Текст книги "Чай из белой розы. История моего выздоровления"

Глава 2
Это не лечится, оперировать вас нельзя

Когда опускаешься на самое дно, проще выбраться наружу – ведь ниже уже некуда. Можно оттолкнуться от дна и легко преодолеть расстояние, приложив лишь небольшие усилия: мысль, слово, настрой и правильное действие. Представьте конечную цель и устремитесь к ней.

Шестнадцатое июня, раннее утро. Мы с родителями поехали в диспансер покрупнее на первичный прием к онкологу-пульмонологу. С результатами всех исследований и анализов. Для уточнения или опровержения диагноза.

В глубине души у меня теплилась маленькая надежда на большое чудо – кинешемские врачи, возможно, ошиблись. Однако шестое чувство говорило обратное: рак есть, и, скорее всего, процесс даже серьезнее, чем написано в бумагах. Я всячески старалась откинуть в сторону нехорошие мысли и согреться маленькой надеждой.

Этот день стал началом новой череды исследований и связанных с ними решений. День, когда мне вынесли окончательный медицинский «приговор». День, который запомнился снятием ограничений, шелестом листвы и освобождающим криком.

Серое двухэтажное отремонтированное здание с огромной голубой надписью. Войти в него легко и беззаботно казалось чем-то невозможным. Рядом – высокие припыленные ели. Они, должно быть, повидали на своем веку много человеческих несчастий и услышали немало слез. И теперь грустили, слегка склонив свои макушки. Даже солнце, ласково игравшее лучами на их раскидистых лапах, как будто бы утомляло и не приносило этим елям никакой радости. Тут же, на лавочках, в ожидании сидели люди…

Мама пошла со мной. Ее волнение, граничащее с недоверием, чувствовалось на расстоянии.

В холле нас встретил охранник с таким уставшим выражением лица, словно он не спал несколько суток. Мужчина молча кивнул в сторону стола, за которым, как на троне, сидела медсестра. Почти Елена Прекрасная – статная, величавая, с прямой спиной, гордым подбородком и слегка опущенным взглядом. Она проверила мою фамилию по спискам и показала, куда идти дальше.

Из холла люди расходились в трех направлениях. Налево пойдешь – в дневной стационар попадешь, прямо пойдешь – в больницу придешь, направо пойдешь – в поликлинику зайдешь. Как в сказке, но выбирать не приходилось: нам направо. Открыв высокую зеркальную дверь, я прошла вслед за мамой.

В коридоре толпились люди. Каждый ждал своей очереди. Такое ощущение, что я оказалась в доме престарелых – почти всем было глубоко за пятьдесят.

Удивил еще и тот факт, что очередь к онкологу-пульмонологу состояла почти сплошь из мужчин, которых сопровождали сыновья, внуки, племянники, изредка – жены, дочери или внучки.

Пациенты выглядели совсем не очень: сухие тела, проваленные глаза, землистый оттенок лица с синевой вокруг глаз. Дышали они тяжело и со свистом. Сидя в ожидании, надежно упирались ладонями в дырчатые сидения металлических стульев.

Я почувствовала себя белой вороной на сером снегу – в тот день на мне были белые бриджи и такого же тона футболка – а холодный пол и стены помещения соответствующего цвета вызывали именно такую ассоциацию.

Меня оглядывали вопрошающе и с крайним удивлением. Я смотрела на всех с сочувствием и сожалением, отвечая на каждый взгляд улыбкой. Ясно ощущая, что именно здесь смерть ходит по коридору и выбирает себе очередную жертву. Но никто из этих людей, к сожалению, не сопротивлялся. И потому в сыром воздухе витали обреченность, беспомощность и безысходность.

«Как так? – мысленно обращалась я к присутствующим. – Вы что, легко готовы сдаться болезни и добровольно отдать себя в руки “дымчатой дамы”? Или вы настолько устали от жизни, что вам теперь все равно?»

Впервые я воочию столкнулась с таким большим количеством пока еще живых людей, в которых уже не было жизни…

«Ну нет, – продолжала я свой мысленный монолог, – фигушки, так просто не сдамся! У меня есть ради кого и ради чего жить. Хочу оставаться бодрой и веселой, вопреки всем диагнозам».

