Текст книги "Водопад жизни"

ГЛАВА V

Через несколько дней после отъезда Германа я чуть ли не каждый день стала получать от него телеграммы, в которых он сообщал мне о том, как продвигается ремонт в квартире, и что покупатель уже есть. Тексты посланий изобиловали любовными словами, и мне было немного неловко перед почтальоном, когда я расписывалась в квитанциях.

Потом вдруг наступило молчание, ни слуху ни духу. Нет ничего хуже неопределенности. Прошел месяц полной тишины, я не знала, что думать и потихоньку сходила с ума. Мой рай становился адом.

Ко всему этому Илья не прошел по конкурсу, и мы похоронили все надежды на бюджетное обучение. О платной учебе не могло быть и речи, а слова Германа о том, что Илья непременно будет учиться, если надо, платно, воспринимались теперь фантасмагорией. По телевизору только что прошел фильм «Молчание ягнят».

– А у нас свой ужастик «Молчание Геши», – съязвил Илья.

– Надо было лучше готовиться, физику в зубы и грызть гранит науки, как говорила тебе бабушка. Эта знаменитая фраза всегда вызывала смех, и Илья захихикал.

– А на кого ты надеялся, на доброго дядю?

Все были разочарованы и помалкивали, я не позволяла говорить на эту тему и серьезно повздорила с мамой. Я не знала, что думать и металась в бессильной тревоге.

Начался учебный год, на работу я пошла, как на эшафот. А в середине сентября меня вдруг вызвали на телефонные переговоры. Женский голос представился:

– Я сестра Германа. – У меня упало сердце.

– Что с ним случилось?

Голос помедлил:

– Дело в том, что он снова попал. Чтобы его вызволить, пришлось отдать все деньги от продажи квартиры. – Повисло молчание. Здесь явно был какой-то подвох.

– За сколько продали квартиру? – спросила я как можно равнодушнее.

– Да так, средненько, 90 тысяч, – деловито ответил голос, и никакого волнения по поводу того, что брат снова в заключении.

Вот и все. Я шла домой как ушибленная мешком из-за угла. Что-то не так, я должна слышать самого Германа, но как до него добраться? Не писать же письмо в такую даль на деревню дедушке. Я вдруг вспомнила о квитанции, которую он оставил после переговоров с братом.

На следующий день я помчалась на почту в Жигулевск и проявила невероятное упорство, чтобы получить номер телефона по квитанции, где стояла только дата звонка и город Ангарск. Я позвонила брату, чтобы узнать о пропавшем неожиданно Германе.

Меня пригласили на переговорный пункт, и я услышала голос самого Германа. Бешено колотилось сердце, я слушала, но ничего не понимала, я не узнавала его, пыталась что-то спросить, а в ответ – растерянный и невразумительный лепет,

– Милая, родная!

Эмоции заглушали все, и я не сообразила спросить, где он, что и как с ним случилось. Я шла как потерянная, в полной неясности, но шестым чувством знала, что во всей этой ситуации полный туман, и мне его не рассеять.

Родным я сказала, что Герман снова попался, из-за своих разборок с прошлым обидчиком. Так я хотела прекратить все разговоры и домыслы о нем, а сама продолжала втайне страдать, потеряла форму и не смогла больше работать в школе. Я едва дотянула до конца первой четверти и уволилась к большому неудовольствию директора.

Потом было много всего, но это уже вторая часть Марлезонского балета. Я начала искать работу, и нашла нечто под названием сетевой маркетинг пищевых добавок. На какое-то время я увлеклась этой идеей, но долго это продолжаться не могло. Мало того что это дело было не по мне, зимой все осложнялось заледенелым гористым ландшафтом, по которому я ползала в поисках клиентов, рискуя разбить себе голову. Кое-что я все-таки заработала, и даже больше чем в школе, но забивать этим голову себе и другим, думая только о прибыли, мне надоело. Я все бросила и как в старые добрые времена ушла в библиотеку на мизерную, но предсказуемую зарплату.

