Текст книги "Водопад жизни"

Вот и конец истории, больше нет поводов для встреч, – подумала я, но без грусти. Герман излечил меня от тоски. Впереди ждала другая жизнь на новом месте.

Маме и брату с женой я решила объявить о переезде тогда, когда приведу дом в порядок, и только намекнула, что их ждет сюрприз, а всем остальным, кто знал, строго – настрого запретила говорить о нашем местонахождении бывшему мужу.

ГЛАВА III

Под снегом не было видно мусора, а теперь я натыкалась на кучи предметов, которые лежали вперемешку друг с другом, на полу за электроплитой я нашла тухлую курицу Видна была не только бесхозяйственность, но и нежелание жить дальше в этом доме.

Посмотрим, что успел сделать по мужской части бывший хозяин? Снес большую русскую печь с лежанкой, отгородил на этом месте ванную комнату, правда, там кроме простого умывальника и туалетного ведра еще ничего не было, и сделал паровое отопление. Трубы опоясывали весь дом изнутри и соединялись с котлом, который отапливался дровами. В сенях наготове стоял газовый котел. Немало за один год.

А потом что-то пошло не так. Герман махнул на все рукой и занялся бизнесом вдали от дома. Да и перестройка диктовала свои нормы жизни.

Передо мной встало сразу несколько задач: убрать мусор, подключить газовый котел к зиме, заменить электрические пробки, которые отрубались всякий раз, как только я начинала варить обед на электроплите «Лысьва». А еще сад и огород, которые вопияли ко мне, ведь заканчивался апрель, а я все еще наводила порядки.

Денег почти не было, но ничто не могло испортить нашего настроения. Я чувствовала себя грешницей, которую Господь простил и поселил в рай, чтобы я его возделывала и берегла – ни больше ни меньше.

Особенно привольно чувствовала себя моя маленькая дочка. Она ходила среди цветущего царства, прислушивалась, присматривалась и принюхивалась к растениям, и на ее лице я замечала серьезную, не по годам, сосредоточенную восторженность. Это потом она будет бегать взапуски с новыми подружками, а сейчас она оказалась в новом для нее мире, который находила прекрасным, и ее алый сарафанчик мелькал то тут, то там. Я тихонько наблюдала за ней и была счастлива ее блаженством.

Сын тоже был доволен, хотя ему пришлось поменять школу и бросить музыку, которой он учился по классу аккордеона в Тольятти. Теперь он становился моим главным помощником и опорой. Даже передвинуть трехстворчатый шкаф без него мне было не под силу.

С ближайшими соседями дома я познакомилась, когда вышла в первый раз копать огород. Дородная и смешливая хохлушка Паша и ее муж, маленький, но жилистый Ивасик, как уменьшительно-ласкательно назвала я его потом под общий смех. Никто, как ни пытался, не смог произнести это имя с такой неподражаемой интонацией. У Паши и Ивасика был добротный дом, крепкое хозяйство и ухоженный огород. На шести сотках они воссоздали украинскую черноземную степь, где все плоды были один в один, крупными и мясистыми. Натуральных удобрений хватало, так как в хозяйстве у них были свиньи, куры и утки диковинной породы. Среди всего этого растущего богатства разгуливал красивейший кот Леопольд, который очень соответствовал своему имени.

– А сам где? – спросила Паша, орудуя лопатой.

– Да там, где лучше и не знать, – ответила я ей в тон. – По соседям прежним скучать не будете?

– Ни, вона не дуже гарна баба, – отозвалась она о Лоре.

– А он как?

– А вин ничого.

Все улицы Оврага поднимались в гору, кроме центральной улицы, которая шла вдоль поселка, по ней ездили автобусы и машины, там же располагались магазины, школа, больница, поссовет, дом культуры и другие важные учреждения.

Жигулевские горы на самом деле небольшие холмы, которые живописно окаймляли Яблоневый Овраг. Этот благодатный уголок выбрал когда-то Герман. Я по-прежнему не отделяла его от этого места, и где бы он ни находился в данную минуту, он всегда был рядом со мной.