Сказать, что я была удивлена, значит – ничего не сказать. Увиденное шокировало, ошеломило, потрясло меня до такой степени, что волнение о себе и предстоящем визите к доктору отступило на второй план. Хотелось кричать. Убежать подальше от этого места.

– Светлана Валентиновна есть? – донеслось откуда-то из кабинета.

Я отозвалась. Из дверей на меня смотрела молодая женщина приблизительно моих лет. Невысокая, стройная, светловолосая. Ее теплый и добрый взгляд с нотками грусти притягивал внимание.

Мне показалось, что на ней лежала печать, груз ответственности, который она не всегда была готова нести. Хотя уверенность тоже присутствовала.

Специализация такого профиля и вправду накладывает на врачей свой, ни с чем не сравнимый отпечаток. Каждый день они имеют дело со смертельно больными людьми. Каждый день говорят о рисках, сроках, выносят заключения, не всегда имея на то душевные силы. Они выбрали эту работу, но, к сожалению, далеко не все из них способны найти правильный подход в отношении пациентов.

Доктор уточнила, есть ли у меня на руках диски, снимки, стекла. Я утвердительно кивнула. После этого она дала мне несколько бумажек с номерами кабинетов и отправила в путешествие по поликлинике на пересмотр исследований местными специалистами. Строго-настрого наказала: медицинскую карту держать прижатой лицом к себе и не светить.

Мы с мамой начали квест по поиску нужных дверей, которые в хаотичном порядке располагались на обоих этажах. Ходили мы долго – какими-то переходами и закоулками, то спускаясь, то поднимаясь, а потом снова спускаясь.

Везде приходилось ждать ответов, которые записывались в мою карту и содержали одну и ту же формулировку: «Рак правого легкого, множественные метастазы в обоих легких, метастазы в задние отделы левого глазного яблока».

Я не паниковала, не выдавала чрезмерного волнения, смотрела на заключения отстраненно. На время стала просто наблюдателем. Пока ничего нового из того, что писали врачи, я не увидела, но мама расстроилась. Она все еще думала, что кинешемский диагноз ошибочный.

После этого путешествия мамуля порядком утомилась. Доктор отправила меня еще дальше – в патанатомию, где я отдала стекла с биоматериалом на пересмотр, а затем получила заключение: «Злокачественная опухоль, аденокарцинома правого легкого».

Так мне стал известен вид каракатицы Васи. Говорят, аденокарцинома та еще злючка-колючка, но меня это не испугало, а раздосадовало. Я так сильно негодовала, что мне показалось, будто она там, в легком, съежилась и притихла.

Как она вообще в меня попала? Как быстро выросла и давно ли во мне сидит? Какой план по ее ликвидации мне здесь предложат? И предложат ли вообще?

Вопросы меня атаковали.

– Ну как, не подтвердили? – спросила взволнованная мама.

Пока я ходила в другое здание, в патанатомию, она сидела и ждала меня в поликлинике.

– Подтвердили, мамуль. Определили. Аденокарцинома у меня, – ответила я.

– А стадия-то хоть какая? – слова из нее вырвались с отчаянием.

– Мамочка, ну какое это имеет значение вот прямо сейчас? И так понятно, что далеко не первая, раз метастазы в обоих легких и в глазу, – произнесла я. – Рак подтвердили!

Время приблизилось к обеду, когда мы попали на прием к онкологу со всеми заключениями, хотя были записаны на девять утра. Дожидаясь ответов, пришлось изрядно попотеть и потомиться в душных переполненных коридорах, о чем, естественно, никто заранее не предупреждал.

Не знаю, как обстоят дела в других клиниках, но, побывав в четырех городах, я ни разу не попала к врачу в назначенное время. Будьте готовы провести в очереди дольше, чем планируете. Возьмите с собой воды и перекус, если не можете долго без еды.

– Светлана Валентиновна, – спокойным голосом заговорила врач, – у вас подтвердился рак.

