Текст книги "Водопад жизни"

ГЛАВА II

После срыва я серьезно задумалась над состоянием своей психики, было в нем что-то пугающее. В одной точке сошлись для меня жизнь, смерть и любовь. Когда я последний раз была в церкви, уже и не припомню, и поэтому неудивительно, сколько мусора накопилось в моей душе за все эти годы. Единственное, что я сделала, когда Герман снова пропал, – купила иконку с его святым и упоминала в молитвах, которые наспех произносила про себя, выходя по утрам из дома.

Я решила съездить к подруге, которая жила под Минском, в надежде, что она поможет мне снова вернуться в лоно церкви, поскольку была приобщена к ней. Моё «ледяное бесчувствие» треснуло как лед под весенним солнцем благодаря драгоценной находке, и справиться с половодьем мне мог помочь только храм.

– Верочка, я никогда здесь не дойду до церкви, я приеду и пойду с тобой, – объяснила я ей по телефону.

Она была рада, и мы договорились, что в субботу сходим на вечернюю службу, а утром в воскресенье причастимся.

С Верой мы были знакомы еще со студенческих времен. Теперь она жила со вторым мужем в двухэтажном особняке в городском поселке Большевик. Она стала более домовитой, что неудивительно при таком количестве внуков с обеих сторон, и крутилась как белка в колесе. Я удивлялась, что она успевает еще выполнять свои обязанности при церкви, и не раз сравнивала ее с новозаветной Марфой, которая «о многом заботится». Муж был ей под стать и круглыми сутками пропадал на работе.

Итак, мне требовалась духовная поддержка, и 1 сентября в час дня мы уже сидели за большим обеденным столом в стильной кухне с аркой на первом этаже. Поскольку перед причастием мы постились, то поели немного картошки, капусты, зеленого салата и попили чаю. Впрочем, мне и так кусок в горло не лез. Уже второй день Герман не отзывался на смс, и я упала духом.

Вера посоветовала мне рассказать о своих проблемах и сомнениях батюшке, сразу после вечерней службы, когда народу меньше, и он не занят.

Давно я не выстаивала столько часов на ногах. Я глядела на иконы, слушала строгий голос священника, заливалась слезами, и время пролетело незаметно. После этого я сидела на лавке, и когда людей совсем не осталось, рассказала ему суть своей истории и спросила, что мне делать, чтобы успокоиться.

– Прежде всего, молитесь, постепенно приучайте себя молиться в течение дня, а не только утром и вечером. И найдите себе какое-нибудь занятие, поскольку вы живете одна.

После службы мы пошли в баню, которую Святослав, так звали мужа Веры, успел натопить к нашему приходу. Баня была шикарная, но я воспринимала этот факт каким-то сторонним чувством, и сама себе удивлялась. В другое время я бы от души наслаждалась, а теперь я прилегла на полок, испытывая легкую дурноту от жары. Вера тихонько хлестала меня веником, я ворочалась с одного бока на другой.

– Такое красивое тело и 14 лет не знало мужчины, это же надо! Там все еще живое и сочное, – нежно приговаривала она, поглаживая меня по животу веником.

Я побледнела и вышла в предбанник. Вера приоткрыла двери на улицу, и несколько минут я сидела, опустив голову на локти, пока не пришла в себя.

После легкого ужина я поднялась наверх, в свою комнату. Везде был стиль и уют. В соседней комнате над камином был большой иконостас. Я встала коленями на мягкий пушистый ковер и впервые молилась больше обычного, прочитав все вечернее правило и покаянный канон перед завтрашним причастием. Ответа на смс я так и не получила, но стало легче и, отдав все на волю Божью, я спокойно уснула.

Утром Святослав вез нас в церковь. По дороге Вера рассказывала,

– Батюшка наш не только очень хороший, но и мудрый, даже прозорливый, много было случаев, когда его советы помогали людям. Он бывший военный, у них с матушкой трое детей, много испытаний в жизни они прошли вместе. А в священники он попал совершенно чудесным образом.

