Текст книги "Женщина-мышь"

– А ты не умничай и марш за дровами, а еще сделайте с Федором так, чтобы люди куда-то сесть могли, ни стола, ни хрена нету, а вы, девушка, мне поможете с мясом, идемте! – сказала начальник бронепоезда, и мне стало понятно, что пипец начался.

– Маруся, иди с тетей и помни, ей говорить про меня гадости бессмысленно, убьет скалкой, я у нее в любимчиках, – улыбаясь, сказал мне Борис.

– Ничего, у меня остается еще 19 человек или сколько всего приглашенных, я им скажу! – ответила я.

– Маруся, ты очень злобный карлик, – сказал Боря, глядя на меня сверху вниз, и улыбнулся.

Люська оказалась весьма подозрительной, но быстро оттаяла на мой счет, вероятно, я каким-то правильным образом отвечала на ее многочисленные, но очень туманные вопросы. За час я узнала о Борисе все, что еще не знала до этого. Самым ужасным из узнанного было то, что на берегу показалось мне дешевой бравадой. У Бориса не было родителей, он потерял их в течение года, сначала маму, потом отца, а еще через два года развелся с женой, загулявшей с его другом детства. Иными словами, после количества Бориных реанимаций мои стали казаться розовыми сопливыми домиками Барби. Мне стало стыдно. Еще Люська сообщила, что не допустит, чтобы «Борьку бабы обижали, потому что хватит мужику голову дурить, такие на вес золота – и умный, и не жадный, и человек хороший». Это замечание я прокомментировала:

– Людмила, вы ведь не меня имеете в виду под лэйблом «Борькины бабы», ни так ли? Я уже старенькая для таких определений – это раз. Да и отношения свои с кем-либо обсуждать привыкла только по личной инициативе, то есть с вами – не хочу и не буду – это два. В остальном, мне кажется, у нас с вами получится чудесный и вкусный стол – вон сколько всего успели нафигачить.

– А вам, я смотрю, палец в рот не клади, – подозрительно ухмыльнулась Люська.

– Верно, пальцы не надо, – улыбнулась я Людмиле.

– А вы как вообще в Перми оказались? – уже дружелюбнее спросила Люська.

Я поняла, что Люська, сменив тактику, попытается достать из меня важные для нее сведения, и решила, что препятствий чинить ей не стану, если она будет «следить за базаром». Еще полчаса расспросов, и Люська резюмировала:

– Бедная девочка, и вот не скажешь, что плохо все, а как-то печально, что ли. Но унывать не нужно. Я, когда за Федора выскочила, молодая совсем была, девчонка еще, думала, вот поживем, поработаем, в Москву переедем, там же вся жизнь настоящая. А потом дети пошли, да и сколько я на ту Москву ни смотрела, очень уж суеты много, не по мне. А потом дядя Леня на пенсию вышел и сюда вернулся из министерства, а он уже не молодой – не бросишь, ну мы и решили: тут останемся. Вон молодежь, если захотят, пусть едут. Борька им поможет там, а мы с Федей уж как-нибудь здесь.

– А сколько у вас детей с Федором? – спросила я.

– Двое, сейчас увидишь, ой, а давай на «ты»? – попросила Люська.

– Давай, – согласилась я, понимая, что Люську я для себя «обезопасила».

Зашли Скалич с Борисом, а с ними подросток лет 13-14 в образе то ли эмо, то ли какаду, но идентификационные надписи типа «Tokio Hotel» на нем имелись, а голову украшал самопальный ирокез.

– Марина, добрый день, познакомьтесь, мой сын Александр, – сказал Скалич.

– Здравствуйте, Марина, – протянула я руку эмо-бою.

– Сэм, – представился Александр и пожал мне руку.

– Мариша, а что это мы с тобой даже вина бокал не выпили, – спохватилась Люська.

– Заработались, Люсь, – ответила я.

Боря открыл рот от удивления и произнес:

– «Мариша»? Как тебе это удалось? Ты что мне, Люську заколдовала?!

– Борька, иди в жопу со своими приколами и не приставай к девочке, мы с ней тут как два раба на галерах, выпить некогда, иди вина нам принеси лучше, – отмахнулась Люська, украшавшая блюдо с рыбой.