Из тубдиспансера пришла бумага, которая извещала нас о том, что мы были в контакте с больным туберкулезом и должны пройти курс профилактического лечения, а именно пить много каких-то таблеток. Гневу моему не было предела. Таблетки мы пить не стали, и, к счастью, все обошлось.

Потихоньку я стала привыкать к своему положению, как вдруг получила письмо из Приморья. На конверте я увидела буквы УР, рядом цифры и знакомую фамилию. В невразумительном письме Герман пытался объяснить мне, что сам Бог остановил его руку и не дал нажать на курок, когда он поехал во Владивосток сводить счеты с обидчиком после продажи квартиры. Это было слишком неубедительно, но я все равно ничего не узнаю. Понимая всю ложность и запутанность ситуации, я потеряла к ней интерес и не хотела задавать Герману никаких вопросов. Не могла же я спросить его – а почему ты не на свободе, если за тебя были уплачены все деньги от продажи квартиры. Ответила я кратко, упрекнув его в том, что он не признался в своей болезни, и завершила письмо словами – я посвятила бы тебе всю свою жизнь, но у меня дети. С моей стороны это был конец. Герман ответил, оправдываясь, что боялся меня потерять, поэтому скрыл правду, но если бы он знал какая я женщина… и так далее в этом роде. И что я не должна бояться, так как дырка в легком у него зарубцевалась, и палочка не выделяется. Все письмо было пронизано горечью потери всего – дома, детей, семьи, но эта горечь почему-то казалась мне ненастоящей. Я решила больше не отвечать ему, чтобы не давать повода для новых писем.

Позже от него пришло большое и странное письмо. Начиналось оно так: «Здравствуй, госпожа Таисия! Аминь!», и в конце каждого предложения стояло это слово «аминь». Можно было подумать, что он повредился умом. Ответ мой был кратким и довольно злорадным: «Если уж ты стал таким божественным, то по выходе из зоны иди в священники». Это было почти отречение, и после этого писем быть не могло. Но всё-же я получила от него последнее письмо, где в конце было написано – «от тебя я все приму». Эти слова не давали мне покоя всю оставшуюся жизнь.

Илья пролетел над институтом, как фанера над Парижем, и начал подыскивать себе работу. Было модно заводить свое дело. Пока я тащила семью на маленькую зарплату, он испробовал несколько смешных профессий на поприще «бизнеса», пока, наконец, не попал в фирму «Белая техника» в Тольятти. Это было вполне приличное место для начала. Там продавали, доставляли и устанавливали холодильники. Был даже карьерный рост, но мой сын был помешан на музыке, и в голове у него были другие планы на отдаленное будущее.

Тем не менее это была большая удача, мы перестали считать каждую копейку и зажили вполне достойно, у Ильи появился мобильный телефон – диковинка в то время для обычного человека.

В новый 2000 год под бой курантов президент Ельцин поздравил всех россиян, попросил прощения за развал страны и поставил вместо себя неизвестного пока никому Путина, наказав ему беречь Россию.

В библиотеке я просидела год и поняла, что копчу небо. Время диктовало, что пора двигаться вперед, научиться чему-то новому. Я тоже решила сделать шаг вперед – освоить компьютер, и пошла на биржу труда. Там мне сказали, что в этом году таких курсов не предвидится, зато есть уникальные курсы английского языка в Самаре, которые оплачиваются государством и бывают только раз в шесть лет. Это что подарок судьбы? Ведь эта моя несбывшаяся мечта, переросшая в хобби, которую я не могла приложить к жизни по-настоящему – девушек тогда не брали на переводческий факультет. И вот теперь мне выпал шанс, да еще государство дает общежитие, платит стипендию, равную моей библиотекарской зарплате, и 9 месяцев я буду… студенткой! Чудеса!