Когда он был в одном Питерском соборе, то увидел, что по коридору идет высокий статный муж в облачении. Он, грешным делом, подумал, – на тебе бы пахать, а ты тут ходишь. Приблизившись к нему, благообразный муж сказал, – через 3 месяца сам будешь такой. Батюшка наш, тогда еще военный, удивился и пошел к сестрам спросить, кто это такой. Но никто ничего не знал, и тут он увидел на стене портрет старца во весь рост – это был Сергий Радонежский. Батюшка наш вернулся в коридор, подошел к стене, откуда тот вышел, а стена забита наглухо. Значит, сквозь стену прошел. Ну а потом, ровно через 3 месяца рукоположили его в священники.

На исповеди я постаралась вспомнить все свои грехи за 14 лет, это было непросто.

– Всё? – спросил батюшка.

– Вот еще вспомнила. Я увлекалась лекциями некоего Торсунова, который занимается аюрведой, он ничего плохого не говорит, зато я узнала много интересного. Как к этому относиться?

– Мы многое хотим знать, но не все нам полезно. В этом так мало Бога, и так много человека. Не слушайте этих лекций, а записи сожгите, мой вам совет.

Дома, наконец, все прояснилось, Герман был в дальней командировке почти целую неделю. График его работы уплотнился до невозможности, я не представляла себе, как можно так работать. И было ясно, что к середине сентября он не поспеет, было уже 14-е число. Я решила поговорить с ним по телефону обстоятельно, заранее назначив время по смс. Он ответил,

– Когда проснешься, обсудим. Спокойной ночи, целую.

– Во сколько звонить, а то боюсь попасть тебе под горячую руку?

– Не бойся, я люблю тебя, сейчас очень занят.

Еле дождавшись утра, я вскочила и стала набирать номер.

– Герман, я вижу, что никакой поездки в середине сентября не получится.

– Да, пока не отпускают, надо с работой разобраться.

– А может быть, мне к тебе прилететь, как ты на это смотришь? – засмеялась я. Он помолчал, видимо, не ожидая такого поворота.

– Тогда тебе надо денежку выслать.

– Чтобы долететь до тебя, у меня есть деньги, а там разберемся. Немыслимое дело – ехать тебе в такую даль на машине. Проще мне прилететь, а там когда захотим, тогда и поедем вместе. И еще, я должна съездить в Питер на неделю, и чтобы не мотаться туда и обратно, скажи мне примерное число, когда я могу прилететь.

– Подождем конца месяца, а потом порешаем.

– Но цена билета меняется, я могла бы взять его заранее.

– А если поездом?

– Целую неделю? Кошмар! Ладно, я все поняла. Через неделю я еду в Питер и там созвонимся. Ты мне только одно словечко скажи, я тебе нужна?

– Таинька! Я тебя люблю, и я один. Все у нас будет хорошо!

Это был большой шаг вперед в прояснении ситуации.

Я вынашивала план – съездить в Питер, чтобы повидать детей и внуков, отвезти им яблок, варенья, взять заранее билет на поезд Москва – Владивосток, потом вернуться домой, толково собраться и числа 10 октября выехать. Когда билет будет на руках, я сообщу Герману. Что будет потом, мне было трудно представить, да я и не хотела об этом думать, главное, добраться и увидеть его. И пока этого не произойдет, жестокая тоска будет клещами сжимать мое сердце. Ожидание было смерти подобно.

В конце сентября, нагруженная как вьючная лошадь, я ехала в Питер с двумя огромными коробками. Все это я погрузила на тележку, которую было трудно сдвинуть с места, а еще через плечо висела сумка с одеждой и личными вещами. Я поехала через Минск, где моя близкая студенческая подруга Вероника встретила меня и посадила на поезд.

– Хорошо выглядишь, – заметила она.

– Да, любовь красит человека.

В Питере меня встретил сын со своим неизменным велосипедом. Он прицепил тележку сзади, положил сумку на багажник, и мы пошли пешком, благо от Витебского вокзала до дома на Фонтанке было недалеко. Моросил дождь, но было тепло. На мне было легкое драповое пальто в черно-белую крапинку и высокие осенние сапоги на небольшом каблучке. Я распустила зонт и шагала за велосипедом, предвидя впереди неизъяснимую полосу событий.