– Люсика заколдовала! Это еще что, ты бы, братец, видел, что Марина нам с представителями заказчика сделала недавно, ушли голые и босые, купили то, чего вообще не собирались, – похвалился Федор.

– А-а, так вы не только Борькина невеста, вы еще у отца работаете? – поинтересовался Сэм.

– А кто тебе сказал, что я Боре невеста, – спросила я в неловкой паузе после подросткового замечания.

– А кто же вы ему? – спросил наглый мальчик.

– Я ему брат-близнец, Сэм, а если ты не будешь ставить взрослых в неловкие положения, то во вторник я тебе с отцом передам диск «Токио» с автографами, – предложила я.

– Да ладно, реально? – охренев, спросил подросток.

– Маруся, снимаю шляпу, дай поцелую по-братски, – хохоча, сказал Боб.

– Да уж, Мариш, пять баллов, а ты, Санек, иди отцу помоги и не выпендривайся, а то никаких тебе дисков, слышал, что Марина сказала?! – выступила Люська.

– Да, возраст у нас трудный, пойдем, сын. Боб, а ты открой девчонкам вина и приходи к нам, давай уже побольше натаскаем к мангалу, – сказал Федор.

– Пойдемте, девчонки, покурим на веранду, я вам туда вина принесу, – предложил Боб.

– Давай, – ответили мы с Люськой.

Народу значительно прибавилось, нам махали рукой незнакомые мне мужчины и женщины. Боря принес вина и сел на ступеньку у моего кресла. Люська побежала целоваться с прибывшими.

– Люська хорошая, всех нас, включая дядю Леню, считает детьми, заботится, Федора любит очень до сих пор, – тепло сказал Боб.

– Да, это видно, хотя и разные они, а Сэм у них смешной, – ответила я.

– Погоди, ты еще Варвару не видела, вот где ураган, ей пятнадцать, влюблена по уши, угадай в кого? – спросил Боб.

– Ну, не знаю, в Бреда Питта или Киану Ривза какого-нибудь?

– Бери выше, в меня! – весело ответил Боря.

– Ну, «выше», только если речь о росте, а так, даже не знаю, что у девочки со вкусом, – томно отозвалась я.

– Ах так?! Маруся, или ты немедленно меня целуешь, или я тебя убиваю!

– Выбираю первое, очень жить хочется! – сказала я, взяла его голову в ладони и поцеловала.

К нам шел очень бодрого вида старичок, судя по «семейному» недюжему росту – дядя Леня.

– А вы, должно быть, Марина? – улыбаясь, сказал он, протягивая руку.

– Здравствуйте, а вы, я полагаю, виновник всего происходящего сегодня? Примите мои поздравления, обязательно будьте здоровы и любимы, впрочем, в этом у меня нет сомнений – вон сколько родных собралось.

– Спасибо, деточка, за добрые слова, и если вас тут кто-нибудь обидит, идите прямиком ко мне, я на своих пацанов управу быстро нахожу, – пошутил Леонид Аркадьевич и пошел к воротам – въезжала очередная партия гостей.

– Марусь, удивительно, мне все такие сборища уже давно кажутся унылым говном – не ходить нельзя, а ходить было тошно. А сегодня как будто даже здорово, все улыбаются, галдят, и ты рядом, и все как-то просто, как в детстве. А еще круто, что завтра выходной и только во вторник на работу! – сказал Боб, улыбаясь чеширским котом.

– Я не знаю, что сказать, Бо. Я уже некоторое время вообще ничего говорить не хочу, чтобы не спугнуть саму себя, – ответила я улыбаясь.

– Не, совсем молчать ты не сможешь, это не в твоих силах, гном! – сказал Борис и получил щелчок по носу.

Во дворе горел костер, и после нескольких часов застолья все потихоньку стали стягиваться в беседку поближе к огню. Нашлась целая куча пледов, и все кутались, курили и хохотали. Люська говорила не переставая, следила за полнотой бокалов и кутала дядю Леню всякий раз, как только он, по ее словам, «раскутывался», умудрялась бегать в дом и приносить какие-то закуски, которые к тому времени не могли влезть уже ни в кого. Дядя Леня чувствовал себя королем, рассказывал длинные истории о молодости, гордо смотрел на сына и внуков и втайне от Люськи чокался водочкой с Люськиным отцом и со старым другом Василь Степанычем. Я сидела в гамаке рядом с беседкой, когда ко мне подошел Федор:

– Марин, как вам наш большой улей? – спросил Федор.