Вечерами в лесу пели соловьи и как будто были совсем рядом. На радость детям в наш сад, как к себе домой, прилетали разные птицы. Нам посчастливилось воочию увидеть сойку с алой грудкой, поползней, которые бегали вверх и вниз по стволу дерева, удода, дятла, снегирей и многих других, не считая обычных синичек.

Наконец, я дала сигнал, и ко мне потянулись гости. Сначала приехали брат с женой. Захлебываясь от восторга, они все рассказали маме, и следующей приехала она. Её первые слова были,

– Я как будто домой вернулась.

Этот дом напомнил ей тот, в котором она когда-то выросла.

Утром следующего дня мы вышли во двор. Солнце только-только поднималось. Из-за горы оно всегда появлялось чуть позже. Мы стали вскапывать участок под картошку. Мама копала не спеша, с удовольствием, все время посматривала на меня и улыбалась.

Я вычитала в газете, что в Белоруссии бросали в лунку тухлую рыбу и получили картошку огромного размера. У нас не было другого удобрения, и мы решили попробовать.

За этим занятием нас застал Герман.

– Трудимся? – спросил он с улыбкой, обращаясь больше к маме.

– Да, сажаем картошку с тухлой рыбой, – ответила мама.

– Огород это хорошее подспорье, – добавил он.

Пробыл он недолго, а когда уходил, мама смотрела ему вслед и улыбалась. Герман ей понравился.

Прошел месяц. Жизнь в доме вошла в колею, и в один прекрасный солнечный июньский день у моего дома остановилась новая Тойота. К крыльцу шел Герман с огромной коробкой, в которой, кто бы мог подумать, пищали маленькие желтые цыплята, целых 20 штук. Все были в восторге.

На улице было жарко, а в доме приятная прохлада. Герман опустился на диван, застланный домоткаными дорожками, и перевел дух.

– Как здесь хорошо! – вырвалось у него.

– Не жалеешь, что поменялся?

– Я бы никогда не поменялся, но бизнес и…, – не стал он продолжать. Мне и так все было понятно.

– Идем, я тебе кое-что покажу, – потянула я его за руку.

– Смотри, узнаешь? – Я подергала за шнурок, и на крыльце раздался оповещающий звон.

– Это же наш корабельный колокольчик!

– Я нашла его в кладовке и приделала у входной двери. Нравится?

– Настоящая реликвия.

Мы вышли во двор и завернули за дом.

– Посмотри сюда, помнишь, что здесь было?

Герман изумленно смотрел по сторонам, словно видел все впервые. Аккуратно сложенные под навесом дрова, подстриженные ровные ряды малины у забора, окопанные и побеленные фруктовые деревья, ухоженные грядки с редиской, кресс-салатом, морковью, луком и прочей зеленью, подросшая картошка, взявшиеся в рост огурцы и помидоры. Чего только не было у меня тогда, я была в агрономическом ударе, хотя огородов и садов мы никогда не сажали.

Полянку под большой развесистой яблоней Паша советовала пустить под картошку, да я не вняла этому пожеланию. Старая привитая яблоня давала не только три сорта яблок, но и спасительную тень в жару. Под ней мы соорудили стол из большого фанерного круга и асбестовых цилиндров. Много чего валялось вокруг и все пошло в дело. Перед парадным крыльцом цветник. Тюльпаны и нарциссы отцвели, и в центре красовались гордые пионы. Левее росли кусты черной и красной смородины, и еще дальше клубничная полянка. И везде, везде вокруг дома вишни, много вишен. И последний штрих – нигде ни одной соринки.

– Да ведь ты создана для этого! – только и вымолвил Герман. И в тот момент нельзя было сказать точнее.

– Здесь твой дух, – сказала я.

Герман то пропадал на некоторое время, то внезапно появлялся, поэтому я ждала его каждую минуту. Однажды, когда среди нескончаемых дел по дому я в стареньком халате готовила на кухне обед, он появился на крыльце, словно из-под земли. Я привыкла к этой его манере и не удивилась.

