Текст книги "Женщина-мышь"

– Марусенька, что случилось, что с тобой? – Борис был явно напуган.

– Бобик, я, кажется, все проспала. Привет! – сообщила сонная я и потянула руки к Бориной шее.

– Как ты себя чувствуешь, Федька сказал, ты рано ушла с работы, – пытал Борис.

– Не знаю, погоди, сейчас проснусь до конца, – мямлила я.

– Ох, – выдохнул Боря, упав в кресло.

– Борь, я быстро, я только в душ, а зато потом смогу связно разговаривать, – сообщила я по дороге в ванную.

Эти в себе всполохи плохого самочувствия я знала давно. После истории с Семеном я несколько лет умудрялась поддерживать температуру на уровне 37,4. Медицинские светилы написали мне красивые слова, которые я выучила наизусть и выпендривалась перед знакомыми: «субфебрильная температура неизвестной этимологии, термоневроз». С этим вполне можно было жить, потому что борьба представлялась крайне занудной и несбыточной – не нервничать и перестать мерить температуру. Мерить ее я перестала, с первым было труднее.

Выйдя из душа почти соображающей, я подошла к сидящему в кресле Борису и сообщила:

– Знаешь, Борь, наверное, я тоже по тебе соскучилась, вот.

– Маруся ответила на sms довольно быстро, через двенадцать часов, – улыбнулся Борис, усаживая меня на колени.

– У меня что-то резко голова разболелась, и температура появилась, вот я и заснула. А сейчас проснулась и соскучилась, – сказала я.

– Все логично, все нравится, кроме головы с температурой. Сейчас как?

– Вроде нормально. Устал? – спросила я Борю.

– Да нет, испугался немного, пока Феде не позвонил – вообще непонятно было. Телефон недоступен. Я тебе два кино привез, будешь зырить? – спросил Боб.

– Боря, ты гений, очень хочу валяться и смотреть кино, – обрадовалась я.

– Хочешь, значит, будешь. Только пошли ко мне – там Blu-Ray и бутылка Matusalem, для девочки, знающей толк в моряцких напитках.

– Я тебе этот ром не палила, Боря! А значит, не я одна тут море люблю! Ура! Matusalem – это гениально! – сообщила я и радостно побежала одеваться.

– Принцесса оживала не от поцелуя, а от рома, – весело отреагировал Борис.

– Хорошо, что не от Ромы, а то бы и Роме пиздец и принцессе, не так ли, мой остроумный Бо, – каламбурила я, шнуруя кроссовки.

– Ну, ты же сама все знаешь, любимая!

* * *

Сема звонил еще два раза, один раз особенно неудачно – рядом был Борис. Я трусливо не брала трубку, с лицом справлялась, вопросов Боря не задавал.

Время убегало, я много работала, а вечерами Боря придумывал всякие интересности. Прошло пару месяцев, и я перестала понимать, как жила, когда в моей жизни не было Бориса. Мы ссорились почти ежедневно, но никогда надолго, мы расставались всякий раз навсегда и, мирясь, клялись друг другу больше так не делать – мир становился узким и никчемным. Боря «жил в самолетах» между Пермью и Москвой. Однажды мы полетели в Москву вместе, и я сообщила Борису, что хочу встретиться с Марком.

– Ты готова к этому разговору? – спросил напряженный Борин бас.

– Да, Бо, – ответила я.

– Хорошо, я буду ждать твоего звонка.

Мы с Мариком встретились в ресторане, на нейтральной территории. Увидев меня, Марик перестал улыбаться.

– Клавдия, ты слишком хорошо выглядишь, чтобы сообщать приятные новости, я прав? – спросил мой бесценный прозорливый друг.

– Да, Марь, как всегда, прав, – ответила я, опустив глаза.