– Невероятно трогательно, Федор! У меня, пока жива была бабуля, тоже были такие вот сборы, она у нас боевая была, всех держала. Я очень Новый год любила: столько народу собиралось, мест не хватало, у соседей стулья просили. А вот когда бабули не стало, семья распалась, да и нет уже многих, – расчувствовалась я.

– Я рад, Марин, что вы так к этому относитесь, хотя признаюсь, раньше думал иначе, уж больно вы… – Скалич не мог подобрать слова.

– Холодная, высокомерная? – попыталась помочь я.

– Да, извините, – смутился Скалич.

– Да нет, не страшно, я ведь и сама это знаю, только мне так легче, понимаете? И на работе, и в жизни, – ответила я.

– Да, теперь понимаю, – улыбнулся Федор.

– Теперь, конечно, кто ж мог знать, что мой любимый мужчина окажется вашим братом, теперь мне робота включать бессмысленно, – заулыбалась я, не заметив подошедшего сзади Бориса.

– А вот этому я рад втройне, – сказал Скалич и как-то очень подозрительно улыбнулся.

Я обернулась и увидела прислонившегося к дереву Борю, закрывшего глаза, молитвенно сложившего руки и изображавшего благодарение Всевышнему.

– Боб, ты подслушиваешь! Какая мерзость! Как ты мог?! – возмутилась я.

– Не переживай, мой гном, только самую малость! И потом, я не понимаю, почему все самые правильные слова обо мне должны доставаться Федьке, а не мне непосредственно?! – вопросил Боб.

– Потому что я старший, понял! И не нападай на моего ценнейшего сотрудника, а то отпиарю, мало не покажется! – воинственно произнес Федор, уходя в беседку.

– Зато я на два сантиметра выше, – прокричал ему вдогонку Боб.

– Ну что, Марусик, едем кормить Рюрика, тут все надолго, мы сто раз вернемся, ок? – обратился ко мне Борис.

– Ок, Боб!

Мы сообщили Люське, что ненадолго отъедем, и пошли к машине. Я немного «подвисала» от вина, воздуха, впечатлений и Бориных взглядов. Может, все-таки так бывает, думала я, чтобы встретиться, полюбить и остаться вдвоем и не пожалеть. Просто раньше этого никогда не случалось со мной. У меня не было никаких вводных об этом мужчине, никаких долгих «узнаваний» друг друга, у меня не было представления о том, как привык жить свою жизнь этот человек. Но я не имела ни одной веской причины, чтобы не захотеть это узнать. Мы оба решили попробовать не врать, а вдруг на этот раз получится?! На свой счет я, естественно, не опасалась, таков уж был мой жизненный опыт. Больше всего я боялась предательства, и именно им меня, как правило, воспитывала жизнь. Но если думать о Боре, то с ним в жизни было много хуже, и он, наверное, больше всего опасался того же, что и я, и, скорее всего, тоже давно ничему не верил. Забавно все-таки! Удивительная штука – жизнь, главное, не потерять умение удивляться!

– Марусик, ты думаешь о нас с тобой, ведь правда? – спросил Боб.

– Ну, а какие у меня варианты после того, что ты со мной сделал?

– Не, никаких! То есть, вообще ни одного, кроме этого, – ответил Бо.

– А ты о чем думаешь?

– О том же! Все становится страшно скучным – мы начали думать одними мыслями, – заулыбался Борис.

– Да, поскольку ты знаешь все мои мысли, мне придется тебя убить, я же говорила, иначе неровен час, ты начнешь рыть на мое место у Скалича, – сказал я.

– Лучше поищи аргументы, чтобы я тебя не убил, языкатая моя! – возразил Бо.

– Легко! Ни один вменяемый мужик не вонзит кинжал в лифчик размера 4WD! – сказала я.

– Сдаюсь, аргумент железный! – захохотал Борис.

– Борич, я вот хотела спросить, как тебе удалось обзвонить всех родственников насчет меня, вроде бы у меня на глазах был?

