Текст книги "Мечта цвета фламинго"

Наверно, Света ушла бы не столько от Миши Тарасова, который был очень хорошим человеком и хорошим мужем (если пренебречь слишком длинной увертюрой при исполнении супружеского долга), сколько от смертельной скуки, которую не мог выносить ее темпераментный и деятельный организм, но тут подвернулась вторая беременность. Она была гораздо хуже первой, которую Света почти не заметила. Днем теперь ее мучил ужасный токсикоз, а ночью сводило судорогами ноги. Ее лицо пожелтело, кожа покрылась гадкими коричневыми пятнами, а через пять месяцев ужасных мучений у нее случился выкидыш. Кровопотеря была страшной, гемоглобин упал до совершенно невозможных для жизни значений, но Света выкарабкалась, кстати, не без помощи «пингвина», который дневал и ночевал у ее постели. После этого она долго болела, о «наслажденьях битвой жизни» уже не мечтала, и сама практически превратилась в ту самую «гагару, которой недоступно…». Когда она несколько окрепла и врачи посоветовали ей снова окунуться в радости супружеских отношений, о долгих прелюдиях уже не могло быть и речи. Она быстро уставала, Миша вынужден был ужать свою сольную программу, и Света получала практически то, что и хотела. А потом появился магазин.

Сначала бывшая подружка по техникуму попросила Свету несколько раз подменить ее на лотке с газетами и журналами, который находился в предбаннике продуктового магазина, затем и вовсе спихнула на нее эту точку, поскольку вышла замуж за только что окончившего академию моряка и отбыла с ним на место службы в город Североморск. Павлику в то время было уже шесть лет. Он редко болел, исправно посещал детский сад, но, даже когда и не посещал, по-прежнему доставлял мало хлопот. Он удивительно быстро научился читать, и в свои шесть мог самостоятельно за один вечер прочесть какую-нибудь сказку. Света долго уговаривала Мишу разрешить ей работать в магазине, ведь она будет не картошку отвешивать, а продавать интеллигентным людям свежую прессу. В конце концов Тарасов сдался, видя, что жена его киснет и чахнет дома, как трепетная лань в зоопарке. Знал бы он, чем все это обернется, никогда не согласился бы. Хотя… кто же мог предположить, что страна вляпается в перестройку, а потом еще «углубит» ее и «расширит».

Когда полки продуктового магазина в связи с углублением и расширением окончательно лишились товаров и были заставлены трехлитровыми банками с березовым соком, за свежей газеткой в Светину точку забежала еще одна ее старинная приятельница Люда Припишняк. Она очень обрадовалась знакомому лицу и тому, что в магазине так много свободных прилавков. Припишняк занималась частной предпринимательской деятельностью в виде производства пастилы и зефира и искала цивилизованное место сбыта своей продукции. Под ее железным нажимом Света уговорила директора магазина отдать предпринимателю новой формации маленький прилавок в углу торгового зала, где в прежние времена принимали пустую молочную тару, а ныне в ржавой кастрюле томился огромный, но очень болезненного вида лысеющий кактус. Директор ломался недолго и за соответствующее вознаграждение приказал убрать кастрюлю с кактусом, но при этом велел Припишняк зарубить себе на носу, что «если что… то они заняли прилавок самовольно, а он просто по слабости зрения их бело-розовый зефир там не заметил».

Торговля предпринимателя новой формации шла успешно. Как за неимением гербовой пишут на простой, так и за неимением хлеба и колбасы обыватели Светиного района решили, что некоторое время можно продержаться и на зефире. Припишняк оказалась дамой ушлой, и очень скоро директор магазина ввиду еще более ухудшившегося зрения не замечал в вверенном ему помещении еще и конфеты «Птичье молоко», песочные полоски и слоеные язычки. Каким образом в конце концов Припишняк вытолкала из магазина слабого зрением директора, к делу уже не относится. К тому времени Света уже была Людмилиной правой рукой и занималась тем, что ездила по не загнувшимся еще производствам продуктов питания и заключала с ними договора напрямую. Магазин Людмилы Припишняк получил название «Люкс» и большую обывательскую любовь. Когда через дорогу от «Люкса» на витрине магазина «Сыры и колбасы» появилось объявление о сдаче в аренду его помещений, Припишняк отпустила Свету, вернее к тому времени уже Светлану Аркадьевну, в свободное плаванье. Ездить для «Сыров и колбас» по поставщикам начал уволившийся с «Петростали» ее муж Михаил Иннокентьевич, а потом на его имя Светлана зарегистрировала фирму «Вега». Вскоре выяснилась Мишина полная профнепригодность к новому делу. Его отлучили от магазина, а на его место взяли парочку профессионалов.

