Текст книги "Дети кукурузы"

Но здесь они удобряют как-то по-другому, подумал он. Запах очень похожий, но не совсем тот же. Был в нем какой-то сладковатый привкус. Тошнотворный дух смерти. Как бывший санитар на войне во Вьетнаме, Берт хорошо знал этот запах.

Вики сидела в машине, пристально глядя на кукурузное распятие, лежавшее у нее на коленях. Берту это не понравилось.

– Убери эту штуку подальше, – сказал он.

– Нет. – Вики даже не подняла голову. – У тебя свои игры, а у меня – свои.

Берт завел мотор и проехал немного вперед, до угла, где неработающий подвесной светофор тихонько покачивался на ветру. Слева стояла аккуратная белая церквушка. Трава на лужайке была пострижена. Вдоль дорожки, ведущей к крыльцу, росли ухоженные цветы. Берт остановился.

– Что ты делаешь?

– Хочу зайти в церковь, – ответил Берт. – Похоже, это единственное место в городе, не покрытое вековой пылью. И посмотри на доску объявлений. Там расписание воскресных проповедей.

Вики взглянула на объявление под стеклом: ГНЕВ И МИЛОСТЬ ТОГО, КТО ПРОХОДИТ в ПОЛЯХ.

Внизу была дата: 27 июля 1976 года. Прошлое воскресенье.

Берт заглушил двигатель и сказал:

– Тот, Кто Проходит в Полях. Надо думать, одно из девяти тысяч имен Господних, принятых исключительно на территории штата Небраска. Ты идешь?

Вики даже не улыбнулась.

– Я никуда не пойду.

– Ладно, как скажешь.

– Я не была в церкви, с тех пор как сбежала из дома. Я не хочу заходить ни в какую церковь. И уж тем более в эту церковь в этом городке. Мне страшно, Берт. Неужели ты не понимаешь? Давай уедем.

– Я всего на минутку.

– У меня есть ключи от машины. Если ты не вернешься через пять минут, я уеду сама. Без тебя.

– Нет, погоди…

– Я уеду сама. Да, Берт, уеду. Если только ты не отберешь ключи силой. Ты на это способен, я знаю.

– Но ты уверена, что до этого не дойдет.

– Думаю, не дойдет.

Ее сумочка лежала на сиденье между ними. Берт быстро схватил ее. Вики вскрикнула и попыталась ухватиться за ремешок, но Берт отвел руку подальше, и Вики не дотянулась. Он не стал рыться в сумке, а просто открыл ее, перевернул и вытряхнул все на сиденье. Салфетки, косметика, мелкие монетки, смятые листочки со списками покупок, ключи от машины. Вики хотела их перехватить, но Берт вновь ее опередил: забрал ключи и спрятал в карман.

– Зачем ты так? – Вики расплакалась. – Отдай!

Он недобро усмехнулся:

– Не отдам.

– Берт, пожалуйста! Мне страшно! – Она протянула руку, умоляюще глядя на мужа.

– Ты бы подождала две минуты и решила, что этого более чем достаточно.

– Нет, я бы…

– А потом ты бы уехала и еще посмеялась бы: «Так ему, дураку, и надо. Будет знать, как со мной спорить!» Это же твой главный принцип семейной жизни: «Все должно быть по-моему, а если Берт не согласен, то сам дурак. Будет знать, как со мной спорить».

Он вышел из машины.

– Берт, пожалуйста… – умоляюще проговорила она, передвинувшись на водительское место. – Послушай… я знаю… можно же позвонить по телефону… Давай уедем из этого города! И позвоним из первого же автомата, который попадется по пути… У меня много мелочи. Просто ведь можно же что-то придумать… Не оставляй меня, Берт. Не оставляй меня одну!

Он захлопнул дверцу, привалился к машине, крепко зажмурился и пару секунд постоял, давя на глаза большими пальцами. Вики стучала кулаками в боковое стекло и выкрикивала его имя. М-да… Его женушка произведет неизгладимое впечатление на представителей местных властей, когда он наконец-то разыщет кого-нибудь, кто заберет тело мальчика. Поистине неизгладимое впечатление.

Он развернулся и направился по мощеной дорожке к входу в церковь. Минуты две-три, не больше. Он просто заглянет – и сразу назад. Вполне вероятно, что церковь и вовсе закрыта.