Внуки еще спали. Мы с Лидой пили чай и обсуждали мою новейшую историю с Германом, о котором она слышала от меня чаще, чем о бывшем муже. О своих тайных планах я, разумеется, умолчала.

Вечером я уехала ночевать к дочери. Они с Алексом снимали однокомнатную квартиру в спальном районе. В тот день Алекс остался ночевать на работе, что было мне на руку, поскольку он был программистом – фанатиком и когда сидел за компьютером, я боялась ступить лишнего шага. Утром я снова уезжала к внукам, возилась с ними целый день, а вечером, усталая, но удовлетворенная, возвращалась к дочери.

Между делом я купила билет на поезд Москва – Владивосток на 12 октября. От касс я пошла к станции метро канал Грибоедова, вдыхая влажный после дождя воздух и размышляя, сообщать Герману или нет, а потом написала ему смс.

– Я в Питере. Взяла билет на поезд до Владивостока на 12 октября. Как твои дела?

– Дела не очень, ложусь в больницу, ноги отекают.

Мой лоб покрылся испариной, и я почувствовала боль в груди.

Дома, едва дождавшись поздней ночи, когда в Находке уже утро, я ушла в туалет и написала смс,

– Завтра я сдам билет на поезд и вылечу к тебе как можно скорее. Целую.

В 2 часа ночи, когда я все еще ворочалась без сна, пришла смс. Накрывшись с головой, чтобы никого не разбудить, я прочла послание от Геши.

– Тая, 8 октября я ложусь в больницу, скорее всего, месяца на 4. Смысла приезжать ко мне не вижу. Целую.

У меня пересохло горло и стало не хватать воздуха. Дрожащими, похолодевшими руками я ответила:

– В таком случае не придавай большого значения моему приезду. Целую. – А про себя решила – сниму номер в гостинице до конца октября, буду навещать его в больнице, а там видно будет. Тем временем Герман написал:

– В таком разе встречу, буду очень рад. Сообщишь дату, время приезда. Целую.

За одно мгновение я испытала падение и взлет. Он меня встретит! Но как? Он ведь должен лечь в больницу, он серьезно болен. Я отгоняла все плохие мысли, главное – успеть, все остальное неважно. Вместе мы справимся. Совершенно утомленная, я, наконец, уснула.

На следующий день я сдала билет, а потом помчалась в авиакассы, и здесь меня ждал большой сюрприз: для пенсионеров в октябре были скидки, и я купила билет из Москвы во Владивосток всего за 3700 рублей, и еще на поезд до Москвы 800 рублей, итого 4500. Это было невиданно. Я просто летела от радости по Невскому проспекту, и решила позвонить Полине, своей первой приятельнице по Питеру, с которой давно собиралась встретиться, но никак не получалось.

Мы пошли пешком через Дворцовый мост на Васильевский остров, и я посвятила ее в свои дела.

– Таиска, какая ты счастливая, но это такой труд души!

Как-то само собой мы направились в сторону часовни Ксении Петербургской. Я посмотрела на часы.

– Еще успеем, служба заканчивается в пять часов. Это прекрасный случай пойти и попросить удачу на дорогу, мне теперь нужна помощь всех святых.

Потом мы еще немного погуляли по городу, выпили по чашечке кофе с пирожным. Расставаясь у метро, Полина сказала,

– Оставайся всегда такой молодой и красивой.

– Что случилось? Я уже не первый раз за последнее время слышу этот комплимент.

Итак, наступил день отъезда, я стояла в прихожей с полупустой сумкой, где лежала кое-какая одежда и небольшой пакет с яблоками из моего сада. Дочь вдруг достала из кармана кусочек фигурно вырезанной бумаги, на котором я прочла слова некоего великого француза «Умирать от любви – значит жить».

– Вот, возьми, это мне дали в одном кафе, там за каждым столиком свой афоризм.

– Надо же, прямо в точку!

– В вагоне московского поезда я снова получила от Германа смс, – Тая, сообщи номер рейса, целую. – Он волновался, и это передалось мне. Не доверяя своим глазам, я несколько раз проверяла билет на самолет. Напротив меня сидел молодой человек с планшетом, и я попросила его уточнить название самолета на латинице. Я боялась любой неточности. Ничто не должно помешать нашей встрече.