– Не мучь себя. В твоей жизни появился кто-то главный – это видно. Ты прости, я не стану ужинать с тобой, все же не легко. И… Маринка, я все равно тебя подожду какое-то время, ладно? – вставая из-за столика, сказал Марик.

– Не надо, Марк. Спасибо тебе! – ответила я, чуть не плача.

Марк ушел, не оглядываясь, а я долго сидела, рассматривая горящую на столе свечку. Мне было жаль, что приходится делать несчастным очень достойного человека для того, чтобы быть счастливой самой. Я вдруг поняла, что хочу обратно в Пермь!

Почти две недели на работе было феерически интересно – чувствовалось, что всем, абсолютно всем, хотелось победы. Мне ее хотелось особенно, вся эта ситуация с кризисом, вся беспросветка, вся эта Пермь – в общем, хотелось доказать себе самой и окружающим, что я чего-то стою. Кризис не только сделал меня беднее, он поселил сомнения. Моя невысокая страдающая самооценка жаждала быть выше, я старалась изо всех сил!

Настал день презентации, такие минуты я любила особенно. Моя задача состояла в том, чтобы поддержать трясущегося Женьку и впавшую в кому Лену-маркетолога. Мой собственный страх отсутствовал. Я с самого утра чувствовала себя ровно так, как выглядела. Брючный Gucci, белоснежная рубашка с иногда выглядывающим кружевом Agent Provocateur и никаких украшений. Я была бодра и готова порвать всех.

Когда после презентации мы вышли в коридор, Ленка смотрела на меня как на мессию.

– Марин, ну вы дали! – сообщила она на выдохе.

– Мы все дали, надеюсь, это оценят, – ответила я, понимая, что засыпаю на ходу.

У меня было странное свойство: сразу после публичных выступлений «с огоньком» я дико хотела спать! Ничего не могла с собой поделать! Если в день получалось два или три похода «в люди», для меня такие дни были вычеркнутыми из жизни. Однажды, после годового тендера, я заснула в машине у Сергеича. Чувствуя, что могу повторить этот подвиг, я обратилась к Федору:

– Федор, могу ли я отпроситься на сегодня? От меня все равно не будет толку – такая вот у меня особенность: стоит помахать крыльями прилюдно, и начинает ужасно клонить в сон.

– Марин, ну конечно! Вы все можете сегодня отдыхать. Будем ждать результатов, хотя у меня нет в них сомнений, – ответил ужасно довольный всем произошедшим Скалич.

У меня зазвонил телефон:

– Марин, привет, ну как у вас там? – спросил Виктор Сергеич.

– Презентовались, ждем-с, – ответила я.

– Ну, а впечатление какое? – волновался Сергеич.

– Виктор Сергеич, мы все выложились и надеемся, что это оценят, – вяловато отвечала я.

– Марин, ты спишь уже, я чувствую! Федор рядом? – спросил Сергеич.

– Угу, даю трубку, – ответила я и протянула свой телефон Скаличу.

– Здравствуйте! Нормально! По-моему, Марина их просто загипнотизировала! Вы бы видели, как у них глаза вылезли, когда про анализ на мимикрию заговорили! А когда Марина заставила жену Когана мерить резиновые перчатки с кружевами – это было «в упор» просто! Через неделю получим результаты, Виктор Сергеич! – радостно щебетал в трубку Федор.

Я смотрела через стекло машины на подбирающуюся к городу зиму. Скоро Новый год, я всегда любила это время. До кризиса я свято соблюдала ритуал встреч с морями – по одному морю на каждые каникулы. Внезапно мне ужасно захотелось увидеть Бориса, сейчас он был, пожалуй, единственным человеком, компанию которого я выбрала бы.

– Жень, ты как? – обратилась я к молчавшему директору по работе с клиентами.

– Я напьюсь, – тихо сообщил Женя.

– Дай пять, дружище, мы реальная банда! – сказала я, хлопая его по протянутой ладошке.

– Это да, я с тобой готов кого угодно рвать! – заулыбался Женька.

