Текст книги "Метод дыхания (сборник)"

18

Мы прошли еще милю, прежде чем решили устраиваться на ночлег. Темнота еще не наступила, но дожидаться ее ни у кого не было желания, и дело тут не только в том, что приключений на сегодня нам хватило выше крыши. Мы уже находились в Харлоу, в лесной чаще, а где-то впереди нас ожидало свидание с трупом пацана, возможно, изуродованным до неузнаваемости, начавшим разлагаться, изъеденным червями и мухами. Наткнуться на такое в темноте? Нет уж, увольте… Где-то я читал к тому же, что душа умершего бродит вокруг тела до тех пор, пока его не похоронят по-христиански, и мне вовсе не хотелось проснуться ночью от воплей и стенаний призрака Рэя Брауэра, увидеть его горящие неземным огнем глаза среди окрестных сосен. Мы рассчитали, что сейчас нас отделяет от него по меньшей мере с десяток миль – расстояние, по нашему мнению, вполне достаточное, чтобы не опасаться привидения, хотя, конечно, никаких привидений не существует.

Верн, Крис и Тедди собрали хворост и развели прямо на щебенке маленький костер. Крис соорудил вокруг него что-то вроде небольшой насыпи: лес был сухим как порох, и рисковать нам не хотелось. Тем временем я заострил несколько палочек и сделал то, что мой брат Денни обычно называл «ножками пионеров», – нанизал куски гамбургеров на концы зеленых веток. Мы заспорили, как лучше их готовить – на огне или же подождать, пока получатся угли (спор этот, впрочем, был абсолютно беспредметным: собачий голод не позволял нам дожидаться углей). Тут же выяснилось, что спичек у нас маловато, и Тедди заявил, что умеет добывать огонь с помощью трения двух кусков дерева друг о друга, на что Крис обозвал его врунишкой. Верн успокоил их, сказав, что у него есть зажигалка. В результате всей этой возни у нас получился не костер, а настоящий пожар, и, чтобы слегка притушить его, нам пришлось изрядно напрячь мочевые пузыри.

Когда пламя приутихло, я приспособил «ножки пионеров» над огнем, и мы уселись в кружок, наблюдая, как с гамбургеров сначала закапал жир, а потом они стали покрываться румяной корочкой. Тут же рты у нас наполнились слюной, а в животах заурчало.

Не в силах больше дожидаться, каждый из нас ухватил по одной «ножке» и впился в нее зубами. Гамбургеры, обуглившиеся снаружи, однако сырые внутри, были тем не менее настоящим лакомством. Мы в два счета проглотили их, вытерли ладонями рты, после чего Крис полез в рюкзак (пистолет лежал там же, на дне, и так как он не сообщил о нем Верну и Тедди, я заключил, что для них это секрет) и вытащил оттуда коробку из-под пластыря, в которой находились чуть помятые сигареты. Каждый из нас прикурил от горящего сучка, после чего мы с наслаждением откинулись на спину, наблюдая за струйками дыма, исчезающими в сумраке, и ловя полнейший кайф. Никто не затягивался: мы просто втягивали в себя дым и тут же выдыхали, сплевывая (теперь-то я знаю, как распознать начинающего курильщика: они, как правило, плюются как верблюды). Чувствовали мы себя прекрасно. Докурив до самого фильтра, мы швырнули окурки в огонь.

– Ничего нет лучше сигареты после еды, – заметил Тедди.

– Это точно, – согласился Верн.

Тем временем небо из синего становилось фиолетовым. Сумрак нагнал на меня печаль, и одновременно пришло ощущение покоя.