– Оставь пока свои дела, поедем в одно местечко, – с ходу объявил он, обнимая меня.

– Прямо сейчас, в этом халате? – всполошилась я, – Куда?

– Увидишь, – загадочно улыбнулся Герман.

– Дай хоть переодеться.

– Не надо, – нетерпеливо проговорил он.

Но я все-таки быстро переоделась в светлые брюки и блузку.

Машина рванула с места, и мы помчались.

– Не боишься со мной ехать? – улыбнулся он.

– Нет, – я пожала плечами. С ним мне было неведомо чувство страха.

Он все время улыбался.

– Я занимался ралли.

– И куда же мы едем?

– И куда же мы едем? – передразнил он меня. – Угадай.

– Скорее всего, в Рио-де-Жанейро, – предположила я.

– Точно.

Мы развеселились. Машина делала выкрутасы, пока пробиралась в самых, казалось бы, необъезженных местах. Наконец мы попали на поляну в плотном кольце деревьев. И как он нашел это зеленое убежище, надо было хорошо постараться.

– Располагайся, – сказал он и стал выбрасывать из машины одеяла и подушки, словно приглашая на пикник, только без питья и еды.

– Тебе не жарко? Можешь снять одежду. – Он всегда был невыразимо деликатен.

Я разделась и сидела, стыдливо прикрывая наготу белого, не тронутого солнцем тела. В отличие от меня Герман успел загореть. Он возвышался надо мной как прекрасный бог среди окружающей зелени. Несколько мгновений он смотрел на меня и медленно опустился.

– Пусть Бог меня накажет, – вырвалось у меня, и я отдалась в его объятия со слезами счастья, вины и непреложности происходящего.

Через несколько дней нежданно-негаданно на мою голову свалился Роман, мой бывший муж.

– Таечка! – услышала я его страдальческий голос.

Быть не может, все-таки доложили, не удержались, – подумала я почти без возмущения. Я успокоилась и не испытывала никаких недобрых чувств ни к крестной, ни к своему бывшему мужу. К тому времени нас развели, хотя он и не пришел в суд.

Сейчас он приехал с другом, который должен был, по-видимому, сыграть роль миротворца. Сам он не решился, поэтому пошел осматривать мои владения, а друга оставил со мной на кухне.

– Понимаете, – начал друг нерешительно, – У нас с женой тоже бывали ссоры, я даже поднимал на нее руку. – Было неубедительно до карикатурности.

– Видите ли, для меня брак не игрушка, и бегать туда-сюда не вижу смысла.

Добавить к этому было нечего, и друг вышел на улицу.

Через минуту вошел Роман и неуверенно подал мне клочок бумаги. На листке моей рукой было написано, где находится обед, и что его нужно разогреть, пока меня нет дома, и так далее, а в конце – целую. Он сказал волнуясь,

– Но ты ведь меня любила?! Я понял, кого потерял.

Я не верила своим ушам.

– Пыталась любить, и вот что из этого вышло, – сказала я с горечью. Мне было невыносимо жаль смотреть на бывшего мужа, который стоял у входной двери потный, не слишком чистый и не решался пройти дальше.

– Да брось ты свой идеализм, погулял бы, да и вернулся, – привел он свой последний аргумент.

– Присядь на минуту, – начала я как можно мягче, – Ты можешь при желании навещать дочь, но сойтись и жить с тобой я не могу. – При этих словах его лоб покрылся испариной.

Я давно его простила, но никакие силы после встречи с Германом не могли бы заставить меня вернуться к Роману. Может быть, его шестое чувство подсказывало, что дело не только в моей женской обиде. Крестная предупредила меня, что он не раз выпытывал у неё:

– Ты мне только скажи, есть ли у Таи мужчина?

– Что ты, нет у нее никого, – пугалась крестная, но твердо стояла на своем. Чувствовал он неспроста, но Бог миловал, и их дороги с Германом никогда не пересеклись.

– Ритка, – крикнул он вбежавшей дочке и поднял ее на руки, – красивая дочка, красивая, – приговаривал он. Потом он отправился с ней в магазин и накупил там всяких сластей. Рита была в восторге, ведь из-за денежных трудностей я не могла побаловать детей чем-нибудь вкусненьким.