Меня высадили у дома, и я немедленно набрала Бориса:

– Бобик, привет!

– Привет, Марусенька, как ты? – ответил мой любимый голос.

– Коматоз, у меня это в порядке вещей. Надо поспать, пройдет, – ответила я.

– У тебя пару часиков на поспать и один час на сборы, мы вечером улетаем в Стамбул, Федя в курсе, – сообщил мне Боб.

– А зачем мы туда улетаем, Бобик? – сонно спросила я.

– Мы туда улетаем ужинать в ресторане с видом на Босфор, в воскресенье вернемся, – ответил мне Борис.

Этот человек делал из моей жизни сказку. Со времени нашей встречи прошло чуть больше трех месяцев, но все во мне изменилось до неузнаваемости. Мне нравилось делать все что угодно, если мы делали это вместе с Борисом. Нравилось смотреть, как он ест приготовленный мной борщ, нравилась его дурацкая привычка раскладывать у кровати сразу десять книг для чтения на ночь, нравилось удивлять его своими рисунками и стишками, нравилось слушать его смешные рассказы о детстве. Я внутренне договорилась с собой насчет его ревности, а абсолютным выражением любви стало то, что я твердо решила не замечать в Боре полное отсутствие слуха в наборе с пристрастием орать в караоке! Я любила и была любима! Я была бесконечно счастлива.

Мы прилетели в Стамбул около восьми, кинули вещи в номере по-восточному клевого Ciragan Palace Kempinski и отправились в ресторан. Воздух вокруг пах морем. Борис смотрел на меня и улыбался глазами.

– Бобик, я настоящая принцесса? – спросила я.

– Самая настоящая принцесса по имени Маруська, – подтвердил Боря.

– А давай в «морской бой» разочек? – внезапно предложила я.

– А пуркуа бы не па?! – ответил Боб.

На салфетках было ужасно тяжело расчерчивать поля для битвы, но мы упорно рисовали. Официант пытался предложить нам бумагу, но мы дружно замотали головами и корячились минут пять. Я хитро спрятала свой четырехпалубник и начала:

– А-6!

– Ранила! – сообщил этот простачок, он всегда расставлял корабли по периметру, свято веря, что эта комбинация когда-нибудь меня запутает.

– Боб, ты опять за свое?! – хохоча, спросила я.

– Не радуйся, это случайное попадание! – сообщил сосредоточенный Боря.

Я с умилением наблюдала за его лицом и думала о том, что вокруг почти зима, а у меня – весна! Почти двухметровая мужская весна! Как же здорово, черт побери!

– Боб, я тебе одну вещь хочу сказать, – сказала я.

– Говори, Маня, не держи в себе, – ответил Борис, все еще колдуя над салфеткой с полем боя.

– Я тебя люблю, очень-очень, – тихо сказала я и почувствовала, что немного краснею.

– Марусенька! Не может быть! Какая ты чудесная, с красными щечками! – Боря смотрел на меня во все глаза.

– Отстань! Тут жарко просто! – ершилась я.

– Ах, вот оно что? Ну хорошо, жарко! А дочку мне родишь? – спросил Борис так, что я подавилась соком от внезапности и уставилась на него, не моргая.

Боря улыбался глазами. Я молчала и медленно кивала головой.

* * *

Рабочий понедельник начался загадочно. Секретарь с монументальной фамилией сообщила внутренней рассылкой об общем сборе топов в 11.00 у Скалича. В кабине было душно, Федор сиял, как надраенная палуба, Женька заговорщицки подмигнул мне, я улыбнулась. Мы взяли тендер!

– Коллеги, я хочу поздравить нас всех с победой в тендере ключевого клиента. Годовой бюджет в семь миллионов – за нами! Хочу особенно отметить работу клиентского и креативного отделов и лично поблагодарить Евгения и Марину! Спасибо всем, кто принимал участие в работе над тендером! Сегодня вечером я приглашаю всех вас в ресторан!