Мы нашли достаточно ровное место возле насыпи, где и разложили наши «постели», после чего опять уселись у костра поболтать с часок. Это была обычная болтовня мальчишек, еще не достигших пятнадцати лет, после чего единственной темой разговоров становятся девочки. Мы спорили о том, кто лучше всех водит машину в Касл-Роке, останется ли Бостон в высшей лиге и как прошли каникулы. Тедди рассказал, как один пацан на пляже в Брансуике ударился обо что-то головой, прыгнув с волнореза, и чуть не утонул. Мы также поперемывали косточки учителям, сойдясь на том, что мистер Брукс самый большой засранец в касл-рокской средней школе, а миссис Коут – такая стерва, равной которой белый свет не видывал. По словам Верна, пару лет назад она так отдубасила одного из учеников, что тот чуть не ослеп. Я посмотрел на Криса, ожидая, что он вспомнит мисс Саймонс, однако Крис не проронил ни слова и на меня даже не глядел: он слушал Верна и при этом согласно кивал.

Темнота постепенно сгущалась. Никто из нас не упоминал про Рэя Брауэра, однако в мыслях у всех был именно он, по крайней мере у меня-то точно…

Есть что-то жуткое и в то же время завораживающее в том, как тьма сгущается в лесу, где нет ни фонарей, ни света из окон, ни неоновых реклам, ни потока машин – ничего, что бы хоть чуть-чуть рассеяло сумрак. Родители не зовут детей домой, ужинать и спать, нет никаких привычных городских звуков… Горожанин, застигнутый наступлением ночи в лесной чаще, воспринимает сие природное явление скорее как природный катаклизм вроде весеннего разлива Касл-Ривер.

При мысли о духе Рэя Брауэра, который может материализоваться из этого мрака в любую секунду, чтобы прогнать нас, нарушителей его покоя, туда, откуда мы явились, у меня больше не возникало ни ощущения безоглядного страха, ни приступов тошноты – лишь только неожиданная жалость к этому парнишке, такому одинокому и беззащитному в ночи. Как же он тут пробирался один, ночью, через лес, и никто на свете – ни папа с мамой, ни Иисус Христос со всеми своими святыми, – никто его не предупредил, не спас, не отвратил беду? Теперь он, всеми покинутый, лежал весь изуродованный под железнодорожной насыпью… Внезапно я почувствовал, что вот-вот разрыдаюсь.

Чтобы этого не случилось, мне пришлось буквально с ходу сочинить очередную историю из серии Ле-Дио – про то, как американский пехотинец, смертельно раненный, исповедуется своему сержанту в любви к родине и к девушке, которая осталась его ждать там, далеко-далеко, за океаном. Перед глазами у меня стояло во время этого рассказа совсем другое лицо, гораздо моложе, черты которого уже исказила смерть, глаза остекленели, а из уголка рта тянулась к подбородку струйка запекшейся крови. Кругом же вместо черепичных крыш и острых церковных шпилей воображаемого городка Ле-Дио я видел мрачный ночной лес и чуть поблескивающие при свете звезд два ряда рельсов.

19

Проснулся я за полночь от пронизывающего холода, недоумевая, кто и с какой стати распахнул на ночь окна у меня в спальне. Может, Денни? Он как раз мне снился – как мы с ним ездили в Национальный парк Гаррисона кататься на волнах и загорать на пляже. Это было четыре года назад…

Нет, я не у себя в спальне, и кто-то другой – не Денни – прильнул ко мне спиной, в то время как еще чья-то голова, вернее, ее тень, приподнялась чуть поодаль, вслушиваясь в ночную тишину.

– Какого черта? – пробормотал я с искренним изумлением.

Ответом был протяжный стон, вроде бы Верна.

Наконец я начал что-то понимать и вспомнил, где и с кем нахожусь. Интересно, сколько я проспал – несколько минут? Нет, быть того не может: тонкий серп месяца висел практически посередине чернильного неба…

– Уберите от меня это! – послышался горячечный шепот Верна. – Я буду хорошо себя вести, клянусь! И кольцо на унитазе буду поднимать, прежде чем пописать… Ей-богу, я буду хорошим мальчиком, только уберите его от меня!..

Это было похоже на молитву. Пораженный, я сел и испуганно позвал:

– Эй, Крис! Ты не спишь?