В середине октября забежал Герман, как всегда, неожиданно. Он приехал к Тамиру, который жил на нашей улице, рихтовать свою машину. Я крошила капусту, и когда он вошел, в изнеможении опустила уставшие руки. Он обозрел мое капустное хозяйство, сел на табурет, и молчал, о чем-то сосредоточенно думая. А потом снова несколько раз забегал погреться и попить кофе и все время что-то недоговаривал. Перед тем как уехать, он снова зашел ко мне и стоял у входной двери. В глазах было напряжение, угадывалась внутренняя борьба.

– Я зайду потом, мне надо тебе кое-что сказать, – выдохнул он и ушел.

После этого я не видела его несколько месяцев.

Весна 1993 года началась для меня с того, что сильно потянуло на улицу. Еще лежал снег, но уже ярко светило солнце, и после зимней спячки страстно захотелось подставить лицо его нежным лучам, вдохнуть живительный воздух. За зиму я просветилась полезной литературой и занялась обрезкой вишневых деревьев по всем правилам. Я теперь знала, что такое секатор, садовые ножи и тому подобное. Две недели подряд дед Вовка видел меня на деревьях, словно дятла.

– Вот это настоящий садовод, раз начинает с обрезки вишен, – одобрительно приветствовал он меня. – А вот здесь была груша, – он показал на умирающее деревце у дороги, среди низкорослых вишен и кустов калины.

– Это груша? – не поверила я.

– Так хорошо росла, начала цвести и прошлым летом уже начала давать плоды. И тут выскочила эта вредная баба и спилила ни с того ни с сего незадолго до вашего приезда. Странная она была, сидит дома, не видно ее и не слышно целыми днями, и вдруг раз – выскочит и давай пилить какое-нибудь дерево.

Я с жалостью посмотрела на почерневшее деревце.

Куры мои кое-как перезимовали, и от них остались только белый петушок и серая курочка. Я оставила их на развод, а по весне решила купить цыплят красных несушек и завести кроликов, благо травы для них кругом было достаточно.

Петух вырос красавцем, с большим красным гребешком, но был очень задиристым. За что-то он очень невзлюбил мою маму. С дальнего угла двора он высматривал ее, принимал боевой вид и с победным криком несся ей навстречу. Мама отбивалась граблями и кричала:

– Ах ты зараза, убью! – И смех и грех. Пришлось приговорить удальца к снесению головы.

От серой курочки я все ждала яиц, но так и не дождалась. Не один раз я вопрошала Пашу:

– Твои несутся?

– Несутся.

– А моя – нет, – вздыхала я. Все объяснилось самым смехотворным образом – серая курица оказалась петухом.

– Но где вы видели петуха с маленьким гребешком, – не сдавалась я.

Вскрытие при варке супа показало, что права оказалась Паша, это был захудалый, но всё же петух. История передавалась из уст в уста среди наших соседей и вызывала хохот.

Я купила новых цыплят и посадила их в большой фанерный ящик. Они перевернули блюдце с водой и мокрые отчаянно пищали, прижимаясь друг к другу. Пришла Паша и всплеснула руками:

– Они же у тебя все передохнут! Кто же так делает?

Она выкинула клеенку и постелила вместо нее на дно ящика бумагу. Принесла самодельный обогреватель – электрическую лампочку, вкрученную в горло трехлитровой банки. Цыплята мигом сгрудились у этой удивительной печки, как у наседки под крылом, и затихли. Вскоре они обсохли, повеселели и снова стали пушистыми комочками. Век живи, век учись!

На пасхальной неделе нагрянули ко мне вдруг гости, Герман и Лора. Они привезли бутылку водки, какие-то закуски. В длинной черной юбке, которую я сшила по ее просьбе прошлым летом, с белыми, взбитыми наверх кудрями, в светлой желтой кофточке и с сигаретой в руках Лора глядела королевой. Застолье получилось веселым, особенно когда неожиданно приехал Алешка и привез еще одну бутылку водки и сумку с продуктами.