Все улыбались и хлопали в ладоши!

Я вернулась к своим и сообщила:

– Уважаемые инопланетяне! Полагаю, мы мало-мало заработали! Всем – премия, с меня – «выпить-закусить». Выбирайте место. Пьем завтра. Тендер взят!

– Пиздец, какие мы крутые! – сказала Кепкина, которая до знакомства со мной матом не ругалась.

Потом звонил Сергеич, поздравил и сообщил, что жизнь понемногу налаживается и что после Нового года у него будет что со мной обсуждать.

В выходные на даче у Скалича мы снова отмечали тендер, но уже в присутствии клиента – Паша Коган явился вместе с супругой, с которой мы в неофициальной обстановке назюзились в жопито. Она и Федор захвалили меня до смущения, Люська, ничего не понимающая в происходящем, очень по-доброму улыбалась мне. Стало ясно, что меня она тоже «удочерила» и теперь гордилась, как если бы дочка притащила ей пятерок в четверти. Боря тоже сиял. Было чертовски приятно.

Начинался период добрых предновогодних хлопот. Я с нетерпением ждала заказанного для Бори через сайт крутого свитера, красиво упаковывала купленные для Люськи и Варвары духи.

На Новый год я получила в подарок от Бори пять ночей в любимом отеле Праги. Мы, взявшись за руки, с утра до позднего вечера бродили по дивно красивому городу. Я рассказывала Бобу о Мухе, таскала его по блошиному рынку в Колбеново и по еврейскому кладбищу. Вечерами мы пили Bisquit в лобби и рассматривали антиквариат периода модерна, любовно собираемый уже тридцать лет хозяином отеля, русским эмигрантом Димой.

В один из пражских обедов мы с Бобом познакомились с милой компанией англичан. Два смешливых мужика и по-английски страшная молодая женщина, они приехали в Прагу на какой-то симпозиум, связанный с программным обеспечением. Мы все порядком назюзились, и было решено перебраться в ресторан с музыкой, что и нашлось ровно через дорогу от отеля. Я в голос хохотала над историями рыжего Джеймса о том, как он летом посетил Китай. Страшная женщина танцевала со вторым англичанином, а Боря вышел с телефоном на веранду. Джеймс пригласил меня на танец, и мы вполне интеллигентно топтались с ним у оркестрика, когда я увидела, что вернувшегося Боба перекосило. Это было лицо, заставившее меня поперхнуться. Гиперболоид инженера Гарина был тусклой херней в сравнении с Бориным взглядом. Вечер был скомкан и быстро завершился по моей инициативе, уже через полчаса мы с Борей сидели в номере, трезвея на глазах друг у друга.

– Я вышел всего на минуту, а ты?! – процедил мужчина моей мечты, сверля глазами мой лоб.

Вероятно, я уже какое-то время ждала чего-то подобного, будучи предупрежденной самим Бобом еще на заре нашего с ним «розового периода». Но от его взгляда меня «накрыло»:

– А я была приглашена на танец и согласилась. Сейчас будь, пожалуйста, внимательным, Боб. Диктую по слогам. Приг-ла-ше-на на та-нец! Всего лишь! Понимаешь? На танец приглашают даже толстых бухгалтерш, если им скучно! Чужих мам, младших сестер и даже жен своих врагов на танец пригласить прилично! Не смей так смотреть на меня никогда больше! Не смей! Ты же говорил, что любишь меня! Как ты можешь меня любить, если твои глаза меня ненавидят?! Выходит, ты мне врешь?! – последнее я просто проорала, заливаясь слезами, как клоун.