В Домодедово часы тянулись бесконечно. Кругом с баулами сновали люди, летящие на экзотические острова. Ни на какую самую прекрасную страну в мире не променяла бы я сейчас свой полет. Чтобы скоротать время и утолить жажду, которая от ожидания и волнения стала нестерпимой, я зашла в кафе и взяла пива. И тут вдруг звонок от Германа, он уже в третий раз уточняет номер рейса. Голос нервный, на пределе.

И вот я в самолете. Сто лет не летала. Подумать только я в боинге 777. Взлет!

– Ангела тебе в дорогу, – прислала Полина смс.

Впереди восемь часов полета. Самолеты с тех пор претерпели немалые изменения. Удобное кресло, очки от света, теплые носки, плед, перед глазами экран компьютера. Можно смотреть фильмы и прочий предлагаемый калейдоскоп, но всю дорогу я смотрю на карту полета. Ух ты, прошло два часа, а мы уже над Казанью. Разносят ужин с вином на выбор. Я беру красное сухое. Потом еще пару раз кормили. В конце концов, я задремала, но только прикрыла глаза, как яркие лучи ударили в иллюминатор, мы летели навстречу восходящему солнцу.

Приземлились. Мягко и благополучно. Пассажиры дружно зааплодировали пилоту. Сердце стучало так, что, кажется, его гулы раздавались на весь аэродром. Не умереть бы до встречи. Долго шли по застекленным переходам, им нет конца. И вот мы на ступенчатой площадке перед залом аэропорта, где толпятся встречающие. Я пытаюсь разглядеть Германа, и тут слышу оклик:

– Тая!

Я вижу… тщедушное тело, изможденное лицо, испуганный взгляд и быстро спускаюсь по ступеням. Это он, его глаза… те же глаза, и та же душа в них.

– Здравствуй, моя родная! Мы тихо и долго стоим, приникнув друг к другу. Замерло мое сердце. Какая долгая дорога, длиной в 14 лет.

24 ДНЯ
Часть 5

ГЛАВА I

Нужно было выпить всю чашу скорби в юности, пройти тяжелую школу любви и разлуки в молодости, чтобы быть в состоянии решиться на этот полет сейчас. Страсти уже остыли, но между нами остались те настоящие чувства, огонь которых не обжигает.

– Пойдем, там у меня машина, дай твою сумку.

– Она легкая.

Мне было больно видеть, как трудно ему передвигаться на отекших ногах.

Я ждала. Герман подъехал на белой тойоте – ниссан по типу седан. Я совершенная невежда в машинах, мой глаз не видит между ними никакой разницы. На улице было тепло как летом, солнце слепило глаза. Я сняла пальто, кинула его вместе с сумкой на заднее сидение, а сама устроилась впереди, по левую руку от Германа Он надел темные очки, и мы тронулись.

– Я тебя сразу узнал, твои неповторимые глаза.

– А я тоже полюбила тебя через глаза. – Он коснулся ладонью моей руки.

– Когда я ехал тебя встречать, то представлял себя на твоем месте и думал, – ведь для нее главное – душа. Ты, наверно, в шоке от меня, – добавил он с горечью.

– Нет, я просто беспокоюсь, ты ведь должен быть в больнице. Завтра же вместе поедем к врачу, я хочу поговорить с ним, посмотреть твои анализы. И не возражай.

– Конечно, ведь теперь мне есть для кого жить. И пока я не вылечусь, я тебя не отпущу, а потом… ты и сама меня не отпустишь, – он улыбнулся.

У него почти не было передних зубов, но это его не портило. Он улыбался, не показывая их, и это придавало ему даже некоторую пикантность.

– И ты больше никуда и никогда не поедешь, – сказал он, как отрезал. Я начинала узнавать его манеру.

– Никогда? – переспросила я.

– Никогда. Будешь здесь зимовать.

– А как же одежда, у меня нет теплых вещей.

– Одежку мы тебе достанем и все что надо, купим.

– Но мне все равно придется съездить хотя бы на неделю. – Он был огорчен.

– А нельзя не ехать?

– В феврале моя невестка рожает и без меня не справится, помочь некому. Я уже обещала.