Но двери открылись, бесшумно и плавно, на хорошо смазанных петлях («Смазанных с трепетным благоговением», – почему-то подумал Берт, и ему стало смешно), и он вошел в притвор, где было сумрачно и прохладно. Даже, наверное, холодновато. Глаза не сразу привыкли к полумраку.

Берт осмотрелся. Первое, на что упал взгляд, – пыльные деревянные буквы, сваленные кучей в дальнем углу. Он подошел поближе рассмотреть их, из чистого любопытства. С виду они казались такими же старыми и заброшенными, как и календарь на стене в гриль-баре, в отличие от остального убранства церкви, где было чисто и прибрано. Каждая буква – высотой фута в два. Очевидно, когда-то они составляли целую фразу. Берт разложил их на ковре – букв было шестнадцать – и попытался составить что-то осмысленное. ГОРОД ЕЛКА БИТА ВЬЦ. Нет, явно не то. ДВЕРЬ ИКОТА БОГ ЦЛА. Опять полный бред. И вообще, хватит страдать идиотизмом. Пока он тут занимается глупостями, переставляя буковки, Вики сходит с ума в машине. Берт уже собирался уйти, как вдруг его осенило. Он же в церкви! Конечно! Он быстро составил слово ЦЕРКОВЬ. А из оставшихся букв через две-три попытки сложилось слово БЛАГОДАТИ. Ну да! Конечно! Ведь есть же такая баптистская церковь! Видимо, раньше здесь была надпись над входом. А потом ее сняли, буквы свалили в углу, стену покрасили заново, и от прежней надписи теперь и следа не осталось.

Но почему?

Ответ напрашивался сам собой: потому что здесь больше нет никакой баптистской церкви. А есть другая… Вот только какая? Берт невольно поежился. Почему-то этот простой вопрос отозвался в его душе смутным страхом. Он быстро поднялся, отряхивая руки от пыли. Ну подумаешь, сняли надпись над входом! И что с того? Может, здесь теперь филиал церкви «Что тут у нас происходит» короля юмора Флипа Уилсона[6]6
  Флип Уилсон – первый афроамериканский исполнитель, которому дали возможность вести собственное шоу на американском телевидении.


[Закрыть].

Кстати, хороший вопрос: что тут у них происходит?

Берт решил не ломать себе голову над ответом и открыл дверь, ведущую из притвора в помещение самого храма. Оказавшись внутри, он взглянул в сторону нефа, и его сердце сжалось от страха. Он нервно втянул носом воздух, и в многозначительной сумрачной тишине его вдох прозвучал как-то уж слишком громко.

Почти всю стену за кафедрой занимало огромное изображение Христа. Берт подумал: «Вики бы точно сейчас заорала как резаная и забилась в истерике».

Христос ухмылялся – этакой хитроватой ухмылкой. Его широко распахнутые глаза неприятно напоминали глаза Лона Чейни в «Призраке оперы». В больших черных зрачках пылал огонь, в котором горели какие-то люди (предположительно грешники). Но самое странное – у Христа были зеленые волосы, оказавшиеся при ближайшем рассмотрении молодыми кукурузными побегами. Нарисовано грубо, но впечатление производит убийственное. Словно картинка из комикса, сделанного одаренным ребенком, – ветхозаветный, а то и вовсе языческий Христос, не наставляющий свою паству, а ведущий ее на заклание.

По левую руку, между кафедрой и первым рядом церковных скамеек, стоял орган, и поначалу Берт даже не понял, что с ним не так. Он подошел ближе и с ужасом обнаружил, что клавиши выдраны, клапаны раскурочены… а трубы забиты сухими кукурузными листьями. Над органом висела табличка, написанная от руки аккуратными печатными буквами: НЕ СОТВОРИ ИНОЙ МУЗЫКИ, КРОМЕ КАК РЕЧЬЮ, ДАННОЙ НАМ ГОСПОДОМ, – СКАЗАЛ ИИСУС.

Вики была права. Здесь явно творятся какие-то странные – страшные – вещи. Берт подумал, что, может быть, стоит немедленно вернуться в машину и уехать из этого города как можно скорее, и черт с ней, с городской управой. Но ему не хотелось сдаваться так быстро. «Давай уж начистоту, – сказал он себе. – Тебе просто хочется, чтобы она там сходила с ума и мучилась по полной программе, прежде чем ты вернешься и признаешь ее правоту».