– Это Люська! Достаточно позвонить ей! То есть если захочешь передать привет и заказать песню – это к Люське! Таким образом я избежал тысячи вопросов, вот только Федор обиделся, что я ему про тебя раньше не рассказывал, – ответил Боб.

– Я бы на его месте тоже обиделась, все-таки брат!

– Да уж, нехорошо вышло, сволочь я, но и ты хороша, где ты шлялась все это время, все эти 43 года, где, я спрашиваю?! – нападал Боб.

– Ладно, не ори, как-нибудь сварю тебе борщ, так и быть, – ответила я и потрепала Борю по затылку.

Мы поднялись ко мне в дом, я наполнила Рюрину поилку и насыпала ему корм, попросила Бориса немного подождать и отправилась в душ и на поиски одежды. Когда я вернулась в кухню, Борис стоял у клетки с попугаем, тот кланялся ему и кокетничал, но самое нереальное произошло через секунду:

– Бор-ря, Бор-ря! – выдал этот волнистый предатель.

– Что? Что ты сказал, пернатый Павлик Морозов?! – заорала я.

Боря стоял, наслаждаясь лаврушкой безусловного победителя. Что мне оставалось делать? Я высказала Рюрику все его перспективы на тот счет, что кормить его теперь будет Боря, который в Перми вообще проездом, и играть с ним тоже будет Боря до тех пор, пока я не услышу «Мара» из уст этого хвостатого Троцкого.

– Рюрик, не бойся, с голоду не умрем, надо только подождать, когда эта фурия успокоится, – сообщил Борис попугаю, и тот согласно замотал башкой.

– Ладно, считай, отомстил за приручение всей своей родни, выдыхай, бобер! Просто эта перовая перина за последние десять лет ничего, кроме собственного имени, не произносила, – сообщила я Борису.

– Как и ты, но даже тебя я уговорил произнести мое, что уж там – попугая, это было легче легкого, – сказал Бо.

– «Алло, это лев? Настоящий лев, с рыжей гривой? Охуеть!» – ответила я.

– Рюря, мы вернемся завтра вечером, и я лично прослежу, чтобы тебя покормили, – сообщил Бо Рюрику.

– Бор-р-ря! – радостно ответил Рюрик.

– Троцкий! Лев Давидович! – проорала я попугаю.

– Маруся, сейчас поедем переодевать меня, заодно посочиняем планы на завтра, – сообщил Борис.

– Я согласная, хотя и твердая, к примеру, как «г», – каламбурила я.

– А по-моему, ты мягкая шипящая, хотя местами действительно – редкое «г», – парировал Боб.

– Да, Бобик, с «г» я подставилась, признаю, ну да ладно, какие мои годы, отобьюсь, – сказала я, вздыхая.

Мы поехали к Боре домой, что оказалось через поворот от меня. Я очень хотела увидеть его жилище, мне всегда многое читалось по тому, как человек создает пространство вокруг себя. Мы поднялись на пятый этаж, Боб открыл дверь и велел мне:

– Ходи везде и все рассматривай, я очень быстро.

У Бориса было странно. Стены были выкрашены с претензией на дизайн, присутствовали «мальчуковые» заморочки в виде длинного дивана, огромной плазмы с колонками и каких-то хитрых штук для музыки, у окна стоял стол с «яблочным» ноутом и бардаком из бумаг. Во всю длину стены висели полки с книгами. А на противоположной стене – от пола до потолка – полз столб из одинаковых рамок с черно-белыми фотографиями – такая развеска мне очень нравилась. На фотках было много веселой женщины, которая то крупно улыбалась в камеру, то кормила лебедей в каком-то парке, то прижималась к березе и глядела вдаль, а то вместе с юным Борисом выдувала мыльные пузыри. Я не стала задавать вопросов, было понятно – это мама. На кухне было лысо, но модно – металл, стекло и ни одной лишней вещицы, никаких веселых цветов, и ни единой грязной чашки. «Или у него в одном из шкафов домработница спрятана, или я ничего не понимаю!» – подумалось «бардачной» мне.

Прямо посередине спальни стояла огромная обезноженная кровать, на которой валялись какие-то вещи, в углу тусил открытый чемодан, а распахнутая зеркальная стена скрывала гардеробную, в которой был неестественный для меня порядок. Я отодвинула плотную штору и обнаружила очень уютный балкон со следами лета – парой раскладных кресел и столиком с пепельницей.