Мама не разделяла моего дикого восторга, но я решила бесповоротно, так велика была моя любовь к языкам, перешедшая ко мне с генами от отца – филолога. Сын взрослый, дочь не маленькая, в 7-ом классе, я буду каждую пятницу приезжать, а в воскресенье уезжать, где-то мама приедет, поможет, – так рассуждала я в счастливом угаре.

За весь этот незабываемый год я словно помолодела, окунувшись в студенческую среду, и, несмотря на шум, гам и сигаретный чад в общежитии, показала в учебе высокие результаты. Это было тем более любопытно, что в группе я была единственная дама в возрасте. Наша преподавательница, она же куратор группы, сказала:

– У вас очень хорошее произношение, и для практики вам стоило бы поработать за границей.

Вершиной всего стал мой художественный перевод стихотворения поэта начала 20-го века Дэвиса «Досуг». Это было домашнее творческое задание, с которым никто не справился. Преподавательница поместила его в рамку и повесила в учительской, как образец.

Во время экзаменов я перенесла бронхопневмонию на ногах и теперь едва ходила от слабости. Зато на руках у меня было свидетельство, в котором красовались пятерки и надпись – учитель английского языка начальной ступени. Выпускники курсов обязаны были отработать год в школе, и я приступила к поискам работы.

Меня взяли в гимназию с углубленным изучением английского языка в Тольятти, где подкинули еще парочку седьмых классов. Уча их, я училась сама.

Как ни претила мне школа сама по себе, я хорошо справлялась со своей задачей, и в конце учебного года родители задарили меня цветами и конфетами. Но я не собиралась и дальше посвящать себя преподаванию, чем огорчила директора гимназии, когда объявила ему о своем уходе.

В конце июня, утомленная душой и телом от всех перипетий жизни, я сидела на диване, тупо уставившись в газету «Иностранец». Там извещали о том, что за границей можно не худо заработать в качестве гувернанток, разнорабочих, сиделок и прочих. Приехал с работы усталый Илья, сел напротив меня на стул и сказал:

– Ничего мы здесь не высидим. Наверно, нужно продавать дом и уезжать.

Я давно была готова это услышать. Мы обсудили план действий и начали воплощать его в жизнь.

В конце декабря я забрала Риту из школы – она тогда училась в девятом классе, и отвезла ее к сестре под Питер, чтобы она доучилась там оставшиеся полгода.

Потом начала давать объявления в газету и распродавать с помощью заботливой соседки мебель. Тут меня угораздило заболеть так, что я едва не умерла. Илья ночевал у бабушки в Тольятти, чтобы в мороз не ездить далеко на работу, а я свалилась с температурой 40 и пролежала двое суток в бреду, без воды – она замерзла в трубе, без еды, денег и телефонной связи. Очнувшись, я подошла к окну соседей и постучала, но никто не отозвался – все были на работе. Утром третьего дня я почти ползком снова пробралась к соседскому окну, и здесь меня заметил Ивасик. Он принес воды, вызвал врача и позвонил Илье. Врач пришла, покачала головой, назначила лекарства, а идти за ними некому – сын еще не приехал. Тогда я попросила ее позвонить бывшей школьной коллеге, с которой дружила. Та пришла сразу же, принесла лекарства и еду. А на следующий день примчался сын и пробил водопровод.

– Вот видишь, мы все делаем правильно, надо уезжать отсюда, иначе я когда-нибудь здесь загнусь. Слишком часто я стала болеть. Все подсказывает, что этот этап жизни закончился, – сказала я.

Покупатель пришел неожиданно, и сделка состоялась.

Когда я разбирала последние оставшиеся бумаги, то наткнулась на нежно лелеемую пачку писем, перевязанную красной ленточкой. Я держала в руках кусочек нашей с Германом жизни, самый счастливый и прекрасный для меня. Что с ними делать? Всю жизнь перечитывать? Нет – слишком больно. Со временем извлекать мертвецов и услаждаться призраком былого счастья – не по мне.