– Тс-с! – ответил Крис: это он, приподняв голову, вслушивался в ночные звуки. – Нет, ерунда, показалось…

– Ничего не показалось, – возразил Тедди. Оказывается, он тоже не спал. – Я совершенно отчетливо слышал…

– Да что там такое?! – воскликнул я, все еще плохо соображая. Спросонья я слабо ориентировался во времени и пространстве – меня пугало именно то, что я, не разобравшись в происходящем, не смогу защититься в случае опасности.

И тут – словно ответ на мой вопрос – из леса донесся долгий, полный ужаса вопль. Так, наверное, кричит женщина в агонии.

– Господи Иисусе! – со слезами в голосе захныкал Верн, натягивая одеяло на голову и прижимаясь ко мне всем телом, словно до смерти напуганный щенок. Я оттолкнул его, но он опять прижался.

– Это малыш Брауэр, – хрипло зашептал Тедди, – вернее, его призрак бродит по лесу…

– О Боже! – залепетал Верн. Судя по всему, ему эта идея не показалась безумной. – Даю слово, что больше никогда не буду воровать неприличные журналы в супермаркете и скармливать морковку псу! Ну пожалуйста… Я буду хорошо себя вести!.. – Похоже, он, не в силах справиться с ужасом, пытался подкупить Бога чем угодно, лишь бы ушел этот кошмар. – Клянусь, я больше никогда не стану курить сигареты без фильтра! И сквернословить не буду! Не буду больше класть пистоны в тарелку для пожертвований! Обещаю…

– Да замолчишь ты, наконец?! – рявкнул на него Крис, но даже в его голосе я ощутил страх. Интересно, подумал я, покрылся ли он весь гусиной кожей, вроде меня, и встали ли у него волосы дыбом или нет?

Верн, понизив голос до еле внятного шепота, продолжал тем временем развивать идею относительно новой жизни, которую он собирается начать, если только Господь оставит его этой ночью в живых.

– Может, это какая-нибудь птица? – предположил я.

– Нет, не думаю, – ответил Крис. – Это, наверное, дикая кошка. Папаша рассказывал, что они вот так орут, собираясь спариваться. Похоже на женский вопль, да?

– Ага…

В горле у меня словно застрял комок.

– Только ни одна женщина так громко вопить не может, – заявил Крис и тут же неуверенно добавил: – Или все-таки может? Ты как считаешь, Горди?

– Да это привидение, – зашептал Тедди. Лунный свет поблескивал в стеклах его очков зловещими искорками. – Надо пойти посмотреть…

Вряд ли он сказал это серьезно, но мы с Крисом, как только он попытался подняться, на всякий случай уложили его назад, причем, наверное, сделали это довольно грубо – от страха нервы у нас были напряжены, так же как, впрочем, и мышцы.

– Пустите меня, козлы! – зашипел Тедди, вырываясь. – Сказал – пойду, значит, пойду! Я хочу посмотреть на привидение! Если я чего-то захочу, то…

Мы – в том числе и Тедди – замерли: из леса вновь послышался душераздирающий вопль, нарастая октава за октавой, пока не замер на верхней точке регистра, после чего стал снижаться до басового звука, напоминающего жужжание громадного шмеля. Вслед за этим раздался взрыв бешеного хохота – и воцарилась пронзительная тишина.

– Ох, Господи Иисусе, Боже милостивый, – в священном ужасе выговорил Тедди.

О том, чтобы пойти посмотреть, он больше и не помышлял. Мы все вчетвером сбились в плотную кучку, и, наверное, не только у меня промелькнула мысль о бегстве. Так бы мы скорее всего и поступили, если бы заночевали у Верна в поле, как сказали предкам, но теперь Касл-Рок был черт-те где, а от одного воспоминания о мосте через реку, который к тому же придется переходить в темноте, кровь застывала в жилах. Точно так же немыслимо было бежать в другую сторону, туда, где лежал труп Рэя Брауэра. Таким образом, мы очутились в ловушке, и если это чудище в лесу намеревается до нас добраться, то помешать ему не сможет ничто…

Крис предложил установить посменное дежурство, и мы с ним согласились. Дежурить первым выпало Верну, а мне – последним. Верн уселся по-турецки поближе к костру, а остальные снова залегли, тесно прижавшись друг к другу.