Он решил, что еще чуть-чуть – и он вернется.

А пока все же посмотрит, что здесь и как.

Берт направился к кафедре, размышляя примерно в таком ключе: Гатлин располагается у дороги, а значит, сюда постоянно кто-то заезжает. У здешних жителей наверняка есть родственники и друзья в соседних городках. Полиция штата должна время от времени патрулировать город. А инспектора из компании по энергосбыту? Светофор не работал. Если бы в городе в течение двенадцати лет не было электричества, уж кто-то бы это заметил, правильно? Отсюда вывод: ничего страшного в Гатлине произойти не могло. Бояться нечего.

Но его все равно пробирал озноб.

Берт поднялся на возвышение, где стояла кафедра – четыре ступеньки, застеленные ковром, – и окинул взглядом пустые скамьи, тускло мерцавшие в полумраке. Он буквально физически ощущал, как ему в спину впивается взгляд жутких, явно не христианских глаз.

На аналое лежала толстенная Библия, открытая на тридцать восьмой главе Книги Иова. Берт прочел: «Господь отвечал Иову из бури и сказал: Кто сей, омрачающий Провидение словами без смысла?.. Где был ты, когда Я полагал основания земли? Скажи, если знаешь». Господь. Тот, Кто Проходит в Полях. Скажи, если знаешь. И прими благодать кукурузы.

Он принялся лихорадочно перелистывать Библию. Страницы сухо зашелестели в тишине пустой церкви – наверное, так перешептывались бы привидения, если бы они существовали. Хотя, когда попадаешь в подобное место, очень просто поверить и в привидения, и вообще в любую чертовщину. Из Библии были вырезаны целые куски. В основном – из Нового Завета. Кто-то изрядно подправил старого доброго короля Якова с помощью ножниц.

Но Ветхий Завет остался нетронутым.

Берт уже собирался спуститься с кафедры, как вдруг заметил еще одну книгу на нижней полке. Должно быть, в ней записаны даты венчаний, конфирмаций и похорон.

Берт взял книгу в руки и невольно поморщился, прочитав надпись, неумело выдавленную на обложке позолоченными буквами: И СКАЗАЛ ГОСПОДЬ: «И ДА СРЕЖУТ ПОД КОРЕНЬ НЕПРАВЕДНЫХ И УДОБРЯТ ЗЕМЛЮ, ДАБЫ ВНОВЬ ДАЛА ВСХОДЫ».

У них тут, похоже, все мысли в одном направлении, и Берт уже вроде бы понял – в каком, но ему это было нисколько не интересно.

Он открыл книгу на первой разлинованной странице. Сразу видно, что записи делал ребенок. Где-то чернила стирали специальной резинкой, чтобы исправить ошибки. Ошибок, кстати, не было. Но буквы были большие, по-детски нескладные. Скорее нарисованные, чем написанные. Берт начал читать с первой страницы:

Амос Дейган (Ричард) 4 сент. 1945 – 4 сент. 1964

Исаак Ренфру (Уильям) 19 сент. 1945 – 19 сент. 1964

Софония Кирк (Джордж) 14 окт. 1945 – 14 окт. 1964

Мария Уэллс (Роберта) 12 ноября 1945 – 12 ноября 1964

Иеремия Холлис (Эдвард) 5 янв. 1946 – 5 янв. 1965

Хмурясь, Берт пролистал все книгу. Ближе к концу вторая колонка с датами резко и окончательно обрывалась:

Рахиль Стигмен (Донна) 21 июня 1957 – 21 июня 1976

Моисей Ричардсон (Генри) 29 июля 1957 Малахия Бордмен (Крейг) 15 августа 1957

Последняя запись: «Руфь Клоусон (Сандра) 30 апреля 1961». Берт еще раз заглянул под кафедру и увидел на нижней полке еще две книги. На первой была та же надпись «И ДА СРЕЖУТ ПОД КОРЕНЬ НЕПРАВЕДНЫХ», а внутри – точно такие же записи в две колонки: имя и дата рождения. Сентябрь 1964 года начинался с Иова Гилмана (Клейтона), который родился 6 сентября. А дальше шла Ева Тобин: 16 июня 1965 года. Просто Ева, без второго имени в скобках.

Третья книга была чистой.

Берт задумался.

Что-то случилось здесь в 1964-м. Что-то, связанное с религией, кукурузой… и детьми.

