стал вращать в пальцах трость, описывая круги. «Жажда большего заставит тебя ежедневно бороться с самодисциплиной и разочарованием, потому что ты знаешь, что мог бы сделать что-то великое, если бы только знал, что. Но узнать это можно лишь методом проб и ошибок». Он ткнул в меня тростью и сказал, «Я не требую от тебя определенного образа жизни, потому что внутренняя жажда – если она достаточно сильная – все равно не позволит жить так, как большинство». Он быстро сплюнул, не целясь – плевок ударился о стенку ведра и медленно стек на пол. Очередная жалкая подача.

«В твоей жизни будет много моментов высшего счастья. В ней также будет много длинных, трудных дней, когда придется не давать себе увязнуть в самобичевании, лени и посредственности. А еще будет своя порция боли и страданий, которая – если грамотно воспользуешься уроком – многому научит, потому что тебе необходимо понять, что есть светлая и темная боль. Темная боль калечит, заставляя терять самого себя, в то время как светлая позволяет расти».

Он прочистил горло, и я понял, что старик хрипнет, что было, в общем-то, не удивительно, учитывая, с каким запалом тот толкал свою речь. Он снова вытер рот рукавом, чувствуя, как по уголкам стекает сок, затем слегка почесал небритый подбородок.

Я находился в полном оцепенении, а в голове стоял ужасный шум.

«Однако», сказал прадед еще громче. «Самого по себе хорошего образования недостаточно. Диплом с хорошими оценками и постоянная работа конторской крысы до самой пенсии не принесут тебе пользы. Недостаточно просто много знать о том, что открыли другие. Понимаешь? Нужно самому созидать что-то – показать пример, ясно? Запомни, нельзя жить за счет чужих достижений».

«А еще нужно приносить пользу, а не просто слоняться по углам, хвастаясь своими знаниями, ясно? Слишком много людей бесцельно носится с амбициями, на деле представляя собой всего-навсего чертовы пустышки. Ах, да». Он тяжело вздохнул.

«Всегда было и будет множество тех, кто вынашивает в себе мечту и жажду делать что-то другое, просто недостаточно сильную. Они притупляют разочарования самообманом, оборачивают ложью и хоронят свои мечты. Начиная лгать себе, они застревают по жизни на одном месте. И однажды эти постаревшие, ожесточенные люди возненавидят себя, лелея обманутые мечты. Так же, как и многие люди, с которыми столкнет тебя судьба, они поддерживают Закон Янте. Не становись одним из них! Будь верен себе и своим мечтам!»

Старик дышал открытым ртом, и его грудь то и дело тяжело вздымалась под напором раскрывающихся легких. Наконец, снова расслабившись, он открыл глаза.

Наверное, на лице у меня был написан парализовавший сознание ступор, потому что прадед внезапно рассмеялся и ткнул в меня своей тростью.

«Выше нос», смеясь, он закашлялся. «Просто расслабься и позволь жизни идти своим чередом, а понимание придет само. Поверь мне, сынок!» Он облокотился на подлокотник и отправил в ведро самый крупный плевок за сегодняшний вечер.

Бам! Отличная подача! Вперед, прадéда…

«Но послушай, сынок, когда тебе станет одиноко, а такое ощущение будет появляться часто, просто подумай, что тебя произвели на свет двое, четверо произвели на свет твоих родителей, и восемь человек родили тех четверых. То есть, пять сотен лет назад потребовалось полмиллиона людей, чтобы произвести на свет потомство, которое сошлось на тебе. Поэтому, когда станет одиноко, просто подумай обо всех тех людях, которые нашли свое продолжение в тебе».

Я ощущал себя сидящим у экрана, с открытым ртом, ловившим откровение из поставленного прадедом фильма.

Завизжал дверной звонок, возвращая меня в реальность. Я поднял задницу со стула, продолжая таращиться на старика.

«Сядь, у нее есть ключ».