Я был абсолютно уверен, что уснуть больше не удастся, и тем не менее уснул, вернее, задремал, готовый в любой момент вскочить и броситься бежать. Мне чудились кошмарные вопли, а один раз я увидел – хотя скорее это показалось, – как среди деревьев промелькнуло что-то бесформенно-белое, вроде простыни. Потом я куда-то провалился, и мне приснился пляж в Брансуике, тот самый, где Тедди видел чуть не потонувшего парнишку, который, ныряя, ударился обо что-то головой. Пляж находился на озерце, образовавшемся на месте карьера, где когда-то добывали гравий, и мы с Крисом любили ездить туда купаться.

Мне снилось, как мы лениво плывем на спине под палящим июльским солнцем. Вокруг с визгом и хохотом плескалась ребятня. Мимо нас проплыла на надувном резиновом матрасе миссис Коут. Почему-то она была одета в свою неизменную и всесезонную школьную униформу: серый костюм – жакет с юбкой, толстый свитер, который она надевала вместо блузки под жакет, брошка в виде цветочка, приколотая на почти несуществующую грудь, и, разумеется, туфли на высоких каблуках, свисающих с матраса в воду. Ее иссиня-черные – как у моей мамы – волосы были, опять же как обычно, закручены на затылке в тугой узел, а очки поблескивали на солнце.

– Дети, ведите себя прилично, – противно-скрипучим голосом проговорила она, подплывая к нам, – а то я в два счета вышибу из вас дурь. Вы знаете, что попечительский совет школы разрешил мне применять телесные наказания? Вы, мистер Чамберс, пойдете сейчас к доске.

– Я хотел вернуть деньги, – сказал ей Крис, – но их взяла леди Саймонс! Слышите? Она их у меня взяла. К ней вы тоже примените телесные наказания, или как?

– К доске, мистер Чамберс, пожалуйте к доске.

Крис в отчаянии посмотрел на меня, как бы говоря: Ну разве я не говорил тебе, что так все и будет, и принялся уныло грести к берегу. Обернувшись, он попытался что-то произнести, и вдруг его голова исчезла под водой.

– Горди, помоги! Спаси меня, Горди! – крикнул он, на мгновение вынырнув и тут же погружаясь снова.

Сквозь прозрачную воду я увидел, что Криса держат за щиколотки и тянут вниз двое голых мальчишек с совершенно пустыми, лишенными зрачков глазами, словно у древнегреческих статуй. Один был Тедди, а второй – Верн. Опять голова Криса оказалась на секунду на поверхности, и он, протягивая мне руку, издал ужасный вопль не своим, а каким-то женским голосом. Вопль, нарастая, разнесся по пляжу, усеянному людьми, однако никто не обратил на него ни малейшего внимания, и даже бронзовая от загара атлетическая фигура спасателя, дежурившего на вышке, не пошевелилась. Те двое дернули Криса вниз, он захлебнулся криком, уходя все глубже в теперь уже почти черную воду, в его обращенном ко мне взгляде были отчаяние и безумная мольба, а руки все тянулись вверх, к солнечным лучам. Вместо того чтобы нырнуть и попытаться его спасти, я, словно обезумев, поплыл к берегу, а может, и не к берегу, по крайней мере туда, где, казалось, было безопасно. Но прежде чем я достиг мелкого места, вокруг моей икры сомкнулась чья-то холодная как лед ладонь и принялась тянуть меня на глубину. Крик ужаса готов был вырваться из груди, когда я понял, что это уже не сон: кто-то и в самом деле тянул меня за ногу.

Открыв глаза, я увидел Тедди: он будил меня, чтобы я сменил его на дежурстве.

– Ты живой, Тедди? – пробормотал я, еще не до конца очнувшись ото сна.