– Тут летом хорошо, все в деревьях, сидишь, как в лесу, – сказал подошедший Боб.

– Да, это место мне решительно нравится, – ответила я.

– Это очень, очень хорошо, Марусик, – сказал Боб и поцеловал мое ухо.

– Борик, а вот сообщи мне честно, чего в тебе есть отрицательного, если ты весь до такой степени положительный, что аж страшно, – спросила я внезапно.

– Да много чего, гномик, я же живой! Я, говорят, строгий, точно не знаю, что имеется в виду, но те, кто со мной работает, так говорят. Еще я, наверное, и вправду собственник, мое – это мое и не обсуждается, – ответил Борис.

– Погоди-ка, это, кажется, любопытно. Что значит «твое»?

– «Мое» – это то, что я заработал, или то, что я полюбил, или то, во что я поверил, ну или то, что мне принадлежит уже. Не знаю, как это объяснить точнее. Если у меня есть повод думать, что нечто, очень для меня важное, наконец-то становится мне доступным, я этим горд, этому рад, но я ни за что не готов этим с кем-то делиться или из-за чего-то с этим расставаться. Ну, то есть, мое – это мое.

– Бо, поясни-ка, очень уж любопытно, ты описываешь «свое» так вольно и неконкретно, что можно подумать и о машине, и об акциях, и о женщине.

– А ровно так все во мне и происходит, ничем своим я не делюсь без собственной на то воли, я люблю владеть, не разделяя. Но тебя ведь больше интересует слово «женщина», не так ли?

– Безусловно! Ты, может быть, не заметил, как включил идиота, но я-то наблюдательная чувиха, – с сарказмом заметила я.

– Хорошо. Я же обещал не врать, лови! Маруся, я скотски ревнив. Не надо объяснять мне плебейские корни этого ощущения, не нужно лечить меня, ссылаясь на примитивность. Я был когда-то воспитан изменой, и даже мысль о ней вызывает у меня молниеносную реакцию. В общем, главное, не давай мне повода, все очень просто! – ответил Боря, явно задетый за живое.

– Борь, послушай, все становится крайне трудным. Мы встретились вчера, мы не замечаем этого времени и форсируем все, что позволяет опыт. И кое-что уже обоим можно пропустить за ненадобностью, но есть некая составляющая, которую сложно задекларировать при проезде на территорию другого человека, что-то, что можно узнать, только прожив вдвоем какой-то отрезок, я не путано излагаю? – начала я.

– Нет, детка, я слушаю, – подтвердил Боб.

– Так вот, помнишь, к примеру, мы обсуждали с тобой, чатясь ночью, вырыпаевский «Кислород»? То место, где кто-то должен первым ответить на вопрос, то место, где Грушка говорит, что, если он сейчас скажет «кислород», она просто встанет и уйдет, потому что у всякого правильного зрителя уже напрашивается в голове ответ про «совесть»? Помнишь? Так вот, Бо, у меня сейчас какая-то похожая драма – видишь ли, я ненавижу ревность и все ее грани. Это очень унижает, почти уничтожает изнутри, а еще я думаю, что ревность бесплодна! Она не рождает даже такой фигни, как сожаление, потому что ревность – это эмоция, высосанная из неуверенности! И все! Понимаешь, все! На случай, если я слишком долго звучала, я сообщу резюме – только мои личные воззрения на свободу будут обрисовывать мне границы дозволенности. Если я люблю, то я просто чувствую это каждой клеточкой, зачем мне, скажи, при этом какая-то нерепрезентативная экспертиза?! Я не смогу соблюдать ничьих правил на свой счет, кроме собственных, и не смогу следовать никаким пунктам никаких договоров. У меня уже сформированы принципы, и они могут серьезно отличаться от чужих.