Я кивнула в знак понимания, а про себя подумала:

«Совсем не удивили, уже две недели как знаю».

Доктор продолжала:

– Если говорить о распространенности процесса, то отдаленные метастазы в глазу указывают на последнюю, четвертую стадию.

«Вот и настал момент, которого больше всего ждала мама», – подумала я, слушая онколога. О стадии я давно уже догадалась сама.

А доктор тем временем глядела на меня с сочувствием и вещала тем же ровным голосом – словно заупокойную речь произносила:

– Это не лечится, оперировать вас нельзя. Слишком большое количество метастазов. Вам назначат терапию, которая будет поддерживать вас в течение какого-то времени.

– А я верю в свое исцеление! – твердо заявила я и не стала даже уточнять детали по поводу отведенного мне времени и какой-то там терапии. Совсем скоро, конечно, я услышу, будто бы совершенно случайно, сколько, по их мнению, мне осталось.

Я специально ничего не узнавала, чтобы не сбивать себя с намеченного пути. Ведь я настроена на исцеление. У меня совсем другие планы. Мне хватило вердикта «Это не лечится», чтобы понять: тут вряд ли помогут. По крайней мере, точно не сейчас.

Внутри нарастала тревога, сердце колотилось и потихоньку подбиралось к горлу – при сильном волнении у меня всегда так. Пробежала первая мелкая дрожь, и я поежилась. Захотелось поскорее покинуть кабинет. Вспомнила вчерашний визит к московскому онкологу и немного успокоилась.

Доктор спрашивала, какие у меня жалобы. Курю ли я, есть ли кашель, одышка и прочее, что свойственно курильщикам. Я мотала головой и отвечала, что у меня лишь не видит левый глаз, перед которым постоянно мелькает каракатица. Вася… Да еще иногда слева сковывает затылок, и изображение «подпрыгивает» как при толчках землетрясения. И изредка появляется чувство сдавливания и жжения справа в груди, чуть ниже ключицы. Но в целом я бодра, весела и активна.

Конечно же, меня спросили, есть ли в роду кто-то с онкологическими заболеваниями. Я ответила отрицательно. Не помню всего, о чем еще шла речь. В голове звучала фраза «Это не лечится». Значит, мне нужно найти врача, который скажет обратное. Тогда меня волновало одно – как быстро я отыщу такого онколога.

Я не сомневалась в своем исцелении. Я засомневалась лишь в том, что меня вылечат именно здесь, в этих стенах.

Врач пробежала глазами по заключению из Москвы. Изучив рекомендации на ближайшие две недели, сказала:

– Для начала вам необходимо сделать сцинтиграфию[10]10
  Остеосцинтиграфия (сцинтиграфия костей) – метод радионуклидной диагностики, основанный на внутривенном введении радиофармпрепарата. Метод позволяет изучить сразу весь скелет, выявить костные метастазы и многие патологии на начальном этапе (из интернета).


[Закрыть], чтобы исключить процесс в костях. Вот вам направление и номер телефона, по которому нужно записаться, – она протянула мне крохотный листочек. – Биоматериал на мутации мы отправляем в Санкт-Петербург. На МРТ головного мозга я вас запишу, но раньше конца июня не получится. Везде очереди.

– Вы можете дать направление в Москву? – вклинилась в разговор до этого молчавшая мама.

Доктор взглянула на меня.

– Да, выпишите мне, пожалуйста, направление, – поддержала я маму, – в Московскую шестьдесят вторую онкобольницу. Там высокотехнологичная лаборатория, результаты готовятся в течение двух недель.

И это одна из лучших больниц по лечению рака легких и онкологических заболеваний в целом.

– Хорошо, – ответила доктор. – Я подготовлю документы для врачебной комиссии, и если она одобрит, вам выдадут направление пятьдесят седьмой формы. Приезжайте завтра к двенадцати на междисциплинарный консилиум, а после него пойдете на врачебную комиссию.

Мы поблагодарили онколога и вышли из кабинета. Странно, что врач так быстро согласилась дать мне направление. Раньше я слышала много разговоров о том, как сложно его получить. Это одновременно и порадовало меня, и насторожило.