Раздался сигнал телефона, как при воздушной тревоге. Звонила Айя, средняя сестра Германа.

– Встретил, едем. Тая совершенно замечательная! – Герман говорил с воодушевлением. – Один к одному Илзе. Ты что! Она не курит и не пьет. Да, конечно, учитель ты мой, – произнес он нежно. А потом закашлялся долго и протяжно.

– Тебе придется к этому привыкнуть. Я выплюнул свое легкое.

– Как это выплюнул?

– Так вот взял и выплюнул. А на этом месте теперь черная дыра, – сказал он и лихо крутанул баранку.

Мы летели через освещенные солнцем города и поселки. Чудный, незнакомый мир открывался моим глазам.

– Я словно кино смотрю.

– Ты еще неделю будешь его смотреть.

Я стала рассказывать Герману о жизни без него. О неудавшейся поездке в Шотландию, о курсах английского языка, о переезде в Питер и житье-бытье там.

– Когда ты тогда пропал, я не смогла больше работать в школе, потеряла форму. И очень на тебя рассердилась.

– Я знаю. Не надо было мне тогда… а, ладно. – Он махнул рукой.

Можно было задать ему кучу вопросов, но я не стала этого делать. Зачем? Достаточно того, что он сам про себя понял в эти годы. Не для упреков пересекла я такое огромное расстояние, и не буду копаться в прошлом, чтобы уличить его в чем-то. Мы были счастливы, и с нас довольно.

Мы остановились у придорожного кафе. Герман перекусил и выпил чашечку кофе, я отказалась:

– В самолете нас кормили как на убой.

Вдали показалась Находка. Она опоясывала бухту и лежала как на ладони, чем-то напоминая крымскую Феодосию. Такие же невысокие горы-сопки, и все же не такие. Герман повез меня дальней объездной дорогой, чтобы я могла полюбоваться прекрасными видами, которые один за другим неожиданно появлялись перед нами. Так я могла сразу оценить этот прекрасный город во всей его красе и неповторимости. Он явно наслаждался моим впечатлением и, наверное, заново открывал свою Находку.

– В городе могут быть пробки, – объяснил он, но я понимала, что он хочет сразу влюбить меня в этот город, чтобы никуда больше не захотелось уезжать.

Потом мы долго двигались вдоль берега в городской черте, поднялись выше, повернули направо и уткнулись в серый, ничем не примечательный двухэтажный дом.

Парадный вход был закрыт, мы обогнули дом с торца и поднялись на второй этаж по узкой железной лестнице. На небольшом пятачке сохло белье, и стояла темноволосая женщина в синем махровом халате.

– Вот, приехали. Я уже всем уши прожужжал, – рассмеялся Герман.

– Здравствуйте, – поприветствовала я женщину. Она дружелюбно отозвалась в ответ.

Малосемейное общежитие состояло из коридора, слева от которого размещались санузел и кухня, направо дверь открывалась на лестничную площадку, где стояли два кресла и стол. Здесь курили почти все поголовно жильцы. Затем шел ряд дверей, за которыми в разных по размеру комнатах жили семейные и холостые, с детьми и без детей, обитатели этого места. В целом было чисто и видно, что дежурство здесь налажено. Герман распахнул передо мной вторую дверь налево. В нос пахнуло застоявшимся запахом курева. Я обвела глазами небольшую комнату.

– Ну как, пойдет… для начала?

– Пойдет, – успокоила я его.

На самом деле это была самая настоящая холостяцкая унылая конура. Впечатление усугублялось ядовито оранжевыми обоями и грязно-серыми шторами с невообразимым узором.

– По крайней мере, я поменял постельное белье и помыл посуду, а вот полы не успел.

Я поняла, что для Германа и это было почти подвигом, и устыдилась своих мыслей. Да и где тут пол? Узкая полоска. Все было заставлено мебелью. При входе направо стоял шкаф для одежды, рядом кресло. Сразу за ними примыкал к стене большой разложенный диван, который занимал чуть не половину комнаты и был застлан красной простыней с черными цветами и такими же подушками. У окна на столике стоял компьютер далеко не нового образца. В левом углу у окна большой телевизор. Напротив дивана у противоположной стены стулья, на них какой-то навесной шкафчик, далее у дверей справа вечно подтекающий холодильник, и если при закрытии дверцу не ударить снизу ногой как следует, то морозильную камеру без инструмента не откроешь. Там же на полу стоял ящик с картошкой, свеклой, морковкой и луком. У самой двери вешалка и пакет для мусора. Прямо посреди комнаты притулился к дивану журнальный столик, так что свободного места для хождения практически не было, зато можно было сидеть и лежать.