Боб сидел, как вылитый в бронзе. Я бросилась к шубе и выскочила из номера, не забыв хлопнуть дверью. Идя по улице, я недоумевала, что заставило меня так ужасно разрыдаться, ведь, собственно, суть сказанного была мною давно сформулирована, и за доводы было не стыдно. И я поняла! Меня нереально испугала пришедшая в конце монолога мысль о том, что если Боря способен так на меня смотреть, то способен и не любить. Я испугалась его глаз! Они были злые! Стало так хреново, как даже и не вспоминалось из опытов. Я подняла лицо к медленно падающим новогодним снежинкам, и слезы хлынули новой волной, уже без звука. Кажется, я бродила немногим больше часа. Учитывая врожденный топографический кретинизм, после пары поворотов я очутилась на узкой улочке с яркими окошками маленького полуподвального ресторанчика, где-то недалеко от нашего отеля. Войдя и скинув шубу, я сразу же уселась у камина и заказала глинтвейн, руки совершенно замерзли, я протянула ладони к огню. Слезы текли, и я никак не могла заставить себя успокоиться, было страшно неловко перед официантом. Огонь был совершенно магическим, через пару минут рукам и лицу стало жарко, и я почти перестала шмыгать носом, когда услышала за спиной:

– Марусенька?

Я подпрыгнула от испуга. Борька, покрытый ровным слоем снежинок, стоял у моего столика с бокалом глинтвейна. Я была не в состоянии ничего выяснять и только-то и смогла, что взмахнуть рукой, жестом прося его уйти. Было так пусто, жалко себя и беспросветно, что казалось, рыдать придется вечно, а еще казалось, что слезами можно отделаться от этой пустоты, и поэтому плакалось вкусно и неостановимо. Боб поставил мой глинтвейн на стол и отошел, сев в самом дальнем от меня углу ресторана. Я вновь повернулась к огню и закурила, сказав себе очередное «спасибо» за сигареты, разложенные по всем карманам всех одежд. Голова была какая-то пластилиновая, все мысли были мягкими и ненастоящими. Просидев так целую вечность, я, успокаиваясь, все же стала думать о том, что просто психанула, ведь нельзя всерьез принять взгляд ревнивца за ненависть к себе. Скорее всего, он ненавидел ситуацию, а не меня. Слезы высохли. Я встала и направилась к Бориному столу.

– Боб, как нам быть теперь? – спросила я, присаживаясь напротив.

– Марусенька, я не знаю…, – ответил Боря совсем растеряно.

– Мне очень плохо и пусто, а я совсем не верила, что так возможно, если ты рядом. Думаю, с тобой происходит нечто подобное. Я хочу от тебя убежать, чтобы мне больше никогда не было так больно. Других планов у меня нет, да и не планы это вовсе, а инстинкт, – сказала я, уставившись на всплывшую в глинтвейне корицу.

– Да, Маруся, мне тоже больно, ты права, – отозвался Боб каким-то глухим, незнакомым голосом.

– Борь, я пойду, ладно? – неуверенно спросила я, чувствуя очередную подступающую порцию рыданий. Хотелось срочно ощутить скорость такси, несущегося в аэропорт, суеты, хотелось возможности спрятаться в толпу, я чувствовала себя голой и совсем беззащитной. В голове мелькала потенциальная возможность из аэропорта припереться под утро к Ольке и вдоволь нарыдаться в безопасности. Мне казалось, что ощущение бетонной плиты с моих плеч уже никогда не исчезнет, и как с этим жить, было совсем не ясно. «Мне ведь и вправду казалось, что Боря – это мое и навсегда», – думала я.

– Нет, моя девочка, ты никуда не пойдешь, – Боря взял меня за руку и поцеловал в ладошку. Я снова беззвучно заревела.

Мы вышли из ресторана и медленно шли по ночной Праге, не глядя друг на друга. Время не фиксировалось, и через несколько кварталов я начала стучать зубами, Боб, осторожно взяв за плечо, направил меня в двери маленького кафе. Внутри был всего один посетитель, столиков было немного, вкусно пахло жареным мясом. Мы сели в углу у замороженного со стороны улицы окошка и оба уставились в него. Официанту Борис сконструировал очень жалкое подобие приветственной улыбки и сообщил:

– Коньяк и абсент без сахара, вода плюс лайм отдельно, мята – отдельно. Спасибо.