И Михаил Иннокентьевич Тарасов, бывший начальник технологического бюро кузнечно-прессового цеха и уважаемый человек, превратился, грубо говоря, в подкаблучника собственной, как ранее казалось не слишком умной, жены, в Мишку, в болвана и поэта кухни. Для общества, правда, он вырос в еще более уважаемого человека, поскольку налицо были его удачливое предпринимательство и народное депутатство. Светлана Аркадьевна разрешила мужу изображать из себя депутата, давать интервью прессе и телевидению и заниматься благотворительной деятельностью в разумных пределах. Постепенно и в постели он занял подчиненное положение. Светлана говорила ему: «На все про все у тебя двадцать минут», и Михаил Иннокентьевич вынужден был свести на нет дорогую его возвышенной душе прелюдию и начинать сразу со второй части симфонии, то есть с места в карьер, ошибаясь при этом, спотыкаясь и позорясь перед женой с непривычки. Именно в это время замаячил на Светланином горизонте, а потом занял в ее постели достойное место знойный рубщик мяса. Борис не знал, что такое прелюдия. Возможно, он никогда даже не слышал такого слова, что Светлане Аркадьевне было на руку. Рубщик мяса налетал на свою хозяйку ураганом, вихрем и торнадо одновременно, и именно в этом грубом натиске был для нее самый смак. Он мял ее, как траву, сворачивал в узел и распинал то на постели, то на паласе, то на обеденном столе. Насколько Михаил Иннокентьевич был виртуозен в ласках, настолько мясник Борис был изощрен в позах, способах и неожиданен в выборе мест. Он мог задрать ей юбку в ее собственном кабинете за две минуты до прихода, например, поставщиков. Светлана Аркадьевна при этом ловила такой кайф, что если бы поставщики были в курсе, что только что происходило за дверцей шкафа офисной стенки, то могли бы диктовать ей свои условия, на которые, размягченная и удовлетворенная, она, не мешкая, согласилась бы. Но поставщики не знали, и бизнес процветал.

Конечно, Светлана мучилась угрызениями совести. Она понимала, что сломала жизнь мужу. Мягкий и интеллигентный, он не вписывался в жестокий и циничный мир деловых людей, а место в своем цехе, где работал с юности, потерял навсегда. Когда сын Павлик, с которым Михаил был очень дружен, отселился в отдельную квартиру, жизнь для Тарасова вообще окрасилась в самые мрачные тона. Очень кстати тут-то и подвернулась Нина. Светлана Аркадьевна и сама не ожидала, что все так быстро сладится. Неужели можно было Мишке предложить любую бабу, и он так же моментально утешился бы ею, как Ниной? Неужели ему все так обрыдло: и сладкая сытая жизнь, и стильная одежда из модного Дома Татьяны Кравец, и мелькание на телеэкранах и, главное, конечно, она, Светлана? Или все дело тут в Нине? Она уже в юные годы могла влюбить в себя полшколы, абсолютно не напрягаясь. Да и сейчас… Что там говорить, Нина по-прежнему хороша. А если ее еще и приодеть у той же Кравец… Впрочем, Мишка и так, похоже, втрескался в инженершу по уши. Быстр оказался пострел. Светлана Аркадьевна почему-то вдруг почувствовала укол в области сердца. Столько лет вместе прожили, и стоило только какой-то Нинке… Светлана закусила губу и устыдилась самое себя. Она ведь первой наставила мужу рога, первой отлучила от своего тела. Хорошо, что у нее хватило ума и совести не жить сразу с двумя. Мишка бы не перенес. Интересно, а согласился бы с таким положением дел (вернее, тел) Борис? Он никогда не интересуется ее мужем, будто того и в природе не существует. Так уверен в своем над ним превосходстве? Светлана Аркадьевна почувствовала второй укол в том же самом месте, но, как и в первый раз, решила не заострять на этом внимания. У нее других дел по горло. Она аккуратно сложила газетенку «Будни нашего микрорайона» и засунула в стопку бумаг на краю своего рабочего стола. Ну, погоди, Леонид Геннадьевич Волосов! Не на ту напал! Ты еще пожалеешь, что связался со Светланой Тарасовой! Вот она сейчас разгребет еще парочку неотложных дел и займется твоими «Буднями»! Мало не покажется! Светлана искусственно нагнетала воодушевление для предстоящей борьбы с Волосовым. Ленчик был мужиком хитрым, подлым, беспринципным и к тому же со связями. Бороться с ним трудно и опасно, но ее магазин того стоил.