Благослови нам, Господи Боже наш, год сей и все его урожаи, аминь.

И занесли уже жертвенный нож над агнцем… но был ли то агнец, вот в чем вопрос! Может, весь городок поразила какая-то религиозная мания? Они здесь одни, на отшибе, отрезанные от мира бесконечными полями сплошной кукурузы, шепчущей ветру свои секреты. Совершенно одни, под необъятным небесным сводом. Одни под недремлющим взором Господа, этого странного зеленоволосого Бога, Бога кукурузных посевов – такого старого, неумолимого и ненасытного. Того, Кто Проходит в Полях.

Берту вдруг стало не по себе.

Вики, хочешь, я расскажу тебе сказку? Про Амоса Дейгана, который родился 4 сентября 1945 года и получил при крещении имя Ричард? Амосом он стал в 1964-м. Амос, кстати, – нормальное ветхозаветное имя. Был такой библейский пророк. Так вот, Вики, слушай, что с ним приключилось… только не смейся… этот самый Дик Дейган и его друзья: Билли Ренфру, Джордж Кирк, Роберта Уэллс, Эдди Холлис и все остальные – вдруг преисполнились религиозного рвения и перебили своих родителей. Всех до единого. Весело, правда? Застрелили в постели, во сне. Зарезали в ванной. Отравили, повесили, выпотрошили, как цыплят… в общем, так или иначе, эти дети убили своих родителей.

Почему? Из-за кукурузы. Не знаю, может, она погибала. И они почему-то решили, что так получилось из-за людских прегрешений. Потому что все забыли о Боге и перестали приносить ему жертвы. И они взялись это исправить – прямо на поле, среди кукурузы.

И знаешь, Вики, я абсолютно уверен, что они определили себе крайний срок жизни: девятнадцать лет, и ни днем больше. Герой нашей сказки, Ричард Дейган, который потом стал Амосом… ему исполнилось девятнадцать 4 сентября 1964 года. Вторая дата в церковной книге. Дата смерти. Я думаю, его убили. Принесли в жертву на кукурузном поле. Правда, дурацкая сказка?

А теперь смотри: Рахиль Стигмен, которая до 1964-го была Донной, исполнилось девятнадцать в этом году. 21 июня, месяц назад. Моисей Ричардсон родился 29 июня. Через три дня у него день рождения. Ему исполняется девятнадцать. Как ты думаешь, что произойдет с Моисеем двадцать девятого?

Догадайся с трех раз.

Берт облизнул пересохшие губы.

И еще одно, Вики. Смотри. Иов Гилман (Клейтон) родился 6 сентября 1964 года. А потом до 16 июня 1965-го здесь, в Гатлине, никто не рождался. Перерыв в десять месяцев. Знаешь, как я это себе представляю? Они убили своих родителей. Всех до единого. Даже беременных матерей. А в октябре 1964-го одна из них забеременела. Шестнадцати– или семнадцатилетняя девчонка. Она забеременела и родила Еву. Еву. Первую женщину.

Берт принялся лихорадочно перелистывать книгу, пока снова не нашел запись о Еве Тобин. Сразу за ней шел Адам Гринлоу. 11 июля 1965-го.

Им сейчас по одиннадцать, подумал Берт, и его снова пробрал озноб. И они, может быть, прячутся где-то поблизости. Где-то здесь.

Как такое возможно, чтобы никто ничего даже не заподозрил за столько лет?! Так не бывает…

Разве что с одобрения их кукурузного Господа.

– О Боже! – прошептал Берт в глухой тишине, и в ту же секунду до него донесся автомобильный гудок. Долгий, настойчивый, непрерывный.

Берт спрыгнул с кафедры и побежал по центральному проходу. Распахнул дверь и выскочил на крыльцо, навстречу слепящему жаркому свету. Вики сидела на водительском месте, давя на клаксон обеими руками и отчаянно мотая головой. Отовсюду к машине сходились дети. С радостным смехом они размахивали топорами, ножами, обрезками труб, молотками, камнями. Маленькая девчушка с красивыми длинными золотистыми волосами – ей было лет восемь, не больше – держала в руках рукоятку домкрата. Деревенское оружие. Никаких самопалов и ружей. Берт еле сдержался, чтобы не закричать: «Кто из вас Ева? А кто Адам? Где здесь мамы? Где дочери? Где сыновья? Где отцы?»