«Что… Кто? У кого есть ключ?» спросил я.

Щелкнул замок, и по квартире эхом покатилось приветствие.

Старик казался довольным, в пику моей растерянной, глазеющей на него роже.

«Моя сиделка», прошептал он. «Сиськи просто отпадные». Он похлопал меня по колену.

Улыбнувшись, я ответил. «Круто».

«Всегда прошу ее поправить мне в кресле подушку за спиной, чтобы полюбоваться ее восхитительной ложбинкой и вспомнить молодость. О, да, это зрелище подымает настроение на весь остаток дня».

На миг в его глазах загорелся юношеский азарт. «Если перестать подглядывать, то и до гробовой доски недалеко, сынок».

Широко улыбаясь и буквально излучая распиравшую ее энергию, девушка вошла в гостиную, снимая пальто. Как и во всем остальном, старик знал, о чем говорил. Я подал ему знак, показав ОК указательным и средним пальцами, пока она набрасывала жакет на спинку стула.

«Я же говорил», пробормотал тот.

Сиделка обернулась. «Простите, что?»

«О, ничего. Я просто прощался со своим правнуком».

«Да, наслышана о тебе», ответила барышня, пустившись в пустую болтовню из разряда «рабочие клише».

«Я провожу тебя до двери», произнес старик, с большим трудом поднимаясь. Сиделка взяла его под руку и рывком подняла с кресла. Я хихикнул, когда его взгляд скользнул в декольте ее рубашки.

В прихожей мы пожали друг другу руки.

«Однако должен предупредить», сказал прадед. «Тебе придется бороться не только против всего мира, что уже достаточно паршиво. Самые коварные козни будет строить твоя же семья». Он тростью разгладил складку на ковре. «И не потому, что твои родственники злые или желают тебе зла – во всяком случае, не осознанно – но, если ты докажешь, что можно жить по-другому, с другими ценностями, если поставишь под сомнение их образ жизни, им может показаться, что они зря потратили свои годы. И, конечно, следует понимать, что они не могут позволить себе подобное, поэтому, из страха перед тобой и перед собственными чувствами, они будут нападать, чтобы ты не мог воскресить их мечты. Посему именно тебе временами будет казаться, что ты зря тратишь свою жизнь, делая другой выбор. Глупо, но большинство из них будет радоваться твоим ошибкам, потому что они так привыкли, а еще потому, что не смогли воплотить в жизнь собственные мечты, понимаешь? Посему, будь осторожен, парень!»

Я открыл рот, чтобы ответить. Прадед перебил меня.

«Хватит разговоров на сегодня. Не думай о том, что я сказал, все со временем утрясется само. Просто наслаждайся жизнью, напейся и развлекись с какой-нибудь красоткой. Все придет в свое время».

Я стиснул его руку, и он вернул рукопожатие. После пары неудачных попыток совладать с замком мне все-таки удалось открыть дверь. Старик похлопал меня по плечу, когда я уже выходил в проем. Стены эхом отразили звук захлопнувшейся за спиной двери.

В следующий раз я переступил порог этой квартиры, когда прадед уже отправился в мир иной. Сиделка пыталась достучаться ко мне все утро. Когда я, наконец, прочитал ее сообщение, старика не было в живых. Я сразу отправился к нему и вошел в квартиру как раз, когда сиделка с медсестрой одевали его в «красивый» костюм. Он хотел быть похоронен именно в этом. Я перепугался до полусмерти, поскольку никогда раньше не видел покойников. Окно в спальне было распахнуто настежь, шторы трепетали на ветру, то закрывая колючий и холодный дневной свет, то отодвигаясь и пропуская его в комнату.

«Поможешь одеть его в костюм?» спросила сиделка.

Я посмотрел на нее, а она взяла меня за руку и подвела к постели. Остановившись у изножья, я взглянул в его лицо.