Я взяла из холодильника остатки рябиновой настойки и пошла в баню, прихватив с собой письма. Растопила ветками вишни печку и начала читать, выпив предварительно рюмку настойки. Я боялась боли, но решила в последний раз отдать дань нашей любви. Медленно прочитывая каждое письмо, я обливалась слезами и отправляла его в огонь. Гори моя любовь синим пламенем, я хороню тебя и отмечаю твои поминки.

– Вот и все, остальное ты знаешь.

В пятом часу утра мы с Кларой уснули мертвецким сном.

На следующий день после завтрака мы уселись за ноутбук, досмотрели на видео свадьбу моего сына и зашли на сайт одноклассники. Клара все еще была под впечатлением моего вчерашнего рассказа.

– А ты искала Германа?

– Конечно же. Сначала были мысли написать, но я ведь своими руками сожгла письма, где был номер УР, отрезала его от себя. Илья не раз уже называл меня разрушительницей. А как только появился ноутбук, пыталась узнать через сайт одноклассники, жив ли он, но нигде его фамилия не высвечивалась. Стой…, и как я раньше не сообразила! – хлопнула я себя по лбу, – ведь его фамилия может быть у сестер, брата.

Я стала судорожно набирать фамилию с именами родственников и замерла – передо мной было лицо Илзе, старшей сестры, которую я никогда не видела, но за ним я видела Германа.

– Вы с ней похожи, – сделала открытие Клара.

– У нас и с Германом есть что-то общее, только цвет глаз разный. Я судорожно набирала в строке поиска.

– Напиши им сообщение, что хочешь узнать о его судьбе.

С внутренней дрожью я написала его сестре. На снимке она была с дочерью на фоне потрясающего пейзажа. Дочь на нее совсем непохожа.

– Клара, сегодня мой день рождения, судьба делает мне подарок. Жаль, что тебе надо уезжать.

Я вышла проводить ее до автобусной остановки.

– Как получишь ответ, сообщи. Ну и кашу мы с тобой заварили! —

С хрупкой надеждой я ждала ответа, а его все не было. На второй день до меня дошло, что сестра уже в годах и не слишком часто ходит в интернет, а вот ее дочь – совсем другое дело. Это же племянница Германа, которую я заочно знала с его слов. Я тут же послала ей сообщение, и на следующий день она откликнулась.

– «Рада знакомству. Герман работает в Приморье, в Находке. Посредник из меня никакой, но думаю, что он сам будет рад вас услышать», и дальше номер… его телефона. Дрожащими руками я выписала драгоценные цифры на клочок бумаги, как будто они могли исчезнуть, и сидела над ними, как оглушенная.

ЖАЖДА
Часть 4

ГЛАВА I

Он жив! Звонить ему или не звонить – вопрос не стоял.

Разница во времени 8 часов, в Находке сейчас ночь. Надо ждать до утра.

Перед сном я всплакнула и поблагодарила Бога за очередное чудо в моей жизни. Я не представляла себе, каким стал Герман, что он скажет мне после 14 лет разлуки, и ощущала в себе некоторую вину.

Около десяти часов утра, когда в Находке был конец рабочего дня, я, наконец, набрала его номер. Сначала я услышала музыку, которая до невозможности соответствовала его образу, а потом услышала глухой голос.

– Да?

– Герман?

– Да.

– Это Таиса, – в смятении произнесла я.

– Сейчас я поставлю машину и перезвоню, – снова услышала я.

Время тянулось бесконечно. Почему у него такой глухой голос, я почти не узнаю его? Сердце тревожно защемило.

Наконец, мы снова на проводе.

– Таиса! Мне говорят, тебя разыскивает какая-то Таиса. – Я узнала его интонации.