– Братик у тебя симпатичный, – отметила Лора. Они вышли с ним на крыльцо покурить. Герман дважды порывался куда-то съездить, но передумывал.

– И с этим человеком я прожила 12 лет, – поддела его жена.

– Тринадцать, – уточнил невозмутимо Герман.

Он взял гитару, которая принадлежала моей маме, и стал изображать певца – виртуоза. Спиртное сильно подействовало на меня, и я смеялась как заводная кукла, не в силах остановиться. Сквозь туман в голове до меня долетели слова Германа, произнесенные с ожесточенным упрямством,

– И все-таки я свожу ее в Рио-де-Жанейро!

– Ты даже мне этого не обещал, а то еще кому-то, – изрекла Лора, снова выходя из кухни на крыльцо. Я не помнила, как они ушли.

А в конце мая он вдруг пришел, когда дети уже спали крепким сном. Я удивилась, он никогда не приезжал так поздно.

Я налила ему неизменный кофе. Он был чем-то возбужден, и с лихорадочным блеском в глазах заговорил:

– Ты не представляешь, в каких я был переделках.

Он говорил не останавливаясь. Ничего не понимая, я уловила главное – он ввязался во что-то дурное и ходит по краю. Он продолжал как в исступлении:

– Как будто у меня в голове какая-то программа, что я должен поступить именно так, а не иначе. Хочешь потрогать? – он протянул руку к карману своей куртки.

Я нащупала тяжелый предмет, по форме напоминающий пистолет.

Живя достаточно спокойно в Яблоневом Овраге, без телевизора, я почти не интересовалась политикой. Правда, до нас доходили слухи, что в стране неспокойно, а Тольятти становится одним из самых криминальных городов. Герман занимался каким-то бизнесом, и я теперь начинала понимать, что не все так просто, любой бизнес в это смутное время мог стать опасным или преступным. В нашем поселке были свои отголоски времени, в школе, где учился мой сын, действовала мафия в миниатюре, если можно так выразиться.

Но почему я не боюсь? Понимаю, что надо бояться, и не могу.

Когда Герман выговорился, он некоторое время молча пил кофе, а потом словно пригвоздил меня взглядом и твердо произнес:

– Я все решил. Я хочу построить коттедж на месте этого дома. Я тебя люблю. Ты будешь жить для детей, а я – для тебя. Ты видишь, я постоянно мотаюсь. Мне нужен тыл, где меня ждут, хочу приехать и подняться на второй этаж.

Я была поражена и не знала, что сказать. Потом у меня вырвалось:

– Чувствую, ты не дашь мне спокойной жизни.

– Не дам.

Потом полушутя он спросил:

– А если я тебя убью? – Мне это не понравилось, но я приняла игру.

– Тогда я сразу попаду в рай.

– Хитрая!

Была ли это игра? И что это было? В хитросплетениях нашей встречи и любви изначально присутствовала смерть. Это трудно объяснить, но я ничего не боялась.

Было глубоко за полночь. Дети крепко спали за перегородкой. Я знала, что Герман останется, впервые мы будем здесь вместе. Тихо, как только могла, я постелила широкий раскладной диван и ушла в умывальную комнату.

Когда я стояла с полотенцем, он вошел обнаженный, забрал у меня полотенце и аккуратно вытер мое лицо. Потом взял меня на руки и осторожно отнес на диван. Его движения были как у большой дикой кошки – мягкие и бесшумные.

Провожая его на следующий день, я серьезно сказала:

– Я буду за тебя молиться.

– Молиться? – он задумался.

Через неделю он снова приехал. В это время у меня гостила жена брата Зоя. Ей очень полюбился мой дом. Здесь она отдыхала от домашней рутины душой и телом и всегда с удовольствием вызывалась мне в чем-нибудь помочь.

– Мне даже туалет твой на улице нравится, он пахнет яблоками, – говорила она.

Мы с Зоей занялись генеральной уборкой, вытащили на улицу ковры и все, что нужно было вытрясти и просушить на солнце.