– Нет, я покойник, а ты черномазый ниггер, – проворчал он.

Остатки сна слетели с меня, и я уселся у костра, а Тедди залег досыпать.

20

Как я уже говорил, мне выпало дежурить последним. Сидя у костра, я с переменным успехом боролся со сном: то встряхивался, то опять проваливался в дрему. И хотя жуткие вопли больше не повторялись, ночь эта была далеко не тихой – чуть ли не ежеминутно до меня доносился то победный вскрик охотящегося филина, то жалобный стон некоего зверька, очевидно, ставшего добычей, то более крупный зверь с шумом и треском продирался сквозь заросли, и все это на фоне непрекращающегося стрекота сверчков. Я то клевал носом, то снова вскакивал как ошпаренный после очередного ночного звука, и если бы я вот таким образом исполнял обязанности часового где-нибудь в Ле-Дио, то меня непременно отдали бы под трибунал и скорее всего расстреляли.

Под утро меня сморило окончательно и бесповоротно, однако уже перед рассветом я заставил себя проснуться. Светало. Часы на моей руке показывали без четверти пять.

Я поднялся – при этом в позвоночнике что-то хрустнуло, – отошел на пару сотен футов от распростертых тел моих товарищей и помочился на замшелый пень. Ночные страхи постепенно отступали от меня, и ощущать это было приятно.

Вскарабкавшись на насыпь, я присел на рельс и принялся рассеянно подбрасывать носком кеда щебень. Будить остальных я не спешил: хотелось в эти предрассветные мгновения побыть в одиночестве.

Утро наступало быстро. Сверчки затихли, таинственные тени как бы испарились, отсутствие каких-либо запахов предвещало еще один жаркий день, возможно, один из последних… Пробуждались ото сна и птицы: откуда-то появился крапивник, присел на сук громадного поваленного дерева, откуда мы брали хворост для костра, почистил перышки и полетел дальше по своим делам.

Не знаю, как долго я сидел вот так на рельсе, наблюдая за багровеющим на востоке горизонтом. Наверное, достаточно долго, поскольку в брюхе у меня заурчало – пора завтракать. Я уже хотел подняться и начинать будить ребят, как вдруг посмотрел направо и остолбенел: в каких-то десяти ярдах от меня стоял олень.

Сердце у меня подпрыгнуло так, что, вероятно, выскочило бы изо рта, не прикрой я его ладонью. Я замер без движения, впрочем, сдвинуться с места не смог бы, даже если б очень захотел. Глаза у оленя были вовсе не карие, а бархатно-черные, как у внутренней поверхности шкатулок с драгоценностями, какие я видел в ювелирной лавке. Маленькие ушки были словно сделаны из замши. Животное взглянуло на меня, чуть склонив голову, будто заспанный парнишка со всклокоченными волосами, в джинсах с манжетами и залатанной рубахе цвета хаки со стоячим – по тогдашней моде – воротником был для него явлением вполне обычным. Мне же олень казался неким чудесным видением, незаслуженным, а потому необъяснимым даром свыше.

Довольно долго (по крайней мере так мне показалось) мы смотрели друг на друга, затем животное повернулось ко мне спиной, нагнулось и, беззаботно помахивая белым хвостиком-обрубком, принялось щипать травку. Олень ел, не обращая на меня ни малейшего внимания и совершенно меня не опасаясь! Да и чего ему бояться? Это я боялся не то что шевельнуться, но даже старался не дышать.

Внезапно рельс, на котором я продолжал сидеть, мелко завибрировал, и через какое-то мгновение олень поднял голову, тревожно поглядывая в сторону Касл-Рока и поводя коричневато-черным носом. Наконец зверь встрепенулся, в три прыжка достиг зарослей и там исчез – лишь ветка хрустнула под копытом, будто одиночный выстрел в тиши.

Зачарованный, я продолжал смотреть на то место, где только что пасся олень, пока грохот приближающегося поезда не стал явственным. Тогда я скатился с насыпи туда, где ребята, разбуженные тем же грохотом, уже потягивались и зевали спросонья.