Одно из важных дел касалось опять-таки Нины, так неожиданно возникшей в жизни Тарасовых, вернее, даже не самой Нины, а ее дочери Ляльки. Светлана как раз вчера встретила мать и дочь вместе в одной из своих «Вег». Ляля Муромцева была копией своей матери, только в современной интерпретации, а именно: с пирсингом на пупке, с тремя серьгами в одном ухе и с раскрашенной черными и рыжими перьями гривой встрепанных волос. Все остальное в ней было прекрасно и годилось на все времена. День наконец выдался по-летнему жарким, и коротенькая юбчонка открывала сильные и стройные ноги, кургузый до неприличия топик – высокую, красивой формы грудь, а забранные со лба под темные очки волосы – Нинино с классически правильными чертами лицо с юным восторженным выражением полного приятия жизни такой, какова она есть. Да разве может быть плохой жизнь у девушки с такими ногами, грудью и лицом! Светлана Аркадьевна Тарасова намеревалась предложить Ляльке к ее достоинствам материальное приложение с небольшим довеском в виде собственного своего сына Павлика. Ей показалось, что на такую красавицу, как Ляля Муромцева, нормальный молодой человек не клюнуть не может. А вот если он все-таки откажется и от Ляльки, значит, дело тухлое и придется искать соответствующих специалистов или ждать в невестки какого-нибудь женоподобного Алика… Светлану передернуло. Она потрясла головой и отправилась на встречу с Ниной, которую назначила ей в летней кафешке на Садовой.

В вырезе белой ажурной трикотажной кофточки на Нининой шее Светлана увидела тонкую золотую цепочку с крохотным бриллиантиком, узнала вкус Тарасова и не смогла на сей счет промолчать:

– Мишкин подарок? – Она некультурно показала пальцем на цепочку.

Нина в ответ молча кивнула.

– А я люблю крупные украшения. – Светлана с удовольствием погладила рукой мощное бирюзовое колье. Пальцы ее украшали три массивных перстня, а запястье – браслет, тоже с голубыми в темных прожилках камнями. – Мишка никогда в этом толк не понимал, а мне… нравится.

– Да, тебе, пожалуй, действительно идут эти штуки: и к костюму, и к глазам, – улыбнулась Нина, и у Светланы сразу пропал запал, с которым она собиралась пройтись по Мишкиным с Ниной отношениям.

– Ну, как у вас? – очень миролюбиво спросила она.

– Нормально.

– Что значит «нормально»? – передразнила она Нинину интонацию. – Стоило ли все затевать, чтобы было только «нормально»!

– Ну… тогда хорошо. Такое слово тебя устраивает?

– Нет! Ты должна гореть и пылать! Почему не пылаешь?

– А может, я пылаю, но скрываю от посторонних глаз? – улыбнулась Нина.

– Я, знаешь, не посторонняя! И хочу, чтобы вы были счастливы, понятно?