– Маруня, это какая-то декларация независимости! А все не так! И если ты еще не поняла, что ты – моя женщина, то это только потому, что ты изо всех сил сопротивляешься, но в итоге все равно не сможешь повлиять на результат! Я уже говорил тебе, это не от нас с тобой зависит. Ты – моя, а я – твой, и это значит…

– Постой! Извини, я перебила стук отбойника по будущим скрижалям, но если б ты мог себя услышать сейчас, мы бы дружно поржали. Я говорю «мы», потому что у меня есть основания думать, что и ты, и я гибки мозгом. Но тебе сейчас ни хрена не смешно, ты всерьез, да, Борь? – спросила я, пребывая в состоянии стояния на середине контрольно-следовой полосы между границами воюющих государств, просто я всерьез начала пугаться.

– Просто не предавай! – пробасил Боб с очень грозным лицом.

– «Просто не предавай»! Это же так понятно! Зачем все твои долгие пояснения?! – заорала я в ответ.

– Марусь, смешно, почти посрались и почти по-семейному! – констатировал Боря.

– Блин, даже жалею, что вот эту последнюю фразу произнес ты, абсолютно моя патетика! – ухмыльнулась я.

– И все же я не врал! – гордо сообщил Борис.

– Боря, вот тут не знаю, что уже лучше! Потому что между нами пропасть! Обещала не врать, лови – ненавижу ревность, оптом со всеми вводными и исходящими! Уйду и не оглянусь, если близкий мне человек решит, что ревностью можно влиять на мою жизнь! А теперь анализируй, неглупый мужчина, на что тебе такая сложная Марина и справишься ли ты с управлением полетом, – сказала я.

– Справлюсь. Ты просто не будешь давать мне поводов для ревности, Марин, – ответил Боря, впервые, кажется, назвав меня по имени.

– Не обещаю, Боря, пойми это! Я не знаю и знать не хочу, что для тебя является поводом! И не потому, что мне плевать, а потому что я уже очень трудновоспитуема! Тебе б кого-нибудь моложе и проще, may be, вышел бы толк, – выдала я, понемногу замыкаясь в себя и выбегая из всех произошедших со мной сказок.

С некоторым облегчением, совсем необъяснимым, я думала, что ну вот, наконец-то нашлось что-то, вообще не приемлемое, чуждое и противное. Ну не бывает так, как с ним было, я же говорила, не бывает! Борис сидел напротив с нечитаемым выражением лица, я была почти уверена, что думал он о том же. Мы оба курили и молчали какое-то время, понимая, что волшебный мостик, выстроенный накануне, вполне может оказаться игрой осенних красок, ночных бдений, настроения и нашего общего желания быть влюбленными, и ничем настоящим. Ломать или строить, мы оба думали именно об этом. А иначе было бы неправда, нам обоим уже слишком давно не было шестнадцати.

– Марусь, ну хорошо, давай я признаюсь, что я ебнутый на этой ревности. Только вот, ну раз договорились не врать, скажи мне, а что ты так защищаешь какой-то необозначенный свод принципов? Есть что скрывать или нужны отступные пути? – спросил Боб, явно делая над собой усилие.

– У-у-у-! Не ждала. Но уважаю договоренности, только поэтому не буду ерничать, буду всерьез. Борь, мужайся, но ты у меня не первый, – сообщила я, сразу нарушив обещание не ерничать.

– Маруся, ты как-то быстро слово нарушаешь, напрягает, ты обещала всерьез, – очень серьезно ответил Боб.

– Прости, правда, прости. Что, собственно, я хотела сказать, так это следующее. Да, Борь, в моей жизни есть люди мне дорогие, и некоторые из них, о ужас, мужчины. Я никогда не пойду на то, чтобы прекратить отношения с этими людьми только потому, что мне суждено было влюбиться в ревнивого человека! Я лучше переболею любовью, опыт есть, выживу, я думаю! Это, знаешь, к вопросу о самосохранении: «старый друг лучше новых двух», – ответила я, абстрагировавшись от всего волшебства, связанного с Борей за последнюю пару дней.

– Маня, а тебе сейчас не пришло в голову, что можно рассказать мне об этих мужчинах, можно познакомить меня с ними, если они дороги тебе как друзья, если они любят тебя, разве я смогу не быть благодарным таким людям. Они думали о тебе тогда, когда тебе было трудно.

– Борис, или я не понимаю, или ты «включил заднюю», поборник двуполой любви с одним партнером с парты до пенсии! Ну ладно, знаешь, давай ты послушаешь все, что я решу сказать, а потом выслушаю твои определения границ дозволенного. Считай это проявлением высшей степени толерантности, ввиду реально крутого секса прошлой ночью и, самое главное, того, что хоть на секунду, а я поверила в то, что вот так, как с тобой, вообще бывает. Ок? – спросила я, будучи настроенной на феерический финал.