Ответь, если знаешь.

Они выходили из боковых улиц, из сквера на площади, со школьного двора, огороженного сетчатым забором. Одни равнодушно поглядывали на Берта, застывшего на ступенях церковного крыльца. Другие толкали друг друга локтями, показывали на него пальцем и улыбались, как улыбаются дети, радостно и невинно.

Девочки были одеты в длинные коричневые платья из шерстяной пряжи и светлые, вылинявшие чепцы. Мальчики напоминали квакерских пасторов: все в одинаковых черных костюмах и широкополых шляпах. Они приближались к машине со всех сторон. Несколько человек прошли через двор бывшей баптистской церкви, совсем близко от Берта, чуть ли не на расстоянии вытянутой руки.

– Ружье! – крикнул Берт. – Вики, возьми ружье!

Но она уже ничего не соображала от страха. Это было заметно даже отсюда, с церковного крыльца. К тому же Берт сомневался, что она слышит его в машине с закрытыми окнами.

Дети окружили «тандерберд», сомкнувшись. На машину со всех сторон обрушились топоры, тесаки, куски металлических труб. «Господи, неужели все это происходит на самом деле?!» – подумал Берт, не в силах сдвинуться с места, словно его вдруг разбил паралич. От борта отвалилась хромированная стрела. Фирменный знак отлетел от капота. Ножи пропороли все четыре шины. Гудок продолжал надрываться. Лобовое стекло и боковые окна сделались матовыми, непрозрачными и пошли мелкими трещинками под ударами топоров и молотков… а потом безопасное небьющееся стекло все-таки поддалось и рассыпалось мелкими осколками, брызнувшими в салон, и Берту вновь стало видно, что происходит в машине. Вики сжалась в комок на сиденье, одной рукой прикрывая лицо, а другой по-прежнему давя на клаксон. Нетерпеливые детские руки потянулись в салон, пытаясь нащупать кнопку, открывавшую замок дверцы. Вики отчаянно отбивалась. Гудок зазвучал с перебоями, а потом умолк.

Смятая, побитая дверца открылась. Дети схватили Вики и попытались вытащить наружу, но она мертвой хваткой вцепилась в руль. Кто-то из них наклонился поближе, с ножом в руке, и… и вот тут Берт наконец вышел из ступора, спрыгнул с крыльца и со всех ног рванул к машине. Один из мальчишек – лет шестнадцать, не больше – с длинными рыжими волосами, выбивавшимися из-под шляпы, обернулся к нему этак небрежно, как бы вскользь, и что-то сверкнуло в воздухе. Левая рука Берта дернулась, словно ее резко рванули назад, и на мгновение его посетила абсурдная мысль, что парень ударил его на расстоянии. А потом предплечье пронзило болью – такой внезапной и острой, что у него потемнело в глазах.

Берт с тупым удивлением взглянул на свою руку, из которой торчал складной нож, похожий на странный нарост. Рукав рубашки медленно наливался красным. Время как будто остановилось. Берт все смотрел и смотрел на свою руку и никак не мог понять, почему у него из руки вдруг вырос нож… ведь так не бывает… не может быть.

Когда он наконец поднял взгляд, парень с рыжими волосами был уже совсем рядом. Он улыбался, уверенный, что Берт никуда не денется.

– Ах ты скотина… – Голос Берта дрожал и срывался.

– Обрати свою душу и помыслы к Богу, ибо предстанешь сейчас перед Его престолом. – Парень с рыжими волосами резко выбросил руку вперед, целясь Берту в глаза.

Берт отшатнулся, вырвал нож у себя из своей руки и вонзил рыжему в горло. Хлынула кровь. Алый фонтан брызнул прямо на Берта. Рыжеволосый мальчишка с глухим булькающим звуком пошел по широкой дуге, пытаясь выдернуть нож из горла, но он засел намертво. Берт смотрел на парнишку как завороженный. Это все – не на самом деле. Это просто сон. Дурной сон. Рыжий мальчишка медленно шел по кругу и тихо хрипел. И кроме этого хрипа никаких других звуков не было. Все как будто застыло в жарком послеполуденном мареве. Другие дети стояли, в потрясенном молчании наблюдая за происходящим.