– Честно говоря, не очень. Чего это ты, Светка, так обо мне печешься?

– Я уже объясняла. Я Тарасову жизнь сгубила, я хочу ее и наладить!

– Тогда ты можешь быть спокойна. По-моему, твой Тарасов в меня влюблен, – все так же улыбаясь, ответила Нина.

Светлана опять почувствовала укольчик – теперь уже где-то под челюстью.

– Ты это чувствуешь, да? – подавшись всем телом к бывшей однокласснице, спросила она.

– Я это знаю, – ответила Нина.

– Он сказал?

– Нет.

– Тогда как же ты можешь утверждать? Времени-то еще всего ничего прошло… – Светлана пыталась придать лицу самое невинно-спокойное выражение, но при этом нервно крутила вокруг пальца самый массивный из перстней, что не укрылось от внимания Нины.

– Я же не сказала, что он меня полюбил. Я сказала – влюблен, – уточнила она. – Чувствуете разницу, мадам?

Светлана пожала плечами.

Нина пристально посмотрела на подругу и, недобро усмехнувшись, процедила:

– Ревнуешь, Светка? Жалко муженька стало?

– Не ревную. Ты же знаешь, я замуж собираюсь… Просто Мишка мне не чужой… И вообще я тебя не для этого сюда позвала, – повернула разговор в нужное русло Светлана Аркадьевна.

Нина не без труда соорудила на лице заинтересованное выражение.

– Ну… значит… – замялась Светлана. – Как там говорится… у вас товар, у нас купец… и…

– Знаешь, Света, – перебила ее Нина. – Давай договоримся, что ты не станешь лезть в наши с Михаилом отношения!

– Неужели все так далеко зашло? – непроизвольно охнула Светлана Аркадьевна.

– Куда бы ни зашло, я не стану обсуждать с тобой ни себя как товар, ни Михаила в качестве купца!

– Да я не про то, – облегченно махнула рукой Светлана. – Мишка говорил, что ты нашим Пашкой восхищалась.

– Ну?

– Ну и вот… А мне твоя Лялька вчера дюже понравилась. Давай их познакомим, а?

– По-моему, ты намекала, что он у тебя нетрадиционной сексуальной ориентации.

– Я не намекала, а делилась опасениями, как с подругой. И потом, на самом деле я не знаю, какой он ориентации. Мне, знаешь ли, не докладывают. Но если он… ну… даже не такой, как хотелось бы, то Ляльке твоей вообще ничего не угрожает. Сечешь? А если он нормальный, то представляешь, какая пара получится! Павлик ведь весь в Мишку: высокий, статный, а лицом – Голливуд отдыхает!

Нина задумалась. Вообще-то поведение Ляльки, которая ныряла из свиданки в свиданку то с одним, то с другим кавалером, тоже ее беспокоило. Павел Тарасов, с которым она уже имела счастье познакомиться у Михаила, ей действительно понравился. Кроме бесспорной мужской привлекательности, он показался ей еще и весьма неглупым парнем. Пожалуй, к предложению Светки стоит прислушаться.

– Ну и как мы их познакомим? – спросила она. – Меня как-то мама пыталась познакомить с сыном своей приятельницы, так я в знак протеста его возненавидела, хотя сейчас понимаю, нормальный был парень. Мой муженек, появившийся позже и по моей собственной воле, гораздо хуже. Поэтому, Светка, если уж знакомить, то надо это делать как-нибудь ненавязчиво, чтобы они не поняли, что их знакомят.

Светлана Аркадьевна на пару минут задумалась, а потом спросила:

– Компьютер у вас есть?

– Динозавр компьютерный. 286-й. Сотрудник Ляльке на слом отдал, когда себе новый купил.

– Годится. Скажу Пашке, что… одна знакомая женщина просила посмотреть испортившийся компьютер. А ты уж обеспечь, чтобы в это время Лялька дома была.

– Так компьютер-то работает.

– Ну… сломай что-нибудь…

– Да его ввек потом не починишь!

– Павлик починит! Он на компьютерах собаку съел.