«Вопящий призрак», как выразился Крис, был уже почти забыт: при свете дня охвативший нас тогда, в ночи, ужас казался просто-напросто смешным до неприличия, досадным эпизодом, который следовало предать забвению.

Рассказ о встрече с оленем вертелся у меня на языке, но что-то подсказало мне, что говорить им ничего не надо – пусть это останется моей тайной. И действительно, до настоящего момента я об этом случае нигде ни словом не обмолвился, а описав ту встречу, почувствовал, что на бумаге мои ощущения в тот момент передать просто невозможно. В общем, это был не только самый запоминающийся, но и – как бы это выразить? – самый чистый эпизод всей моей жизни. Воспоминания о нем как-то смягчают последующие довольно жуткие события, которых мне довелось пережить немало. Ну, например, мой первый день в джунглях Вьетнама, когда один из моих сослуживцев лишь на какое-то мгновение высунулся из окопа и тут же повалился навзничь, зажимая ладонями место, где у него только что был нос. Или тот день, когда доктор объявил, что наш младший сын может родиться гидроцефалом (слава Богу, появился он на свет почти нормальным, только с немного увеличенной головой). Или те долгие, кошмарные недели, когда, агонизируя до бесконечности, умирала мать… В такие вот моменты я вспоминал тот предрассветный час, бархатисто-черные глаза и маленькие замшевые ушки великолепного, совершенно не пугающегося меня животного, настоящего чуда природы… Впрочем, кто способен это понять? Ведь посторонним нет дела до потайных уголков нашей души. Помните, ведь именно с этих слов я начал свой рассказ?

21

Рельсы поворачивали теперь на юго-запад и тянулись через настоящий бурелом. Лес тут был преимущественно хвойным, с густым, практически непроходимым подлеском. Прежде чем двинуться в путь, мы позавтракали собранной в этом подлеске черникой. Ее здесь было видимо-невидимо, но, несмотря на это, желудки наши лишь слегка наполнились, а через полчаса принялись требовать более солидной пищи. Не только губы и пальцы, но даже наши обнаженные до пояса тела (было только восемь, но жара уже заставила нас скинуть рубашки) стали синими от черники. Верн принялся мечтать вслух о яичнице с беконом, из-за чего чуть не схлопотал по шее.

Это был действительно последний из долгой серии поразительно жарких дней и, думаю, худший из всех. Тучки, появившиеся было на горизонте, растаяли без следа уже к девяти часам, небо приобрело стальной оттенок, усугубляя уже и так невыносимое пекло, струйки пота скатывались вниз, оставляя следы-дорожки на покрытых пылью спине и груди, над головой вились оводы и слепни – в общем, ощущение было пренеприятнейшим, а понимание того, что путь до цели предстоял еще довольно долгий, отнюдь не добавляло энтузиазма. И тем не менее двигались мы быстро, принимая во внимание жару: всем нам не терпелось увидеть наконец мертвое тело, даже если при этом нам не поздоровится – черт его знает, недаром же говорят, что с мертвецами дела лучше не иметь. Но, несмотря ни на что, мы были преисполнены решимости добраться до цели – в конце концов, мы это заслужили.

Где-то в половине десятого Крис с Тедди, шедшие впереди, заметили воду, о чем и прокричали нам с Верном. Мы тут же подбежали к ним. Крис, радостно смеясь, показывал куда-то пальцем:

– Смотрите! Это бобры соорудили!

Чуть впереди под насыпью пролегала широкая дренажная труба. Бобры заткнули ее правый конец, соорудив нечто вроде небольшой плотины из палок и сучьев, скрепленных листьями, ветками и глиной. В результате образовался маленький водоем, наполненный чистой, сверкающей на солнце водой, над поверхностью которой в нескольких местах возвышались домики зверьков с острыми крышами, напоминающими эскимосские чумы. В пруд впадал ручеек, деревья вокруг которого были лишены коры почти до трехфутовой высоты.