Это не по сценарию, подумал Берт в полном оцепенении. Такого в сценарии не было. Мы с Вики – были. И тот мальчик в зарослях кукурузы, который пытался спастись. Да, и он тоже. Но не эти другие. Он смотрел на детей, и внутри у него все бурлило от ярости. Ему хотелось закричать: «Что, не ждали?!»

Рыжий мальчишка издал последний, едва слышный хрип и упал на колени. Пару секунд он смотрел прямо на Берта, а потом его руки бессильно упали, выпустив рукоятку ножа, и он плашмя повалился на землю.

Среди детей, окружавших машину, пробежал тихий шелест. Как будто прежде они задержали дыхание, а теперь выдохнули, все разом. Они смотрели на Берта. Берт смотрел на них. Смотрел, не осознавая происходящее… и только потом до него дошло, что Вики уже нет в машине. Ее вообще нигде нет.

– Где она? – спросил он. – Что вы с ней сделали?

Один из мальчишек приставил к горлу испачканный кровью охотничий нож, выразительно чиркнул им в воздухе и ухмыльнулся. Это и было ответом.

Откуда-то из задних рядов донесся тихий голос юноши постарше:

– Взять его.

Мальчишки угрожающе двинулись на Берта. Он принялся отступать. Они прибавили шаг. Он тоже ускорился. Черт, ему бы ружье! Но до него не добраться. Никак. Темные тени мальчишек уже подбирались к нему по зеленой лужайке на церковном дворе… а потом Берт вышел на тротуар. Развернулся и побежал.

– Убейте его! – раздался крик у него за спиной, и дети бросились следом за ним.

Он бежал со всех ног, но все-таки видел, куда бежит. Обогнул здание городской управы – внутрь было нельзя: там его сразу загонят в угол, – и выскочил на Главную улицу, которая буквально через пару кварталов переходила в шоссе, уводящее из города прочь. Если бы он послушал жену, сейчас они были бы уже далеко-далеко отсюда.

Подошвы его мокасин шлепали по асфальту. Впереди показалось еще несколько общественных зданий, в том числе «Кафе-мороженое “Гатлин”» и – кто бы сомневался! – кинотеатр «Киноклуб». На запыленной, заляпанной грязью афише еще можно было прочесть: ТОЛ О НА Э ОЙ НЕ ЕЛЕ ЭЛИ А ЕТ ТЕЙЛОР КЛЕОПА РА. За следующим перекрестком была автозаправка, город заканчивался, начинались поля кукурузы. Сплошное зеленое море стеблей по обеим сторонам дороги.

Берт бежал. Ему уже не хватало дыхания. Раненая рука разболелась не на шутку. Кровь, вытекавшая из раны, капала на асфальт. Берт на бегу вытащил из кармана носовой платок и засунул под рукав.

Он бежал. Подошвы мокасин глухо стучали по растрескавшемуся асфальту, дыхание рвалось из горла горячим скрежещущим хрипом. Рука налилась обжигающей болью. В голове билась одна-единственная едкая мысль: сможет ли он добежать до ближайшего города, хватит ли сил на то, чтобы пробежать двадцать миль по щебеночно-асфальтовому проселку?

Он бежал. За спиной слышались крики и топот ног. Дети. Они нагоняли его. Они были моложе, выносливее, быстрее. Они улюлюкали и радостно перекрикивались друг с другом. Им было весело. Да уж, подумал Берт без всякой связи, это значительно веселее, чем пожар высочайшей категории сложности. Им потом будет что вспомнить.

Он бежал.

Каждый вдох отдавался в груди резкой, саднящей болью. Берт уже миновал автозаправку на самой окраине городка. Теперь у него оставался единственный выход. Единственный шанс уйти от погони и спасти свою жизнь. Дома закончились, город закончился. Осталась только дорога и зеленое море стеблей кукурузы, подступавшее к самому краю дороги с обеих сторон. Зеленые мечевидные листья тихо шелестели под ветром. Там, в глубине кукурузного поля, среди этих стеблей высотой в человеческий рост, будет прохладная тень. Там будет тень и прохлада.

Он пробежал мимо знака с надписью: ВЫ ПОКИДАЕТЕ ГАТЛИН, ЛУЧШИЙ ГОРОДОК ВО ВСЕМ ШТАТЕ НЕБРАСКА – И НА ВСЕМ БЕЛОМ СВЕТЕ! ПРИЕЗЖАЙТЕ ЕЩЕ!

«Всенепременно приеду», – мрачно подумап Берт.