– Все равно… Я не знаю, как ломают компьютеры.

– Ну… выключи неправильно… недопустимую операцию произведи… Смешно прямо учить…

– Ладно, попробую, – согласилась наконец Нина. – Если Пашка в норме, то он, конечно, стоит таких жертв с нашей стороны.

Галина Андреевна Голощекина очень любила мужа Льва Егорыча, которого называла Левушкой, сына Давидика и свою работу. Больше она не любила никого и ничего. Конечно, она вынуждена была терпеть некоторое количество родственников, своих и Левушкиных, а также немногочисленных сотрудников, но к любви это не имело уже никакого отношения. У нее не было приятельниц и подруг. Право слово, они лишние, когда есть муж и сын. Во-первых, подруги могут положить глаз на Льва Егорыча, он и в свои пятьдесят был бравым молодцом, и на юбилеях, которые ввиду соответствующего возраста посыпались на них, как из рога изобилия, многие дамы очень претендовали на него как на танцевального кавалера и даже более. Можно представить, что разрешат себе позволить подруги, стоит только их завести. Во-вторых, подругам надо сочувствовать. Сочувствовать Галина Андреевна не умела, хотя старалась этого не показывать. Она была убеждена, что все несчастные и униженные заслужили свои несчастья и унижения. Вот, например, она, Галина Голощекина, несчастья и унижения никогда до себя не допускала, потому что всегда все продумывала заранее и везде стелила соломку, где был риск упасть. Если у кого мужья были пьяницы, то это только потому, что жены не умели их занять интересным делом и сами ничем не интересовались. Мужа, имеющего дурные наклонности, вполне можно было бы записать в библиотеку, ходить с ним вместе на абонемент и вместо просмотра дебильных сериалов и хоккея читать вечерами произведения поэтов Серебряного века. Если у кого мужья были не пьяницы, а жены с ними разводились, то это Галина Андреевна и вовсе не приветствовала. Конечно, готового хорошего мужа получить трудно. Надо его воспитать и до себя подтянуть, а не разводиться с ним и потом корчить из себя несчастную и материально необеспеченную. Те, которые боятся сесть за анализатор, потому что там много кнопок и их не запомнить, вызывали у нее отвращение и гадливость. Человек в состоянии все преодолеть, освоить и выучить, а которые не могут – пусть пеняют на себя. Исходя из всего изложенного, сочувствовать трем своим сотрудницам Галина Андреевна была просто не в состоянии. Она, когда говорила о своем добродушии, часто добавляла, что «еще и абсолютно независтлива», но на самом деле эта фраза была тренингом и актом самовнушения. Галина Андреевна завидовала и мучилась этим. Например, она могла завидовать Валентине, когда та очень артистично рассказывала о своем муже-алкаше Шурике и в этот момент являлась более значимым лицом, чем Галина, поскольку ей рассказывать о смирном Льве Егорыче было абсолютно нечего. Иногда она завидовала Фаине, когда та, имея очень стройную фигуру, надевала мини-юбку или джинсы в обтяжку, от которых Галине давно уже пришлось отказаться. Нине Николаевне Муромцевой она завидовала чаще, чем другим. Нина была хороша собой, скромна и непритязательна. Галине хотелось бы, чтобы та носилась со своей красотой и совала ее всем в нос, и тогда можно было бы обсудить это с пристрастием. Нина ничего такого не делала, и Галина утверждала, что это у нее такой садистски-изощренный способ доказать всем, что она лучше других. Муромцева ввиду небольшой зарплаты одевалась в основном в магазинах секонд-хенда. Голощекина считала, что она это делает специально, чтобы ей повысили категорию и прибавили зарплату. Работала Нина хорошо, и это раздражало в ней Галину больше, чем все остальное. Ей не нравилось, когда заказчики приходили к Муромцевой, вместо того чтобы советоваться с ней как с более опытным сотрудником. Однажды она даже сходила к заказчикам и между делом ненавязчиво рассказала им, что Нина Николаевна ревнует ее к работе и устраивает истерики из-за заказов, а потому будет лучше, если они станут приносить служебные записки сразу на имя Голощекиной Г.А. Поскольку в «служебке» уже будет указан исполнитель, Нине останется только промолчать, и конфликт заглохнет на корню, что приведет к улучшению морального климата в коллективе. Рассказывая в свободное от работы время другим заказчикам очередную серию какого-то бразильского сериала, Галина Андреевна очень к месту ввернула, что Нина Муромцева часто получает дополнительные деньги от начальства в особых конвертах, совсем как один из героев сериала от шефа полиции. Этим другим заказчикам оставалось только сделать соответствующие выводы о том, кому им теперь лучше носить на исследование свои образцы. Надо сказать, что заказчики не всегда делали правильные выводы, но Галина Андреевна не отчаивалась. С фантазией у нее было все в порядке. В нынешних условиях, когда над каждым из сотрудников лаборатории нависла угроза сокращения, к фантазии следовало подключить какие-то неоспоримые доказательства того, что гораздо лучше избавиться от Нины Николаевны Муромцевой, чем от кого бы то ни было другого. В конце концов, стройные ноги Фаины никак не могут компенсировать невзрачность ее бледного личика, а определенная ее профнепригодность вознесет Галину на недосягаемые высоты всеобщего уважения. И гораздо приятнее слушать байки Валентины о муже-алкаше, чем блистательные выступления Муромцевой на техническом совете. Мужчины же вообще никому не мешают. Пусть остаются. Даже Морозов пусть себе кропает свои программы. Таким образом, Галине Андреевне Голощекиной стало совершенно очевидно: она должна лечь костьми, чтобы начальство «самостоятельно» пришло к выводу, что именно Нину Муромцеву следует сократить из лаборатории рентгеновского микроанализа и фрактографии. Первым делом она объявила сотрудникам, что идет в табельную, чтобы переписать для всех точные даты ухода в отпуск. Из табельной она принесла не только данные по отпускам, но и якобы мнение табельщицы Марины. «Мнение» Марины заключалось в том, что она понимает, почему в лаборатории микроанализа решили сократить одну рабочую единицу. Она, Марина, считает, что это потому, что Нина Муромцева в этом году просидела дома с переломом ноги целых пять месяцев, а никто этого даже не заметил: лаборатория работала как всегда, не зашивалась и план по сдаче выполнила. Разумеется, в момент передачи «мнения» Марины сотрудникам Нина находилась в другой комнате за прибором и ничего не слышала. Когда в комнату обработки результатов вошла Нина, Голощекина тут же обратилась к ней так громко, чтобы ни одно слово не миновало ушей сотрудников:

– Вы представляете, Ниночка, табельная уже знает, почему у нас собрались сократить сотрудника! Им не дает покоя ваш длинный больничный лист. Я, как про это услышала, сразу решила поставить вас в известность, чтобы вы подготовились и в случае чего знали, что вам на это ответить.

– Вы, как всегда, добры, – с кривой улыбкой ответила Нина. – Конечно же, я подготовлюсь. Спасибо.

Как только в дверях комнаты появился начальник, Голощекина выдала ему следующее:

– Сергей Игоревич, вам тоже надо быть готовым к тому, что под Нину Николаевну очень тонко роют.

– Что вы имеете в виду? – Бедный начальник в ожидании ужаснейших вестей прислонился спиной к косяку двери.

– Табельная очень возмущается ее длинным больничным листом и считает, что без сотрудника, который такое продолжительное время отсутствует на рабочем месте, лаборатория вполне может обойтись.

– Ничего не понимаю… при чем тут табельная… – опять принялся трепать свою бородку Сергей Игоревич. – О том, что в нашей лаборатории нужно сократить человека, никто не знает… Начальник сказал мне об этом один на один… конфиденциально…

– Разве можно быть таким наивным? – красиво выгнула в улыбке губы Галина Андреевна. – Во-первых, вы нам, семерым, раскрыли карты…

– Не хотите же вы сказать, – перебил ее Сергей Игоревич, – что обсуждали это за пределами наших комнат!