– Ремонтная служба быстренько все это ликвидирует, – заявил Крис.

– Это почему же?

– А для чего, как вы думаете, здесь проложена труба? Чтобы вода не подмывала драгоценную насыпь. Так что пруд здесь не потерпят ни в коем случае. Бобров частично перестреляют, остальные уйдут сами, а плотину их разрушат, после чего на этом месте останется трясина, которая тут скорее всего была и раньше.

– А бобры как же? – спросил Тедди.

– Это их проблемы, – пожал плечами Крис. – По крайней мере управлению железных дорог на такие мелочи плевать.

– Интересно, можно ли здесь искупаться? – Верн жадно смотрел на воду. – Глубины хватит?

– Чтобы узнать, надо попробовать, – резонно ответил Тедди.

– Кто будет первым?

– Я! – вызвался Крис.

Он бросился вниз, на бегу скидывая кеды. Одним движением он стянул с себя джинсы вместе с трусами, затем поочередно снял носки и ласточкой прыгнул в воду. Через несколько мгновений голова его со слипшимися волосами показалась на поверхности, и он закричал:

– Отлично, парни! Здесь просто здорово!

– Глубоко? – осведомился Тедди: плавать он так и не научился.

Крис встал на дно, плечи его поднялись над поверхностью. На одном из них я заметил что-то серовато-черное и подумал: «Наверное, грязь». Немного погодя я пожалел, что не вгляделся повнимательнее…

– Давайте сюда, вы, трусишки! – кричал нам Крис.

Повернувшись, он поплыл саженками к противоположному берегу, затем обратно, но к тому времени мы уже скидывали с себя одежду. Верн прыгнул первым, за ним я.

Вода была просто потрясающей – прохладной, чистой и какой-то ласково-шелковистой. Подплыв к Крису, я встал на дно, и мы, счастливо улыбаясь, посмотрели друг на друга. Крик ужаса вырвался у нас одновременно: серовато-черное пятно у Криса на плече оказалось громадной жирной пиявкой. Такая же, очевидно, присосалась и ко мне, поскольку челюсть у Криса отвисла, а оказавшийся рядом Тедди заверещал на манер подсвинка под ножом мясника. Мы все втроем очертя голову бросились на берег.

Теперь я знаю о пресноводных пиявках гораздо больше, нежели тогда, и тем не менее эти в общем-то совершенно безобидные существа продолжают вселять в меня чуть ли не мистический ужас. Как известно, их слюна содержит анестезирующие и противосвертывающие вещества, присасываясь, они не причиняют никакой боли, поэтому если их не видеть, то ничего и не заметишь, пока они сами не отвалятся, насытившись, или же не лопнут.

Оказалось, что в пруду этих тварей полным-полно. Когда мы выскочили на берег и Тедди посмотрел на собственное тело, его чуть кондрашка не хватила.

Один лишь Верн пока ни о чем не подозревал, с удивлением наблюдая за нами из воды:

– Да что там такое? Что на вас нашло?

– Пиявки! – взвизгнул Тедди, дрожащими пальцами отдирая тварей от ляжек и отшвыривая их как можно дальше от себя. – Кровопийцы гребаные!

– ОБожеОБожеОБоже! – заорал Верн, выскакивая из воды словно ошпаренный.

Меня всего трясло, будто от холода, хотя жара стояла невыносимая. Сдирая пиявок с груди и рук, я всеми силами старался удержаться и не зареветь белугой.

– Посмотри-ка, Горди, – Крис повернулся ко мне спиной, – много их там еще? Ради всего святого, Горди, сними с меня эту гадость!

Я отодрал от спины Криса штук пять или шесть, после чего он помог мне таким же образом.

Ужас уже немного отпустил меня, когда я, опустив глаза, увидел, вероятно, прабабушку всех этих тварей, к тому же вспухшую от моей крови, наверное, вчетверо и превратившуюся из серовато-черной в багрово-красную блямбу колоссальных размеров. Устроилась она – где бы вы думали? – прямо у меня в паху. Это уж было чересчур. Я все еще старался не показать вида, но в голове у меня помутилось.