Не менее странным показалось и то, что осмотра не проводили, а только собрали анамнез. Но наверное, так и должно быть. Появилось ощущение, что я нахожусь не в том месте и происходящее не имеет ко мне никакого отношения.

– Ну что, мамочка, узнала стадию? – спросила я с грустью.

Даже тогда я улыбалась. Что бы ни случалось в моей жизни и о чем бы не узнавала, я всегда улыбалась искренне. Благодарила и верила, что все будет хорошо.

В полном молчании мы покидали диспансер покрупнее. Я чувствовала волнение мамы и тщательно скрывала свое, чтобы не причинять ей большей боли. Дошли до машины, сели. На этом мои силы иссякли.

– Мамочка, все будет хорошо, не переживайте, – произнесла я безжизненным голосом и погрузилась в себя.

В голове снова застучало, зашумело, зазвенело. В горле стоял сухой колючий ком и не давал мне глотать. Уши словно набили ватой, сквозь которую доносились обрывки фраз тихого разговора родителей.

Они боялись нарушить тишину, боялись обратиться ко мне, они просто боялись всего происходящего. А мне хотелось кричать, но не плакать и не жаловаться на несправедливость окружающего мира.

Мы ехали. Тишина стояла. Я не могла пошевелиться. Мои мысли бегали табунами и устраивали кавардак. Крик вырывался наружу. Я смотрела вперед, не моргая. Мимо пролетали светофоры, деревья, люди, машины… Казалось, что я наблюдаю за этой безмолвной картиной откуда-то сверху.

– Мамочка, давайте остановимся где-нибудь у лесочка, мне срочно нужно выйти, – прохрипела я. Во рту было так сухо, что слова давались с трудом.

Спустя некоторое время мы свернули с дороги. Я попросила не ходить со мной. Отошла на удаленное расстояние, но так, чтобы родители меня видели, и…

Сдерживаемый до этого крик вырвался наружу. Я закричала так сильно и пронзительно, что даже стая птиц вспорхнула с ветвей. Почудилось, будто деревья вторили мне усиленным шелестом сочной листвы, разделяя со мной боль.

– Господи, – хрипела я, – молю, прости за все… помоги мне вылечиться… сотвори чудо, молю.

Волнами на меня накатывали отчаяние, негодование, раздражение, бессилие и безудержное стремление к исцелению, и я продолжала кричать. Крик переходил в сухие рыдания и сменялся словами, обращенными к каракатице:

– Тебе нет места в моем теле, Вася, уходи. Я все поняла, я хочу жить долго, быть самой собой, хочу любить, видеть своих детей. Спасибо тебе, но уйди прочь, – шептала я и била себя в грудь, в то самое место, где по моим ощущениям она поселилась.

Снова кричала и, словно проводя обряд экзорцизма, изгоняла из себя эту злючку-колючку. Ошеломительные события дня отступали, на смену им приходили успокоение и облегчение.

Я услышала за спиной шаги. Родители подошли ко мне и обняли, желая успокоить. Мама говорила, что и в диспансере покрупнее врачи могут ошибаться. Я отвечала, что ошибок уже не может быть, я чувствую и глупо отрицать очевидное… теперь главное найти специалистов и ничего более не пропустить.

Всей душой я верила в хороший исход и понимала, что это лишь вопрос времени. У меня есть главное – вера и желание жить, а остальное появится по умолчанию. События сложатся самым наилучшим для моего исцеления образом. Я успокоилась, и ко мне снова вернулись решительность, смелость и уверенность.

Кричала тогда не я. То был крик души, загнанной и зажатой в тиски неверных убеждений, которые я сама себе когда-то поставила. С криком вышли накопленные недосказанности – ведь раньше я часто молчала вместо того, чтобы поделиться наболевшим.

Важно освободить себя от всего, что мешает жить здесь и сейчас – поняла я в тот день и вернула еще одну потерянную частичку себя.

Вы когда-нибудь пробовали так кричать? Нет? Сделайте это! Вот увидите, насколько легче вам станет. Освободится чистая энергия, которая даст силы для борьбы с любыми трудностями.