Какая разница, мне ведь было волшебно круто и даже какое-то время верилось, что «а вдруг все это взаправду», так почему бы мне не взять и не рассказать все так, как есть в действительности, я уже не потеряю ничего, а наоборот, приобрела эти два дня.

– Слушаю, – ответил совсем незнакомый Боря, он был злым, это выдавали глаза.

– В Москве живет мой друг Марк, он очень хороший человек и, к сожалению, меня любит. К сожалению потому, что я так и не смогла ответить ему взаимностью, хотя честно старалась. Тут все, как ты говоришь, не от нас зависит. Марк уже несколько лет нянчится со мной как отец, как старший брат, как лучшая подружка и еще ждет меня замуж. Этот человек мне невероятно дорог. У меня нет оправданий себе любимой, кроме надежды, что когда я смогла, как сейчас, исчезнуть из его жизни, в ней, может быть, появится кто-то имеющий глаза и уши, а лучше – очень большое и доброе сердце. Марк терпит и принимает меня в комплексе: от слез после очень сильно ранившего меня романа до истерик с виски по любому поводу. Я расскажу ему о тебе, потому что делюсь с ним всем. Просто я пока не знаю, как это сделать так, чтобы ему в тысячный раз не было больно. А ведь будет. Еще у меня есть Гога и Магога, они тебе не конкуренты, потому что любят друг дружку, меня они любят порознь, в основном за то, что я против их развода – они у меня любящие и ненавидящие в одном. В общем, гомосеки. Борь, слушай, я бред несу! Понимаешь, у меня очень много знакомых мужчин, я всеми ими дорожу по разным поводам! Все! – я ужасно разозлилась на себя, в основном за то, что удалось честно сказать про Марика.

– Тебя можно либо ненавидеть, либо любить! Мне жаль Марка, тебе предстоит трудный разговор, – отреагировал Боб, было заметно кипевшее внутри говно, но он дозировал всплески.

– Боря!… – я внезапно «соскочила с пьедестала» и как-то нервно посмотрела на происходящее. На даче нас ждала Люська, до всего этого вечер был чудесен, непонятно, что тянуло меня за язык? Ах, да! Ревность! Нет, я не могла это съесть! Ну не могла и все! Я знала собственную привязчивость, уже точно знала, что я влюблена в Боба, мне оставалось только кочевряжиться и всячески выпендриваться, потому что я точно не хотела его терять. И когда я плела про легкость переживания любви, это был самый дешевый выпендреж из всех, которые мне креативились на ходу.

– Что, Марусь? – откликнулся не совсем сразу Боб.

– Зачем ты меня на второй день знакомства заставляешь говорить о вечности? Тебе мало нашей ночи? – хитро спросила я.

– Очень мало! Мне этой ночи крайне мало, Маня! Я жаден, как тебе не снилось! Мне нужна жизнь, а не одна ночь! Я, как ты заметила, уже не молод! – очень зло ответил Борис.

– Смени тон! – почти заорала я.

Прошла минута молчания, которой мы, видимо, почтили память заоблачных полетов тел и душ.

– Извини. Тем не менее, я ответил, – сказал Боб уже тише и спокойней.

– Мне было трудно все это сказать, надеюсь, ты понимаешь? – спросила я.

– Я понимаю, девочка моя, я оценил. А еще это было больно слушать – сообщаю на тот случай, если ты подумала, что тебе труднее, – начал ерничать Боб.

– Бобик, убейся об стену! В эгоизме мне нет равных, запомни! Любая взорванная чужая голова равняется царапине на моей коленке! Иначе я просто перестану понимать, чей фан-клуб тут собрался! – отучила я Борю.

Борис подошел и положил руки мне на плечи. Я подняла голову и увидела его улыбающиеся глаза. В голове пронеслась потребность в простой русской ромашке. «Верю – не верю» – виделось мне сейчас самой правильной рулеткой. Понимать что-либо я перестала. Я не хотела больше жить без него, но я совершенно не представляла, как можно жить с ним. Вот такой незатейливый гамбит устроила мне страшная на вид Пермь, даже не парясь тем, что я не играю в шахматы.