– Я чудом наткнулась на твою старшую сестру и ее дочь, я знаю их с твоих слов. Ну, говори, говори скорей о себе, очень плохая связь!

– У меня одно легкое, – ошарашил он меня, – делали операцию.

– А где ты живешь?

– В малосемейке. У меня больше ничего нет. Работаю, на жизнь хватает. У сестры дом, буду там ковыряться, – сказал он с нарочитой бодростью.

– А мы уехали в Питер в 2003 году. У меня там сестра, ты должен знать. Работала, пока дети устраивались, а потом купила дом в Белоруссии и живу здесь в теплое время года. Недалеко отсюда твоя родина, Латвия.

– Ну, да.

– Илья женат, у меня даже внук есть.

– Я приезжал в Овраг, мне сказали, что такая здесь не проживает. – Его слова ошеломили меня – не я ли предчувствовала это, покидая свой дом.

– Когда это было?

– Года четыре назад.

– Ужасная связь! У тебя есть компьютер? Я напишу письмо.

Мне многое надо было ему сказать и о многом спросить.

– Есть. Я открою страничку на одноклассниках и разыщу тебя на сайте, добро?

– Да. Целую, – еле слышно произнесла я.

– Договорились. Целую, – так же неуверенно произнес он.

Да, 14 лет не шутка, мы оба изменились, и чтобы снова узнать друг друга, необходимо объясниться, хоть письменно.

Для меня начался отсчет другого времени – времени счастливой муки. Я ложилась и вставала с мыслями о нем. Не дождавшись послания через сайт, я написала ему смс. Он сразу же позвонил и объяснил, что страничка, которую ему помогли сделать, не открывается. Похоже, Герман был в компьютере даже меньше чайника, не имея на то надобности.

Обретя вновь Германа, я не собиралась его терять из-за всякого рода технических препонов. Звонки были слишком дороги, и я слала смс-ки, в которых желала ему доброго утра и спокойной ночи, интересовалась здоровьем и делами, жила так, словно он рядом. Он и был рядом. Я молилась на каждый его ответ:

– Таюшка, родная, рад тебя слышать. У меня все хорошо. Целую.

Постепенно у меня складывалось представление о его образе жизни – беспрестанные дороги и командировки. Когда же он отдыхает, как питается? Он всегда был неутомим и неугомонен – настоящий живчик, и ему наплевать, что у него одно легкое. Живет и работает на износ. Меня не покидала тревога, я не знала ни минуты покоя. Стоило ему не ответить сразу же, и я не находила себе места, пока не получала драгоценных слов – «у меня все хорошо, целую». Я благодарила Бога за каждое его послание. Ко мне возвращалась жизнь и боль после 14 лет бесчувствия.

Кларе я сообщила сразу же, и теперь она шутки ради дразнила и подзадоривала меня:

– Я не удивлюсь, если ты через некоторое время начнешь собирать вещички в Находку. – Я почему-то сердилась.

Мне было плевать на деньги, и вскоре я позвонила ему.

– Какие у тебя планы?

– Доработаю, уволюсь и прокачусь к тебе. – На секунду я потеряла дар речи.

– В такую даль?! Это мало похоже на правду.

– Здрасьте! Мы и не такие расстояния брали.

Я представила себе его путь, мое ожидание, и мне стало нехорошо. Да, когда он был молодым и проходил на ралли немыслимые расстояния, это совсем другое дело. Но сейчас, я умру от переживаний.

Прошло полтора месяца. На меня свалилось несчастье – умер мой любимец – рыжий кот Бенчик. Умер на столе у врача ветлечебницы, если ее можно так назвать. Еще весной я заметила, что он тяжело дышит боками живота, но не придала этому значения, да и денег в тот момент не было. Когда состояние его ухудшилось, я повезла его к ветеринару, который, щупая раздутый живот несчастного кота, тем не менее ничего не нашел. Мое беспокойство не проходило – кот уже дышал открытым ртом и не находил себе места. Потом около часа я везла бедного кота в электричке в другой город, нам сочувствовали пассажиры. по приезде я остановила на улице автомобиль, умоляя довезти нас до лечебницы. Кот корчился в переноске от боли и жары.