В машине я попросила родителей не говорить о моем диагнозе Алёнке, пока она в Твери сдает сессию. Мы добрались до дома. Сёмик с нетерпением нас ждал. Он еще ничего не знал, и только зимой я осмелилась рассказать ему правду.

«Да, – думала я тогда, – сегодня мне вынесли окончательный диагноз: четвертая стадия рака правого легкого. Неутешительный прогноз – его не вылечить». Как говорится, это вам не воробьям фигушки показывать. Но я буду жить!

Интересное и опасное слово «злокачественная» крутилось у меня в голове и придавало иной смысл слову. Имеет два корня – «зло» и «качество». Значит, от качества моего сражения зависит, победимо ли зло.

Добро всегда одерживает верх, хоть в сказке, хоть в реальной жизни. Просто нужно постараться – побороться и выиграть.

В тот день я совсем перестала бояться. Куда страшнее сдаться и признать свое поражение, поддавшись болезни и даже не пытаясь сразиться с ней. Это не про меня.

С легкостью и благодарностью я вспоминала произошедшие события, они подарили мне дополнительный стимул для того, чтобы победить болезнь.

В любой тьме всегда есть проблеск света. В любом несчастье всегда найдется капля чистого счастья, способного разрастись до размеров вселенной. Откройте глаза и наблюдайте, как творится ваша история.

Глава 3
В гостях у горгоны Медузы

Четверг, семнадцатое июня, еще один прекрасный солнечный день. Я смаковала его медленно, вдыхая терпкие и пьянящие ароматы лета. Наслаждалась каждым моментом. Дышала счастьем с запахом белых пионов.

Никакие события не могли сбить меня с намеченного пути. После многочисленных медицинских комиссий я чувствовала растерянность, но духом оставалась сильна.

Для меня все было впервые в тот день: химиотерапевты, торакальные хирурги, замы, завы, радиологи, консилиумы, заседания.

Взгляды докторов – надменные, снисходительные, осуждающие, печальные, усталые, добрые, сочувствующие, понимающие – чем-то напоминали пикантные специи, которые усваивались с трудом, но их приходилось пробовать, чтобы выжить. Стало совсем тошно и нехорошо в желудке.

Консилиум, где обычно обсуждается тактика лечения каждого пациента, прошел быстро и, в общем-то, безболезненно. Каждый из участников высказался по поводу безысходности моего положения, предложив варианты дообследования и предполагаемой поддерживающей терапии. Я тоже толкнула речь и попросила направить меня в московскую онкобольницу.

Облегчения от результатов консилиума я не почувствовала, как-то слишком гладко все прошло. Внутри снова едва заметно пульсировало неприятное волнение, оно вызывало горечь во рту.

Через полчаса должна была состояться врачебная комиссия. Мы с мамой отправились к нужному кабинету. Пока ждали, я позвонила в московскую онкобольницу, чтобы записаться на консультацию к торакальному хирургу. Заодно узнала стоимость исследований на мутации, общая сумма которых превышала сто тысяч рублей.

Тревожность усилилась. Я понимала, что мне очень важен положительный ответ врачебной комиссии: так я получу необходимое направление, которое даст мне право на бесплатное лечение и обследование в Москве.

– Громович! – резко донеслось из кабинета.

– Вперед, мамочка, – выдохнула я, и мы направились к заведующей.

– Здравствуйте, – приветствовала я сидящих, произнеся слова словно в пустоту.

Никто не отреагировал, лишь молча жестким взмахом руки указали на кушетку, куда нам необходимо было приземлиться. Атмосфера кабинета напоминала скальную холодную пещеру, в которой за одним из столбов – в данном случае столов – пряталась горгона[11]11
  «горгона» в переносном смысле означает ворчливую злобную женщину (прим. автора).


[Закрыть] Медуза, поджидая очередную жертву.

На нас с мамой смотрело несколько пар глаз. Среди них выделялись особенные – стальные, ледяные, немного осуждающие. Они насквозь пронзали пренебрежением, вызывали оцепенение и немоту. Сложилось впечатление, будто мне априори присудили вину за то, что я заболела раком.