Ко всему этому еще был на ремонте душ, и требовалась немалая изобретательность, чтобы помыть себя по частям. Но… я любила этого человека и принимала все его условия.

– Это все твое, что хочешь здесь, то и делай, меняй, переставляй, кресло можно выкинуть.

– Для начала нужно поменять шторы. – Их мышастый цвет с ядовитыми малиновыми цветами угнетал психику.

Но что мне до них, если передо мной сидел живой Герман и смотрел на меня восторженными глазами.

– Какая ты умница, что приехала. У меня такая гора свалилась с плеч. Значит, ты моя судьба. А когда ты уедешь, я буду очень тебя ждать, Таюшка. – Он наклонил голову и бережно поцеловал мою руку. Я вспомнила строчку из его письма о моих доверчивых ручках.

– А что же ты мне в смске написал?

– Я хотел, чтобы ты сделала выбор.

– А я решила, что в любом случае полечу, сниму гостиницу до конца октября и буду навещать тебя в больнице.

– Значит, ты ехала в никуда? Ну, мало ли что я мог сказать, так ведь? – он плутовато улыбнулся.

На столике появились две бутылки красного вина, колбаса и помидоры. Герман разлил вино в бокалы для чая.

– Сегодня 8 октября, день смерти моего отца. Давай помянем его.

Потом мы выпили за встречу.

В двери постучали, и в комнату заглянула брюнетка с короткой стрижкой в темном пальто, как оказалось, соседка по площадке.

– А, Лариса, присаживайся к нам, – пригласил Герман

– Спасибо, но мне некогда. А кто это у тебя, твоя сестра?

– Это моя женщина! – торжественно произнес он.

– Рада знакомству. – Она ушла.

– Вот видишь, я почти твоя сестра.

– Да, только можно иногда с ней…, – он многозначительно улыбнулся.

– Как ты себя чувствуешь?

– Ерунда. Завтра поеду с утра на уколы. – Видишь? – он приподнял штанину. Я дотронулась до ноги, которая была твердой, как столб.

– Так тебе и пить нельзя, – встревожилась я.

– И все же мы допьем сегодня все, – шаловливо указал он на бутылки. – Зато курить я теперь стану меньше, в комнате нельзя, а выходить на площадку мне будет лень.

– Гешечка, я сочинила песню про нас и хочу ее спеть. Но сначала послушай мелодию, я найду ее в ютубе.

Комната наполнилась феерическими звуками. Первая часть – фортепиано, вторая – скрипка. Я знала, что Герман любит хорошую музыку.

– Только не обращай внимания на мой голос, я ведь не певица.

 
«Ближе к мечте»
Прошли года,
И близок час,
Когда судьба,
Навек разлучит нас.
Но знаю я,
Душа твоя,
Осталась, как и прежде
Молода.
Люблю тебя,
Как в первый раз,
И вижу вновь
Я свет прекрасных глаз.
Солнце золотое,
Небо голубое,
Счастье неземное,
Выпало для нас,
Выпало для нас.
Приди ко мне.
В волшебном сне.
Побродим, как и прежде мы
При луне.
Не надо слов,
И молча вновь,
Как облако ласкает
Нас любовь.
Люблю тебя,
Как в первый раз.
И вижу вновь
Я свет прекрасных глаз
Звезды надо мною
Звезды над тобою
Счастье неземное,
Дарят нам с тобой.
 
 
Люби меня,
Еще хоть раз.
Подай мне руку,
В мой последний час.
Солнце золотое,
Небо голубое,
Счастье неземное,
В наш последний час!
 

– Слушай, настоящая песня получилась! – он обнял меня.

– Да, но если бы ее спел кто-нибудь другой, например, Анна Герман.

– А есть еще что-нибудь твое?

– Нет.