Он пробежал мимо знака, как спринтер, пересекающий финишную черту, резко свернул налево, пересек дорогу и сбросил мокасины. И вот он уже в зарослях кукурузы. Шуршащие стебли сомкнулись у него за спиной. Сомкнулись над головой, словно волны зеленого моря. Принимая его. Пряча его. Он испытал несказанное облегчение – ощущение было внезапным и острым, – и в ту же секунду у него неожиданно открылось второе дыхание. Легкие, которые, казалось, сжались в тугой комок, вдруг разомкнулись, и он опять задышал.

Он бежал прямо, по тому ряду, через который вошел на поле. Бежал, задевая плечами листья, отчего те дрожали. Преодолев ярдов двадцать, свернул направо. Теперь он бежал параллельно дороге – бежал, пригнувшись, чтобы его темноволосую голову не заметили среди желтых кукурузных метелок. Стараясь запутать следы, он взял чуть правее, в сторону дороги, пересек несколько рядов, потом повернулся спиной к шоссе и принялся беспорядочно перебегать от одного ряда к другому, углубляясь все дальше и дальше в поле.

Наконец он упал на колени и прижался лбом к земле. Он слышал лишь звук своего собственного тяжелого дыхания, и в голове крутилась одна-единственная мысль: «Слава Богу, я бросил курить, слава Богу, я бросил курить, слава Богу…»

А потом он услышал голоса – дети перекрикивались между собой, а иногда и натыкались друг на друга («Эй, это мой ряд!»), – услышал и приободрился. Они были достаточно далеко слева, и, судя по всему, системы в их поисках не было никакой.

Берт вытащил из-под рукава носовой платок, которым затыкал рану, и осмотрел порез. Кровотечение вроде бы прекратилось, хотя по идее после такой интенсивной физической нагрузки кровь должна была течь и течь. Берт сложил платок и снова засунул под рукав.

Он решил отдохнуть еще пару секунд и вдруг с удивлением понял, что ему хорошо. Если не брать в расчет боль в руке, то в плане физического самочувствия он себя чувствовал просто прекрасно – наверное, впервые за несколько лет. Он словно получил хороший заряд бодрости и неожиданно нашел очень простое (пусть даже и совершенно безумное) решение, как одним махом избавиться от проблемы, над которой бился почти два года, пытаясь бороться со злобными бесами, что испортили их с Вики брак, высосав из него все соки.

Ему стало стыдно за эти мысли. Это какие-то не те мысли – совершенно неправильные. Его жизнь в опасности. Жену увели неизвестно куда. Может, ее уже нет в живых. Берт попытался представить лицо Вики, чтобы прогнать это странное, неуместное ощущение радостной легкости, но у него ничего не вышло. Вместо лица жены перед глазами встал образ рыжеволосого парня с ножом, вонзенным в горло.

Берт только теперь ощутил аромат созревающей кукурузы. Он был везде, этот запах. Ветер, качавший верхушки стеблей, напоминал чьи-то голоса. Мягкие, утешающие. Что бы здесь ни творилось именем этой самой кукурузы, сейчас она стала ему защитой.

Но они приближались.

Берт опять побежал, беспорядочно меняя ряды и стараясь держаться так, чтобы голоса ищущих его детей всегда оставались по левую руку, но с каждой новой минутой это давалось ему все труднее и труднее. Голоса сделались тише, и нередко шелест зеленых стеблей полностью их заглушал. Берт бежал, замирал на мгновение, прислушивался. Бежал дальше. Земля была хорошо утрамбована, и его ноги в одних носках практически не оставляли следов.

Он бежал очень долго, а когда наконец остановился, солнце, которое теперь было справа, уже склонялось к горизонту, алое и воспаленное. Берт взглянул на часы: четверть восьмого. Солнце окрасило верхушки кукурузных стеблей в красноватое золото, но здесь, ближе к земле, тени были густыми и совсем-совсем темными. Берт прислушался. С приближением заката ветер стих, и кукуруза стояла молчаливая и неподвижная, наполняя теплый нагретый воздух ароматом безудержного созревания. Если они – те, кто искал его в зарослях кукурузы, – еще не ушли с поля, то они либо были сейчас далеко-далеко, либо затаились и тоже прислушивались к тишине. Впрочем, Берт сомневался, что большая компания детей, пусть даже и сумасшедших детей, сможет так долго хранить молчание. Скорее всего они поступили совсем по-детски, не считаясь с возможными последствиями своего поступка: забросили поиски и разошлись по домам.