– Ну, чего вы хотите? С вами и так все понятно, – тоном, не терпящим возражений, провозгласила главная.

Звук ее голоса был похож на скрежет ногтя по стеклу. По спине пробежали колючие мурашки. Она так агрессивно зыркнула, что у меня внутри все окаменело. Вспомнился детский фильм про горгону… та превращала в каменные статуи тех, кто на нее смотрел.

В живых оставался лишь человек, который надевал специальные очки, но у меня таких не было.

Я забыла слова, которые хотела сказать. Растерялась. Однако держалась стойко и не подавала виду, что волнуюсь. Для большей уверенности крепко схватилась за кушетку, чувствуя в ней дополнительную поддержку.

– Я прошу вас дать мне направление в московскую шестьдесят вторую онкобольницу. Она считается одной из лучших, – довольно бодро отчеканила я просьбу.

– Нет! – горгона выстрелила колким взглядом, попав в самое яблочко – растревоженное сердце.

– Здесь сказали, что меня не вылечить. Рак неоперабельный. А там помогут. Пожалуйста, войдите в мое положение. Мне всего тридцать девять… – я искренне верила в то, что сумею смягчить главную.

– Правильно сказали. Вы что, сами не понимаете? Жить-то, скорее всего, осталось не больше года! – горгона Медуза почему-то усмехнулась. – Зачем вам пустые надежды? Я повторяю: нет! Что-то не нравится? Идите к главврачу, – и она, подражая великому вождю, указала рукой в сторону двери.

В разговор вклинилась мама, тоже попытавшись достучаться до главной. Говорила, что я еще молода, что у меня двое детей, что здесь недостаточно мощные аппараты, что не всегда есть необходимые лекарства для лечения. Приводила в пример знакомых, которые остались без терапии и ушли в мир иной.

Однако другого ответа мы не услышали.

– Я вам повторяю – нет! – так же жестко произнесла горгона. – Идите к главврачу, если недовольны, он вам то же самое скажет. Вы свободны.

Я попыталась еще что-то добавить, но каждое мое слово резко обрывалось фразой: «Я не собираюсь с вами разговаривать!» Нам ничего не оставалось, кроме как выйти из кабинета.

Вот и побеседовали. Получается, здесь не собираются меня лечить или не знают как, а если знают, то не факт, что будут препараты. Но и направление в другое место тоже давать не хотят.

Горгонье отношение меня возмутило, но не сломило. Это всего лишь отказ. Мы направились к главврачу. Я верила, что ситуация изменится, просто нужно чуть больше времени.

Приветливая миловидная секретарша ответила, что по личным вопросам главврач закончил прием еще вчера. Я объяснила, что горгона Медуза отправила меня прямиком сюда: мне важно попасть сейчас, и я готова подождать.

– А, так вам не к главврачу надо, а вот, – женщина указала на другой кабинет. Видимо, она решила, что лучше главной знает, куда мне идти.

Дверь как раз распахнулась. Вышел зрелый мужчина невысокого роста. Поверх смоляного костюма был накинут белый медицинский халат. Внешностью он напомнил мне актера Виталия Соломина – такой же рост, черты лица, цвет волос. Несмотря на его приветливый вид, я почувствовала что-то отталкивающее.

Секретарша тут же поспешила информировать пробегающего мимо начальника:

– Андрей Петрович, это к вам.

Он остановился и через плечо посмотрел на нас с мамой. Спросил, по какому вопросу, велел подождать. Минут через пять вернулся, пригласил нас в конференц-зал, и мы начали объяснять причину своего визита.