«Он выглядит незнакомым. С трудом узнаю старика».

«Твой прадед вполовину похудел перед смертью, хотя, в остальном, все старики выглядят почти одинаково, независимо от пола», пробормотала медсестра, стоя с противоположной стороны кровати.

Сиделка провела меня вдоль постели, все еще держа за руку, и остановилась у изголовья. Теперь узнать прадеда стало проще, хоть и ненамного. С приоткрытым ртом он напоминал лысого, мертворожденного птенца. Кожа по цвету сливалась с когда-то белой, но пожелтевшей от времени стеной.

«Если будешь поднимать и придерживать его, мы быстро наденем костюм».

Я окинул взглядом медсестру и пробормотал. «Хорошо. Только скажите, что делать».

Они уже надели на него белую рубашку. Сиделка отошла от кровати и стала вынимать брюки из целлофановой упаковки, в которой обычно отдают вещи из химчистки.

«Поверни его к себе, чтобы мы натянули брюки».

Я кивнул и одной рукой осторожно взял прадеда за плечо, вторую положил ему на бедро и потянул на себя. Его рука упала на бок, вытянувшись вдоль края кровати и шлепнув меня по бедру. Женщины натянули брюки, я снова положил его на спину и поднял руку на место. Это оказалось сложнее, чем думалось – рука странным образом не слушалась. Медсестра и сиделка надели на старика туфли, его лаковые кожаные туфли. Прадед купил их уже на склоне лет – он говорил, что много лет хотел такие, но не осмеливался купить раньше.

«Хорошо, теперь пиджак», скомандовала медсестра. «Я одену одну руку в рукав, а потом мы – ты и я – возьмем его под руки и немного приподнимем, чтобы протянуть пиджак под ним и одеть вторую руку. Я передам тебе пиджак, а ты второй рукой придержи голову, чтобы не откидывалась. Готов?»

Я еще раз посмотрел на нее – черт подери, да я никогда не буду готов к подобному.

Старик оказался легким, как пушинка; я положил ладонь ему на затылок, прижав редкие белые волосы к холодной коже. Голова казалась хрупким глиняным сосудом.

Медсестра просунула пиджак под ним и сказала, что можно опускать. Я медленно положил голову обратно на подушку и вынул из-под нее руку. Вот черт! Один глаз у старика был приоткрыт, и я быстро повернулся к сиделке, которая спокойно оттолкнула меня и пальцем прикрыла веко.

«Умеешь завязывать галстук?» затем спросила она.

«Да, конечно», ответил я. Здесь было чертовски жарко.

«Старик просил похоронить с ним два красных галстука. Один на нем, а второй – с серпом и молотом – нужно положить в карман пиджака», пояснила сиделка, передавая нам с медсестрой по галстуку.

«Да, верно», ответил я.

Он как-то говорил об этом. Сказал, что в одном хотел отправиться на Небеса, чтобы отыскать жену, затем переодеть галстук и спуститься обратно, передать привет приятелям. Мне было интересно, как в раю решают столь пикантные проблемы – поднимаются туда после смерти и разыскивают жену, если при жизни были женаты несколько раз. Однажды я спросил об этом одного очень серьезного и религиозного товарища. Тот ответил, что земные банальности не имеют значения на Небесах, потому что поднимаешься ты туда уже ангелом, а у ангелов не земной образ мышления. Я перекинул галстук вокруг шеи и прикинул длину перед тем, как завязывать.

Когда мы закончили, я встал и посмотрел на прадеда в последний раз. Он говорил правду – как только душа покидает тело, остается лишь пустая оболочка, имеющая мало общего с обитавшим в ней человеком. Старик стал моей «первой смертью», однако, это не особенно помогло мне в следующий раз.