– Я не обсуждала, – глядя в лицо начальнику непорочными глазами, отчеканила Галина Андреевна, – но за остальных поручиться не могу.

– Зато я могу, – Виктор с плохо скрываемой ненавистью окинул взглядом Голощекину. – Это ни в чьи интересы не входит, и вы знаете это не хуже других!

Галина Андреевна сначала ответила ведущему инженеру Лактионову снисходительным взглядом, а потом решила добавить еще и несколько слов:

– Даже если все наши молчали, это не значит, что молчит руководство! Если уж знает табельщица, уверяю вас, знают и все остальные!

– Вы наверняка Марину и просветили! – не выдержал Лактионов и сам удивился собственной храбрости.

Сергей Игоревич поморщился и исподлобья глянул на Голощекину. Не слишком ли ее рассердили? Лицо Галины Андреевны было непроницаемым, и он поспешил отвести от нее подозрения сотрудников:

– Вы, Виктор Иваныч… не того… Зря на Галину Андреевну… – Он откашлялся для храбрости и строго закончил: – О сокращении не может не знать экономист… Надежда. Она могла и табельщице сказать…

– Вот именно! – назидательно подняла палец вверх Голощекина. – Это наверняка Надежда! Вы подумайте, какова! Корчит из себя интеллигентку, а сама разносит на хвосте конфиденциальные сведения, как сорока. Я от нее такого не ожидала!

– Все знают, что Надежда – кремень! У нее никаких сведений не выудишь, потому и продержалась столько лет на одном месте! – сказала Валентина. – Для нее дружба – дружбой, а служба – службой! Принцип у нее такой!

– Нет таких принципов, которыми хоть один раз не поступились бы, – с жалостью глядя на Валентину, ответила ей Голощекина.

– По себе судите? – опять очень храбро спросил Виктор и посмотрел на Нину. Она молча перебирала в коробочке образцы и совершенно не заметила его самоотверженности.

– Знаете что, давайте не будем пока мусолить этот вопрос, потому что время на его решение у нас еще есть, – встряла уже несколько успокоившаяся от первого потрясения Фаина. – Поскольку совершенно неизвестно, что будет с лабораторией через месяц, предлагаю наш юбилей отметить в эту пятницу.

– Совсем с ума сошла! – резко отреагировала Валентина. – Пир во время чумы!

– Да! Во время чумы! Ну и что! Будем праздновать всем смертям назло! Может, нас и накроют печально известным медным тазом, но двадцать-то лет лаборатория проработала! Я считаю, что за это стоит выпить!

– А что?! Фаинка права! – тут же оживился найденному поводу Юра Морозов, который, конечно, мог выпить и так просто, без повода, но с поводом любил больше. – Позовем тех, кто раньше работал: Ивана Семеновича, Оленьку… кого там можно еще? Вспоминайте!

– Нет, других не надо, – решила Валентина. – Может, это будет наш прощальный банкет… Думаю, нужно просто посидеть вместе. Нам есть что вспомнить… Все-таки мы неплохо работали.

– Так! Отлично! – потер руки Юра. – Кто еще поддерживает предложение Фаинки с Валей, прошу голосовать!

В конце концов все подняли руки. Галина Андреевна Голощекина тоже подняла, хотя ей совсем не хотелось идти на этот прощальный банкет. Во-первых, у нее домашних дел по горло, Давидик стал беспокоить… А во-вторых, с сотрудниками ей было неинтересно. Она знает их, как облупленных. Юра обязательно примет на грудь больше нормы и заведет «Ямщик, не гони лошадей!». Выпившая Фаина непременно станет оплакивать свою горькую женскую долю и липнуть к Лактионову. Виктор будет печальными глазами смотреть на Нину, а она – хохотать и отплясывать с Валентиной. Начальник начнет метаться от одной женщины к другой, беспардонно игнорируя, ее, Галину, и она за весь вечер не станцует ни одного медленного танца. Конечно, ей не больно-то и хочется танцевать с бесперспективными мужиками, но это как-то задевает ее женскую сущность… В общем, все заранее известно. Но при нынешнем положении вещей «во-первых» и «во-вторых» противопоставляется кое-что более важное: ситуацию нельзя выпускать из-под контроля. Пятеро сотрудников проголосовали против нее. Это очень плохой признак. К нему есть и еще один дурной знак: трусишка Виктор сегодня что-то слишком разговорился. Как бы, расхрабрившись от выпитого, не позволил себе большего! И как бы они все на своем прощальном банкете не объединились окончательно против нее. Руку надо постоянно держать на пульсе и не давать им сплачиваться.