Мама расплакалась, сквозь слезы просила войти в наше положение и помочь с направлением в Москву, она взывала к человечности и пониманию. Я спокойно и уверенно аргументировала важность получения этого направления, ссылаясь на долгое ожидание в очередях на исследования: «…например, – объясняла я, – сцинтиграфию мне собрались делать только через месяц, а МРТ головного мозга – минимум через две недели, тогда как в Москве все происходит гораздо быстрее, аппараты там новее и мощнее…»

Затем я обратила внимание Андрея Петровича на вынесение предварительного заключения: «Это не лечится» – для себя я сразу решила, что оно лишь предварительное. «Возможно, тут просто еще не сталкивались с таким у женщин? Я прекрасно понимаю здешних врачей. Но с их мнением не согласна». Подчеркнула, что верю в свое исцеление. Верю в докторов шестьдесят второй онкобольницы, так как она одна из самых передовых по лечению рака, и там меня, скорее всего, смогут вылечить. Наконец, напомнила, что имею право на второе врачебное мнение.

Андрей Петрович внимательно слушал, кивал, качал головой. Возмутился, узнав о нарушении сроков исследования. Потому что у них «такого быть не может, чтобы записывали на столь отдаленную дату, ведь по протоколу должны все сделать в течение двух недель».

Потом он сказал, что ему нужно совершить важный звонок и снова попросил нас подождать. Это вселило надежду. Но неприятное ощущение почему-то не уходило, я чувствовала какой-то подвох. Мы с мамой сидели воодушевленные, пока он не вернулся.

– Так, – начал Андрей Петрович, – не знаю, кто вам говорил, что вы записаны на середину июля. Сцинтиграфия в понедельник. Вам сегодня же позвонят и скажут, во сколько приходить. Кстати, МРТ тоже сделают на следующей неделе. Все по правилам.

Он тараторил так, будто торопился поскорее уйти. Глаза бегали, его что-то раздражало, хотя до этого, каких-то десять минут назад, Андрей Петрович производил совершенно другое впечатление и сам лично чуть не выдал заветную бумажку.

– А направление? – спросила мама.

– Какое направление? Вам никто его не даст. Можете отказаться от нашего обследования и ехать куда хотите. За свои деньги, – добавил он и тут же скрылся, оставив после себя неприятный скользкий след.

Мы с мамой переглянулись, в ее в глазах застыл вопрос: «Как такое возможно?»

Я стояла с раскрытым ртом и хлопала ресницами, как будто на меня только что вылили ведро ледяной воды. Состояние полной дезориентации, в голове пустота, в душе – горечь.

Мы снова подошли к секретарю, спросили про главврача, но нам ответили, что у него совещание, которое неизвестно когда закончится. Я отказывалась верить и не хотела сдаваться, пыталась найти другой выход, но пока не видела его. Мы постояли еще какое-то время, приходя в себя, после чего ушли.

В обычной жизни так ведь тоже бывает. Случаются ситуации, когда мы словно стучим в пустоту или играем в одни ворота. Подобные обстоятельства выбивают из колеи, вызывают у нас сомнения в правильности принятия решений, сбивают с толку и отбирают силы. Хочется даже опустить руки…

Порой очень трудно не сдаться и продолжить настойчиво идти вперед. Раньше я бы так и поступила: после двух-трех неудач просто перестала бы предпринимать дальнейшие шаги к достижению цели. Сослалась бы на судьбу или свою внутреннюю незрелость.

Но сейчас у меня рак, и я очень хочу жить! Я готова сражаться не только с болезнью, но и с несправедливостью. С непониманием, холодностью врачей. Если надо, готова ползти в поисках других дверей, открытых для меня. Находить пути, которые приведут к намеченному.

Я снова показывала миру, что не отступлю, что настроена решительно. Всю дорогу до дома я размышляла, ища выход. И нашла – я опять поеду в диспансер покрупнее и встречусь с главврачом во что бы то ни стало. Никто не сделает этого за меня, необходимо действовать самой.

Родной папа говорил: «Всегда пробуй еще раз». Такому я учу и своих детей – когда что-то не получается, важно пробовать еще раз, даже если он уже восьмой или пятнадцатый по счету. Нужно использовать все возможности и варианты, прежде чем отступить.

«А ведь то же самое происходит и с мечтами, – размышляла я. – Часто ли раньше я так настойчиво стремилась к их осуществлению, как сейчас хочу избавиться от каракатицы Васи? Испытывала ли я жажду от их нехватки так же сильно, как от недостатка воды?» В случае фиаско это выглядело бы забавно: «Ой, я не смогла попить водички, так как испугалась, что у меня не получится ее проглотить».