+25:00

Издав нечто похожее на стон, я сел, а затем быстро скатился с постели. В зеркальном отражении глаз все еще виднелись отблески сна. Будто я был болен гриппом с сильной горячкой и в стельку пьян одновременно. Вода показалась леденяще холодной. Помогало, и я подставил под струю лицо в надежде смыть с сознания остатки диких оскалов и уродливых масок. Вода стекла на грудь, пока я тянулся за полотенцем. Не было сил повесить его обратно, потому на обратном пути я просто перебросил его через дверь, прежде чем головой вперед рухнуть в постель и заставить себя снова уснуть.

Я словно разглядывал светофор, показывающий все три цвета сразу. Смотрел и смотрел, пока голова не перестала кружиться вместе с комнатой. Затем повернулся, включил лампу и взглянул на будильник. Циферблат показывал ровно без двадцати что-то. Именно «что-то», поскольку маленькая стрелка безвольно свисала вниз, раскачиваясь над шестеркой вперед-назад. Она стала вести себя так после ночи нечеловеческого надругательства над печенью, когда, вернувшись домой, я споткнулся о будильник. Я помнил, что упал из-за этого, но не помнил, чтобы часы лежали на полу, как и того, был ли я около шкафа, где те обычно стояли.

Без двадцати что-то. Я уронил голову обратно на подушку. Всегда без двадцати что-то. Без двадцати поднятие задницы. Без двадцати встреча. Без двадцати способность встать и без двадцати ее приход. Были без двадцати выходные. А затем, спустя невыносимую чреду минут, без двадцати отпуск. Эй! Что за черт?! Уже без двадцати гребаная пенсия. Суши весла, старик! И не забудь оставить лодку, ага?

И вот ты горбишься и трясешься, понимая, что было без двадцати что-то, хотя и не можешь припомнить, что именно, а потом писаешь в штаны. Слава Богу, спустя считанные минуты, ты забываешь и это.

Высунув ноги из тепла и спустив их на пол, где они наткнулись на брюки, я растер руками лицо.

День догорел, стрелка пересекла границу суток, и ночь вступила в свои права. Я попытался не отстать. На выходе отвесил шлепок радиоприемнику. Тот ответил на мой жест, разразившись очередным шоу из серии «Позвони и обменяйся избитыми фразами с ведущим», в котором ведущий был заносчивым мудаком. Я скрестил указательные пальцы и, шипя, поднес это импровизированное распятие к динамику.

Числа на экране изменились, когда я перескочил на другую волну, попав прямо на трек группы «UB 40». Как раз успел к заключительной части припева и стал подпевать «Kingston town». Регулятор громкости взлетел вверх. По дороге в душ я тряс задницей в такт музыке.

Затем, примостившись на краю кровати, с трудом натянул ботинки. Пряжка ремня застегнулась почти самостоятельно, а сам ремень скользнул под подтяжки.

Воздух ощущался и пах как-то по-новому. Я выглянул из окна спальни. Улица вибрировала сгущенной тишиной – словно жужжащее на свободной волне радио. Монотонный звук и музыка из гостиной только усиливали ощущение. Беспокойство не давало сидеть на месте. Господи, а я-то надеялся, что с возрастом оно поутихнет. Я подорвался и выкрутил регулятор громкости на усилителе в красную зону.

«I like it, I’m not gonna cry. I miss you, I’m not gonna cry. I love you, I’m not gonna cry. I kill you, I’m not gonna cry», орал Нарко Курт из «Нирваны». Я воткнул в розетку воображаемую гитару и стал изображать игру, выкрикивая слова песни Курту в лицо. Вероятно, небесный хор получил весьма любопытное дополнение в его лице. Он наверняка знает, как отжигать на арфе, заставляя ангелов нырять со сцены.

Кожаная куртка висела на спинке стула. Я подхватил ее и выскользнул за дверь. Плеер во внутреннем кармане ударился о ребра, когда я перепрыгнул сразу несколько ступеней. Затем похлопал по полам куртки, проверяя остальные карманы, и нащупал несколько кассет.