Он повернулся лицом к заходящему солнцу, красневшему в прорези в облаках низко над горизонтом, и пошел в ту сторону. Если двигаться по диагонали сквозь ряды кукурузы, так чтобы солнце всегда было прямо по курсу, рано или поздно он выйдет к шоссе номер 17.

Боль в руке превратилась в приглушенную пульсацию. Ощущение было почти приятным. Берта не покидано хорошее настроение. Он решил, что на данный момент можно и не терзаться по этому поводу. Чувство вины непременно вернется, когда он станет объясняться с властями и рассказывать о том, что случилось в Гатлине. Но это будет потом.

Он шел сквозь заросли кукурузы и думал, что еще никогда в жизни не испытывал такой пронзительной остроты ощущений. Солнце уже опускалось за горизонт. Минут через пятнадцать от красного круга осталась лишь половина. Что-то заставило Берта остановиться. Его обострившееся восприятие уловило какие-то изменения, они ему не понравились. Ощущение было… смутно тревожным, пугающим.

Берт прислушался. Кукуруза шелестела.

Да, он и до этого слышал ее тихий шелест, но только теперь до него дошло, в чем тут странность. Ветра не было. Как такое возможно?

Он настороженно осмотрелся, почти уверенный, что вот-вот из зеленых зарослей выскочат улыбающиеся мальчишки в черных квакерских пиджаках и с ножами в руках. Но его опасения оказались напрасными. Кукуруза по-прежнему шелестела. Звук доносился откуда-то слева.

Берт пошел в ту сторону. Ему уже не приходилось продираться сквозь заросли. Ряд, по которому он шел, вел его именно в том направлении, что было нужно. Потом ряд закончился. Закончился? Нет, просто вывел его на поляну. Шелест доносился оттуда.

Берт замер на месте. Ему вдруг стало страшно.

Запах кукурузы был настолько густым и насыщенным, что каждый вдох оставлял приторно-сладкий привкус. Кукуруза, нагретая солнцем, хранила тепло, накопившееся за день, и Берт только теперь осознал, что он весь мокрый от пота. И весь облеплен какими-то чешуйками и кукурузными рыльцами, тонкими, как паутинка. По идее сейчас по нему должны ползать десятки жучков-паучков… но они почему-то не ползали.

Он стоял неподвижно, глядя на эту поляну. Большой круг голой земли.

Здесь не было ни комаров, ни мух, ни мелкой мошкары – всех этих летучих букашек, которые так донимали их с Вики, когда Берт еще только обхаживал свою будущую жену и возил ее в кинотеатр на открытом воздухе. Они называли их «кино-мошки», вспомнил он с неожиданной ностальгической грустью. Ворон, кстати, тоже не было видно. Как-то странно… кукурузное поле – и без ворон!

В угасающем свете дня Берт внимательнее присмотрелся к ближайшим к нему кукурузным стеблям. Каждый лист, каждый стебель – все безупречно, без единого изъяна. Но так не бывает. Ни одного бурого пятнышка. Ни одного рваного или сухого листочка, никаких гусениц и личинок, ни одной червоточинки, ни одного…

Берт удивленно нахмурился.

Господи, ни одного сорняка!

Ни единого. Только ровные ряды кукурузных стеблей, растущие на расстоянии в полтора фута один от другого. Ни лопухов, ни Польши, ни лаконоса, ни пырея, ни осота – ничего.

Берт поднял глаза. Солнце уже почти село. Облака плыли низко над горизонтом. Золотое свечение под ними бледнело, окрашиваясь розовым и блекло-желтым. Уже скоро стемнеет.

И пока не стемнело, надо выйти на эту поляну и посмотреть, что там такое, – ведь так все и было задумано, да? Все это время, пока Берт мчался по полю в полной уверенности, что выбирается к шоссе, его вели к этому месту.

Обмирая от страха, он дошел до конца ряда и встал на самом краю поляны. Хотя день уже угасал, света было достаточно, так что Берт все увидел. Он не смог закричать. Из легких как будто выкачали весь воздух. Ему вдруг стало трудно дышать. Он прошел чуть вперед на негнущихся, деревянных ногах. Он смотрел и не верил своим глазам.