Мы опоздали, Бен умер на столе, глядя не понимающими глазами, за что его так мучают. Я забрала его обратно, рыдая и проклиная всю дорогу себя и врачей. Лучше бы он умер сам, среди зеленой травки, уйдя в спокойное место. Броник выкопал ямку под дикой яблоней в конце сада, и мы его похоронили. Всю неделю я плакала и до сих пор не могу вспоминать об этом без боли.

– Я по сыну так не горевала, как ты по коту, – корила меня Добра, которая не любила ни котов, ни собак. Много лет тому назад ее старший сын, которому было тогда 15 лет, утонул в озере – неудачно нырнул и попал в глубокую яму.

Герман позвонил, когда я возвращалась из очередной поездки в город. До отправления автобуса оставалось 10 минут, и я отошла к беседке.

– У меня сегодня выходной, я болею.

– Что случилось? – испугалась я.

– Вчера пошел в баню, потом решил попить пива, купил копченого окуня, и, наверное, отравился. Отекли ноги. Я бегом в аптеку, накупил всяких трав.

– Насколько я помню, ты раньше рыбу не ел.

– А сейчас кушаю.

– У меня кот умер, я целую неделю плакала.

– Но ведь это всего лишь кот, – успокаивал меня Герман.

– Это необычный кот. Мой зять привез его контрабандой из Крыма в Питер, а потом я забрала его к себе. Он жил здесь полноценной жизнью, и был для меня вроде человека, я ведь одна. Какой ты молодец, что позвонил. Между нами такое огромное расстояние, что вряд ли мы встретимся когда-нибудь.

– Таюшка, мы обязательно увидимся, – зазвенел его голос. Я узнала эти уверенные нотки, которые всегда внушали мне оптимизм.

На следующий день я спросила его по смс, – Как здоровье? – Он ответил, – Со здоровьем буду жить.

Вдруг позвонили из Тольятти. У мамы была одышка, и она пыталась кричать в трубку:

– Тая, ты мне нужна, приезжай!

В мои планы не входило ехать теперь, но охрипший до неузнаваемости голос мамы подстегнул меня, и я засобиралась. Может быть, поездка позволит мне держать в рамках свои бьющие через край эмоции, но и в поезде, и на вокзале в Москве, и в маминой спальне Герман был со мной. Я держала его в курсе своих событий, а когда поезд ехал через Волгу по мосту, с которого угадывался в легкой дымке Яблоневый Овраг, не выдержала и сообщила ему об этом.

Уже два года как мама улеглась в своем дистрофическом состоянии. Она могла привстать, повернуться набок, сесть на кровати, но ощущала при этом нестерпимую боль.

В её комнате я навела порядок, перестирала постельное белье и одежду, потом обтерла её саму, насколько было возможно при такой болезненной чувствительности. Я старалась заполнить делами все дни, чтобы не лежать и тупо смотреть в потолок.

У мамы появилось забавное старческое занятие, она складывала возле себя в ряд картонные коробочки и писала на них все, что хотела вспомнить.

– Мама, ты помнишь Германа?

– Кого? – Она стала хуже слышать.

– Германа, с которым менялись на дом в Яблоневом Овраге.

– Это тот, что хотел везти тебя на Дальний Восток? Помню.

– Он нашелся, мама.

Ей тут же понадобилось вспомнить и записать на коробочке его фамилию. Я подсказала ей, и она вывела сакраментальную фразу – Герман должен быть моим зятем. – Я посчитала это материнским благословением. Потом она попросила меня достать из шкафа сумочку и отсчитала вполне внушительную сумму.

– На, спрячь капитал и никому не говори.