За этим занятием нас застал Герман. Его машину я узнала издали. Зоя осталась на улице, а мы вошли в дом. После той ночи мы стали как будто еще роднее. Он выглядел принцем – белая блуза с воротником апаш, поверх которой темно-зеленая бархатистая куртка.

– Какой ты нарядный. Видно, день у тебя сегодня особенный, – не удержалась я.

– Зашел я в бар, а там бл… ь одна прицепилась, дал я ей 100 тысяч, чтобы не приставала.

Выпив традиционный кофе и выкурив сигарету, Герман приступил к делу:

– Итак, я уже закупил два грузовика белого кирпича и нанял строительную бригаду.

Я слушала с замиранием сердца.

– Мы снесем эту хату и построим на его месте двухэтажный коттедж.

Я с ужасом представила себе на месте дома котлован, а вокруг изуродованные фруктовые деревья, землю в рытвинах и все то, что сопутствует большой стройке. Как начнет погибать мир, только что воцарившийся в моей душе. На мгновение у меня потемнело в глазах и стало душно, но сказать этому человеку твердое – нет, было почти невозможно.

– А где мы будем жить все это время? – выдавила я.

– Я сниму вам квартиру, – спокойно сказал Герман.. Похоже, он не знал сомнений в своих проектах, все было у него легко и просто, и это завораживало. Кроме того, какая нормальная женщина не мечтала жить в прекрасном коттедже.

– Знаешь, ведь у меня так много планов на это лето, – осторожно начала я.

– Какие же планы, поделись? – вытирая рот салфеткой, поинтересовался Герман.

– Ко мне приедет сестра с детьми. И, вообще, посмотри как все растет и цветет, неужели тебе этого всего не жаль? А самое главное, я только-только успокоилась.

Это был косвенный отказ. Герман сидел насупившись.

– Да ну тебя, – сказал он разочарованно.

– Знаешь что, давай перенесем это дело на следующую весну, – предложила я не без умысла выиграть время, которое все покажет, но оставляя последнее слово за Германом.

Некоторое время он молчал, что-то соображая.

– На следующую весну говоришь? Добро, только я не такой миллионер, чтобы платить неустойку за кирпичи, – проворчал он.

Я незаметно перевела дух. Мой принц подхватил свою Золушку – ибо мое одеяние было под стать – на руки и закружил по комнате. Уходя, он незаметно положил какие-то деньги на столик.

– Что это? – возмутилась я.

– Пригодятся, – сказал Герман и быстро вышел.

У машины он обернулся, и я помахала ему вслед. Он не выдержал, снова вернулся, схватил меня в охапку и крепко обнял, потом, наконец, уехал. Зоя все видела и улыбнулась, чуть-чуть завидуя:

– А рубашка, рубашка то какая белая!

В июне, когда все росло и цвело, Герман ненадолго заехал с каким-то чрезвычайно неприятным типом и, против обыкновения, отказался от кофе. Он был чем-то озабочен. Тип не стал заходить в дом, а ходил вокруг него кругами. Герман сидел и, понижая голос, говорил странные вещи:

– У него убийство в Киеве. Думает, что нахапал, и все. А не понимает главного – надо делиться, поэтому ничего у него не выйдет.

Я чувствовала всей кожей, что над головой Германа сгущаются тучи, но старалась не придавать этому большого значения. Мы были слишком погружены в сибаритскую жизнь, купались в изобилии солнца, смеха и плодов земных.

У нас в это время гостила Анна с маленькими дочками. Сначала она немного дичилась, приспосабливаясь к непривычным условиям. Но скоро поняла, что нигде не может так хорошо и спокойно отдохнуть, как у меня. Я не имею привычки давить на гостей, не заставляю их что-либо делать, а предоставляю полную свободу действий, оттого всем у меня хорошо. Мой дом стал для всех центром притяжения, и кто только не перебывал в нем.

– Вот приедешь, сядешь тут у тебя, и больше ничего не надо, – не раз говорила сестра.

А дети резвились и получали то, что обязательно должна иметь всякая детская душа – общение с природой.