Тыльной стороной ладони я попытался смахнуть отвратительного слизняка. Не тут-то было. Заставить себя дотронуться до мерзкого создания еще раз было выше моих сил. Я повернулся к Крису, но выговорить ничего не смог, а лишь показал пальцем на то место. Физиономия Криса из побледневшей сделалась пепельно-серой.

– Сам не могу, – пробормотал я, сдерживая подступившую внезапно тошноту. – Ты мне… не поможешь?..

Он отшатнулся от меня с перекошенным лицом, не в силах отвести глаз от кошмарной картинки.

– Н-нет, Горди… Извини, но я не могу… Н-нет… А, черт!

Он наконец оторвал взгляд от пиявки, сложился пополам, и его вырвало на песок.

Ты должен сделать это сам, принялся убеждать себя я, стараясь не смотреть на омерзительное существо, которое тем временем продолжало раздуваться. Ну же, давай, покажи, что ты мужчина. Это же последняя. Последняя…

Я все-таки заставил себя дотронуться до пиявки, и в тот же миг она лопнула, словно переполненный воздухом шарик, вот только вместо воздуха из лопнувшей гадины брызнула моя собственная кровь, липкая и теплая.

Я тихонько заплакал. В слезах отвернулся от ребят и принялся одеваться. Сделав над собой невероятное усилие, я с ужасом понял, что больше не в состоянии контролировать себя. Плечи мои тряслись от рыданий, сдержать которые я уже не мог.

Ко мне подбежал все еще голый Верн.

– Посмотри, Горди, на мне их больше нет? – Он принялся тормошить меня за локоть, весь трясясь, как в пляске святого Витта. – Ну, Горди, посмотри же! Я стряхнул их всех, да? Больше ни одной нет?

Смотрел он при этом куда-то мимо меня, глаза его расширились и закатились так, что виднелись одни белки.

Я молча кивнул, продолжая рыдать. Похоже, я становлюсь плаксой… Надев рубашку, я застегнул ее на все пуговицы, после чего натянул носки и кеды. Рыдания понемногу стихали, наконец прекратились и всхлипывания.

Подошел Крис, вытирая рот пучком листьев вяза. Вид у него был испуганно-виноватый.

Одевшись, мы несколько мгновений молча смотрели друг на друга, а затем принялись взбираться на насыпь. Лишь один раз я оглянулся, и взгляд мой, как назло, упал на ту самую здоровенную пиявку, что лопнула от моего прикосновения. Выглядела она довольно жалко, но все еще омерзительно.

Четырнадцать лет спустя, когда вышел мой первый роман, я решил на полученный гонорар впервые посмотреть на Нью-Йорк. В программу поездки входил полный джентльменский набор туриста: шоу в мюзик-холле Рейдио-сити, смотровая площадка Эмпайр-Стейт-Билдинга (к чертям собачьим Всемирный торговый центр – здание, потрясшее мое воображение в фильме о Кинг-Конге, снятом еще в 1933 году, навсегда останется для меня самым высоким в мире), ночная жизнь Таймс-сквер и все такое прочее. Издатель мой, мистер Кейт, был до смерти рад возможности похвастаться передо мной своим городом. Последним пунктом программы была прогулка на морском пароме до Стейтен-Айленда. Свесившись через перила и посмотрев за борт, я вдруг содрогнулся от внезапно нахлынувшего воспоминания: в воде плавали сотни использованных презервативов, которые удивительно живо напомнили мне ту самую раздавленную пиявку. Мистер Кейт заметил, очевидно, как по лицу у меня пробежала тень, и покачал головой:

– Да, зрелище не очень привлекательное… Свинство какое!

Не мог же я, в самом деле, объяснить ему, что вовсе не резинки вызвали у меня чувство омерзения и что ему не стоит извиняться за своих не слишком-то чистоплотных сограждан?

В тот вечер, как вы уже, наверное, догадались, я изрядно нализался…