Около трех часов ночи, когда мама, наконец, уснула после очередного приступа кашля, я тихонько вышла на балкон и отправила Герману сообщение.

– Любовь – это божий дар. Бог нас любит, и я прошу Его, чтобы дожить до нашей встречи.

– Тая, ты мне дорога, поэтому выбрось из головы все дурные мысли. Ты всегда со мной. Целую, – получила я в ответ.

Через несколько дней я навестила своих милых друзей. Они теперь жили в центре города, в уютной и богато обставленной квартире. Их сын – молодой банкир, окончил самый дорогой институт в Тольятти. Дочь училась и работала в Германии. Они процветали в соответствии со своими об этом представлениями.

Хлебосольная Фая любила собирать свою многочисленную родню и друзей за обильно накрытым столом, и на этот раз кроме меня у них в гостях была ее сестра с мужем. Шел оживленный светский разговор.

– Она никогда не рассказывает ни о ком сплетен, не говорит о каких-то низких вещах, а только о возвышенном, – это говорила Фая.

Я посмотрела на нее вопросительно.

– Видишь, я уже говорю о тебе в третьем лице.

– Давай поговорим о ком-нибудь другом? Ты не поверишь, нашелся Герман. В одноклассниках. Помнишь?

Воцарилось молчание. Я пожалела, что не сдержалась.

– Да, припоминаю, хотя никогда его не видела. Я, кажется, еще тогда советовала тебе навсегда забыть об этом человеке.

Мои друзья винили Германа во всех моих невзгодах, и этого было не изменить.

Через две недели на обратном пути домой я гуляла по Москве и получила от Германа послание:

– Таюшка, здравствуй родная! Надеюсь на встречу в середине сентября. Приеду на машине. Целую, твой.

Я готова была целовать телефон, и тут же набрала ответ,

– Какое счастье! Я люблю осень, будет много яблок. Целую, твоя.

Радости хватило ненадолго, дома на меня с новой силой навалилась грусть. Я написала:

– Герушка, я тоскую по тебе. После тебя я всегда была одна и всю жизнь чувствовала себя женой Штирлица.

Когда мои душевные силы требовали разрядки, я ехала на велосипеде в ближайший магазин в четырех километрах и пела полюбившиеся мне песни. Я мечтала спеть Герману ту, которую сочинила зимой.

Герман был измучен работой, а я мыслями о нем. Я даже повесила на стену плакат – «Не придавай ничему значения, наберись терпения, не посылай слишком часто смс». Следуя этой формуле, я написала ему:

– Герман, я слишком сильно тебя люблю. Так нельзя, это безумие, поэтому я замолкаю.

Моего терпения хватило на сутки. Как он там несется ночью и днем по бесконечным трассам и магистралям, усталый, голодный и с одним легким? У нас поздняя ночь, а у них рассвет, и я снова пишу:

– Доброе утро. – Без всяких целую, а в ответ:

– Надеюсь, что доброе. Целую.

Приехала дочь погостить на недельку. Если кто больше всех меня понимал, то это она. Господь дал мне хороших детей, и они стали для меня большой поддержкой в жизни.

Утром следующего дня Геруша меня осчастливил:

– Тая, я люблю тебя. Завтра мой день рождения, будут родственники, надеюсь на твою смс.

Как же мне не помнить 11 августа – день его рождения? Чтобы не проспать этот знаменательный день, я завела будильник и ровно в шесть утра по нашему времени написала ему:

– Пусть в твоей груди всегда горит огонь любви и не иссякает великодушие к родным и близким, «Лишь там, где любят нас, очаг родимый».

– Спасибо, родная, – тут же откликнулся он.

Мы с Ритой еще не спали, и в два часа ночи я поинтересовалась у Германа, как прошел день рождения.

– А почему ты не спишь? А днюха на высшем уровне. Я люблю тебя, целую. Ложись спать, твой.