Болезнь явилась для меня лакмусом – показала, что ранее из-за страха неудачи я поворачивала назад и переставала действовать. Когда-то давно у меня не было столько смелости и уверенности, сколько появилось сейчас.

Никто не покажет нам верного направления, но мы сами можем проложить дорогу к исцелению. Рак не будет ждать подходящего случая, времени, удачной ситуации, врачей. Делайте все, что зависит от вас, прямо сейчас.

На следующий день я стояла в приемной. На дверях, в лучах солнца, гордо светилась надпись: «Главврач Орлов Яромир Поликарпович».

Секретарша упорно делала вид, что занята. Кабинет открылся, и я увидела его… Как в самой романтической мелодраме… героя, который готов меня спасти. Шучу, конечно.

Высокий, подтянутый. Темные волосы, чуть тронутые сединой. Тонкие черты лица. Слегка оттопыренные уши, которые напомнили мне о гномах. Мужчина средних лет, статный, уравновешенный – он соответствовал своей должности.

Главврач и в самом деле походил на гнома, несмотря на свой рост под два метра. При других обстоятельствах я бы осмелилась спросить: «Где же ваш колпак, любезный гном?» Добрый взгляд вызывал доверие, от него исходило душевное тепло. Тут же вспомнилась сказка про Белоснежку.

– Вы ко мне? – обратился он в мою сторону.

– Да, здравствуйте, – я протянула руку. – Прошу вас, уделите немного времени, мне очень нужно поговорить с вами. Вчера меня почти выгнали.

– Проходите, – произнес главврач и пропустил меня вперед.

В кабинете царили гармония и покой. Я присела в кресло напротив Яромира Поликарповича и пересказала события вчерашнего дня.

– Прошу вас, выдайте мне это направление, – заключила я.

Главврач связался с секретаршей и велел ей срочно принести мою карту. Затем обратился ко мне:

– Почему вы не хотите лечиться у нас?

– Яромир Поликарпович, лично вам я бы доверилась. Но тому подходу, который увидела, – нет. Понимаете? Вы бы сами стали наблюдаться у докторов, в открытую заявляющих, что вас не вылечить и жить осталось максимум год?

Вместо ответа я увидела, как он помотал головой.

– А там мне помогут. Я записана на двадцать восьмое июня к торакальному хирургу, меня ждут. Анализы на генетические мутации готовятся две недели, в одной из лучших лабораторий, – аргументировала я. – Отсюда вы курьером отправляете их в Петербург, и ждать ответа надо минимум месяц. А туда я лично отвезу биоматериал, и будет гораздо быстрее.

Я смотрела на главврача с надеждой и продолжала:

– Вы сами, как считаете, у меня есть время на то, чтобы бездействовать? Готовы ли вы вместе со мной поверить, лично взяться за мое лечение и привести к выздоровлению?

– Пока я даже не видел вашу карту. Да где же она?! – произнес главврач и снова набрал секретаря.

Я сыпала вопросами и видела прямой искренний и сердечный взгляд.

– Лично вам, как человеку, я доверяю, но не медицине местного уровня. Вы сами знаете средний возраст ваших пациентов. Знаете, какие бывают перебои с лекарствами. Вы не поверите, за эти дни я услышала столько неудачных историй лечения в ваших стенах, что можно испугаться.

Главврач смотрел на меня и кивал.

– Я очень молода по сравнению с другими больными. У меня двое детей, мне жить еще и жить, – продолжала я все с той же надеждой. – Позвольте я оставлю за собой право выбора и возьму ответственность за собственную жизнь в свои руки, не перекладывая ее на вас.

Принесли карту. Главврач попросил подождать в коридоре, пока он изучает мою историю болезни. После чего снова пригласил меня в кабинет.

– Мы выдадим вам это направление, – произнес он, и я тут же испытала огромное облегчение. – Пока оно готовится, проходите дообследования. И все же, мне бы хотелось, чтобы вы лечились у нас.