– А-а-а…, разочарованно протянул Герман.

– Но есть еще одна песня, которую я все время напевала и представляла, что пою ее тебе. И я спела ему еще одну песню на стихи Мирры Лохвицкой «Я хочу быть любимой тобой…».

Было уже далеко за полночь, когда все вино было выпито и песни спеты. Мы смотрели друг на друга. В который раз я ловила себя на мысли, что хорошо бы умереть в эту минуту от счастья. Герман осторожно вытянулся на диване.

– Это все твое, – сказал он дрогнувшим голосом.

Я осторожно гладила его как ребенка. В чем только душа держится? Мне бы хотелось растереть его чудодейственными маслами, но я могла лишь мягко прикасаться к его больному исхудавшему телу, стараясь не причинить боль.

– Маленькая моя, такая любимая, нежная. Меня давно уже никто не гладил.

– Почему маленькая? – улыбнулась я.

Не знаю, какой силой мы снова соединились в эту ночь не только душой, но и телом. – Это не главное, – сказал он перед этим, но хотел утолить мою и свою жажду, которая есть суть любви.

На следующее утро Герман поехал на процедуры в больницу, а мне наказал хозяйничать.

Сначала я решила сварить хороший борщ. На кухне было достаточно неудобств – только холодная вода в кране, крохотный столик для готовки и недостаток кухонной утвари. В шкафчике над столом я нашла неизвестную мне приправу и добавила ее в конце варки, хотелось сделать лучше того, что было. Очень скоро позвонил Геша.

– Что делаешь?

– Борщ варю. А у тебя как?

– Я приеду к трем часам, нужно дождаться обхода врача.

– Так поздно? Ладно, целую и жду.

– Целую.

Пользуясь предоставленной мне свободой, я решила придать комнате божеский вид. Убрала в углах паутину, сняла мерзкие шторы, помыла окно и обнаружила, что подоконник, оказывается, веселого желтого цвета. Лучше чистое окно, чем грязные и страшные шторы. Затем вытащила кресло в коридор, а на его место поставила стул. Жильцы сначала ворчали по поводу кресла, но стихли, когда их детям понравилось на нем играть. Одежду, которая свалкой лежала на кресле, разобрала и чистую повесила в шкаф, а грязную сложила в пакет под стул. Навесной шкафчик водрузила на холодильник, и получился новый вид многофункциональной мебели. Журнальный столик отодвинула к стене, под ним уместился ящик с картофелем, а рядом поставила второй стул. Осталось помыть пол, что было очень неудобно, пришлось отодвигать мебель и корчиться под ней. За этим занятием меня застал Герман.

– Что ты делаешь? – спросил он, как будто никогда не видел мытья полов.

– Навожу марафет. Помоги-ка мне, пожалуйста, отодвинуть диван, я хочу помыть и под ним.

– Зачем под диваном? – Ему очень хотелось, чтобы я скорей все закончила и сосредоточила свое внимание на нем.

Наконец, мы сели обедать. Что такое, совершенно незнакомый мне вкус борща? Приправа! – догадалась я, и нужно же было мне так сразу оплошать! Герман попробовал первую ложку.

– Вкусно. – Но как-то неуверенно. А когда все доел (даже такое варево было для него лучше больничной бурды), то положил ложку на тарелку и сказал:

– В следующий раз борщ буду готовить я.

Но, к счастью, ему этого делать не пришлось, потому что все мои последующие блюда были выше всяких похвал. Но этот первый борщ я запомнила надолго. Мне было тогда досадно до слез на саму себя. Я отнесла на кухню кастрюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо, но, когда вернулась, Геша встретил меня своей лучезарной улыбкой. У меня отлегло от сердца, его улыбка всегда делала меня счастливой. После обеда он прилег на диван.

– Иди ко мне под бочек, – он притянул меня к себе. – Тебе хорошо со мной?

– А ты разве не чувствуешь?

– Завтра у нас встреча с Айей. Я заберу тебя после больницы, будь готова к трем часам дня.

– Но мы должны пообедать дома.

– Пообедаем. Приготовь что-нибудь вкусненькое, – попросил он по-детски.