Мне так необходима была эта постоянная живая ниточка, и я с ужасом думала о тех временах, когда не было мобильных телефонов. В предчувствии, что приезд Германа не состоится, я стала нервной.

Вероятно, это так отпечаталось на моем лице, что однажды в городе, когда я зашла в бар пообедать, ко мне привязался один посетитель, который сидел со мной за одним столом. Выглядела я хорошо, но не это вызвало его интерес.

– Красавица! Но, комплексуете. Поверьте, все будет хорошо. Я хочу, чтобы вы улыбнулись.

Я угрюмо молчала, всем видом показывая, что пошел бы он куда подальше. Мужчина оказался командировочным из Гродно и был слегка под градусом. От скуки ему нужно было скоротать день, и он предложил мне прогуляться вечерком по городу.

– Вам не больше сорока двух, вы начальник в коммерческой фирме и, наверно, строги к своим подчиненным.

Тут уж мне и впрямь стало смешно. Кроме того, он наговорил столько хороших слов в надежде улучшить мое настроение, что, поначалу раздраженная этим надоедливым типом, я невольно улыбнулась.

В конце августа Добра отмечала свой день рождения и пригласила меня помочь в подготовке. Ожидались двое ее сыновей с женами и их взрослыми детьми. Было весело, мы много ели, пили и пели песни. Мне было полезно расслабиться. Рядом со мной сидела жена младшего сына Добры, у нас оказалась общая тема, связанная с Тольятти, она там когда-то работала. Мы чокались и пили за Тольятти, потом за Находку.

Когда я пришла домой, мне стало плохо, но не от алкоголя. Может быть, виной всему мои расшатанные нервы. Я была на грани истерики. Подошла к зеркалу, прислонилась к своему изображению головой и закричала как раненый зверь, потом упала на пол, катаясь по нему в исступлении. Я подползла к уголку с иконами и, рыдая, стала просить:

– Господи, прости меня, одного прошу у тебя – быть с ним до конца.

По лицу текли горючие слезы, рыдания не утихали, я схватила телефон и стала звонить, было два часа ночи.

– Геша -а-а-а, – позвала я в трубку, задыхаясь от слез.

Он что-то говорил, но я не слышала, а только всхлипывала.

Он написал мне, не дождавшись моих слов:

– Ложись спать, у меня все хорошо. Целую.

Это был ужасный нервный срыв, какого я не припомню в своей жизни. Весь следующий день я пролежала в постели, мне было стыдно, но я ощущала небывалую расслабленность и успокоение. Произошла разрядка, вырвалась наружу вся моя страсть и любовь, которая копилась годами.

Я попросила у него прощения за свой срыв. Удивительным было то, что даже на расстоянии мы чувствовали состояние друг друга, как будто были рядом. Я знала, если он недоволен, и когда ему хорошо. Он написал:

– Скорей бы осень.

У него было нетерпение, а у меня страх за него. Чем ближе к середине сентября, тем тяжелее давался мне каждый день. Я стала проявлять изобретательность в посланиях, писать одни и те же слова мне казалось неинтересным. Из всех моих смс можно было составить вполне связное и романтичное письмо. Я писала о его уникальной душе, о том, что он – мое счастье и моя вечная боль, и как хотелось бы мне побродить с ним по свету, какой он великий труженик, а я топлю печку, собираю урожай, но моя работа ничто по сравнению с его трудами. Он отвечал мне:

– Я тебя люблю.

От него я бы век слушала эти слова. Каждое его послание я принимала как дар судьбы. Я ходила по дому как призрак, ждала невозможного, а внутри постепенно вызревала мысль – в случае чего, лететь к нему, ведь неслучайно же у меня именно в этот момент жизни появились деньги. Мне даже приснился сон, где я предлагаю Герману полетать, мы надеваем на спину крылья и то взмываем ввысь как птицы, то снова опускаемся на землю.