– Едем, Люська начнет волноваться, – сообщил мне человек, которого, без сомнения, можно было записать в моем женском «молескине» под аббревиатурой МММ. Мужчина Моей Мечты смотрел с высоты своего фамильного роста, глазами, которые разбегались лучами морщинок в улыбке, глазами, в которых все еще тлели угольки злости и не «по его-шности» ситуации, глазами, которые я уже целовала, но хотелось бы целовать еще.

– А, то есть ты типа бесстрашный, «мы пингвинчики – нам не холодно»?! Едем, не вопрос! – ответила я, отведя глаза.

– Сейчас я тебе покажу невиданный никаким Дю Солей номер: «Вынося невыносимое»! А вдруг тебе так будет труднее разговаривать?! – сообщил Боб, подхватил меня со стула и закинул на плечо, как мешок.

Всю дорогу к лифту, пока Боря возился с дверью, я колотила по нему ногами и руками, распространяясь про попрание человеческих прав, про ростовый фашизм и про то, что уничтоженные им в детстве тонны морковки вполне могли пойти не в рост, а в ум. Боря молча нес меня, периодически шлепая по заднице в случае особенно едкого замечания, но на мои словесные потоки никак не реагировал. Сгрузив меня в машину, Боб взял меня за подбородок и сообщил:

– Я люблю тебя, не мешай мне, поняла?!

– Боря, зачем ты меня пугаешь? – спросила я, действительно напрягшись от этой чеканной сентенции.

– Дурочка моя, я просто сообщаю, что я уже не здоров, если речь идет о тебе, – ответил Боря, целуя меня в нос.

– Не, на фиг, Борич, зачем такие угрозы, предлагаю любить меня вдвоем – ты и я – это же суперкоманда! – сказала я, улыбнувшись.

– Маруся, я знаешь, что подумал? А если тебе рот заклеить, я смогу быть наконец счастливым? – предположил Боб.

– Не-а, тебе будет очень грустно и не с кем поговорить, а еще совершенно невозможно будет целоваться, так что рули давай и брось этот кустарный креатив, при мне-то живой, – ответила я, усаживаясь поуютнее.

Мы ехали практически в тишине. Очевидно, не сговариваясь, мы взяли паузу, чтобы погонять в головах произошедшее. Это был какой-то странный разговор. Я думала, отчего же все-таки я так взвилась? Может, это мне, а не Борису, мало просто ночей? Может, это я стремлюсь «проехать по душе»? В Борисе явной занозой сидела история с изменой жены, но у меня не было никакого желания отвечать за чужие «косяки». Да и проблема эта решалась хорошим психологом за пару месяцев. С другой стороны, меня не по-детски зацепила его внезапная ярость – он не был таким очаровашкой, каким казался. А с третьей стороны, с каких это пор мне стали нравиться положительные герои?! Я злилась на себя за откровенные слова о Марке, но ведь я сама решила попробовать не врать. «Назвался грузчиком – вот тебе кузов», – подумала я. Борис съехал на обочину и остановился. Я заинтригованно наблюдала за ним.

– Маруся?

– Боря? – в тон вопросила я.

– Что мне сделать, чтобы ты перестала выпендриваться? – спросил Боб с легкой ухмылкой.

– Ну не знаю, напиши Деду Морозу письмо, но только «варежки все равно на почте спиздят», ты же в курсе, – ответила я, снова мечтая съесть таблеток от словесной диареи.

– Замолчи, убью сейчас! Попытка номер два: «Маруся»? – настойчиво обратился Боря строгим тоном.

– У? – откликнулась я, не разжимая губы, чтобы не ляпнуть что-нибудь.

Борис облокотился на руль и уставился в ночь. Я сидела мышкой, боясь того, что он собирался сказать, а больше даже себя со своей идиотской манерой сначала говорить, потом думать. Я невольно зажала себе рот ладошкой и тут же убрала руку, увидев, что Боря смотрит на меня и улыбается.

– Ну вот, один союзник у меня уже есть – твоя левая ладонь! – сказал Боб, вылез из машины и, обойдя ее, открыл мою дверь, теперь он стоял напротив меня.