Сотрудники выбирали место проведения мероприятия и в конце концов сошлись во мнении, что «ну их, дорогие рестораны», лучше свободной, скудно обставленной однокомнатной квартиры Лактионова не найти. Виктор вяло отбрыкивался, мол, у него грязно, неубрано и накидано, но его никто не слушал, потому как перешли к обсуждению меню. Время уже перевалило за 15.00, и Галина Андреевна решила отправиться домой. И так ясно, что будет стоять на столе: тазик оливье, селедка под шубой, Валентинины маринованные помидоры, Фаинкины кабачки и прочая традиционная дребедень. Она, конечно, тоже принесет что-нибудь свое, фирменное, чтобы все еще раз прочувствовали, кто есть кто. Помидоры замаринует каждый дурак, а вот расстегаи со скумбрией по ее рецепту, который она никогда ни для кого не жалела, так ни разу ни у кого и не получились.

Галина Андреевна вышла из проходной и увидела впереди себя начальника центральной лаборатории «Петростали», в которую входила составной единицей и лаборатория Сергея Игоревича. Тучный Олег Григорьевич Мальцев, мучаясь одышкой, передвигался с трудом, поэтому догнать его было нетрудно. В другой раз Галина Андреевна, вежливо поприветствовав начальство, прошла бы мимо, но сегодня был смысл несколько притормозить около него.

– Добрый день, Олег Григорьевич, погодка-то нынче совсем летняя, – проворковала предприимчивая женщина, а Мальцев тут же испуганно огляделся по сторонам, не подкрадывается ли с другой стороны САМ Лев Егорыч Голощекин. Льва Егорыча по близости не оказалось, но начальник центральной лаборатории все-таки подобрался, мобилизовался и даже, казалось, несколько похудел.

– Да, тепло, – счел нужным согласиться он.

– Только вот последние события не дают нашей лаборатории радоваться этому теплу, – многозначительно проговорила Галина Андреевна.

Мальцев судорожно просчитывал в уме, какие события не дают радоваться теплу лаборатории микроанализа и фрактографии, а следовательно, Льву Егорычу Голощекину. Может быть, ему не понравилось, что лаборатории урезали норму спирта для протирки оптики? Так всем урезали… Или… может… Галина Андреевна перетруждается и приходит домой усталой? Говорил же Сергею, чтобы не загружал ее, как рядового сотрудника! Все эти мысли пронеслись в голове встревоженного Олега Григорьевича одновременно, и он участливо спросил:

– А что такое?

– Ну как же? Вы не можете не знать! Наши экономисты во главе с Надеждой распространяют ужасные слухи о том, что из нашего коллектива хотят сократить… – Галина Андреевна набрала в грудь побольше воздуха, а на лице соорудила самое огорченное выражение, – …Ниночку Муромцеву! Вы же в курсе, какой она талантливый инженер!

Галина Андреевна Голощекина заливалась соловьем по поводу разнообразных талантов и способностей Нины, а Мальцев с ужасом думал, где он дал маху. Муромцеву он никому не позволил бы сократить, по крайней мере, на сегодняшний день, тем более что он уже получил недвусмысленное указание, кого сократить. Но если ТАМ передумали… Галина Андреевна наверняка является выразителем и проводником… А если он не согласится с мнением Льва Егорыча? Что тогда? Неужели его все-таки задвинут на пенсию? В этом году ему будет уже шестьдесят два… Олег Григорьевич шумно выдохнул, ссутулился, и ему можно было дать уже все семьдесят.