– Кто знал, что у моей сестры будет такой рай, – говорила Аня, забираясь в кусты малины и уплетая сладкую сочную ягоду. Наш сад и правда напоминал эдем, особенно в жару, когда стояла сонная тишина, а между растений небольшие самодельные фонтанчики распыляли веер мельчайших брызг, радугой сверкающих на солнце. В час такой фиесты мы сидели в тени на крыльце и наблюдали всю эту красоту.

– Я здесь и умру, – пожелала я себе вслух.

– Как хочешь, – непонятно сказала мама.

Между нами царила атмосфера любви. Анна отдавалась своим любимым занятиям, шила, вязала, вышивала ришелье, занималась всем тем, на что дома в Питере не хватало времени, хотя пока она и не работала.

В трудное перестроечное время ее муж ушел с завода, где работал по части электроники, и пытался наладить какой-нибудь бизнес. Мы же все вместе выживали, как могли, в этом благословенном месте.

– Никакая экономическая ситуация не помешает нам приехать и похохотать, – говорила моя сестра, не обделенная чувством юмора, и поднимала палец.

Юмор был у нас в крови, ибо рождался из ничего почти на пустом месте, иногда оттого, что мы просто смотрели друг на друга. Источником этого было природное словотворчество мамы и всех ее сестер. Каждая из них была шедевром в своем роде, их юмор и веселость были известны на все село еще в пору юности, когда вся молодежь собиралась на крыльце их дома. Наши дети, кажется, приняли эту эстафету – любой мелкий повседневный факт обыгрывался и пополнял копилку семейных анекдотов, а подрастающая знакомая молодежь собиралась на поляне под старой яблоней.

Но всему, как известно, приходит конец. Уехала сестра с детьми, подули холодные ветры, полетели с деревьев первые листочки. Последнюю курицу мы зарубили еще до их отъезда. И следующее утро – «утро без кур» – очередной наш каламбур, было очень грустным, ведь к животным быстро привязываешься, особенно если кормишь их. Я поклялась себе, что больше не буду заводить никакой живности, кроме, разумеется, кошек и собак.

Герман не появлялся. Я думала о нем с постоянной тревогой.

Зима 94 года была для нас тяжелее предыдущей, но не морозами, а нелегким материальным положением. До февраля мы держались на своем урожае, а потом стало совсем худо.

– Вам бы на всю зиму хватило припасов, а то столько ртов, – высказала Паша кощунственную мысль о наших гостях.

Мы не голодали в полном смысле этого слова. Я ухищрялась в изобретении новых блюд из ничего, и у моей дочери родилась по этому поводу новая шутка:

– Мы едим гораздо вкуснее, когда у нас нет денег.

Тем не менее, мы едва выживали. Наша соседка справа тетя Катя принесла пол мешка картошки, хотя я ее об этом не просила. Паша стала подбрасывать по весне что-то из своего погреба. Я в долгу не оставалась, и летом она лакомилась яблоками из нашего сада, которые очень любила. Мы жили по принципу дружбы и взаимопомощи.

Я подружилась с классной руководительницей сына, а к концу марта у меня созрела идея, которую она поддержала и даже замолвила за меня словечко перед директором школы.

Нетрудно догадаться, что это была за идея, но в Овраге мне больше ничего не светило. И хотя я не была в восторге от ждущей меня учительской работы, на которой давно поставила крест, но делать было нечего, надо было как-то выживать, и я готова была понести временные трудности. На все, что мне не нравилось, но приходилось делать, я смотрела как на уже прошедшее. Это был самообман во спасение.

Ближе к концу учебного года я зашла в кабинет директора.

– Когда бы вы хотели приступить? – поинтересовался он.

– В конце августа. Я сейчас не в форме, и мне нужно подготовиться.

Эта фраза очень понравилась директору.

Всю зиму я не видела Германа, а потом узнала от бывших соседей в Тольятти, что его посадили, а Лора продала квартиру за баснословные деньги и уехала с дочерью к матери на Украину.

Предчувствия меня не обманули. Господи, где он сейчас?