Я посмотрела на Борю. Было любопытно, как он хочет склеить эти вдребезги раздолбанные нежности, да и хочет ли? Слушая себя, я понимала, что мои личные внутренние двери доверия закрываются, и еще ни разу мне не удавалось вставить ногу, чтобы помешать им. Боб заговорил:

– Марусик, ты ведь уже не умеешь без меня, правда, по крайней мере это не просто?

– Это так сложно, что я пока даже не знаю как… – ответила я, глядя ему прямо в глаза.

– Но ты, кажется, решила попробовать? – спросил Боря.

– Борик, твои вопросы похожи на пытку. Больно! – сказала я, пытаясь не скатиться в ответственность за решение, у меня его просто пока не было, я трусила и хотела сбежать с поля боя, как обычная девчонка, какой, собственно, я и являюсь.

– Слушай, да, я мудак, прости! – стушевался Боб и снова взял меня за руку, чтобы легче продолжалось: – Марусенька, давай постараемся быть не только ветеранами сердечных сражений, но и умными, взрослыми людьми. Давай попытаемся во всем разобраться и научимся беречь друг друга?

– Борь! Как?! – выдавила я в ответ.

– Марусь, я был не прав насчет танца. Ты мне объяснила, танцевать, наверное, и вправду можно. Я не верю, что тебе мог понравиться этот дебелый коротышка. И еще, я не на тебя так смотрел, я на этот танец так смотрел, понимаешь? Я никогда не смог бы испытать к тебе ничего подобного. Я люблю тебя, Марусенька, люблю так сильно, что сам себе не верю! Иногда кажется, что задохнусь от этого!

– Борь, трудно это все. Знаешь, я вот шаталась по улицам сейчас и думала, как же ловко у меня внутри все выстраивается, вот что в аэропорт поеду, потом полечу в Москву, Ольке позвоню и буду рыдать два дня, пытаясь забинтовать себе сердце. И, наверное, как-то переживу это все. Хотя и не верится. Это я к тому говорю, что умирать я умею, есть опыт. А вот жить не умею. Особенно, любя и будучи любимой. Разве этому можно научиться, Борь?

– Марусик, ну ты же не сможешь даже не попробовать, тебя же любопытство сожрет! Иди сюда! – Борис перетащил меня за руку на кресло рядом со своим.

Я села к нему спиной, закутавшись в его руки, как когда-то у камина на даче Скалича. Сразу захотелось спать и появилось ощущение, что страшное позади и слезы вымыли всю пыль из моей головы. Там было ясно и чисто.

– Бобик, мы ведь могли расстаться сейчас… Как это страшно! – я снова шмыгала носом и плакала.

– Это так страшно, мой гном, что я не смог бы научиться жить дальше, не захотел бы просто, – ответил Боб так, что я поняла, он говорит правду, которую ощутил.

Мы вернулись в отель почти на рассвете и весь день проспали, вцепившись друг в дружку, как обезьяны. Следующим вечером, совершенно счастливыми, мы ехали в такси в аэропорт и уже кололись шуточками про несостоявшийся развод.

Потом был тихий январь. Скалич с Люськой и детьми уехали на Бали, а мы с Борисом и Рюриком оккупировали их дачу. Мы топили камин, читали друг другу вслух, целыми днями валялись в кровати и смотрели киношки. По вечерам мы играли в «истории» – я готовила вкусности, а Борис должен был рассказать историю о себе или ком-то другом, которая бы обязательно была интересной и поучительной. Я была самой счастливой женщиной на земле!

* * *

Моя весна закончилась второго февраля. Боря умер во сне от инфаркта.