Ему нечасто приходилось есть домашнюю пищу, поэтому самая обычная еда, которую я готовила, попадала под категорию вкусненького. Наши вкусы в еде на удивление совпадали, и поэтому мне легко было ему угодить, готовя то, что у меня хорошо получалось.

Какое счастье что-то делать для любимого мужчины. Он сыт и доволен, а его берлога сияет чистотой и уютом.

– Таюша такая заботливая, ты бы видела, как хорошо она все устроила, – успел он похвастаться Айе.

Я включила компьютер и послала сообщения родным и друзьям на сайте одноклассники. Все, кто не знал о моей поездке, были в шоке. Реакция была либо восторженная, либо завистливо-осуждающая. Никто, кроме Клары, не спросил, счастлива ли я. Зато она искренне порадовалась,

– Ну что, хорошо? На любимого человека руку положить и то приятно.

Рады были дети, а Лидия уже строила планы, как будет ездить в Находку, откуда родом ее Питерская подруга.

Герман включил телевизор, шло какое-то ток шоу.

– Тебе нравятся передачи типа «Пусть говорят»? – спросил он.

– Терпеть не могу.

– Я тоже.

– Я даже новости не люблю. А что тебе нравится?

– Фильмы о войне, моряках, боевики. А тебе, наверное, нравятся мелодрамы?

– Не угадал. Я тоже люблю фильмы на военную тему, особенно про разведчиков. Видишь, у нас с тобой одинаковые вкусы не только в еде.

Он щелкал пультом, но так и не нашел ничего, достойного нашего внимания.

– Хочешь, я сделаю тебе страничку на одноклассниках и электронную почту, я какой-никакой пользователь? – предложила я.

– Делай. А потом мы прокатимся по городу, заедем в магазины, на рынок.

– Надо купить кое-что из посуды, веник, мусорное ведро.

– Это все завтра, после встречи с Айей.

Герман привык спать при включенном телевизоре. К этому уже привыкли все соседи, так же как и к кашлю, который давал о себе знать со строгой периодичностью. Меня это не радовало. Когда он засыпал, а это проявлялось в специфическом бульканье, я тихонько вставала и выключала телевизор, поскольку могла спать только в тишине и темноте. В первый раз с непривычки он открыл глаза и спросил:

– Ну что, я опять захрюкал? – И снова погрузился в сон. И он еще курит! Но что я могла с этим поделать? Я не могла ему сказать – или я, или сигареты, как когда-то сказала моя мать отчиму, и тот бросил курить. Я только переживала и однажды даже пустила слезу. Герман всполошился:

– Таюшка, родная, я и не подумал, что мог тебя обидеть. – Но продолжал в том же духе, каждый раз виновато улыбаясь перед выходом на площадку.

– В моем возрасте уже не бросают. Можно пол сигареточки?

Я играла в эту игру, хотя с каждой его сигаретой мне казалось, что это не он, а я убиваю себя. Для него в этом заключалось удовольствие, к которому он добавлял теперь чашечку кофе. Он так и не разлюбил его с годами.

Была глубокая ночь, Герман спал, а я не могла уснуть, ощущая абсолютное блаженство оттого, что он рядом, и неважно, больной или здоровый, главное, живой. Я почти не дышала, когда после булькающего хрипа он вдруг проваливался в сон, скрещивала на груди руки и прислушивалась к его дыханию. Невзначай он мог положить на меня руку или ногу, но я не только не убирала их, а была рада раствориться, умереть вместе с ним. Когда меня начинало клонить ко сну, он, наоборот, просыпался, тихонько включал телевизор без звука. На столе у него лежал фонарик-зажигалка, которым он освещал часы на стене. Я улавливала его малейшее движение и притворно потягивалась, как будто только что проснулась.

– Ну, ты и ванька-встанька, так чутко спишь, как я ни стараюсь тихо двигаться.

– Это у всех женщин, которые растили детей.

Он не знал, что я почти не сплю, а только часок после его ухода на утренние процедуры.

И тогда мы полуночничали, пили чаек или кофеек, потом Геша выходил выкурить свои пол сигареточки, неизменно спрашивая у меня разрешения. У нас вырисовывался интересный распорядок дня. Я могла жарить его любимую картошку в любое время суток, если он хотел.